Мария Артемьева
Маршрут выходного дня

Ни одного автобуса за сорок минут… Отлично! Провалились они все в одночасье в какую-то чертову дыру.

Засовываю руки поглубже в карманы плаща, втягиваю голову под защиту воротника, прячу холодный нос в шелковый шарфик легкомысленной расцветки, дышу на ладони, приплясываю, стараясь согреться… Ничего не помогает.

Повисший над трассой густой туман сочится дождем. От сырости не спасают ни плащ, ни зонт: меня как будто завернули в мокрую вату. Холодно. Торчать на остановке в такую погоду, да еще в полном одиночестве – какой-то тоскливый апокалипсис. Целые стада ледяных мурашек бегают по спине.

Черт с ним, с автобусом!

Отчаявшись, поднимаю руку и голосую, но… Туман. Сплошной туман. Из-за него водители не успевают меня заметить.

Не снижая скорости, проносятся мимо. Мне достаются ледяные брызги из-под колес.

В ближайшей выбоине на асфальте скапливается дождевая вода. Кофейного цвета лужа угрожающе набухает, подбираясь к остановке, где я прыгаю, пытаясь привлечь внимание тех, кто за рулем.

Десятый час пасмурного октябрьского дня. Темнеет.

Желтые блики от света фар размазываются вдоль дороги жирными кругами.

И вдруг из облака тумана выныривает прямо на меня лобастая морда старого, проржавевшего ЛИАЗа. Я думала, такие уже не ездят. Откуда этот анахронизм в десяти километрах от столицы? А впрочем, хоть кладбищенский катафалк – лишь бы подбросил до города, до конечной метро. Сейчас капризничать не приходится.

Подбежав к самому краю: еще чуть – и вскочила бы в лужу обеими ногами, – я закричала и замахала рукой.

Водителя не увидела – только смутную тень за стеклом, запотевшим изнутри и грязным снаружи. Зато он меня разглядел: ударил по тормозам, и автобус, взревев двигателем, замер, распахнув передо мной двери.

Наконец-то.

Сложив зонт, нырнула в теплое автобусное нутро. Меня обожгло горячей волной воздуха, идущей из-под колес от выхлопной трубы, наверняка ржавой и прогоревшей.

В салоне сильно воняло. И не только бензином, а еще чем-то – затхлым, гнилым. Навязчивый, смутно знакомый душок…

Глупая скороговорка из детства прозвучала в голове так неожиданно и не к месту, что я вздрогнула. Померещилось, будто ее произнес чужой голос.

– Маршрут выходного дня! – сказал из своей кабины водитель. – Едем, девушка?

Он смотрит на меня из тени кабины в зеркало заднего вида. В отражении его глаза кажутся двумя черными провалами.

Я пожала плечами и кивнула: каким бы маршрутом ни следовал этот дряхлый автобус, дожидаться чего-то другого в наступающей ночи, на холоде и под дождем – увольте! С меня хватит.

Я сунула в приоткрытое окошко плату за проезд, прошла в салон и плюхнулась на единственное свободное место прямо за кабиной водителя – раньше такие места предназначались кондуктору – и закрыла глаза.

Шумно вздохнули двери, закрываясь; мотор зарычал, автобус дернулся и начал набирать скорость.

Хорошо.

Куда может ехать загородный автобус с этой стороны шоссе? Только в город. К метро. К людям.

Если б не этот запах… Кислый ком тошноты подкатил к горлу. Запретив себе думать, я сильнее зажмурила глаза и уткнулась носом в шелковый шарфик, вдыхая аромат своих духов. Странно – раньше я не замечала, какой у них сладковатый, приторный привкус…

Автобус подпрыгнул на выбоине: я дернулась и открыла глаза. Или мне показалось, что я их открыла.

Возможно, я все-таки сплю. Ведь не может такого быть, чтобы в автобусе сидели… покойники? Мужчины, женщины, дети, перемазанные жирной могильной землей.

А этот лысый, который, наклонившись, смотрит прямо мне в лицо, – у него же вместо носа мясистая дырка. И в ней копошатся, извиваясь, толстые белые личинки. Они дергаются, и одна-две сейчас свалятся прямо на меня…

Взвизгнув, я отшатываюсь в сторону. И… влетаю лбом в стекло. Нет, я все-таки заснула.

