Книга: Анатолий Тарасов
Назад: Глава тринадцатая ДЕМАРШ В ЛУЖНИКАХ
Дальше: Глава пятнадцатая КАНАДСКАЯ ДОМИНАНТА

Глава четырнадцатая ИСКРЕННОСТЬ ВОСПРИЯТИЯ

Тарасова постфактум обвиняли в конформизме, использовании советских методов в воспитательной работе, смеялись над семинарами для хоккеистов — для изучения трудов классиков марксизма-ленинизма, материалов партийных съездов.
В искренности Тарасова, верившего в справедливость общества, в котором он, родившийся через год после революции, вырос, в котором получил возможность заниматься любимым делом, добился огромных успехов, стал выдающимся тренером, его хулители сомневались. Между тем поводов для таких сомнений Тарасов не давал. Те, кто писал о нем с пренебрежением, как правило, мерили по себе, подгоняя свои публичные поступки и деяния под запросы тогдашней идеологии, а на кухнях смеялись над системой, охаивая ее и отказывая другим быть искренними при восприятии происходившего. Такими, как Тарасов.
О кружках, лекциях, боевых листках и коллективных походах в театр Тарасов, по словам Евгения Рубина, докладывал «в публичных выступлениях, призывал перенимать опыт, как он выражался, “партийно-политической работы в ЦСКА”, объяснял ими успехи команды. Слушатели внимали докладчику в почтительном молчании, не решаясь выдать своего подлинного отношения к его словам. Никто не сомневался в том, что Анатолий Владимирович и сам отлично знает им цену».
Тарасов, однако, никогда и никому не объяснял успехи хоккейного ЦСКА «партийно-политической работой». Выдумка, легко опровергаемая: достаточно почитать стенограммы всевозможных собраний, совещаний и заседаний, имевших отношение к хоккею. Успехи команды Тарасов объяснял только неистовой работой на каждодневных тренировках и безжалостным отношением к себе игроков в матчах. Но он был уверен также, что совместные занятия в кружках и семинарах — без начетничества и формализма — способствуют взаимопониманию в огромном коллективе, в состав которого входят люди с разным интеллектуальным уровнем и с разной степенью способности воспринимать услышанное от лекторов, в том числе от него самого. И нет ничего плохого в том, что Тарасов исключительно серьезно задавался для себя вопросом: как сделать так, чтобы увлечение хоккеем стало для тех, кто начал им заниматься, «прямой дорогой к честности и порядочности, успехам в учении, к активности в общественных делах, к дружбе, товариществу, к умению сочетать личные устремления с интересами коллектива».
Да, в интервью «Советскому спорту» в марте 1950 года Тарасов утверждал в духе времени, что «главное условие подъема класса игры наших команд есть постановка надлежащей политико-воспитательной работы… В течение сезона игроки ЦДКА изучали “Краткий курс истории ВКП (б)” и прослушали ряд лекций и докладов о текущих политических событиях». В духе того же времени Тарасову вторил, например, Бобров, отмечая в 1951 году, что успех ВВС — результат «систематической политико-воспитательной работы».
Тарасов действительно всегда отлично знал цену своим словам. Только не в том смысле, какой Е. Рубин вкладывал в собственную оценку его поведения.
Татьяна Анатольевна Тарасова, называющая отца «убежденным коммунистом», рассказала замечательную историю о том, как однажды она приехала к отцу на дачу в Загорянку со своей подругой выдающейся актрисой Мариной Неёловой.
«Папа принял нас, как всегда, хлебосольно, накрыл стол, шутил, ухаживал за дамами. Когда Марина вышла из комнаты, поинтересовался:
— Кто она?
— Актриса, играет в “Современнике”.
Марина вернулась, веселье продолжилось. И вдруг папа спрашивает Неёлову:
— А ты Зою Космодемьянскую играла?
— Нет, Анатолий Владимирович.
— А хочешь сыграть?
— Да боже упаси!
Что тут началось…
— У вас нет ничего святого! Антисоветчицы! — кричал папа. — Убирайтесь из моего дома!
Мы похватали дубленки и, выскочив на улицу, сели в мой “жигуленок”. А он не заводится ни в какую — мороз был градусов тридцать. Потыркались-потыркались, вдруг из дома вылетает отец, рвет дверцу.
— Выходите! — садится за руль, с полоборота заводит машину, прогревает и… глушит мотор. — Ладно, антисоветчицы, пошли допивать».
Спустя время Тарасов выкроил несколько свободных часов, прочитал в библиотеке всё, что нашел о Неёловой, — рецензии на спектакли и кинофильмы, интервью, — а потом позвонил Марине:
— Ну, здравствуй, великая актриса современности.
— Кто это? — растерялась Марина.
— Это Толя Тарасов.
У Марины, как потом она рассказывала Татьяне, чуть сердце из груди не вырвалось. А Тарасов, прибегнув к такой форме извинений за инцидент с «Космодемьянской», с тех пор только так к Неёловой и обращался — «великая актриса современности».
