Глава седьмая УХОД ИЗ ЦСКА
На предварительном этапе чемпионата страны 1960/61 года ЦСКА проиграл четыре матча, занял в группе второе место и в финальной пульке оказался на последней, шестой позиции, поскольку учитывались лишь те очки, которые были набраны во встречах с вышедшими из группы командами. Дело закончилось увольнением Тарасова по ходу сезона.
Сведения о том периоде сохранились разные. Суть одна: команда взбунтовалась, обратилась к руководству с требованием заменить тренера. Это и по сей день кажется странным, поскольку тогда ЦСКА возглавляли два непререкаемых, казалось, авторитета — тренер Тарасов и капитан команды Сологубов, друг с другом ладившие и если и спорившие, то только по вопросам, касавшимся тактики игры защитников.
Сологубов, всегда помнивший о том, как он попал в хоккей и благодаря кому стал высококлассным мастером, поддерживал Тарасова даже в тех случаях, когда внутренне был не согласен с тренерскими решениями. Это касалось, например, отчисления хоккеистов, вместе с которыми Сологубов из сезона в сезон выходил на лед. Тренерская правда всегда выше. Почти все спортсмены по завершении карьеры со временем это осознают. Но пока они спортсмены действующие, им видятся несправедливыми шаги тренера по отношению к ним и их партнерам.
В короткий временной промежуток между предварительным и финальным турнирами на тренировочной базе ЦСКА (на Ленинских горах, прямо под трамплином) было назначено собрание хоккейной команды. Приехали армейские спортивные руководители во главе с полковником Аркадием Александровичем Новгородовым, за полтора года до этого назначенным на должность начальника ЦСК МО (так тогда назывался клуб). Новгородов и решил «привлечь» в хоккейный ЦСКА нового тренера. Для начала он и сопровождавшие его офицеры встретились с Тарасовым и ведущими игроками во главе с Сологубовым и объявили, что поскольку команда играет с перебоями, с таким положением дел ни в Министерстве обороны, ни в руководстве клуба мириться не собираются.
«Мы, молодые, — вспоминал Валентин Сенюшкин, — сидели в холле. Вдруг видим, Тарасов выскочил весь красный, взъерошенный, сел в свою “Победу”, дверью хлопнул и укатил. И вроде бы руководство армейское поставило ветеранам условие: если будете и дальше проигрывать, то вернем Тарасова!»
Имени нового тренера Новгородов не назвал. Сказал лишь, что подбирается приемлемая кандидатура, и предложил игрокам какое-то время поработать без тренера. Сологубов ответил, что решать такой вопрос, не оповестив всю команду, он не может. Капитан отправился в другое помещение базы, где в ожидании вердикта начальства пребывали все игроки, сообщил о предложении Новгородова. «Хоккеисты, — рассказывал через несколько лет журналист Владимир Пахомов, — единодушно заявили, что готовы обойтись без Тарасова. Чуть позже они дали, по сути, клятву жить, кто как пожелает: расходиться после матча по домам или приезжать на опостылевший сбор. Чем заниматься в свободное время, становилось личным делом каждого. Иначе говоря, можно соблюдать спортивный режим или нарушать его, но непременно быть по утрам в готовности тренироваться до седьмого пота, а потом играть, не жалея сил. И кто провинится, решили единогласно, пусть пеняет на себя. Никого из старших офицеров на собрание не пригласили. Не было на нем политработников, любивших наведываться в команду. Не велся протокол собрания. Принятием своеобразной клятвы заправлял Сологубов. Он ее и придумал».
Для Тарасова этот демарш игроков стал ударом. Вторым подряд за небольшой период времени. Сначала его отстранили от руководства сборной за третье место на Олимпиаде в Скво-Вэлли, а теперь — и от ЦСКА. В армейском спорте его оставили, назначив тренером Вооруженных сил — была тогда и такая должность.
