В 1744 году в Риге царило большое оживление. Здесь ожидали санный поезд юной пятнадцатилетней принцессы Софии Фредерики Августы Ангальт-Цербстской, дочери Цербстского герцога и невесты цесаревича Петра. Впоследствии этой девушке суждено было войти в мировую и российскую историю под именем императрицы Екатерины II.

Официально, конечно, ожидали не знатных особ, а неких уважаемых иностранок — юная принцесса и ее мать, Иоганна Елизавета, путешествовали инкогнито. Но в действительности, разумеется, известно было всё и всем. Путешественниц должен был встречать почетный караул из солдат расквартированной здесь первой роты Брауншвейгского кирасирского полка. Командовал ротой и караулом молодой офицер этого же полка, двадцатичетырехлетний поручик барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Наш герой. Так и хочется сказать вслед Григорию Горину: «Тот самый Мюнхгаузен». Потому что именно тот самый, великий выдумщик (не будем использовать слово «враль», ибо барон никогда не врал — он фантазировал, да и то не всегда). Уроженец нижнесаксонского города Боденвердера. Затем он же командовал эскортом из двадцати кирасиров с трубачом, который провожал высоких гостей через три дня из Риги в Санкт-Петербург.

До нас дошли записки Екатерины Великой, но — увы! Царственная писательница начинает свои воспоминания с прибытия в Москву, поэтому мы не знаем, произвел ли на нее впечатление статный молодой офицер. На ее мать — да, произвел. Впрочем, не только поручик, командовавший эскортом, но и весь эскорт — статные, красивые солдаты лучшей в кирасирском полку отборной роты (лейб-кампании). Что Иоганна Елизавета не замедлила записать в своем дневнике.

О внешности барона Мюнхгаузена мы вполне можем судить по копиям с его единственного портрета, написанного художником Г. Брукнером (правда, несколько позже — в 1752 году). Вот он перед нами — высокий, румяный, в весьма идущем ему кирасирском мундире, черненой кирасе, черной треуголке с золотым галуном. Прибавим еще и то, что в кирасиры вообще набирались рослые, физически крепкие молодые люди — все-таки специфика службы в тяжелой кавалерии обязывала.

Но, повторяю, мы не знаем, какое впечатление произвел молодой офицер на будущую императрицу. Как, впрочем, не знаем, какое впечатление произвела юная и не очень богатая немецкая принцесса на своего земляка. Хотя…

«Медвежьи шкуры я отослал русской императрице — на шубы для ее величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако, во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых изысканных выражениях отклонил милость ее величества. Послу, доставившему письмо императрицы, было приказано дожидаться и лично вручить ее величеству ответ. Второе письмо, вскоре полученное мною, убедило меня в силе владевшей ею страсти и в благородстве ее духа. Причина последней ее болезни — как она, нежная душа, соблаговолила пояснить в беседе с князем Долгоруким — крылась исключительно в моей жестокости».

При всей анекдотичности этого «свидетельства» можно предположить, что скорее София Фредерика произвела достаточно сильное впечатление на поручика фон Мюнхгаузена — настолько сильное, что на склоне лет он нафантазировал себе страсть императрицы к собственной персоне… Да, что и говорить, юная невеста цасаревича потрясла воображение молодого барона. И это при том, что именно в 1744 году барон связал себя узами брака — женился на Якобине фон Дунтен, дочери своего друга рижского судьи Георга Густава фон Дунтена. Венчание состоялось в деревне Пернигеле (Лиепупе) под Ригой, в старой церкви, развалины которой можно видеть и сегодня. Забегая вперед, скажем, что брак Мюнхгаузена оказался счастливым: барон и баронесса прожили в мире и согласии сорок пять лет. Омрачало семейное счастье лишь отсутствие детей…

Как же оказался в России молодой отпрыск старинного нижнесаксонского рода? Да очень просто. В 1735 году юный барон поступил на службу в пажи к владетельному герцогу Брауншвейг-Вольфенбюттельскому Фердинанду Альбрехту II. Брат герцога Антон Ульрих Брауншвейгский с 1733 года находился в России. Тогдашняя русская императрица Анна Иоанновна пригласила его для создания в русской армии тяжелой кавалерии — кирасирских подразделений. В придачу к тому он стал женихом Анны Леопольдовны. Анна Леопольдовна, крестница русской императрицы, была дочерью Екатерины Иоанновны, старшей дочери царя Ивана V Алексеевича, и герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда. Таким образом, молодой герцог Брауншвейгский оказался женихом внучки старшего брата и соправителя Петра I.