«Толя Тарасов, — пишет Татьяна Анатольевна в сборнике «Всё о моем отце». — Тебе так остро захотелось хотя бы на минуту снова почувствовать себя молодым, снова пофлиртовать с красивой женщиной, чтобы она смеялась твоим шуткам, краснела от твоих комплиментов и называла тебя Толей, чего, кстати, Марина никогда себе не позволяла».
«Внутренне Тарасов, как мне кажется, ограничивал свое всемогущество только одним, — говорил в беседе со мной журналист Юрий Цыбанев, — его хоккей обязан был быть в полном смысле социалистическим, как он выражался, “колхозным”. Не раз имел счастливую возможность разговаривать с Анатолием Владимировичем в непринужденной обстановке и обнаружил: на уровне убеждений ценности социализма были для него почти святыми. Неутомимо вешая чертей на проклятых капиталистов, он лишь изредка позволял себе вслух усомниться: “А может, нам действительно не всю правду рассказывают?” Пропитав свой самодержавный хоккей колхозными идеями, никому и нигде за границей, понятно, не приходившими в голову, вытягивая из игроков жилы вместе с талантами, Тарасов вывел хоккей в глазах советской общественности в явление планетарного масштаба». Он даже в ответственные игровые моменты, перемещаясь вдоль скамейки, громко, случалось, призывал: «Пас только на советский крючок!»
В том, что Тарасов был человеком непокорным, сомнений нет. Но непокорность его не носила политическую окраску, была не диссидентской, а обыкновенной, присущей сильному человеку, уверенному в том, что делает. «Он, — и Татьяна Тарасова подчеркивает это, — считал себя советским человеком, патриотом. Когда началась перестройка, отец страшно переживал, мучился. Галя (сестра. — А. Г.) ему подсовывала тогдашние “передовые” журналы типа “Огонька”, а он ими швырялся, кричал: “Антисоветчицы!” Только под конец жизни немного смирился с переменами, которые произошли в стране».
Советская власть в его представлении — это было нечто непогрешимое. И оттого ему пришлось очень тяжело, когда в печати стали появляться страшные разоблачения — Сталина, Ленина и других большевистских вождей. Галина и Татьяна давали ему, как бы невзначай, почитать появлявшиеся в прессе статьи Солженицына. Он прочитывал, чихвостил их, называя «отпетыми антисоветчицами». «Но все-таки, — вспоминала Галина, — читал, и видно было, что переживает очень сильно…»
За глаза отпуская в адрес Тарасова язвительные реплики, его противники пытались сражаться с ним, используя силу коммунистической печати, прежде всего газеты «Правда». А ведь слово, произнесенное «Правдой», становилось законом.
В мае 1969 года недоброжелатели Тарасова из числа журналистов вознамерились при содействии «Правды» убрать Тарасова, а заодно и его коллегу Чернышева из сборной. Инициатором написания статьи «Прощай, хоккей, в начале мая», опубликованной «Правдой» 12 мая 1969 года, стал корреспондент ТАСС Владимир Дворцов — страстный болельщик «Спартака», на дух не переваривавший ни ЦСКА, ни Тарасова. Дворцов чрезвычайно гордился статьей, называл ее «одной из самых заметных статей, появившихся в главной газете страны». «Таких статей о хоккее — заметьте, сверхблагополучном виде спорта в нашей стране, — говорил он, — до сих пор не появлялось ни в одной отечественной газете».
Дворцов раскрыл механизм подготовки в Советском Союзе материалов конкретной направленности. В перерыве одного из матчей чемпионата страны Дворцов предложил своему близкому приятелю, известному телекомментатору Николаю Озерову, еще одному поклоннику «Спартака», а также работавшему в «Советском спорте» Евгению Рубину втроем написать статью против Тарасова. Сам он брался пристроить статью в «Правду».
Лев Лебедев, ответственный в газете за спортивную тематику, охотно согласился с задумкой Дворцова, сказав, правда, что будет достаточно и двух подписей — Дворцова и Озерова. Но автор идеи настоял на «тройке».
Как проходил процесс создания «одной из самых заметных статей»? Дворцов сначала ездил к Озерову и обговаривал с ним тезисы. Потом отправлялся к Рубину, и они на пишущей машинке перекладывали устный текст на бумагу. Затем Озеров, прочитав статью, отправил ее с Дворцовым в ЦК КПСС к Александру Николаевичу Яковлеву, своему давнему знакомому, занимавшему в «инстанции» (как называли ЦК) исключительно важный пост — заместителя заведующего Отделом агитации и пропаганды. «Озеров, — вспоминал Дворцов, — очень активно поддерживал мою идею — написать не куда-нибудь, а именно в главную газету страны… “Уж ударить, так ударить!” — восклицал он. И в свою очередь обещал заручиться поддержкой ответственного за идеологию в ЦК партии Александра Яковлева. А это уже был большой плюс. Одно дело — будет Лебедев сдавать статью, хоть и именитых авторов, а другое дело — ее “лоббировал” сам Яковлев. Хотя как на это посмотрит главный редактор “Правды” Михаил Зимянин? Может, у них с Яковлевым какие-то сложные отношения. Но потом все оказалось очень хорошо: я принес статью Лебедеву, и буквально в этот момент ему позвонили от Зимянина, чтобы он дал ему почитать материал. Лебедев еще сам не читал статью, а откуда же Зимянин мог узнать про нее?..»