Но Тарасов не мог без работы «в поле». Он позвонил генералу Глебу Бакланову, командующему Сибирским военным округом, и поведал о сложившейся ситуации. «Отец, — пишет в книге «Самый молодой генерал» Андрей Бакланов, — сказал буквально следующее: “Толя, нужно какое-то время переждать. Острота момента пройдет, а развитие ситуации само подведет к необходимости вновь задействовать твои знания и способности на соответствующем уровне”. Он предложил Тарасову на некоторое время приехать в Новосибирск и поработать с хоккейной командой Спортивного клуба Сибирского военного округа… Тарасов сразу согласился. Он приехал в Новосибирск и горячо взялся за дело».
Тарасов «проходил» в новосибирском СКА как тренер-консультант, но, конечно же, всем тренировочным процессом заправлял он, а работавшие вместе с ним официальные тренеры команды Игорь Пасынков, а затем Валентин Московцев учились у мэтра. СКА заиграл. Да так, что на него стал ходить весь город!
ЦСКА же без тренера просуществовал недолго. Новым тренером стал Александр Виноградов, в прошлом армейский хоккеист. Тренерской работой он до этого с серьезными командами не занимался. Только — с детьми и юношами. После предельно жесткого Тарасова мягкий Виноградов пришелся армейским хоккеистам по душе. Тренером он был, можно сказать, номинальным. Всем в команде заправлял Сологубов. На первых порах после замены тренера хоккеисты ЦСКА, казалось, летали по льду. Они выиграли все турниры, в которых участвовали, в том числе чемпионат СССР. Ближайший преследователь — горьковское «Торпедо» — отстал на шесть очков.
С горьковчанами, которых ЦСКА в трех матчах обыграл с общим счетом 24:4, приключилась тогда занимательная история. Они с тренером Дмитрием Богиновым во главе впервые в истории добрались до второго места в чемпионате. Но автозаводскому начальству этого показалось мало. Директор завода Иван Киселев и секретарь партийной организации, будущий секретарь ЦК КПСС Константин Катушев пригласили Богинова на разговор и фактически поставили перед ним новую задачу — выиграть «золото». «Мы тут с товарищами посоветовались и решили…» — традиционный вводный штамп в беседе сопровождался вопросом: «Что нужно для того, чтобы “Торпедо” стало чемпионом?»
Богинов начальников внимательно выслушал и сказал: «Нужен полный комплект новой хоккейной формы и амуниции». Тотчас снарядили в Москву экспедицию — директорскую «Чайку» и грузовичок ГАЗ-51 с тентом. Через три дня гонцы вернулись в Горький, доложились Киселеву и Катушеву, а те, в свою очередь, вновь пригласив Богинова, сказали: «Вот, Дмитрий Николаевич, сделали всё, как вы просили. Только не ясно нам пока, для чего вам понадобилась новая форма за несколько туров до конца чемпионата?» Богинов в ответ: «А она не для хоккеистов, форма эта. Она для вас. Надевайте и выигрывайте чемпионат у ЦСКА». А спустя короткое время Богинов со строгим выговором по партийной линии был вынужден «Торпедо» покинуть.
Еще одним победным турниром для ЦСКА, выступавшего под знаменами сборной Вооруженных сил СССР, стали в том сезоне соревнования, проходившие в Польше в рамках первой зимней Спартакиады дружественных армий десяти стран. Накануне отъезда из Польши нападающему Игорю Деконскому сообщили из Москвы о том, что у него родился сын. После того как поезд пересек границу и оказался на родной земле, это событие принялись основательно отмечать все, кто оказался рядом с Деконским, — партнеры, тренеры и даже заместитель Новгородова подполковник Николай Щитов, ездивший в Польшу в роли руководителя делегации. В Москве встречали команду с помпой: военный оркестр, девушки с букетами в руках, Аркадий Новгородов и дюжина его подчиненных из клуба ЦСКА. «Но церемониал встречи на Белорусском вокзале оказался скомканным», — рассказывал Владимир Пахомов. И понятно почему: игроки с большим трудом и далеко не сразу смогли выйти из вагона. А Виноградов решил уйти незаметно…
Оргвыводы последовали не сразу — команде оставалось еще доигрывать чемпионат и Кубок страны. Но всё же последовали — в начале лета. Виноградову, несмотря на все победы, не простили возвращения из командировки за границу в нетрезвом виде и уволили с поста старшего тренера. Заменив Евгением Бабичем, не без хлопот, говорят, за него Всеволода Боброва.
