Ольга Зинченко
Практические занятия

Данила Ефимов, студент Императорского харьковского университета, не был склонен к самоедству, однако сегодняшний вечер, что называется, не задался. Варечка, поначалу благосклонно глядевшая на молодого человека, теперь была с ним подчеркнуто холодна. «Выжидает, каков будет папенькин вердикт», – с досадой подумал Данила. Что же до папеньки – Алексея Гавриловича, профессора того же учебного заведения и практикующего врача, – то, казалось, решение он уже принял. Юноша ему решительно не понравился. Но тут уж винить было некого – сам оплошал.

– Даниил Ефимов, – отрекомендовался студент. Названный матерью в честь библейского пророка, полное имя Данила использовал для солидности.

– Иудей? – Алексей Гаврилович строго сдвинул брови.

– О…отчего же иудей? – растерялся студент, ибо ранее с подобным вопросом не сталкивался.

– Знаю я вас – Даниилов, – профессор грозно воззрился на светловолосого, сероглазого Данилу. Обшарил цепким взглядом его лицо. Даже сбоку взглянул зачем-то, на профиль. Тут Данила и вовсе сплоховал, невольно отступив на шаг. Тяжелый взгляд профессора, казалось, оставлял на щеках борозды.

Но Варечка, нужно отдать ей должное, пришла на выручку молодому человеку.

– Что же вы, папенька, гостя в дверях держите? – с укоризной спросила она. – Пройдемте!

Она подтолкнула Данилу под локоть, и, хотя от ее пальцев руку Данилы отделяли несколько слоев ткани, в месте прикосновения кожа пошла мурашками.

Зала поразила воображение студента Ефимова убранством, от чего он враз почувствовал себя младше и ниже. Тяжелая палисандровая мебель, потолки с золоченой лепниной, портьеры темного бархата, обрамлявшие окна и двери, говорили о том, что врачебная практика Алексея Гавриловича донельзя удачна.

– Прошу к столу, – пригласила Варечка, и Данила осознал, что глазеет на все это великолепие, застыв посреди залы. Он засеменил к столу, задев на ходу жардиньерку с цветами. Под неодобрительным взглядом профессора задвинул за Варечкой стул. «Видимо, и здесь поторопился», – упрекнул он себя. Поглядел на стол – и окончательно растерялся: сервирован на четыре персоны.

– Присаживайтесь вот здесь, напротив меня, – указал Алексей Гаврилович. – С нами должен был ужинать Виктор, Варенькин брат, однако ему нездоровится.

– Желаю ему скорейшего выздоровления. – Данила, конечно, покривил душой. Никакого выздоровления, тем более скорейшего, студент Виктору не желал. Знал он этого щеголя по университету. Напыщенный, задиристый, к тому же недалекого ума, Виктор держал себя, по меньшей мере, как «ваше превосходительство». Особенно раздражало, как он произносил свое имя на французский манер – Виктор. Горше всего было то, что фиглярские эти фокусы словно бы гипнотизировали окружающих. Виктору удалось создать круг почитателей и приближенных особ. Но и на них юноша смотрел свысока. Данила не понимал, как личности эти могли столь по-собачьи обожать своего кумира, и от души надеялся, что постигший Виктора недуг является diarrheo. «Впрочем, для диареи слишком долго, – Данила припомнил, что не имел удовольствия видеть Виктора уже второй семестр. – Хотя ради его превосходительства этот недуг стоило бы сделать хроническим».

– Да-да, мы все ему этого желаем, – рассеянно промолвил профессор. – Так вы, молодой человек, говорите, своекоштный, из купеческого сословия будете? – И, хотя Данила пребывал в уверенности, что ничего подобного не говорил, все существо его сжалось от сознания, что единственно верный ответ был бы ложью. Денег, чтобы послать сына учиться, матушка не имела.

– Нет, казеннокоштные мы… – Юноша почувствовал, что краснеет, и возненавидел себя за это. Нечего сказать – завидный жених! Варечка, сидевшая всего лишь в сажени от него, показалась вдруг неимоверно далекой. – После семинария.

– М-да, я вижу… – протянул Алексей Гаврилович, от чего Данила покраснел еще гуще.

– Довольно, – Варечка нахмурила бровки, показавшись Даниле еще милее. «Сердится, – подумалось ему. – Из-за меня сердится, голубушка».

– У папеньки замечательные ораторские данные, не так ли? – Она смерила отца гневным взглядом, от чего тот вдруг потупился. – Но мы ведь сейчас не в аудитории, верно?