Мотор надрывно гудит, автобус несется в кромешной тьме, словно проваливаясь все ниже в бездну, но в салоне горит тускловатый свет, тепло и уютно. Пассажиры сидят, тихо переговариваясь между собой, как старые друзья.

Если б не запах…

Чтобы не думать о запахе, я прислушиваюсь к разговорам людей в салоне. Но они до ужаса обывательские, скучные. Ничего интересного.

– Рано. Потерпи. Надо дождаться остановки, – бубнит какой-то парень.

– Слушайте, но ведь отпуск! Что, даже в отпуске нельзя как-то… по-человечески? Мы же заплатили, – жалуется девушка.

– Лапуля! Здесь не пять звезд, как в Хургаде! Здесь у нас вживую. Натуралочка, – вмешался прокуренный мужской голос. – Видишь ли, каждый год, тридцать первого октября, мы с друзьями…

Он не договорил, но люди вокруг и без того поняли шутку. И засмеялись. Сразу много голосов. Может быть, смеялись все, кто ехал в автобусе. Это было странно.

Я открыла глаза: в жидком свете лампочек под потолком лица пассажиров – изжелта-серые. Как у трупов, не больше двух суток пробывших в земле. Когда еще не осела земля над могильным холмиком…

– Спите, спите, девушка! – заметив, что я подняла голову, сказал лысый дядька в черном плаще. – Время еще есть.

– А когда будет метро? – спросила я, подавляя нервный зевок. Слишком душно. Хочется на свежий воздух.

– Метро? Никогда. Да вы спите, спите. Не волнуйтесь. Это ведь маршрут выходного дня! – ласково говорит лысый, махая рукой.

В его словах нет никакой логики, но спорить или возражать не тянет: пассажиры автобуса уставились на меня. На физиономиях, скрытых тенями, глаза кажутся черными дырками: я их не вижу. Но чувствую: лицо горит под их острыми взглядами. Они будто выжигают на мне тавро, черные метки.

Отвернуться бы. Но как?

Я пожалела, что легкомысленно плюхнулась на кондукторское место. Высоко сижу, далеко гляжу… Не столько я гляжу, сколько на меня глядят. Ведь это единственное кресло в салоне, развернутое спиной к водителю и дороге и лицом – к остальным пассажирам.

Может, лучше встать? Развернуться спиной к их настырным взглядам?

Черт! Нет, мысль повернуться спиной к… к… к НИМ – она мне не понравилась. Если бы остановка… И вообще – когда уже все-таки метро?

Автобус ведь давно едет. Пора бы ему достичь границы города. Натужно ревя, он мчится, все ускоряя ход. Как-то слишком быстро для затерханного старого ЛИАЗа.

Повернув голову и скосив глаза, я поглядела через плечо на дорогу впереди: нет, там все еще не зажглись фонари городских окраин, не засияли огни реклам и многоглазые силуэты высотных домов не замигали разноцветными глазами. Но темнота впереди заметно налилась красным – словно где-то на дороге полыхает костер или страшное огненное око пялится на маленький автобус из тьмы.

Пока я смотрела вперед, кто-то толкнул мой локоть. Вокруг смешки. Оборачиваюсь. Рядом стоит черноволосый коротышка – мокрые грязные сосульки волос обрамляют узкое дегенеративное лицо. Кинув на меня тоскливый туманный взгляд, он опустил глаза и забормотал:

– Простите. Я ничего. Я так, для памяти.

Я отвернулась от него. Но меня снова толкают.

– Шла Саша по шоссе! И сосала сушку! Шла Саша по шоссе…

Мягкие толчки сопровождаются словами, словно выдернутыми из моей собственной головы. Обернувшись, я вздрагиваю: все пассажиры салона столпились вокруг меня и смотрят. А коротышка, пыхтя и гнусаво пришепетывая, низко нагнув голову, возится, что-то держа перед собой обеими руками, дергает этим, тычет мне в бедро, в локоть и сладострастно постанывает:

– Шла Ссссаша… и ссссосссала-ааа… уааа!

Он замер, согнувшись, – и все вокруг замерли. Шумно выдохнул. Вытер ладони о свою замызганную войлочную курточку, кивнул мне и юрким ужом ввинтился в толпу.