В чемпионате страны-1961/62 Бабич продержался у руля ЦСКА два месяца, а если точнее, то 63 дня. Ничего у него не получилось. И не могло получиться, при всем уважении к великолепному хоккеисту прошлого. Тренерским делом он не занимался (хоккей с мячом, где он тренировал до этого, не в счет: туда он попал случайно). Что такое предсезонная подготовка, по каким методикам ее проводить, Бабич не знал; одних призывов оказалось мало. Требовались специальные знания, а их не было. Команда не понимала шараханий при выборе состава. Если при Виноградове Сологубов ставил себя на одну доску с тренером, то Бабича лидер ЦСКА в тренерской роли не воспринимал. И руководителям прямо говорил, что с таким тренером ничего путного у ЦСКА не выйдет.
«Погуляв» вместе с командой, надышавшись «воздухом вседозволенности» и познав «вольницу», в спортклубе ЦСКА пришли к решению, ожидавшемуся всеми мало-мальски интересующимися хоккеем людьми: вновь обратились к Тарасову, вспомнив о его жестком контроле игроков и о тренировках, проводившихся в полном соответствии с требованиями современного хоккея.
После того как 21 ноября 1961 года ЦСКА проиграл очередной матч чемпионата «Динамо» с невиданным до той поры счетом (5:14), Бабича отправили искать новое место работы. Поползли слухи о том, что хоккеисты ЦСКА специально проиграли так крупно, чтобы наконец-то избавиться от его присутствия на тренерском мостике. Но в это, признаться, сложно поверить, потому что опыт изгнания Анатолия Владимировича — по воле игроков, не пожелавших тогда, в 1960-м, усердно трудиться под его началом, — вполне можно было повторить и без позорного поражения. Достаточно было группе игроков пойти к начальству и снова в ультимативной форме потребовать замену тренера.
Поползли слухи и о том, что всё это, дескать, подстроил сам Тарасов. Ссылаясь на неких «неформальных историков ЦСКА», писатель Александр Нилин в своей книге «Век хоккея» пишет, что Тарасов «как-то предложил тем же Сологубову с Трегубовым поставить водки столько, сколько они захотят, накануне ответственной игры (чуть ли не с «Динамо») — и они не отказались, чем подставили то ли Виноградова, то ли Бабича…»
Ладно бы это говорилось в болелыцицкой среде, где-нибудь в пивной во время эмоционального обсуждения дел в любимой команде. Так нет же, в серьезном, казалось бы, исследовании. Правда, с обезоруживающей и многое объясняющей оговоркой автора: «За что купил — за то продаю».
Однажды, много лет спустя после этого матча Владимир Пахомов, оказавшись в зарубежной командировке с Игорем Ромишевским, пытался «разговорить» защитника, в той встрече участвовавшего. «Мой приятель, — вспоминал Пахомов, — заметив, что до меня у него уже много раз допытывались, а не было ли в ноябре 1961 года сдачи армейцами матча динамовцам, сказал, что результат той встречи не показателен — во всяком случае, он не соответствовал уровню игры хоккеистов “Динамо” и не свидетельствовал о начавшемся закате ЦСКА: “Мы проиграли так крупно случайно, игра не пошла, удивительно, но это факт”».
Примерно так же отвечали Пахомову и некоторые другие хоккеисты ЦСКА. Пожалуй, лишь вратарь Юрий Овчуков был чуть более конкретен, заметив, что его коллега голкипер Николай Пучков сыграл в тот вечер как никогда плохо: «Больше я его таким не видел». Но и Овчуков не преминул сослаться на «злой рок, витавший над командой». «Действительно, — делился своими впечатлениями Пахомов, на том матче присутствовавший, — со знаменитым вратарем творилось что-то невообразимое. Я вспоминаю, как он в одном из эпизодов, будто зомбированный, почему-то вдруг приподнял ногу надо льдом, когда динамовцы посылали шайбу низом, и она спокойно прошмыгнула в сетку. После первого периода Пучкова, пропустившего девять шайб, заменил Овчуков».