Это была та самая статья (о которой мы вскользь упомянули выше), вышедшая в газете «Правда» в понедельник 12 мая 1969 года, на следующий день после того самого матча, когда Тарасов увел свою команду с площадки. Сообщение об этом инциденте, небывалом для советского хоккея, было заверстано прямо в статью, и весь ее пафос и антитарасовская направленность потеряли смысл. Обличители поначалу обрадовались удачному совпадению, но потом поняли, что события в Лужниках приземлили их идею. Казавшиеся авторам важными для судеб отечественного хоккея рассуждения превратились в банальность. Рассуждали же они о том, что тренеры сборной ориентируются в основном на хоккеистов из своих клубов и не предоставляют возможность проявить себя «высококлассным» (по мнению авторов или людей, соображениями которых они руководствовались) игрокам из других клубов. При этом назывались имена В. Жидкова из Горького, В. Кузьмина из «Спартака», В. Никитина и Ю. Ляпкина из Воскресенска.
Тема, давно уже набившая оскомину у специалистов. Если говорить о ЦСКА, то Тарасов готовил для сборной игроков, которые, по словам Бориса Михайлова, «выдерживали конкуренцию с ведущими мастерами из других клубов». Постоянно споривший с Тарасовым партнер Михайлова Владимир Петров, отвечая однажды на вопрос знаменитого баскетбольного тренера Александра Яковлевича Гомельского: «Что отличало Тарасова от остальных тренеров, чем он был велик?» — сказал: «Он опережал время, его идеи двигали хоккей вперед, он был творцом, смотревшим на много лет вперед. Да, он брал подающих надежды, умел разглядеть талант, гранил его, заставлял много трудиться, подчас был жесток, но доводил человека до совершенства. Скажу честно, без Тарасова я бы не стал чемпионом Олимпийских игр, мира, СССР, а остался бы середнячком, как и многие другие».
Михайлов и Петров знают, о чем говорят. Их, как и других не слишком известных хоккеистов, приглашали в ЦСКА для того, чтобы сделать из них форвардов, способных стать лидерами атаки не только ЦСКА, но и сборной. Верхом нелепости выглядела бы ситуация, в которой Тарасов лишь для того, чтобы угодить неким радетелям равного представительства в сборной игроков из различных клубов, оставил бы дома Михайлова и Петрова, а в состав наигранного звена включил новых игроков, неизвестно, способных ли сыграть на самом высоком уровне.
Спустя годы после публикации статьи в «Правде» о ней помнили только Дворцов и Рубин. Рубин, например, был убежден, что Тарасов отыгрался на нем одном, заставив газетное руководство отлучить его, Рубина, от хоккея; соавторы же его были защищены от тарасовского гнева — Центральным телевидением (Озеров) и ТАСС (Дворцов).
Тарасова Рубин называл «злодеем». «Я понимал, — утверждал он, — что удар должен быть нанесен по мне. Он, этот удар, вскоре и последовал. По какому-то поводу сборная проводила товарищеский матч в Лужниках. В нем впервые сыграл одаренный ленинградский вратарь Владимир Шеповалов. Сыграл прилично, но однажды сплоховал: выставил перчатку навстречу летящей шайбе, но промахнулся и пропустил гол. Я упомянул об этом в репортаже, оговорившись, что ошибку следует объяснить естественным волнением человека, первый раз в жизни надевшего форму национальной команды страны. На следующее утро меня вызвал главный редактор Киселев.
— Я только что из комитета, — грустно сообщил он. — Там в кабинете председателя бушевал Тарасов. Он кричал, что игроки боятся открывать “Советский спорт”, чтобы не наткнуться на наши разносы. Что у Шаповалова была истерика, когда он увидел ваш репортаж. Что тренеры сборной не ручаются за ее успехи, если вас не остановить… Я попросил вас зайти, — продолжал Киселев, — чтобы вы имели в виду разговор в комитете и были поосторожней.
Хотя мне тогда уже стукнуло сорок, я еще не поборол в себе привычку возмущаться несправедливостью обвинений и перестал здороваться с Тарасовым. Недели через две после вызова к редактору управление кадров комитета приказало сместить меня с должности и. о. зав. отделом».