Удивленная, я осмотрела свой плащ: он оказался в чем-то измазан. Я полезла в карман за платком и перепачкала пальцы в клейкой матово-белой жидкости.

Вокруг засмеялись, зааплодировали.

– Ай-ай-ай! Да ведь это некрофилия! – воскликнул кто-то в толпе. И они опять рассмеялись. Все.

Кровь бросилась мне в лицо, щеки загорелись, будто их крепко натерли варежками на морозе. Я вскочила, схватившись за поручень.

Почему они смеются? Почему за все время поездки не было ни одной остановки? Ни один пассажир не вышел. Что это за маршрут? Куда идет автобус?!

Все это я, кажется, крикнула вслух.

Но мне никто не ответил.

Они – ОНИ – все так же стоят с ухмылками на серых лицах и таращатся пустыми черными провалами глаз. И все молчат. Мои нервы не выдержали:

– Пожалуйста, ради всего святого! Куда идет этот автобус?! Прошу вас!

– Шла Саша по шоссе, – объявил водитель в микрофон. – Приготовься: сейчас будет остановка.

И тут в голове у меня что-то щелкнуло. Я поняла. Узнала запах кладбищенской земли. И вспомнила все, что так долго и старательно забывала.

– Нет, пожалуйста!

Завыв, бросилась к дверям, к выходу из автобуса.

– Остановите, я не хочу!

Рыдая, стучу в двери. Больше нет сил притворяться, что ничего не помню. Раскрашивать кровавые картинки в голове в какие-то другие цвета. Делать вид, что старая детская скороговорка прицепилась ко мне случайно.

– Это ошибка. Я не виновата. Я была слишком расстроена. Пустите! Разве вас никогда не бросали любимые?! – кричу я. Плача, царапаю двери, стараюсь отодрать их друг от друга, расцепить слитые воедино железные половины – все напрасно. Только зря обломала ногти и ободрала кожу на руках.

Автобус с ревом мчится сквозь багровую мглу, его трясет и подбрасывает, из бушующего пространства вокруг несутся вопли, стоны и смех, и грязным дождем сочится кровь и боль…

– Откройте!

Автобус дернулся и, наконец, притормозил.

– Шла Саша по шоссе… Желтая куртка, розовый рюкзачок. Жизнь кончена… Потому что Олег ушел от меня. Таня утешает как может. С Нового года у нее осталась бутылка шампанского. Я и выпила-то всего пару бокалов. Вечером дороги всегда пустые. К тому же дождь. Кто ходит по вечерней дороге в дождь?!

Водитель остановил автобус.

Все стихло. Двери распахнулись. Снаружи, в черной пустоте, где все еще идет дождь, стоит на залитом кровью асфальте девочка Саша.

Маленькое лицо, разорванное пополам, застенчиво улыбается. Левый глаз со странным бордовым белком, словно гигантская ягода брусники, доброжелательно смотрит в мою сторону растекшейся кляксой зрачка. Другой глаз вытек, и лаковая корочка закрывает ямку в том месте, где он должен быть. Одной рукой Саша держит забрызганный кровью рюкзачок, другой – сиротски придерживает влажный комочек кишок, выпирающих из распоротого живота.

– Хочешь знать, куда я шла? – спросила Саша.

Со светлых волос на лоб капает кровь.

– Нет! – Я зажмуриваю глаза, чтобы не смотреть на чудовище, которое сама сотворила из семилетнего ребенка. – Нет. Я только хочу знать… куда идет этот автобус.

– Маршрут выходного дня, – вмешался в разговор водитель.

– Не понимаю.

Хочется упасть и потерять сознание. Но что-то подсказывает: не получится. Память создает самые жуткие кошмары – от которых нельзя проснуться.

– А что тут понимать, девушка? – тусклым голосом говорит водитель. – Каждый год тридцать первого октября мы с друзьями получаем свободу. Ненадолго. Выходим из могил. Надо же восстановить справедливость. Даже самые ужасные грешники имеют право заслужить прощение. Месть – работенка грязная, но что поделаешь? Надо! Правда, среди нас, в основном, одни отморозки. Так что многие даже получают удовольствие.

Водитель оглядывается и подмигивает мне. При этом часть лица съезжает с его головы и расползается – как нейлоновые чулки, которые дают стрелки, если зацепить их чем-то острым.

