Акцент Эркюля Пуаро, или Рука Парижа
1. Место действия — Франция
«— Послушать вас, так это очень просто, — улыбнулся я. — Вы напоминаете мне Дюпена у Эдгара Аллана По. Я думал, что такие люди существуют лишь в романах.
Шерлок Холмс встал и принялся раскуривать трубку.
— Вы, конечно, думаете, что, сравнивая меня с Дюпеном, делаете мне комплимент, — заметил он. — А по-моему, ваш Дюпен — очень недалекий малый. Этот прием — сбивать с мыслей своего собеседника какой-нибудь фразой „к случаю“ после пятнадцатиминутного молчания, право же, очень дешевый показной трюк. У него, несомненно, были кое-какие аналитические способности, но его никак нельзя назвать феноменом, каким, по-видимому, считал его По.
— Вы читали Габорио? — спросил я. — Как по-вашему, Лекок — настоящий сыщик?
Шерлок Холмс иронически хмыкнул.
— Лекок — жалкий сопляк, — сердито сказал он. — У него только и есть, что энергия. От этой книги меня просто тошнит. Подумаешь, какая проблема — установить личность преступника, уже посаженного в тюрьму! Я бы это сделал за двадцать четыре часа. А Лекок копается почти полгода. По этой книге можно учить сыщиков, как не надо работать».
Вот так небрежно и вполне уничижительно отозвался величайший сыщик всех времен и народов о своих, возможно, менее гениальных, но все-таки предшественниках. Что интересно: доктор Уотсон поинтересовался его мнением о литературных персонажах, плодах фантазии американского и французского писателей. И Холмс высказался о них, во-первых, с горячностью и эмоциональностью, необычных для него, а во-вторых, как о живых людях. Тут, впрочем, ничего неожиданного нет: естественно, персонаж к персонажу отнесется как к живому человеку.
Тем не менее он не отрицает, что именно месье Дюпен и месье Лекок могут считаться его предшественниками. Пусть Холмс посмеивается над ними, пусть раздражается из-за сравнения с этими, как он считает, весьма посредственными и недалекими сыщиками, но он — их преемник. В каком-то смысле — родственник.
Долгое время я воспринимал этот факт как должное, то есть не замечал в нем никакой странности.
Но однажды задумался: как так получилось, что предшественниками Холмса оказались французы? Мало того, если одного из них придумал французский писатель и журналист Эмиль Габорио, то другого — американский романтик Эдгар По. С чего бы это? Почему действие первого в мировой литературе детектива — рассказа «Убийства на улице Морг» — происходит в Париже? Даже если взять за точку отсчета не 1841 год, когда появился первый из трех детективных рассказов Эдгара По, а 1816-й, год появления детективной новеллы Э. Т. А. Гофмана «Мадемуазель де Скюдери», то и в ней местом действия оказывается все тот же Париж. Предположим, Париж в XIX веке был культурной столицей мира, но как и почему он вдруг стал столицей детективной, местом действия первых детективов, причем, заметьте, написанных не французскими писателями?