В интервью «Огоньку» Рубин поведал иную историю своего смещения с должности в «Советском спорте». «В брежневские времена царил дикий антисемитизм, — говорил он. — Я лет семь был “и. о.” редактора крупного отдела в “Советском спорте”. Как-то подошел к главному редактору Владимиру Новоскольцеву: “Почему не уберете эти буквы — и. о.? Почему я не член редколлегии?” Тот усмехнулся: “Женя, вам нужны шашечки или ехать? Зарплата у вас как у члена редколлегии…” Мы посмеялись и разошлись. Но вскоре его тестя сместили из секретарей ЦК. Новоскольцева отправили на понижение, в журнал “Спортивные игры” (тестем Новоскольцева был секретарь ЦК КПСС Петр Поспелов: из секретарей его попросили в мае 1960 года, а до октября 1961-го он оставался кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС; потом его перебросили на директорскую должность в Институте марксизма-ленинизма, но Новоскольцев редакторствовал в «Советском спорте» до июля 1968 года. — А. Г.). Новый главный редактор сразу отобрал у меня и буквы “и. о.”, и отдел. Я перебрался в еженедельник “Футбол-хоккей”, где работал до эмиграции».
Какое отношение ко всему этому имеет Тарасов? И что означает временная привязка: «сразу отобрал»? Николай Киселев возглавил «Советский спорт» в июле 1968 года. Его перевели в газету из спортивной редакции ТАСС. Статья в «Правде» за подписью трех авторов появилась в мае 1969-го. В системе «Советского спорта» (после газеты в ее приложении — еженедельнике «Футбол-хоккей») Рубин проработал до 1978 года.
Легче всего списать всё на Тарасова. И вот уже после кончины мэтра продолжают гулять истории о кознях Тарасова по отношению к несчастным журналистам. «Он мог и по головке погладить, — писал в «Советском спорте» Геннадий Ларчиков, — а мог через час публично оскорбить, а при случае даже подложить свинью. Как это было, например, в 1967 году, когда по инициативе Тарасова был лишен права освещать чемпионат мира в Вене хоккейный журналист номер один, редактор отдела спортивных игр “Советского спорта” Евгений Рубин».
Тарасову многие советовали перестать ссориться с журналистами и сделать их своими союзниками. Как делали это и продолжают делать многие тарасовские коллеги, ублажая представителей СМИ заграничными поездками вместе с командой, безоговорочным доступом к ведущим игрокам и пропусками в ВИП-ложу. Но Тарасов не мог переступить через себя. Он небезосновательно считал подавляющее большинство пишущих о хоккее дилетантами, не способными донести до публики суть происходящего на площадке.
Александр Гомельский рассказывал, что Тарасов частенько называл журналистов «щелкоперами». Великий баскетбольный тренер на правах друга пытался урезонить его, объяснял, что своим неприятием журналистов он только плодит врагов, потирающих руки и повторяющих: «Чернил у нас в авторучках на всех хватит». В ответ Тарасов интересовался: «А ты не такой?» Не такой, конечно. Гомельский гибче. «Я, — говорил он, — понимал, что без помощи журналистов прославлять спорт, игроков, тренеров нельзя. Пресса создает популярность виду спорта». Тарасов отвечал: «Мне они не помогают, а мешают. Пишут не то, что я говорю». «В этом, — резюмировал Гомельский, — был весь Тарасов. Он считал, что все должны думать так, как он». Тарасов, однако, не настаивал на том, чтобы все думали под его «гребенку». Он всего лишь хотел точности в оценках, притом точности, основанной на таких знаниях хоккея, каких у журналистов не было и в помине. Идеалистическое желание.
До его оценочного уровня подниматься и не стремились. Зачем? Это какие же усилия следовало приложить, чтобы достичь хотя бы первого, самого нижнего уровня понимания тарасовского хоккея, особенностей его тренировочных методов, имеющих обязательную направленность — в преддверии ближайшего конкретного матча или же предстоящего через несколько недель важного турнира. И не через байки понять, не через услышанные из третьих- пятых уст леденящие душу истории об истязаниях несчастных игроков на занятиях, не через сплетни, окутывавшие хоккейный мирок и служившие для антитарасовцев лучшей пищей.
Иногда, впрочем, Тарасов похваливал, выдавая своего рода аванс. «Журналисты немало делают для популяризации хоккея», — отмечал он в статье «Клюшки на лед…», опубликованной в еженедельнике «Футбол-хоккей» в преддверии сезона 15 сентября 1968 года. Редчайший случай, когда Тарасов публично заговорил о журналистах. И — в положительном ключе: «Хоккей не только отлично смотрится, он, по-моему, и очень здорово “читается”. Мы, тренеры и хоккеисты, в заметках, в отчетах находим оценку своей деятельности. Пользу журналистских рецензий я вижу в том случае, если написано и “как было в матче”, и — это главное — “как должно быть”».