Брак был отсрочен, но герцог Антон Ульрих оставался в России и командовал одним из только что сформированных кирасирских полков.

В 1735 году русская армия начала боевые действия против Турции. Как вспоминал впоследствии (мог вспоминать, во всяком случае) барон Мюнхгаузен, «мы отправлялись в поход, как мне кажется, отчасти ради того, чтобы восстановить честь русского оружия, несколько пострадавшую при царе Петре в боях на реке Прут. Это нам полностью удалось после тяжелых, но славных походов под предводительством великого полководца, уже упомянутого нами выше». Антон Ульрих Брауншвейгский со своим полком участвовал в кампании с 1737 года и показал себя храбрым офицером, не раз рисковавшим жизнью в боях с турками.

В одной из атак, которую возглавил лично фельдмаршал Миних, Антон Ульрих и его свита оказались в числе немногих, устремившихся вслед за командующим в самое пекло боя. Лошадь под герцогом была убита; сам он, правда, остался цел, но два юных пажа, сопровождавших молодого полковника, были смертельно ранены и вскоре скончались.

Обратившись с письмом к брату, Антон Ульрих попросил прислать ему новых слуг. Этими новыми пажами, вызвавшимися добровольно поехать служить в далекую Россию, были два молодых родовитых дворянина из числа пажей герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского: фон Хойм и фон Мюнхгаузен. В следующем, 1738 году уже и Мюнхгаузен, в качестве пажа герцога Антона Ульриха, принял участие в боевых действиях. Герцог командовал отрядом из трех полков (плюс, разумеется, свита). 28 августа на реке Билочь его отряд успешно отразил атаку турецкой конницы. Бой был жарким, как писал Миних императрице, русская артиллерия разметала турок как солому. Тем не менее в целом поход оказался выматывающим и неуспешным. Миниху не удалось навязать неприятельскому войску генеральное сражение, которое, как он полагал, переломило бы ситуацию в пользу русской армии. В конце концов армия отступила, и Антон Ульрих Брауншвейгский вместе со свитой вернулся в Санкт-Петербург.

Можно предположить, что в походе один из его новых пажей зарекомендовал себя с лучшей стороны, потому что по окончании войны было удовлетворено его прошение о переходе из пажей на военную службу. Правда, ходатайствовала за него герцогиня Бирон, с семейством которой у герцога Брауншвейгского сложились не самые добрые отношения. Тем не менее Мюнхгаузена принимают в кирасирский полк, тот самый, шефом которого был его господин. И этот факт отражен в дошедших до нашего времени и недавно опубликованных документах:

«…Сего декабря 5-го дня государственная Военная коллегия приказали: Пожалованного из пажей Гиранимуса Карла Фридриха фон Минихаузина в кирасирской Брауншвейской полк в корнеты определить в том полку на порозжую ваканцию и жалованье давать, а при первой даче за повышение вычесть на госпиталь».

Полк, в котором наш герой начал свою военную карьеру, имел славную историю. В армиях всех государств давно существовали подразделения тяжелой кавалерии, и вот в первой трети XVIII века они появились и в России. Полк Мюнхгаузена был сформирован 12 ноября 1732 года как 3-й кирасирский полк. В начале лета 1733 года, по прибытии в Россию, Антон Ульрих Брауншвейгский стал его шефом. И полк получил название Бевернский кирасирский — по названию принадлежавшего герцогу замка Беверн. С апреля 1738 года, по той же причине, полк стал называться Брауншвейгским кирасирским. Так что наш герой поступил корнетом на службу именно в Брауншвейгский полк. По указанию Анны Иоанновны в офицеры полка принимали в основном немцев. Ну а сам род войск, как я уже отмечал, предполагал недюжинную физическую силу — что у солдат, что у офицеров. И тогда, и спустя много лет в кирасирский полк, ставший со временем гвардейским, предписано было принимать «рослых, рыжих, длинноносых».