– Конечно, конечно. Я только хотел… Впрочем, это неважно.

«Ах, еще и неважно, – начиная закипать, подумал Данила. – Напыщенный старый индюк, поди, всю ночь после такого ужина изжогой промучаешься».

Тем временем «напыщенный старый индюк», ничего не подозревая о назначенной для него гостем участи, проглотил аперитив, от чего сделался радушнее:

– Что ж вы, друг мой, приступайте к трапезе. Сегодня у нас перепелки по случаю.

Не уловив в голосе профессора ноток сарказма, Данила отдал должное перепелкам, которые и впрямь оказались донельзя хороши. Разговор завязался сам собой, и студент невольно дивился, сколь обманчивым может быть первое впечатление. Алексей Гаврилович оказался увлекательным собеседником.

– Не хотите ли вы сказать, медицина шагнет так далеко, что возможным станет не только изъятие органа, но и содержание оного отдельно от тела? – вопрошал он, потрясая птичьей костью. – Как же, скажите на милость, вам это видится? Живет себе селезеночка в склянке, поживает, горя не ведает… – Тут профессор сочно рассмеялся, потрясая внушительных размеров животом, и с неожиданной для его возраста и комплекции стремительностью перегнулся через стол, сделав выпад костью в сторону собеседника: – А?

– Ну я… – замялся было Данила, но две рюмки выпитой водки приятно согревали, а пышность трапезы располагала к откровению. – Дело в том, что в склянке ей жить вовсе и не обязательно. Ее можно будет привить другому организму, как побег яблони другого сорта прививают взрослому дереву.

Брови Алексея Гавриловича поползли вверх, от чего он стал выглядеть еще комичнее. Медленно профессор перевел взгляд с Данилы на кость в своей руке. Сел. Задумался.

Пользуясь моментом, Данила послал Варечке самую очаровательную улыбку, на какую только был способен. Она улыбнулась в ответ. Теперь его согревало не только выпитое, и Данилу понесло:

– Мне, знаете ли, думается, что человеческий организм в силу совершенства своего со временем упразднит ненужные органы…

Он умолк, физически ощутив, как потяжелел взгляд профессора. Огляделся в поисках поддержки, но Варечка, которую он уже считал союзником, почему-то глядела в сторону. Юноша опустил взгляд в тарелку, но и перепелка к содействию не была расположена. Данила сдержал вздох: «Эх, не зря говорят, молчание – золото».

– Все, о чем вы тут говорите, яхонтовый мой, – голос профессора сделался вкрадчивым и тягучим, как мед, – донельзя любопытно, но, помнится, в Крымскую кампанию я, будучи хирургом, отсек столько конечностей и органов. И вы, голубчик, пожалуй, не поверите, но ни один из них не прирос обратно.

Доедали молча.

У самого порога Варечка, провожая гостя самолично, обронила: «Это ничего».

Данила простился легким кивком, совершил такой же в сторону зала. Вышло весьма манерно, да с ходу лучшего не придумаешь. Ах, не так он надеялся проститься. Вовсе не так…

Особняк профессора стоял на отшибе меж Ветеринарной и университетским садом. Отсюда до Базарной площади, где располагался доходный дом, в котором квартировал Данила, было ходу минут двадцать, да и денег лишних на извозчика студент не имел. Бодрым шагом дошел он до калитки, зачем-то оглянулся на окна, ощетинившиеся коваными решетками, и двинулся дальше.

Прохладный вечерний воздух приятно щекотал ноздри. В университетском саду сверчки затянули трели. Отчего бы и не срезать напрямик, до середины сада, где все освещено редкими газовыми фонарями. И ни души. Все кругом замерло, словно давая юноше возможность остыть да осмыслить.

Не все так плохо выходило, если помозговать. Да, полученным в наследство неслыханным богатством Данила не располагал, но студентом был смекалистым и доктором мог стать вполне пристойным. А там, гляди, и капиталец какой-никакой замаячит. Он же не хлыст неприличный, что деньги родительские в игорных домах просаживает да к девкам гулящим заглядывает. Чем профессорской дочке не жених? К тому же Алексей Гаврилович живо родней его интересовался, а стало быть, кандидатуру всерьез рассматривает.

За сими успокоительными мыслями студент не заметил, как одолел полсада. Дальше было темно. Пришлось остановиться, давая глазам пообвыкнуть. Данила не усмотрел, как от широкого ствола дерева отделилась тень и шмыгнула ему за спину.