Тарасов сам был человеком пишущим. Статьям его, опубликованным за сорок с лишним лет в спортивных и общеполитических изданиях, нет числа. Его книги о хоккее в советское время издавались и переиздавались. Лев Иванович Филатов, мэтр советского журналистского цеха, говорил, что «если бы Тарасов только писал о хоккее, то одно это поставило бы автора в число ведущих специалистов». А известный советский спортивный журналист Юрий Ильич Ваньят рассказывал, что еще в 40-х годах привлекал Анатолия Тарасова к сотрудничеству в газете «Красный спорт», где будущий выдающийся хоккейный тренер выступал «с очень интересными футбольными обзорами, показывая большое понимание тактических и психологических задач этой игры».
В репортаже из Стокгольма-63 корреспондент «Комсомольской правды» Павел Михалев обвинил одного хоккеиста в том, что тот избегал силовой борьбы (обвинил, как он рассказывал, по просьбе коллег из других изданий, считавших, что в их газетах этот пассаж не пройдет). Речь шла о Вениамине Александрове, одном из самых ярких игроков той поры.
(Год спустя, после Олимпиады в Гренобле, Александрову хотели вручить приз «За мужество», но он отказался, сказав, что рассчитывал на приз «За трусость».) После чемпионата в Отделе агитации и пропаганды ЦК КПСС прошло традиционное для того времени совещание, на котором обсуждалась работа газет, радио и телевидения по освещению стокгольмского турнира. Тарасов припомнил комсомольской газете критику игрока своего клуба и, как всегда, жестко заявил, что «автора отчета нельзя на пушечный выстрел подпускать к хоккею, да и вообще к спорту». Тарасов никогда не позволял обижать хоккеистов ЦСКА. Даже если был согласен с критиками.
В середине 60-х годов Михалев возглавил Федерацию баскетбола СССР. Он познакомился с Тарасовым — по всей вероятности, через перебравшегося в Москву из Риги Александра Гомельского, и они наладили нормальные отношения. Анатолий Владимирович нашел для Михалева теплые слова в своей книге «Совершеннолетие».
В начале 1977 года генеральный директор ТАСС Леонид Митрофанович Замятин вызвал к себе руководителей спортивной редакции агентства и поручил подготовить список высококлассных специалистов с известными всей стране именами, которые могли бы стать обозревателями ТАСС по самым популярным видам спорта. Список он попросил принести ему на следующий день. Фамилию одного потенциального обозревателя Замятин назвал сам: «В хоккее пусть им будет Тарасов».
Идея, что и говорить, здравая. Не только по Тарасову, но и вообще по созданию института профессиональных обозревателей. Кто кроме них досконально разбирается в том или ином виде спорта, знает футбол, хоккей, баскетбол, фигурное катание, шахматы изнутри, в состоянии изложить свои мысли и грамотно просветить болельщиков? Анатолий Владимирович на предложение откликнулся с удовольствием. Он был рад получить такую дополнительную аудиторию, как читатели материалов ТАСС, моментально расходившихся по всей стране и публиковавшихся в центральных, республиканских, областных, городских и районных газетах.
Леонид Замятин встретился с Анатолием Тарасовым в своем кабинете на шестом этаже тассовского здания на Тверском бульваре. Заведующий спортивной редакцией Александр Ермаков рассказывал, что Тарасов во время встречи интересовался тассовской технологией и был готов работать по любому из трех предложенных вариантов: либо диктовать свои обозрения стенографистке агентства по телефону, либо писать тексты дома и отправлять их потом с курьером, либо встречаться с репортером из спортивной редакции, наговаривать ему свои мысли, а затем править перепечатанную статью. Замятин поинтересовался, какие крупные хоккейные соревнования ожидаются в ближайшее время. Когда услышал, что в 20-х числах апреля в Вене стартует очередной чемпионат мира, спросил: «Анатолий Владимирович, как вы посмотрите на то, если ТАСС командирует вас на этот чемпионат?» Тарасов поблагодарил Замятина и сказал, что готов поработать на телеграфное агентство в интересах хоккея. Генеральный директор тут же по телефону отдал распоряжение соответствующим службам ТАСС заняться вопросами оформления Тарасова в командировку в Вену.
В Вену Тарасов прилетел 29 апреля. В аэропорту его встречал заведующий отделением ТАСС в Австрии Игорь Маслов, опытный журналист-международник, хоккеем интересовавшийся постольку-поскольку, но о том, кто такой Тарасов, конечно же, знавший.
От ТАСС в Вене был также специальный корреспондент из спортивной редакции Александр Левинсон, знакомый с Тарасовым с давних времен, еще когда он работал в «Московском комсомольце». Тогда почти сразу по приходе в газету ему дали задание взять у Тарасова интервью. Левинсон нашел тарасовский телефон, но, дозвонившись, услышал в ответ: «Молодой человек, я даю интервью в крайне редких случаях. Сейчас этот случай не наступил». Интервью Саша все-таки взял. «Хорошо, — сказал Тарасов. — Завтра в 6 утра жду вас в бане». И назвал адрес, куда следовало приехать. Парилка, высокая температура, веники, бассейн с холодной водой, снова парилка, веники… «Ну что, молодой человек, — подвел итог первой встречи Анатолий Владимирович, — проверку вы выдержали. Теперь можно и к интервью приступить».