А динамовский защитник Виталий Давыдов рассказывал журналистам газеты «Спорт-экспресс» Юрию Голышаку и Александру Кружкову: «…Был сплав или нет, судить не берусь. У нас всё получалось… А Пучков в какой-то момент не выдержал и просто ушел с площадки». По свидетельству Давыдова, Пучков поведал динамовцам годы спустя: «Поражение было не случайным. Тарасов сумел склонить на свою сторону некоторых зачинщиков бунта, и они сдали игру…»
Так или иначе, но Тарасов, вернувшийся в ЦСКА спустя год с небольшим после своего изгнания, не стал менее жестким и требовательным, чем был прежде. Приступив к работе, он в первый же день, перед вылетом команды на несколько календарных матчей в Сибирь, призвал всех сосредоточиться на заключительном отрезке сезона (уже было ясно, что титул ЦСКА не выиграет: команда заняла в итоге всего лишь третье место вслед за «Спартаком» и «Динамо»), с максимальной ответственностью относиться к каждой тренировке и к каждому матчу и объявил, что будет беспощаден к нарушителям режима.
В ситуации, когда команде сначала позволили снять одного тренера, потом другого, а самой тем временем из серьезной боевой единицы превратиться в клуб, с которым соперники переставали считаться, Тарасов обязан был закручивать гайки до предела. И начал он с Ивана Трегубова, нарушившего режим в Омске. Второй раз за короткий отрезок времени. В тот же вечер Тарасов сообщил команде об отчислении Трегубова, а по возвращении в Москву армейский клуб поставил перед Федерацией хоккея вопрос о дисквалификации хоккеиста. Его и дисквалифицировали — на год.
Сологубов, с Трегубовым друживший, не возражал против тарасовского решения. Оба понимали, что для оздоровления коллектива без такого шага не обойтись: за Трегубовым уже стали тянуться — по части нарушения режима — игроки нового хоккейного поколения, из которых Тарасову предстояло строить новый ЦСКА.
«Я долго убеждал Ивана, что он не прав, — говорил Тарасов, — что, несмотря на возраст, звания, авторитет, титулы, положение, хоккеист всё равно должен по-прежнему много трудиться. Трегубов этого не понимал, он не верил мне. Не верил, что дальнейшее восхождение мастера, даже самого большого, связано с колоссальным трудолюбием, ничуть не меньшим, чем требовалось на первых порах становления спортсмена. Иван стоял на своем. И не стало великого и несравненного хоккеиста Трегубова, выдающегося защитника, того самого „Ивана Грозного”, который восхищал весь спортивный мир. Иван, к несчастью, не одинок».
Тарасов боролся за Трегубова, но самого Трегубова эта борьба раздражала. Он считал, что Тарасов насильно подбирал себе друзей, вот и его хотел сделать своим другом, используя присущие хоккеисту слабости. «Я видел, — говорил Трегубов, — он хотел доказать свою правоту. Он ведь всегда и во всем обязательно должен был быть прав».
В действиях Тарасова Трегубов усматривал посягательство на свою частную жизнь. Женившись, он переехал к жене в подвал на Неглинной улице, и застолья там случались всегда, когда он появлялся дома. «Ольга, — рассказывал Трегубов журналисту Сергею Шмитько о своей покойной жене, — спешила сама раньше меня поднять стакан». Тарасов в борьбе за игрока и человека шел своим путем. Однажды он пришел в подвал и предложил Ольге войти в женсовет команды ЦСКА. Тарасов наивно предполагал, что ее появление в группе жен армейских хоккеистов позволит ему если и не отвадить полностью Трегубова от водки, то хотя бы ограничить, сведя до минимума ее употребление. Откуда же Тарасову было знать о стакане, поднимавшемся ею раньше трегубовского?