Сквозь сень деревьев виднелось чистое, усыпанное звездами небо. На него-то и смотрел студент, когда удар по голове вышиб из его глаз искры. Из этих брызг сформировались новые созвездия, а после они разом погасли, и стало совсем темно.

Сначала явилась боль, после – сознание. Острая вспышка рассекла голову на две части, парализуя конечности. Не иначе – сотрясение.

Дышать!

Данила сосредоточился на дыхании, и боль отступила. Не совсем, конечно: встала поодаль, дабы вернуться по первому зову, словно добрая знакомая.

Юноша осторожно повернул голову. Сначала решил, что затекли мышцы, после смекнул, что и руки недвижимы. Связан. Накрепко связан сыромятными ремнями. Вдобавок ко всему перед глазами маячил сырой потолок каменной кладки, а спину холодил металл. Смущал и хирургический инструментарий, который попадал в поле зрения, если немного изогнуть шею и наклонить голову вперед. В силу избранной профессии молодой человек имел склонность к логическим построениям. Совершенные им наблюдения и порознь вызывавшие душевное смятение, вкупе же давали повод сделать крайне неприятные выводы.

– Эх, что-то рано вы, милок, в сознание пришли, – раздался знакомый елейный голос, и происходящее показалось студенту нереальным. – Обморок мог бы уберечь вашу тонкую натуру от излишних потрясений.

Профессор мелькнул перед глазами студента и тут же исчез в изголовье стола. А это, несомненно, был хирургический стол. Подобные имелись в некоторых аудиториях университета. Данила почувствовал, как ослабли удерживающие голову ремни. Он тут же завертел ею, за что немедля был вознагражден вспышкой боли.

– Но ладно, чего уж таить, – как ни в чем не бывало продолжал профессор. – В какой-то степени я даже рад вашему временному присутствию. По правде говоря, что-то подсказывает мне, молодой человек, что вы надежно будете хранить секреты. Унесете с собой в могилу, если точнее.

Он натянул на нос окуляры с длинными заворачивающимися за уши дужками, в которых глаза стали казаться втрое больше. Это придало облику профессора комичности, неприятным образом оттеняя сказанное ранее.

– Эх, право, жаль вас в расход пускать, – радостно щебетал Алексей Гаврилович. – Вы парень с выдумкой, благородных устремлений, даром что мелкопоместный. Может, и вышло б из вас что путное.

Данила заерзал по столу, да где там – ремни держали крепко, ни в жизнь не справиться. Весьма не понравилось студенту упоминание о собственной персоне в прошедшем времени, а еще руки профессора, точнее, их небрежность и та ловкость, с которой они перебирали хирургический инструмент. Руки эти, без сомнения, до локтей пропитаны чужой кровью. Тут Даниле Ефимову сделалось по-настоящему страшно.

– Вот что… Полагаю, вы имеете полное право знать. Или можете толковать сие откровение как мою прихоть. А что: обоюдовыгодное предприятие для нас обоих. Для меня – возможность излить душу, а для вас пусть и несущественно, но продлить срок собственного бытия.

Тут Данила не мог не согласиться. Студент пришел к выводу, что его собираются лишать жизни, и шанс отдалить сей тягостный момент, бесспорно, был в его интересах. Отвечать юноша не стал, ибо отвлекся на склянки за спиной несостоявшегося тестя. Там уж было на что взглянуть! В прозрачной жидкости плавали искромсанные человеческие тела. Точнее, обрубки – иные были укорочены на треть, иные по торс, а от иных и вовсе лишь головы остались. Таращится голова на Данилу выпученными глазами, словно хочет сказать: «Э, брат, все мы через это прошли, и тебе, соколик, своей участи не миновать». Смотреть становилось невыносимо еще и оттого, что кое-кого студент знал лично, а рыжеволосого юношу к тому же довольно близко. Он звался Степкой Рубаном и был отчислен в минувшем году за прогулы. Загуливал Степка часто и, знать по всему, загулялся.

Стало Даниле вконец дурно, а профессор продолжал говорить без умолку. Видимо, и взаправду хотел душу излить, вот только проку от этого студенту с гулькин нос. Дергаться также не имело смысла: потеряй сейчас Алексей Гаврилович в его лице слушателя, так вместо рассказов приступит к действиям совсем иного рода.