Не выдержать проверку Левинсон — выпускник Института физкультуры, обладавший отменным здоровьем, игравший в футбол в командах класса «Б», — не мог. Спустя десятилетие в Вене Левинсон и Тарасов вспоминали об этом интервью.
Левинсон жил в гостинице, Тарасов — в отделении ТАСС. Только что не сдувавшие с гостя пылинки телетайпистки отделения вызвались готовить для него завтраки, но Тарасов, как и дома, вставал рано, в 5 утра, работал за письменным столом, завтракал, пока все спали, снова работал, и как только дежурная телетайпистка появлялась на рабочем месте, сдавал ей написанный от руки комментарий. Потом Тарасов вычитывал набранный текст, вносил поправки, ставил на листочках визу, и обозрение из Вены уходило в спортивную редакцию ТАСС. Там править Тарасова практически не приходилось. Разве что косметически. На утренних планерках, когда дело доходило до доклада руководителя спортивной редакции, Замятин неизменно интересовался: «От Тарасова что-то уже поступило? Интересно? Пришлите мне почитать…»
Маслов и Тарасов ежедневно заезжали за Левинсоном, на котором лежала оперативная информация с чемпионата, и они отправлялись во Дворец спорта. Иногда Тарасов просил свозить его с утра на тренировку какой-либо сборной. Маслов рассекал по Вене на черной «Волге». Всякий раз пешеходы смотрели на этот автомобиль, как на чудо.
Обзоры, как и планировалось, Тарасов передавал каждый день. Всего их было ровно десять. Александр Левинсон вспоминал, что когда они общались с Тарасовым в отделении ТАСС, Анатолий Владимирович много говорил о дочери Татьяне, которой гордился. Разговаривали не только о хоккее, о котором Левинсон, как он говорит, за это время узнал больше, чем за всю жизнь, — о политике, театре, кино. Тарасов любил такие фильмы, как «Летят журавли» и «Сорок первый». «Мне, — говорит Левинсон, — он всегда казался суровым человеком, но, ежедневно общаясь с ним, я понял, насколько он сентиментален в душе, хотя никогда не показывал это на людях».
Это был не первый случай, когда Тарасов передавал корреспонденции из-за границы. В качестве репортера он дебютировал в начале 50-х годов. Его репортажи о матчах сборной на искусственном льду в ГДР печатались в московских газетах.
В пресс-центре венской арены Тарасов был нарасхват. Просьбам об интервью не было конца. Тарасов никому не отказывал. В разговорах с зарубежными журналистами с переводом помогал Игорь Маслов.
Тарасов был очень огорчен и результатами сборной СССР на венском чемпионате, и ее игрой. Наша команда заняла третье место вслед за чехами и шведами. Шведам мы проиграли оба матча.
На Тверской бульвар в Москву корреспонденция от Тарасова поступала по телетайпу с такими выходными данными: «Вена, 30 апреля. (Спец. корр. ТАСС)». Под текстом стояли скромные буквы — Т или А. Т. В редакции начало комментария оформляли так: «Вена, 30 апреля. Хоккейный обозреватель ТАСС, заслуженный тренер СССР Анатолий Тарасов передает с чемпионата мира…» И далее, с абзаца, весь текст.
В первом же материале, датированном как раз 30 апреля, Тарасов рассказывает читателям о том, как прямо с аэродрома отправился со встречавшим его Игорем Масловым на хоккейную арену. «Увидели наших хоккеистов, закончивших тренировку, — пишет Тарасов, — успели, пусть накоротке, потолковать со многими. И я хочу доложить нашим хоккейным любителям: хоккеисты прекрасно понимают, что каждая встреча для них — финал, хотя они и вырвались в лидеры. Увидели и шведов — они тренировались на запасном катке. Тоже серьезно, деловито готовят себя».
Вечером в день приезда Тарасов просмотрел два матча. Уровень первой встречи, Финляндия — Румыния, «просто обидел». «У всех, кто входит в обойму сильнейших в мировом хоккее, всегда есть, чему поучиться. Но зачем же, — недоумевал Тарасов, — румынам и финнам брать с канадцев пример по части невоспитанности и человеческой жестокости? Эту бы силенку, энергию, энтузиазм, — а у спортсменов обеих сборных всего этого хоть отбавляй — направить бы на тактическую разумность».