Стоит обратить внимание именно на Эдгара По. Великий американский романтик знал цену словам, именам и названиям. Когда он задумал написать «готический» рассказ, то из-под его пера вышел «Метценгерштейн». Правда, место действия там Венгрия, зато замки — Метценгерштейн и Берлифитцинг — вполне германские, а герои — немецкие аристократы. Да и подзаголовок при одном из переизданий гласил: «История в немецком стиле». Ничего удивительного, сумрачные рассказы о сверхъестественном прочно связывались с Германией. Рассказ о карнавале, о его яркой, пугающей стихии в «Маске Красной смерти» помещен в итальянскую обстановку. На Луну, с помощью воздушного шара, летит голландец Ганс Пфааль, уроженец страны отважных путешественников и изобретателей. К Южному полюсу устремляется юный американец. Что же до детектива — для созданного Эдгаром По жанра, для первого детективного рассказа (все-таки «Мадемуазель де Скюдери» можно отнести к детективу с несколькими серьезными оговорками) писатель избрал местом действия не Бостон и не Нью-Йорк, не Ричмонд и не Филадельфию, а Париж. И героем сделал именно француза:
«Весну и часть лета 18… года я прожил в Париже, где свел знакомство с неким мосье С.-Огюстом Дюпеном. Еще молодой человек, потомок знатного и даже прославленного рода, он испытал превратности судьбы и оказался в обстоятельствах столь плачевных, что утратил всю свою природную энергию, ничего не добивался в жизни и меньше всего помышлял о возвращении прежнего богатства. Любезность кредиторов сохранила Дюпену небольшую часть отцовского наследства, и, живя на ренту и придерживаясь строжайшей экономии, он кое-как сводил концы с концами, равнодушный к приманкам жизни…
Одной из фантастических причуд моего друга — ибо как еще это назвать? — была влюбленность в ночь, в ее особое очарование…»
Таким предстает перед читателем первый в мировой литературе частный детектив. Слово «частный» в данном случае обозначает лишь то, что он не служит в полиции, а вовсе не то, что за определенную плату занимается щекотливыми делами на грани закона. И уж тем не более не говорит о том, что данный персонаж открыл частное сыскное агентство.
Напомним: Дюпен и его неназванный друг-рассказчик узнают из газет о кошмарном преступлении, совершенном в доме на улице Морг, — жутких убийствах некоей мадам Л’Эспанэ и ее дочери Камиллы. Полиция арестовала подозреваемого, но некоторые обстоятельства дела заинтересовали Дюпена. С разрешения префекта полиции он посещает место преступления, после чего определяет истинного преступника и добивается освобождения невиновного.
Кроме «Убийств на улице Морг», Эдгар По написал еще два рассказа о придуманном им сыщике шевалье Дюпене — «Похищенное письмо» и «Тайна Мари Роже». Таким образом, Эдгар По написал не только первый детективный рассказ, но и первый детективный сериал. Для него самого это единственный цикл, в котором действуют одни и те же герои. Когда Александр Куприн писал, что весь Шерлок Холмс, как в футляр, помещается в гениальный рассказ «Убийства на улице Морг», он, я думаю, все-таки имел в виду именно приоритет американского писателя.
Итак, первый сыщик мировой литературы (во всяком случае, западной литературы) тотчас вызывает к жизни первый детективный сериал. Причем ни до, ни после рассказов о Шарле Огюсте Дюпене Эдгар По не придумывал сквозных героев; романтичный сыщик, влюбленный в ночь, остался единственным. Уже по одной этой причине есть резон познакомиться с месье Дюпеном поближе и присмотреться к нему внимательнее.
Кстати, я написал «Шарль Огюст Дюпен» не случайно. У самого Эдгара По первое имя сыщика нигде не встречается, во всех трех рассказах он — С. Auguste Dupin. Однако исследователи творчества американского писателя указывают, что у самого шевалье Дюпена, придуманного Эдгаром По, мог быть только один прототип — именно Пьер Шарль Франсуа Дюпен (1784–1873), французский математик и экономист, человек блестящего аналитического ума, входивший вместе с Гаспаром Монжем и Лазаром Карно в элиту знаменитой Политехнической школы — той самой школы, где разрабатывались методы научного расследования. Надо полагать, инициал «С.» в имени сыщика означает именно Charles, и тогда в русских переводах надо писать не «С. Огюст Дюпен», как это делается повсеместно, а «Ш. Огюст Дюпен».
Итак, о Шарле Огюсте Дюпене. Прежде всего надо сказать, что в прошлом у него имеется некая черная полоса, жизненная катастрофа. Рассказчик не заостряет внимания на деталях (собственно, для Эдгара По даже те несколько фраз, которые он посвятил прошлому своего героя, настоящее многословие). Еще один нюанс — отношения с полицией, точнее — с руководством полиции, с префектом. Вряд ли случайному человеку префект полиции позволит посещать и осматривать место преступления, вряд ли к мнению случайного человека он будет прислушиваться. Вряд ли, опять-таки, к случайному человеку префект полиции будет обращаться в щекотливых обстоятельствах — как, например, в истории с «Похищенным письмом»:
«…Дверь распахнулась и в библиотеку вошел наш старый знакомый, мосье Г., префект парижской полиции…
Мы сердечно его приветствовали, потому что дурные качества этого человека почти уравновешивались многими занятными чертами… Перед его приходом мы сумерничали, и теперь Дюпен встал, намереваясь зажечь лампу, но он тут же вновь опустился в свое кресло, едва Г. сказал, что пришел посоветоваться с нами — а вернее, с моим другом — о деле государственной важности, которое уже доставило ему много неприятных хлопот».