Между тем через год, в 1739-м, шеф нашего барона наконец-то женится на племяннице русской императрицы принцессе Анне Леопольдовне. В 1740 году у них рождается сын, названный Иваном и объявленный наследником российского престола. Когда наследнику исполнилось два месяца, умерла Анна Иоанновна. Согласно ее воле, двухмесячный младенец стал императором Иваном VI (если считать от Ивана I Калиты; в официальных прижизненных источниках он упоминается как Иоанн III, то есть третий после Иоанна Грозного). Но вот регентом при нем, безраздельным властителем Российской империи, Анна Иоанновна поставила не Анну Леопольдовну и Антона Ульриха Брауншвейгских, а своего фаворита герцога Курляндского Эрнста Иоганна Бирона.

Отношения между родителями императора и регентом не сложились, Бирон всячески затирал их, самовластно управляя страной. Недовольные биронщиной фельдмаршал Миних, граф Остерман и семейство императора составили заговор. И уже в следующем, 1741 году в России происходит дворцовый переворот, всесильный Бирон отстраняется от власти. Правительницей огромной страны при малолетнем сыне Иване Антоновиче становится Анна Леопольдовна, ее муж — герцог Брауншвейгский — получает чин генералиссимуса. Радужные перспективы, большие надежды.

Спустя две недели после этого события Мюнхгаузен скромно напоминает о себе поздравлением своему недавнему шефу. Тут как по волшебству о нем вспоминает военное начальство, и вот уже он, обойдя дюжину других кандидатов, производится в чин поручика и назначается командиром первой роты. Той самой, расквартированной в Риге.

Не будем связывать быстрое продвижение по службе исключительно с высокой протекцией, это все-таки несправедливо. Судя по документам, дошедшим до нашего времени, Мюнхгаузен был образцовым офицером, исполнительным, дисциплинированным. Сохранившиеся документы могут показаться скучными: бесконечные отчеты о состоянии амуниции, прошения о поставке в роту лошадей, аттестации увольняющихся в запас унтер-офицеров и тому подобное. Но, повторяю, за всей этой канцелярщиной встает добросовестный командир, радеющий за свое подразделение и солдат. Русской грамоты барон не знал, так что документы только подписывал — и подписывал по-немецки «Lieutenant V. Munchhausen». А вот говорил он по-русски свободно.

В офицерской своей ипостаси Мюнхгаузен не участвовал в боевых действиях. Несмотря на то что полк принял участие в русско-шведской войне, лейб-кампания оставалась нести службу в Рижском гарнизоне. Военный опыт барона так и ограничился участием в турецком походе в свите герцога Брауншвейгского.

Продвижение по службе зависело в большей степени от личных качеств нашего барона, нежели от протекции. Во всяком случае, зависело не только от протекции. А вот задержка в карьерном росте как раз оказалась связанной с судьбой новоиспеченного генералиссимуса и, по совместительству, отца Ивана Антоновича — самого несчастного из русских императоров. Меньше года Антон Ульрих Брауншвейгский успел покрасоваться в новом мундире. В декабре 1741 года произошел новый дворцовый переворот, приведший к власти дочь Петра Великого — Елизавету Петровну. А брауншвейгское семейство было свергнуто. Младенец-император заточен в Шлиссельбургскую крепость.

Двадцать три года спустя, уже во время правления Екатерины II, гвардейский подпоручик Мирович попытался освободить несчастного узника и провозгласить его императором. Он, по всей видимости, не знал, что у коменданта крепости был приказ: в случае попытки освобождения Ивана Антоновича — заколоть свергнутого императора. Что он и сделал. Мирович же был обезглавлен. История эта темная, по сей день она вызывает множество вопросов, на которые ответов нет и, по всей видимости, никогда не будет.

Что до родителей несостоявшегося императора и прочих родственников, то их, лишив всех чинов и званий, поначалу содержали под арестом два года в Риге, затем в крепости Динамюнде, в Ораниенбурге (Раненбурге) и, наконец, в Холмогорах. В 1762 году Антону Ульриху было разрешено выехать за границу при условии, что дети останутся в России, от чего он отказался. После смерти Антона Ульриха его детям в 1780 по просьбе их родственницы, датской королевы Юлианы-Марии, было разрешено выехать в Данию.