– Да, в выходной день можно и повеселиться! – Давешний черноволосый коротышка выбрался из толпы пассажиров и с вызовом уставился на меня: – Правилами не возбраняется. – Он ткнул меня в плечо, и его короткие толстые пальцы с острыми птичьими коготками разорвали мне рукав плаща. – Давайте уже начнем!

– Да, пора. Чего тянуть? – отозвались серые, труполицые пассажиры автобуса. Отпихивая друг друга локтями, они полезли вперед, толкаясь, шипя и распространяя вокруг тяжелый, душный запах могилы.

– Эй! – крикнул водитель. – Дайте-ка ребенку самому разобраться.

Дерущиеся неохотно расступились. Саша, прихрамывая и придерживая рукой живот, подковыляла ко мне:

– Пойдем.

И стиснула мою руку твердой, холодной ладошкой.

– Да, маленькая, – откликнулась я, лихорадочно пытаясь сообразить, есть ли способ скрыться от мертвецов. – Конечно, пойдем. Далеко?

Мы шагнули в раскрытые двери автобуса и оказались под дождем. На том самом месте, с которого я так неудачно уехала. Вернее, думала, что уехала.

Все случилось именно здесь.

Год назад, возвращаясь от подруги на машине, я сбила насмерть девочку семи лет на глазах у ее матери. Моему адвокату удалось скрыть от следствия, что я пила, прежде чем сесть за руль. Зато матери Саши не поздоровилось: суду представили доказательства, что она вела распущенный образ жизни и плохо следила за дочерью. Почти год мне удавалось не вспоминать этих двоих.

Проклятый автобус, проклятый маршрут выходного дня!

Над дорогой сеется холодная морось, грязная и липкая.

– Куда мы идем? – спрашиваю я Сашу. – Я чертовски устала, знаешь ли…

– Уже пришли. – Девчонка махнула рукой, и в ее плече скрипнула сломанная кость. Прямо перед нами возникли из тумана черные железные ворота. Они гулко запели, распахиваясь. За ними – глубокая, беспросветная чернота, могильный мрак. Бездна.

– Что это? – Сердце у меня подпрыгнуло, ударило в ребро не в такт. – Что там?

– Дом, – сказала Саша и, отпустив мою руку, припустила бежать. – Айда за мной!

– Стой, подожди! – Как не ужасен этот изуродованный ребенок, остаться в черной пустоте в полном одиночестве еще хуже. Я кинулась за Сашей. – Постой!

В лицо ударил свет. Визг. Вопли. Гул мотора. Все вместе, слипшись в комок, несется на меня, разрезая глаза.

– Подожди! – Я выставляю вперед руку, и ее отрывает резкой волной воздуха. Она улетает в сторону. В лицо хлестнуло кровью из плеча. Удар – и что-то липкое выдралось из живота, сделав мое тело как никогда в жизни легким. А потом болевой шок взрывается и оглушает. Как граната.

– Конец…

Грудная клетка с треском разошлась, сердце лопнуло, а мозг, медленно затухая, затрясся, агонизируя во вскрытой черепной коробке.

– Теперь хорошо, – сказала Саша, наклонившись надо мной. Лизнула чупа-чупс в левой руке, сунула его за щеку и, повернувшись спиной, пошла себе дальше по шоссе.

Мои глаза заливает тьма: постепенно разбухая, она вытесняет зрение и окружающий мир.

Картинка, которую последней запечатлевает угасающее сознание, – дряхлый ЛИАЗ в воротах кладбища. Мертвецы, сидя в автобусе, улыбаются, машут руками, приветствуют друзей и близких, которые ожидают их на порогах распахнутых могил.

– Ну как, повеселились?

– А как же! Как всегда.

Но Саша не с ними. Она идет по шоссе совсем в другую сторону. Идет, задумчиво сосет леденец и что-то счастливо мурлычет себе под нос.

Автомобили, не снижая скорости, мчатся сквозь нее, не причиняя девчонке никаких неприятностей.

– Шла Саша по шоссе… Шласс сссаша по шоссе, – поет ветер, и где-то вдалеке, фырча, ему подпевает мотор старого ЛИАЗа. Он готовится ехать по новому маршруту.

Маршруту выходного дня.