– …И вот в пору Крымской войны были среди нашего медсостава американцы. Имел я удовольствие познакомиться с некоим Милдретом Уайтом из Нового Орлеана. Несмотря на имя свое заковыристое, человеком он был преинтереснейшим. Личность его являла собой любопытную смесь крайне толкового хирурга и, как выяснилось, адепта раздела магии, именуемой вуду. Колдовское это учение в Америку привезли рабы с Черного континента. Я не являюсь историком, но имею подозрения, что жители Африки успешно практиковали вуду столетиями.

«Он умалишенный», – все более ужасаясь, подумал Данила. Смутные надежды стать хотя бы экспонатом, полезным мировой медицине, таяли на глазах. Его выпотрошит ненормальный старик, страдающий одышкой, после чего засунет останки в склянку… Забавы ради?

– Сомнение, читающееся в ваших глазах, мне понятно. Я и сам, по правде сказать, поначалу сомневался, но, как говорят в народе, «утопающий хватается и за соломинку». Ты имел удовольствие быть знакомым с моим сыном Виктором?

«Еще какое», – уныло подумал Данила, но ответил кивком. Чертовщина начинала обретать формы, и следовало слушать внимательнее. Собственно, от этого зависело его ближайшее будущее.

– Виктор серьезно болен… был серьезно болен. Недуг вытягивал из него все силы, истощая и превращая в бледную тень. Я был бессилен и мог лишь наблюдать, как мой сын медленно угасает.

Что-то гулко грохнулось об пол. Алексей Гаврилович воровато оглянулся через плечо, в его глазах промелькнуло нечто новое. «Не иначе страх?» – подивился студент. Разум решительно отказывался вообразить, что же могло напугать этого вурдалака в человечьем обличье. Профессор схватил ланцет, занес его над животом студента, когда звук повторился с удвоенной силой. Ему вторил еще один, совсем иного рода: низкий утробный вой или стон, от которого кровь стыла в жилах.

«Какое же злодейство ты совершил?!» – подумал юноша.

Профессор же замахнулся для удара, противненько взвизгнул, схватился за сердце и осел на пол, словно мешок с требухой, успев вонзить хирургический инструмент Даниле в бедро. Студент и испугаться-то как следует не успел.

Непонятно было, радоваться или скорбеть по, возможно почившему, профессору: ремни продолжали крепко держать, голова из банки таращилась пустым взглядом, ланцет торчал из бедра, а за небольшой дверкой, ведущей из темницы, кто-то скребся и подвывал нечеловеческим голосом – очень уж хотелось ему попасть внутрь.

Спокойно! Студент усилием воли заставил себя расслабиться. Ему отчасти это удалось, хотя инструмент в ноге не способствовал. Данила аккуратно повернул руку до предела, стараясь не вывихнуть запястье, что было бы сейчас весьма некстати. Он потянул ланцет за ручку, пытаясь не думать о том, хватит ли замаха извлечь его полностью. Картинка перед глазами предательски поплыла, но молодой человек ухватил подлое сознание, вперившись глазами в склянку с головой Степки. «Он не смог», – сказал себе студент. Он не смог. Он не смог, оннесмог оннесмог оннесмогоннесмог, – крутилось в голове. Ланцет поддался, плавно пополз вверх, движимый дрожащими пальцами, попутно рассекая близлежащие ткани. Данила сжал зубы так, что они заскрипели. Извлеченный на две трети инструмент застыл – дальше ремни не позволяли.

За дверью бесновалось чудовище, по костяшкам пальцев побелевшей руки, сжимающей ланцет, лениво ползала муха.

– Спокойно, – Данила понял, что говорит вслух, но это даже помогало лучше сосредоточиться. – Ты справишься.

Перебирая пальцами, он спустился от ручки к черенку и, приблизившись к основанию раны, снова потянул. Ланцет выскользнул так непринужденно, словно бы и не держала его бренная плоть. Не ожидавший столь легкой победы Данила едва не выронил инструмент, вскрикнул и сжал кулак, тяжело дыша. На лбу выступила испарина.

Усмирив дыхание, он медленно повернул ланцет в руке, лезвиями к ремню, и надавил. Рассек кожу, поморщился, сместил лезвие ниже.

Со студента уже семь потов сошло, а он и половины не одолел. Рука от неудобства расположения затекла и слушаться отказывалась. Голова Степки глазу примелькалась и должного эффекта уже не оказывала, а стало быть, и стимулом служить более не могла.

За дверью установилась тишина, что настораживало.

Данила решил размять онемевшее запястье. Медленно, без спешки повел рукой вниз и вверх. Тут-то чудовище окаянное и возопило вновь, застав студента врасплох. Он вздрогнул от неожиданности, инструмент дернулся в руке, застыл на мгновение на кончиках пальцев и ухнул вниз, под стол, к своему прежнему хозяину.