Заметим в заключение рассказа о несчастливом герцоге, что, по отзывам современников, был он человеком простодушным, храбрым в военных делах, но робким в делах придворных. Иными словами, воевать умел, а интриговать — нет.

Поручик Мюнхгаузен, как уже было сказано, командовал расквартированной в Риге первой ротой Брауншвейгского полка, в то время как остальные подразделения полка (еще девять рот) размещались в маленьком городке Венден (ныне — Цесис), бывшем некогда резиденцией магистров Ливонского ордена. Так что скорее всего именно барону пришлось сопровождать в заключение собственного благодетеля. Вполне возможно…

Полк, конечно же, получил новое имя — в честь привезенного в Россию нового наследника русского престола Петра Федоровича, будущего Петра III. Судьба нового шефа впоследствии оказалась не менее трагической, чем судьба его предшественника.

Что до продвижения по службе нашего героя, то оно оказалось резко заторможенным. И в следующий чин — ротмистра — барон Мюнхгаузен был произведен очень не скоро: в 1750 году. Это был последний чин в русской армии, который получил наш герой.

«…Я вскоре ушел в отставку и покинул Россию во время великой революции, лет сорок тому назад, когда император, еще покоившийся в колыбели, вместе со своей матерью и отцом, герцогом Брауншвейгским, фельдмаршалом фон Минихом и многими другими был сослан в Сибирь».

Тут, конечно, нарушена хронология. Революция, о которой говорится в этом отрывке (тот самый переворот Елизаветы), случилась в 1741 году, то есть после нее наш герой служил еще около десяти лет — уже при новой императрице. Но действительно, пробыв ротмистром неполные два года, Мюнхгаузен взял годовой отпуск для устройства семейных дел и вместе с женой (детей у них не было) уехал на родину. Дважды он продлевал отпуск и даже обращался в Военную коллегию с просьбой об отставке и присвоении в связи с этим очередного звания — подполковника. Барону ответили, что для такого дела необходимо прибыть в Россию и подать прошение лично. Мюнхгаузен в Россию не поехал. Почему-то не прельщали его больше ни Рига, ни Санкт-Петербург. В 1754 году его окончательно уволили из полка как самовольно оставившего службу. Двоюродный брат барона, канцлер курфюршества Ганновер, обращался с ходатайством о пенсии для своего родственника, но успеха не добился.

Тем не менее Мюнхгаузен очень гордился чином, полученным в русской армии. Во время Семилетней войны, когда его родные края заняли союзники русских — французы, барон Мюнхгаузен, как ротмистр русской службы, был освобожден от различных неприятностей (вроде постоя солдат).

Мюнхгаузен завещал, чтобы его похоронили в офицерском мундире кирасирского полка. Эта просьба барона была исполнена.

Итак, в 1752 году ротмистр Его императорского высочества Великого Князя Петра Федоровича кирасирского полка (такое название в тот момент носил его полк) барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен навсегда оставил Россию и с женою вернулся на родину, где он не был четверть столетия. Причин было несколько. Одна из них — приведение в порядок наследственных дел, которые оказались несколько запушенными и запутанными после смерти матери и старшего брата барона, а также после гибели на поле брани младшего брата — во время боевых действий на территории Бельгии. Но, конечно, не последнюю роль играла и бесперспективность военной службы в России. Ни покровителей, ни богатства у барона там не было, ни на какой чин выше ротмистра он рассчитывать не мог. Возможны и какие-то другие причины, по которым барон упорно отказывался возвращаться в Россию даже на время. Но этого мы, очевидно, никогда не узнаем.

Отныне он почти безвыездно живет в Боденвердере. Вот здесь-то его и настигла слава великого выдумщика. Барон любил позабавить слушателей — и знакомых, и незнакомых — захватывающими рассказами о приключениях, которые ему довелось пережить в далекой России.

Почти сразу же началась и литературная жизнь этих рассказов. В 1761 году три истории были опубликованы анонимно в книге «Чудак» («Der Sonderling»), затем еще несколько — в альманахе «Путеводитель для веселых путешественников» (в 1781 и 1782 годах). Наконец, в 1785 году, опять-таки анонимно, книга о похождениях барона Мюнхгаузена вышла в Англии под названием «Baron Munchhausen’s Narrative of his Marvellous Travels and Campaigns in Russia» («Рассказ барона Мюнхгаузена о его удивительных путешествиях и кампаниях в России»). Написал ее писатель и историк Рудольф Эрих Распе.