Трегубов тогда сказал Тарасову, что терпеть не может показухи, всех этих вечерних школ, женсоветов, патриотических словес перед матчами. «Я — старший тренер!» — попробовал Тарасов отстоять свою правоту. «Но жена-то моя, — отвечал Трегубов. — В своем доме я хозяин! Как скажу, так и будет».
Тарасову вменяют в вину то, что он, зная, какую роль сыграл Иван Трегубов в его возвращении в ЦСКА, расправился с человеком, фактически отлучив его от хоккея. Но, во-первых, никакой особенной роли в деле возвращения Тарасова защитник не сыграл: мнением дважды бунтовщиков и тем более возрастных игроков, которым играть-то оставалось год-другой, никто тогда не интересовался. А во-вторых, никакой расправы не было и в помине. Тарасов расстался с хоккеистом, которого больше не видел в числе тех, кто достойно помогал бы ему возвращать ЦСКА привычный статус победителя.
«Знатоки» утверждают, что, расправившись с Трегубовым при попустительстве Сологубова, Тарасов затем расправился и с Сологубовым, убрав того «за ненадобностью». Ничего себе — расправился! 39-летнему Сологубову, весной 1963 года ставшему в Стокгольме чемпионом мира в команде Тарасова и Чернышева, осенью того же года устроили торжественные проводы: все-таки возраст. Так естественный процесс смены поколений подается как «зверство» Тарасова.
Что же касается хоккея, то Трегубов играть продолжил — сначала в куйбышевском СКА, который тренировал Александр Виноградов и где с вольницей всё было в порядке, а затем в воскресенском «Химике» у Николая Семеновича Эпштейна. «Я Ивана, — рассказывал Эпштейн, — взял к себе в “Химик” играть. Он уже к тому моменту был не тот, от “керосина” даже лечился. А я взял. Не из жалости, а из уважения к великому мастеру. Жалости он бы не потерпел. Да и знал я, что Трегубов будет выкладываться на все сто, коли к нему со всей душой, с доверием. Стараться будет. Кое-что он мог моим пацанам в команде еще показать».
Эпштейн, фактически пообещавший Трегубову щадящий режим, потом, надо полагать, об этом жалел, потому что частенько защитник приезжал на тренировки в разобранном состоянии. Николай Семенович пытался игрока урезонить, стыдил, объяснял, что регулярное нарушение режима разрушает здоровье. Трегубов обещал «завязать», но об обещании забывал если не через полчаса, то через час. Больше всего беспокоило Эпштейна то обстоятельство, что приглашенный им некогда великий игрок подает дурной пример молодым хоккеистам. И он Трегубова отчислил.
«Не щадил», «измывался», «подрывал здоровье игроков»… Всё это тоже из разряда мифов о Тарасове. Александр Пашков, до женитьбы, как он сам говорит, «выпивавший, а потом уже как-то не тянуло», точно определил природу «подорванного здоровья»: «Я, бывало, в отпуске кружку пива себе не позволял! Хотя кругом все прилично поддавали. Все — до поры до времени. Организм-то не железный. В игре у тебя пульс 200. После матча полночи пьянка, в шесть утра идешь в баню, паришься до изнеможения, выбивая алкоголь, в десять — на тренировку. Представляете, какая нагрузка на сердце, сосуды?! А у многих постоянно был такой режим. Не доживали до шестидесяти». Спартаковский защитник Виктор Блинов скончался на первой после отпуска тренировке, играя в баскетбол.
В середине 70-х годов Тарасов по приглашению спортивной редакции ТАСС выступал в актовом зале агентства, набитом болельщиками под завязку. Вопросы задавали разные. Тарасов отвечал на все. Когда речь зашла о нарушителях режима, Тарасов, с командами к тому времени уже не практиковавший, нахмурился и сказал: «Да, были у нас в ЦСКА, есть они и сейчас, “бойцы”, которые вспоминают о необходимости закусывать только после второго стакана. Были, есть и, наверное, будут. Хотя верю: наступят такие времена, когда местом в команде будут дорожить не так, как сейчас. А сейчас я этим бойцам” говорю, как говорил и “бойцам” в прошлом: “Смотрите! Водочка и не таких губила”».