За две недели до поездки на чемпионат мира Тарасов побывал в Финляндии с детской челябинской командой «Звездочка», представлявшей в Суоми турнир «Золотая шайба». Тарасов еще раз убедился, как в этой стране любят хоккей, как публика обожает своих кумиров и какое там огромное количество площадок, на которых увлеченно играют дети и юноши. Но количество в качество тогда, в 70-е годы, так и не перешло, несмотря на то, что работать в Финляндию приезжали чехословацкие и канадские тренеры. «Сильной национальной команды как не было, так по сей день и нет», — констатировал Тарасов в Вене, наблюдая за игрой сборной Финляндии.
Вторым матчем, просмотренным Тарасовым в Вене «живьем» («Хотя телевизор с интересными комментариями многое дает для восприятия происходящего на льду, все равно это не идет ни в какое сравнение, когда ты рядом с хоккеем», — говорил Анатолий Владимирович), был матч ФРГ — Канада. Основное внимание он, конечно же, уделил канадцам. По его мнению, разминались они перед игрой точно так же, как и 20 лет назад, в 1957-м, когда сборная СССР первый раз съездила в Канаду, — «много работы вратарю и никаких признаков технико-тактической увертюры ни игроков, ни звеньев». Оговорившись, что «сравнивать было бы куда проще и интереснее, если бы Канада играла с достойным, равным по классу противником», Тарасов заметил: «Но все равно, сквозь призму понимания игроками хоккея в главных, прежде всего, фазах, можно судить о многом».
Заняться этим Тарасову помешал Фил Эспозито — игрок, ставший для него олицетворением «бандитизма, неуважительного отношения к противнику, судьям, зрителям». Вот несколько приведенных Тарасовым примеров «низкой культуры профессионалов».
Будучи играющим тренером и одновременно капитаном команды, Эспозито перед матчем, вместо приветствия судей, как это делается во всем цивилизованном «хоккейном мире», решил, проезжая мимо, залихватски постучать им концом клюшки по «мягкому месту». В совершенно безобидной ситуации, не требовавшей никакого силового вмешательства, он вдруг, обхватив соперника руками и повалив на лед, принялся колошматить его, за что справедливо получил двухминутный штраф. «И на этом фоне, — замечает Тарасов, — этот хоккеист с громким именем и богатейшим опытом не в состоянии реализовать выход на ворота противника “три в два”, а в другом эпизоде не может забросить шайбу в пустые ворота». Фактически проигнорировав разминку, он несколько раз самоуверенно выходил играть в меньшинстве, и все могли видеть, что сил ему недостает.
А удар, нанесенный Эспозито клюшкой в лицо капитану немецкой команды Шлодеру, когда хоккеисты обеих команд покидали лед и отправлялись на перерыв!?..
«Для меня, — подводил Тарасов итог своим наблюдениям за матчем Канада — ФРГ, — выдающийся игрок прошлого и настоящего всегда — наинтереснейшая фигура. Он задает тон в тренировке, в сложном матче, всеми своими действиями делится секретами мастерства с молодежью. Его обязанность — доставлять любителям хоккея как можно больше счастливых мгновений».
Ничего подобного в том матче Эспозито не продемонстрировал.
Тарасов признавался после матча, что «так и чешутся руки — проучить бы канадских профессионалов, как мы это делали в свое время с канадскими любителями, дать бы им настоящую острастку». Наверное, мэтру вспомнилась знаменитая игра в Калинине (о которой речь пойдет в следующей главе).
Высокопрофессиональные, точные, емкие комментарии Тарасова печатали сотни газет на всей территории Советского Союза, даже там, где в хоккей никогда не играли и знали о нем понаслышке, скажем в Таджикистане и Туркмении. После венского турнира в спортивную редакцию ТАСС поступали из специальной справочной службы огромные пакеты с вырезками тарасовских статей, опубликованных во всех городах страны — от Калининграда до Владивостока и от Мурманска до Кушки.
Это был настоящий хоккейный ликбез. В апрельские и майские дни 1977 года своими обозрениями Тарасов заставил многих людей взглянуть на хоккей другими глазами. Глазами мастера, тонко подмечавшего малейшие нюансы игры и умевшего в доступной форме рассказать о сложном.
В корреспонденции, датированной 1 мая, Тарасов сообщает: «…Сегодня у чехословацких и советских хоккеистов первомайский праздник. Они участвовали в демонстрации, организованной коммунистической партией Австрии». После праздника, собственно, все проблемы у лидеров и начались: три поражения (два от шведов, одно от чехов) в четырех остававшихся до завершения чемпионата матчах.
Тогда в Вене команда заранее почувствовала себя чемпионом. Просьбу общества дружбы «СССР — Австрия» принять участие в организованной коммунистами демонстрации большая группа хоккеистов восприняла как завуалированное разрешение расслабиться. Тарасов, разумеется, не знал об этом, как, впрочем, не знал об этом и руководитель советской делегации в Вене Валентин Сыч, вмешивавшийся в тренерские решения по составу и игре, но не заметивший (а уж это руководитель делегации обязан был замечать!), как хоккеисты заранее приступили к празднованию чемпионских титулов. О нарушениях режима в Вене Сычу спустя несколько лет поведал Владимир Шадрин, выступавший вместе с ним на встрече с болельщиками.