Книга Распе, а вернее, ее немецкая обработка, принадлежащая перу известного поэта-романтика Готфрида Августа Бюргера (автора знаменитой «Леноры», переведенной на русский язык В. А. Жуковским), вызвала бурную реакцию барона. Он даже собирался подать на Бюргера в суд, но затем отказался, ибо ему объяснили: Бюргер ничего не сочинил, он всего лишь перевел анонимное английское издание на немецкий язык. Анонимным изданием, как читатель уже понял, была книга Распе.

Занятная деталь: книга вышла в Туманном Альбионе по той причине, что профессор Распе вынужден был срочно бежать в Англию. На родине его обвинили в краже нумизматической коллекции, принадлежавшей ландграфу Вестфалии. Собственно, сам же Распе эту коллекцию и собирал, путешествуя по Вестфалии. Не знаю, оправдывает ли это его хоть в какой-то степени — равно как и бедность, на которую он ссылался как на причину совершенного им преступления.

После выхода книг Распе и Бюргера в Боденвердер устремились любопытствующие, чтобы своими ушами услышать рассказы о разрезанной воротами лошади, полетах на ядре и прочие правдивые истории барона Мюнхгаузена. Так что барону, плюнув на суд, пришлось выдерживать осаду праздных зевак, норовивших проникнуть в его дом.

Помимо того, что его имя вдруг превратилось в синоним безудержного обманщика, на барона обрушились и личные невзгоды. В 1790 году умерла Якобина, с которой он прожил сорок пять лет. Семейное счастье четы Мюнхгаузенов омрачалось лишь отсутствием детей. Как говорится, седина в бороду — бес в ребро. После четырех лет вдовства семидесятичетырехлетний барон женится вторично — на двадцатилетней (по некоторым источникам — семнадцатилетней) Бернардине фон Брун.

Юная баронесса, судя по всему, оказалась особой темпераментной и любвеобильной. Во всяком случае, родившуюся у нее дочь барон своей не признал, затеял дорогостоящий и скандальный бракоразводный процесс, в результате которого его молодая жена бежала за границу, а сам он вконец разорился. Здоровье тоже было подорвано.

22 февраля 1797 года барон Мюнхгаузен скончался от апоплексического удара. Говоря современным языком — от обширного инсульта. Согласно одной из легенд, он и перед смертью успел выдать очередную байку: на вопрос доктора (или служанки), почему у него нет двух пальцев на ноге (они были отморожены в России), умирающий прошептал: «Их отгрыз медведь на охоте…»

С тех пор как мир познакомился с рассказами барона Мюнхгаузена и до нашего времени его имя обозначает человека с буйной фантазией, записного враля, потчующего простодушных слушателей небылицами. Правда, враля безобидного, вполне бескорыстного, даже обаятельного. И на том, как говорится, спасибо. Есть даже такой термин — «синдром Мюнхгаузена»: это расстройство, при котором человек симулирует, выдумывает, изобретает симптомы болезни или даже искусственно наделяет себя этими симптомами, чтобы на него обратили внимание врачи и назначили лечение.

В России, бывшей местом действия большой части приключений барона, с его байками познакомились в 1791 году, когда вышел их пересказ, принадлежавший Н. Осипову, под названием «Не любо — не слушай, а лгать не мешай». По вполне понятным причинам из русского издания как раз и были изъяты почти все истории Мюнхгаузена, связанные с Россией и живописующие нравы и обычаи русских вельмож.

Но так ли много лжи в его историях? Действительно ли его выдумки, даже в переложении Распе, Бюргера и других писателей, являются только выдумками? Давайте еще раз вспомним хотя бы некоторые из рассказов, поведанных бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном и старательно донесенных до потомков уже названными писателями. И воспользуемся в основном книгой Бюргера, которая кажется мне более интересной и (да простят меня поклонники Распе) более талантливой.