«Я погиб, – решил Данила и печально улыбнулся, вспомнив недавние переживания. – Эх, Варечка, не поминай меня лихом».

– Данила? – раздался тонкий девичий голос. Студент поначалу в диво не поверил – галлюцинации! – и потому промолчал.

– Данила? – Голос дрожал и, казалось, был готов вот-вот сорваться на плач.

– Варя, – с замиранием сердца откликнулся Данила, словно спугнуть боялся, и затем повторил громче: – Варя!

Он увидел, как девушка спускалась по каменным ступеням, сосредоточенно глядя себе под ноги. Очевидно, не первый раз тут, мелькнула мысль у студента.

– Папенька… – ахнула девица. Глаза расширились, затем кровь снова прилила к лицу.

«Взяла себя в руки», – не мог не восхититься студент.

Варечка меж тем была уже подле него: наклонилась, коротко запечатлела поцелуй на Данилином лбу. Казалось, после пережитого его сердце не может биться быстрее, но тут студент ошибался.

– Я знала, почти все знала, – шептала она. – Папенька его назад возвратил… а сам душегубом сделался. Людьми его кормил, но тебя обещал не трогать.

Девушка быстро освободила его руки, и студент сел, разминая затекшие мышцы. В этот момент дверные петли не выдержали, и перед молодыми людьми с ревом предстал Виктор собственной персоной.

Выглядел «его превосходительство» неважно. Одежды на нем были чистыми, но висели мешком, будто с чужого плеча. Грудь впала, на месте доброй половины зубов зияли черные дыры. Кожа под левым глазом оказалась сорвана и свисала на скулу бескровным лепестком, оголив лицевые мышцы – не багряные, какие положено иметь живому человеку, а бурые с зеленцой.

Пальцы были сбиты, а иные и вовсе истерты до костей. Глаза глубоко запали в глазницы, и человеческого в них осталось мало. Виктор определенно был мертв.

Кошмарный взгляд скользнул по темнице и, выхватив Варечку, замер на ней. Существо, любившее когда-то зваться на французский манер, хищно оскалилось и бросилось на сестру, стремясь ухватить ее цепкими ручищами. Но не тут-то было: Варя оказалась проворнее и скрылась от нежеланных объятий за тумбой с жуткими склянками. Чудовище ринулось за ней. Явив недюжинную силу, живой покойник опрокинул тумбу. Стекляшки загремели и разлетелись вдребезги, человеческие останки оказались снаружи. Завоняло спиртом. Покойник выпростал руки к сестре, но и Данила не медлил: со всей мочи толкнул тяжелый хирургический стол на мертвеца. Махина сбила чудовище с ног, повалив на пол.

Варечка подбежала к Даниле, обвила руками шею. Зарылась лицом в рубаху, того и гляди задушит в объятиях.

– Бежим!

Данила понял, что воля покинула девушку. Подхватив ее ослабшее тело на плечо, он кинулся к выходу, свободной рукой сорвал со стены керосиновую лампу. Обернулся, помимо воли впечатывая в память каждую деталь ужасной сцены, открывшейся его взору.

Живой труп не преследовал их. Виктор скрючился над телом отца, запустил руки в его живот и, набрав полные горсти внутренностей, удовлетворял адский голод.

Данила прижал Варечку еще крепче – не приведи Господь, оглянуться надумает, и швырнул керосиновую лампу на камни. Языки пламени заплясали по мокрому полу, отражаясь в усыпавших темницу осколках. Вскоре занялась, зачадила скудная мебель, и разглядеть что-либо стало невозможно.

Темница была расположена, как выяснилось, прямо под флигелем в двух шагах от усадьбы. «И впрямь, зачем далеко ходить, когда и на дому людей полосовать можно», – мелькнула мысль у Данилы. Непонятным оставалось лишь одно – зачем он их резал. Студент собственными глазами наблюдал, что Виктор и сам отлично справлялся.

Дым повалил из окон флигеля, поднимаясь в ночное небо, летел себе подальше от страшного места.

– Варя, – не выдержал студент. – Зачем Алексей Гаврилович людей резал? Ведь покойнику все одно было.

Девушка долго молчала, и Данила уже решил, что она и вовсе ему не ответит. Но та ответила, коротко и мрачно:

– Пошести боялся.

Студент решил не переспрашивать.

Глубоко под флигелем, окутанный клубами черного дыма, профессор медленно поднялся на ноги и встал рядом с сыном.