…В начале 90-х годов режиссер Эмиль Мухин задумал снять документальный фильм об Анатолии Владимировиче Тарасове. Он нашел средства на съемку, что сделать было тогда непросто, договорился с Тарасовым и обратился к своему приятелю, известному телекомментатору Геннадию Орлову.
«Обратился сначала как бы за советом, — вспоминает Геннадий Сергеевич. — Потом вдруг говорит: хочу, чтобы и ты поучаствовал. У меня такого желания, если честно, не было. Тогда Мухин составил список из пяти комментаторов, очень представительный, с Евгением Майоровым во главе — на согласование Тарасову. Потом звонит мне из Москвы: мол, Анатолий Владимирович сказал, пусть Генка Орлов будет. Хотя знакомы мы были шапочно. Брал у него, конечно, интервью, но не более того. Большой дружбы не было. Конечно, я относился к Тарасову с уважением и пиететом, даже в бане с ним довелось попариться, но так, чтоб разговаривать по душам… В общем, я выдвинул одно условие: соглашусь, если Тарасов расскажет всю правду про отношения с Бобровым и Пучковым, своими главными антагонистами».
Тарасов пообещал быть предельно откровенным и, по словам Орлова, сдержал обещание. В трех сериях, названных авторами «Дилетанты», «Любители» и «Профессионалы», он подробно отвечает на вопросы Геннадия Сергеевича — на самые разные темы. «Мы, — рассказывает Орлов, — заранее к интервью не готовились, он не знал наперед, о чем будем говорить. Что касается Пучкова, была такая история. Николай Георгиевич в фильме очень высоко отозвался о Тарасове, назвал его гением тренировки. Анатолий Владимирович эту серию не просматривал: он заранее видел только первую, а остальные мы уже гнали с колес. И вот Тарасов, посмотрев фильм, набирает мой номер и буквально рыдает в трубку. Старик был растроган: ты, говорит, Генка, сделал для меня самый большой подарок. Для него те слова Пучкова оказались очень важны. Ну и для меня это была радость автора. Не буду врать, я этой работой горжусь».
Пучков, с которым у Тарасова сложились непростые отношения, сказал в фильме, что принадлежит к категории учеников Тарасова: «Я просто горжусь этим. Он своим отношением к делу, своей великой творческой заряженностью заряжал других, причем заряжал не только на какой-то матч, на какую-то игру. Он заряжал на всю жизнь».
Орлов, проговоривший с Тарасовым в общей сложности почти сутки и называющий его «гигантом», сравнивает Анатолия Владимировича с Сергеем Королевым: «Тот — отец космонавтики, этот — нашего хоккея».
Сравнение на первый взгляд несопоставимое. Сравнивать хоккей и космонавтику некорректно. Но характеры гигантов, совершивших коренные перевороты в областях своей деятельности, действительно схожи.
Тарасов, как и Королев, обладал характером полководца, способного принимать важное и верное решение в считаные секунды, без предварительной обработки информации, на основе сумасшедшей интуиции, потрясающего чутья. А сражения, как известно, выигрывают не те, кто раздает советы, а те, кто принимает решения.
Академик Борис Раушенбах так вспоминал о Королеве, с которым вместе работал:
«Он нередко играл, как на сцене. Он был великий артист, и надо было суметь различить, когда его гнев настоящий, а когда — напускной».
А Тарасов? О его артистизме в хоккейном мире знали все.
«Однажды, — вспоминал Раушенбах, — говоря о главной черте ученого-организатора, Сергей Павлович сказал: “Главное — целеустремленность”. И объяснил: ум, талант, эрудиция — это предполагается, это само собой разумеется для всякого ученого. Однако только человек, обладающий огромной целеустремленностью, который умеет не разбрасываться, не отвлекаться каждой новой интересной идеей, но выбрать подлинно высокую цель и найти пути для ее достижения, — может стать ученым-организатором».
У Тарасова — предельная целеустремленность. Для него главным было соревнование с Канадой, для Королева — с Америкой. Оба стремились опередить соперников в этом соревновании.
Раушенбах называет Королева «человеком, для которого принципы были дороже приятельских отношений». Хотя довелось академику в 60-е годы услышать от Сергея Павловича и брошенное им в сердцах парадоксальное высказывание: «Я понял, что главный конструктор должен быть сволочью…»
Назад: Глава тринадцатая ДЕМАРШ В ЛУЖНИКАХ
Дальше: Глава пятнадцатая КАНАДСКАЯ ДОМИНАНТА

Евгений
Перезвоните мне пожалуйста 8 (952) 262-69-13 Евгений.
Антон
Перезвоните мне пожалуйста 8 (962) 685-78-93 Антон.