«Я выехал излома, направляясь в Россию, в середине зимы, с полным основанием заключив, что мороз и снег приведут наконец в порядок дороги в северной Германии, Польше, Курляндии и Лифляндии, которые, по словам всех путешественников, еще хуже, чем дороги, ведущие к храму Добродетели, не потребовав на это особых затрат со стороны достопочтенных и заботливых властей в этих краях. Я пустился в путь верхом, ибо это самый удобный способ передвижения, если только с конем и наездником все обстоит благополучно».

Так начинается книга Готфрида Августа Бюргера о похождениях барона Мюнхгаузена. И так начинается его первая небылица. Как, наверное, помнят читатели, остановившись в заснеженном поле, барон привязал коня к торчащему из снега колышку, а сам лег рядом и уснул. Утром конь оказался привязанным к кресту колокольни. Оказалось, за ночь снег засыпал деревню по самую верхушку колокольни, а утром растаял. Можно представить, как хохотали над этой историей слушатели барона в Боденвердере, а потом читатели его приключений во всем мире. Но…

По колокольню, конечно, деревни снегом не заносило, но по стрехи крыш — случалось. Да так, что утром приходилось лопатами откапывать проход от двери. Ну да, барон всего лишь экстраполировал реальную ситуацию. Превратил двухметровый снежный покров в десятиметровый. Но и только.

Или вот некоторые другие истории.

«Заметив, куда опустились куропатки, я поспешно зарядил ружье, использовав для этого вместо дроби шомпол, верхний конец которого я, насколько возможно в такой спешке, немного заострил. Затем я подкрался к куропаткам и, лишь только они вспорхнули, выстрелил и имел удовольствие наблюдать, как мой шомпол с нанизанными на нем семью куропатками в нескольких шагах от меня медленно опускался на землю».

Вот уж поистине настоящая завиральная охотничья байка! Но не для тех, кто по долгу службы постоянно имел дело с огнестрельным оружием. Вот что сообщал английский посланник из Санкт-Петербурга в августе 1739 года: «Несколько дней тому назад во время смотра выстрелило ружье одного солдата; вылетевший из дула шомпол раздробил ногу лошади принца Антона Ульриха. Лошадь и всадник упали наземь, к счастью, принц не пострадал». Не мог не знать об этом случае барон Мюнхгаузен — ведь шомпол покалечил лошадь его шефа! Ну а дальше и в самом деле включилось пылкое воображение молодого офицера.

«Мы осаждали не помню уже сейчас какой город, и фельдмаршалу было необычайно важно получить точные сведения о положении в крепости. Было чрезвычайно трудно, почти невозможно пробраться сквозь все форпосты, караулы и укрепления. Да и не нашлось бы толкового человека, способного удачно совершить такое дело».

Скорее всего речь тут идет о крепости Бендеры, которую Миних считал целью похода и которую подчиненные ему войска так и не взяли. Действительно, командующий весьма нуждался в точных сведениях об укреплениях крепости, об артиллерийских батареях, подступах и так далее. Но, как сказано в книге, не нашлось толкового человека для этого дела. И как бы этот человек проник во вражескую крепость? Абсурд! «Разве что верхом на ядре!» — насмешливо подумал юный паж герцога Брауншвейгского. И…

«Одним махом вскочил я на ядро, рассчитывая, что оно занесет меня в крепость. Но когда я верхом на ядре пролетел примерно половину пути, мною вдруг овладели кое-какие не лишенные основания сомнения.

„Гм, — подумал я, — туда-то ты попадешь, но как тебе удастся сразу выбраться обратно? А что тогда случится? Тебя сразу же примут за шпиона и повесят на первой попавшейся виселице“.

Такая честь была мне вовсе не по вкусу.

После подобных рассуждений я быстро принял решение, и, воспользовавшись тем, что в нескольких шагах от меня пролетало выпущенное из крепости ядро, я перескочил с моего ядра на встречное и таким образом, хоть и не выполнив поручения, но зато целым и невредимым вернулся к своим».

Даже не знаю, чего в этом рассказе больше — насмешки над штафирками, развесив уши слушающими бывалого человека, или едкая ирония по поводу заведомо невыполнимых заданий, которые имеют обыкновение давать высокопоставленные командиры. И того, и другого поровну. Но вот — никак не буйная фантазия.