Спорт Тарасов называл «запретной зоной» для алкоголя и табака, справедливо полагая, что эти «вольности ограничивают функциональные возможности организма, ослабляют психику. Сколько талантливых ребят буквально испарилось из спорта вместе с табачным дымом и алкогольным дурманом».
Не вина Тарасова, а беда: многие тренировавшиеся и игравшие под его началом хоккеисты преждевременно ушли из жизни по весьма прозаической причине, именуемой пьянством. Тарасова называют жестоким человеком. «Но великий тренер не может быть другим, — говорит в страстном монологе, обращенном к отцу, Татьяна Тарасова, выдающийся тренер, не понаслышке знающий, почем фунт лиха в этой профессии. — Тебе в руки попадали дремучие парни с четырехклассным образованием, с мутной историей, не способные связать двух слов. И ты должен был вложить в них всего себя, изменить их судьбу, сделать из них богов и героев, которым потом станет поклоняться весь мир. Это титанический труд, требовавший абсолютного и беспрекословного подчинения. Но ты умел этого добиваться».
В профессиональном спорте вообще и в хоккее в частности клуб и спортсмен защищены контрактными обязательствами. Их — десятки, иногда — сотни. Соглашение защищает игрока от возможного произвола клуба, но и клуб защищает при этом себя от возможных выкрутасов игрока.
В псевдолюбительском (он же — псевдопрофессиональный) хоккее в Советском Союзе фактическим надсмотрщиком за игроками был тренер. Никаких контрактов, договоров и соглашений с зафиксированными в них правами и обязанностями не существовало в природе. Защитить себя от Тарасова игрок мог, лишь соблюдая три пункта нигде не отмеченных и юристами не заверенных правил: добросовестная работа изо всех сил на тренировках, неукоснительное выполнение игровых заданий и дисциплинированное поведение в быту с непременным соблюдением режима. К тем, кто пункты эти соблюдал — а таких было большинство, — у Тарасова не возникало никаких серьезных претензий. Для постоянно эти правила «забывавших» Тарасов зачастую становился, как он сам себя называл, «мясником», «резавшим по живому» (это выражение он как-то употребил в разговоре с молодым тогда футбольным тренером Олегом Романцевым, и спартаковский наставник постоянно его вспоминал, когда наступала необходимость «резать»).
Планируя тренировочные нагрузки, Тарасов, как и все, впрочем, его коллеги, не «закладывал» возможную реакцию на предложенную тренером тяжелую работу организма, измученного отнюдь не нарзаном, а алкогольными напитками разной крепости.
Раньше срока закончил играть Александр Альметов. Вновь все претензии к Тарасову. «Александр, — говорил Тарасов, — долго жил своей громадной славой, он думал наивно, что она вечна, но всё проходит. Он ушел, стал историей, только историей — несравненный форвард, веселый, беззаботный человек».
Большой хоккей для Альметова закончился после чемпионата мира в Вене в 1967 году. Через двадцать с небольшим лет после этого он рассказал в интервью «Советскому спорту»: «Я и сам не заметил, как стал свадебным генералом. Правда, и раньше был не в ладах с режимом, но быстро восстанавливался и игру не портил. Но после победы на чемпионате мира в Вене слухи о моей веселой жизни дошли до руководства ЦСКА. А поскольку я полностью упустил летнюю подготовку, Тарасов постоянно говорил мне, что мало я тренируюсь, недорабатываю. Всё еще можно было поправить, но в меня словно бес вселился: “Всё, заканчиваю играть!” Сказал в сердцах, не подумав, ничего не взвесив. Уговоров от Тарасова не последовало, и чемпионат СССР 1968 года ЦСКА начал без меня. Когда увидел свою команду по телевизору (мне не стыдно в этом признаться), заплакал… Я никак не мог понять, что слава и популярность уже в прошлом и ты никому не нужен…»