Таким образом, помимо того, что Эдгар По сообщает нам о влюбленности в ночь и аналитических способностях своего героя, автор дает нам понять о жизненной катастрофе, случившейся у Дюпена в прошлом, а также о его особых отношениях с полицейским начальством. Запомним это и оставим на время романтичного шевалье, чтобы познакомиться поближе со вторым соперником Холмса, которого упомянул доктор Уотсон. Вот он, агент сыскной полиции месье Лекок:
«Помощником Жевроля в ту пору был ставший на праведный путь бывший правонарушитель — великий пройдоха и весьма искусный в сыскном деле молодчик, к тому же люто завидовавший начальнику полиции, которого он считал посредственностью. Звали его Лекок».
Такую отнюдь не лестную характеристику дает своему герою Эмиль Габорио в первом романе «Дело вдовы Леруж». Собственно, Лекок в этом романе — еще не гений сыска, а всего лишь помощник и напарник действительно выдающегося мастера — сыщика папаши Табаре. Лекок же помогает ему и учится у него. Видимо, поначалу автор отводил Лекоку не первое место среди героев. Трудно сказать, почему писатель заменил одного героя другим. Так или иначе, уже со второго романа («Преступление в Орсивале») этот персонаж становится главным героем уголовных романов Эмиля Габорио. Отныне его изображение по праву украшает самое начало (вслед за Дюпеном, разумеется) условной портретной галереи великих сыщиков мировой литературы.
Кстати о портрете. Воображаемому художнику пришлось бы немало попотеть, пытаясь создать портрет гения сыска. И вот почему:
«…г-н Лекок выглядит так, как желает выглядеть. Его друзья утверждают, будто он обретает собственное, неподдельное лицо лишь тогда, когда приходит к себе домой, и сохраняет его лишь до тех пор, пока сидит у камелька в домашних туфлях, однако это утверждение невозможно проверить.
Достоверно одно: его переменчивая маска подвержена невероятнейшим метаморфозам; он по желанию лепит, если можно так выразиться, свое лицо, как скульптор лепит податливый воск, причем он способен менять все — вплоть до взгляда, что недоступно даже самому Жевролю, наставнику и сопернику Лекока».
Артистизм, любовь к переодеваниям, умение каждый раз выглядеть так, как того требуют интересы дела, — это те качества, которые позаимствуют у детища Габорио его наследники: от Холмса и до сыщика Путилина. Речь идет, разумеется, не о реальном И. Д. Путилине, а о его литературном двойнике, герое повестей русского дореволюционного писателя Романа Доброго.
Важными качествами, конечно же, были редкая наблюдательность агента сыскной полиции Лекока и его умение мыслить логически:
«— …может быть, граф лег первым.
Следователь, врач и мэр подошли к кровати.
— Нет, сударь, — ответил г-н Лекок, — и я вам это докажу. Доказательство нехитрое, и, вникнув в него, десятилетний ребенок и тот не позволит обмануть себя этим искусственным беспорядком. Подушки совершенно измяты. Не так ли? Но обратите внимание на валик в изголовье: на нем нет ни одной складочки из тех, что остаются от головы спящего и от движения его рук. Это не все: посмотрите вот на эту часть постели, от середины до края. Одеяла были тщательно подоткнуты, верхняя и нижняя простыни плотно прилегают одна к другой. Просуньте руку внутрь, как я, — он просунул руку между простынями, — и вы почувствуете сопротивление, которого не было бы, если бы кто-нибудь до этого растянулся во весь рост под одеялом. А господин де Треморель был мужчина крупный и занимал постель во всю ее длину. <…> Перейдем к нижнему матрасу. О нижнем матрасе редко вспоминают, когда требуется зачем-нибудь смять постель или, наоборот, придать ей первоначальный вид. Поглядите-ка сюда.