Словом, среди «фантастических» рассказов барона Мюнхгаузена по крайней мере часть в действительности не содержит никакой выдумки. Или содержит очень малую долю фантастики. Иные же рассказы вообще следует рассматривать как всего лишь шутки, не претендующие на правдивость изначально. Такими можно считать эпизоды с ответом на вопрос о разведке турецких позиций или с лошадью, разрезанной пополам крепостными воротами (случай, относящийся все к тому же турецкому походу русской армии фельдмаршала фон Миниха).

И ведь здесь есть еще один нюанс, на который мало кто обращает внимание. Печально, но факт остается фактом: все герои той давней кампании, включая и командующего Миниха, и храброго, но несчастного герцога Брауншвейгского, и прочих офицеров, канули в неизвестность. Их имена были вычеркнуты из русской истории новыми властителями империи. И эта пелена забвения позволяет теперь рассказывать все что угодно. О полетах на ядре, о разрезанных воротами лошадях. О том, как в турецком плену приходилось пасти турецких пчел, и о том, как довелось добраться даже до Луны…

Есть среди россказней барона Мюнхгаузена и безусловные плоды фантазии. Но — не его фантазии. Примером тому — следующая история, которую я просто не могу не привести целиком. Вот она.

«Не могу сейчас точно сказать, было ли это в Эстляндии или в Ингерманландии, помню только, что случилось это в дремучей лесной чаще, когда я вдруг увидел, что за мной со всех ног несется чудовищной величины волк, подгоняемый нестерпимым зимним голодом. Он вскоре настиг меня, и спастись от него не было никакой надежды. Машинально кинулся я ничком в сани, предоставив лошади, во имя общего нашего блага, полную свободу действий. И тут почти сразу произошло именно то, что я предполагал, но на что не смел надеяться. Волк, не удостоив такую мелкоту, как я, своим вниманием, перескочил через меня, с яростью накинулся на лошадь, растерзал и сразу же проглотил всю заднюю часть бедного животного, которое от страха и боли понеслось еще быстрее. Отделавшись, таким образом, благополучно, я тихонько приподнял голову и, к ужасу своему, увидел, что волк чуть ли не целиком вгрызся в лошадь. Но лишь только он успел забраться внутрь, как я, со свойственной мне быстротой, схватил кнут и принялся изо всей мочи хлестать по волчьей шкуре. Столь неожиданное нападение, да еще в то время, как он находился в таком футляре, не на шутку напугало волка. Он изо всех сил устремился вперед, труп лошади рухнул наземь, и — подумать только — вместо нее в упряжке оказался волк! Я не переставал стегать его кнутом, и мы бешеным галопом, вопреки нашим общим ожиданиям и к немалому удивлению зрителей, в полном здравии и благополучии въехали в Санкт-Петербург».

Впервые прочитав об этом эффектном приключении неустрашимого барона Мюнхгаузена, я не мог отделаться от мысли, что где-то что-то подобное читал. И даже видел.

Наконец вспомнил.

«Он ехал день, другой и третий — вдруг вышел ему навстречу пребольшой серый волк и сказал: „Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! Ведь ты читал, на столбе написано, что конь твой будет мертв; так зачем сюда едешь?“ Волк вымолвил эти слова, разорвал коня Ивана-царевича надвое и пошел прочь в сторону.

Иван-царевич вельми сокрушался по своему коню, заплакал горько и пошел пеший. Он шел целый день и устал несказанно и только что хотел присесть отдохнуть, вдруг нагнал его серый волк и сказал ему: „Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пеш изнурился; жаль мне и того, что я заел твоего доброго коня. Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем?“ Иван-царевич сказал серому волку, куды ему ехать надобно; и серый волк помчался с ним пуще коня…»

Вот где я читал похожую историю — в собрании русских народных сказок. А видел огромного волка в качестве лошади, понятное дело, на знаменитой картине В. Васнецова. Вот он, еще один источник рассказов чудесного нашего барона — русские народные сказки, с которыми он вполне мог познакомиться в России. Именно к ним восходят почти все приключения барона Мюнхгаузена, связанные с охотой и животными: с медведем, которого он держал за лапы, пока тот не помер от голода; с шубой, которую покусала бешеная собака, и оттого шуба регулярно весною бесилась сама, — и другие, подобные этим.

Что же до самых фантастических, самых невероятных историй — о путешествии на Луну, о морских приключениях и так далее, — то к их появлению барон Мюнхгаузен скорее всего непричастен. Их, конечно же, присочинил Распе, а вслед за ним Бюргер. Собственно говоря, в них-то как раз индивидуальность нашего героя пропадает, он превращается в обычного фольклорного героя.

Вот вкратце история этого удивительного человека, одного из самых обаятельных героев мировой литературы. Не будет преувеличением сказать, что обаяние свое литературный Мюнхгаузен (от первых сочинений Распе и Бюргера и вплоть до замечательной пьесы Григория Горина «Самый правдивый») в значительной степени позаимствовал у реального человека — барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена.

Немецкий писатель Карл Хёнзель, автор вышедшей в 1961 году биографии «подлинного» Мюнхгаузена «Это был Мюнхгаузен» («Das war Munchhausen»), оказался свидетелем того, как было вскрыто захоронение знаменитого рассказчика. Вот как он описывает это в своей книге:

«Когда гроб открыли, у мужчин выпали инструменты из рук. В гробу лежал не скелет, а спящий человек с волосами, кожей и узнаваемым лицом: Иероним фон Мюнхгаузен. Широкое круглое доброе лицо с выступающим носом и немного улыбающимся ртом…»

При всей кажущейся простоте личности Мюнхгаузена, отличающегося от своих слушателей разве что большим воображением и мастерством рассказчика, есть в его биографии (даже столь невероятной, как та, что была описана Распе и Бюргером) нечто загадочное. Некие недосказанности, на которые внимание обращаешь далеко не сразу. Сразу-то с чего задумываться? Полет фантазии просто ошеломляет. Но потом начинают бросаться в глаза кое-какие неопределенности, умолчания. И они не имеют отношения к вытаскиванию себя за волосы из болота или к аэродинамическим свойствам ядра как средства передвижения.

Вот, например: какова все-таки была истинная причина отъезда ротмистра Мюнхгаузена из России в Германию? Только ли дела, связанные с наследством? Но ведь мать его умерла в 1747 году! Получив известие об этом, а затем — известие о гибели в Бельгии брата, барон отнюдь не торопится оставлять службу. Через несколько лет после этих событий он подает прошение о получении очередного чина, становится из поручика ротмистром, еще через два года просит об отпуске «для устройства семейных дел» и наконец-то уезжает. Вместе с женой. При этом продолжает числиться на службе. Дважды он подает прошение о продлении отпуска. Спустя несколько лет пытается уйти в отставку с повышением в чине до подполковника. Для того чтобы прошение оказалось удовлетворенным, барону достаточно было приехать в Санкт-Петербург и обратиться в Военную коллегию лично. Он уклоняется от этого. И его в конце концов увольняют как не явившегося на службу из отпуска. Понятно, что увольнение с такой формулировкой лишало его, офицера одного из лучших подразделений русской армии, многих льгот, отнюдь не лишних. Что же заставило Мюнхгаузена отказаться от них? Нежелание возвращаться на службу иные исследователи пытаются объяснить тем, что барон не видел дальнейших перспектив своей военной карьеры. Как будто в Боденвердере у него такие перспективы имелись! Создается впечатление, что Мюнхгаузен чего-то боялся и ожидал каких-то вестей. Но не дождался. В некоторых случаях небылицы барона Мюнхгаузена опирались, по сути, на очень достоверную информацию. Вот только информация эта свидетельствовала, в свою очередь, о событиях, случившихся в России уже после отъезда Мюнхгаузена в Германию. Косвенно это может служить подтверждением того, что наш герой состоял в конфиденциальной переписке с кем-то из придворных кругов. Или же о том, что он, втайне от окружающих, все-таки побывал в России — уже после отставки…

Конечно, можно отнестись скептически к попытке разглядеть в небывальщинах черты подлинной биографии и следы подлинных событий. Но такое бывает, и не только с бароном. Множество самых фантастических историй любили рассказывать о другом человеке, не менее (а возможно, и более) известном, чем барон. Тоже немце. Тоже человеке остроумном и неунывающем.

И в его биографии хватало тайн и загадок — причем совсем не тех, о которых взахлеб рассказывали и писали при его жизни — и много лет спустя после его смерти.