Он приподнял верхний матрас, и все убедились, что нижний лежал совершенно ровно: на нем не было ни малейшей вмятины.
— Вот вам и нижний матрас, — буркнул Лекок и наморщил нос, наверняка вспомнив какую-нибудь любопытную историю.
— По-моему, можно считать доказанным, — согласился следователь, — что господин де Треморель не ложился».
Цепочка выводов немногим отличается от аналогичных у Эдгара По и Артура Конан Дойла.
2. Шерлок Холмс, врач-диагност
Итак, первые литературные сыщики были французами. Ну а дальше? Похоже, «острый галльский смысл» сменился британским рационализмом, так что французский акцент у знаменитых сыщиков исчез. В конце концов, самым великим сыщиком всех времен и народов признан непревзойденный Шерлок Холмс. А это уже образец британского джентльмена. N’est-ce pas? Не так ли?
Давайте проверим. Прототипом великого сыщика для Конан Дойла стал один из его учителей — профессор Эдинбургского университета Джозеф Белл (1837–1911). Тут, кстати говоря, никаких сомнений и разночтений быть не может: писатель сам об этом рассказал. И в каждой статье, посвященной Шерлоку Холмсу, об этом непременно говорится. Действительно, блестящий врач-диагност Джозеф Белл любил демонстрировать студентам, как важны для медика наблюдательность и внимание к мелочам. Пациент не всегда и не все рассказывает, в том числе и сведения, необходимые для установления правильного диагноза и, соответственно, правильного лечения. Значит, врач сам должен по внешнему виду пациента, особенностям его рук, походки, одежды, манеры говорить — словом, по малозаметным деталям уметь установить, в какой местности живет пациент, какой образ жизни ведет, чем занимается и чем занимался в прошлом. Впрочем, предоставим слово Конан Дойлу, вернее, его герою:
«— …Наблюдательность — моя вторая натура. Вы, кажется, удивились, когда при первой встрече я сказал, что вы приехали из Афганистана?
— Вам, разумеется, кто-то об этом сказал.
— Ничего подобного. Я сразу догадался, что вы приехали из Афганистана. Благодаря давней привычке цепь умозаключений возникает у меня так быстро, что я пришел к выводу, даже не замечая промежуточных посылок. Однако они были, эти посылки. Ход моих мыслей был таков: „Этот человек по типу — врач, но выправка у него военная. Значит, военный врач. Он только что приехал из тропиков — лицо у него смуглое, но это не природный оттенок его кожи, так как запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное — очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку — держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач-англичанин мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане“. Весь ход мыслей не занял и секунды. И вот я сказал, что вы приехали из Афганистана, а вы удивились». («Этюд в багровых тонах»).
Согласно Джону Диксону Карру, биографу сэра Артура Конан Дойла, точно так же профессор Белл повергал в изумление своих студентов, за несколько секунд определяя профессию пришедшего на прием больного:
«Худой, с очень ловкими руками, с копной черных волос, щеточкой торчащих на голове, сидел он за столом в просторном помещении в окружении студентов и фельдшеров. В обязанности Артура входило приглашать пациентов.
— Этот человек, — объявлял доктор Белл с густым шотландским акцентом, — сапожник-левша… Вы, господа, несомненно, заметили потертости на его вельветовых штанах в тех местах, где сапожники зажимают колодку. Правая сторона гораздо более потерта, чем левая. Левой рукой он забивает гвоздики в подошву…»
Джозеф Белл впоследствии признавал свое родство с героем, придуманным его бывшим учеником, хотя обязательно замечал, что в Шерлоке Холмсе куда больше черт самого Артура Конан Дойла. И был, несомненно, прав в этом — хотя можно заметить, что тут ничего оригинального нет: каждый писатель наделяет своего персонажа собственными чертами характера. Эдинбургский профессор весьма интересовался успехами своего литературного двойника. Подозреваю, что, не вызови Конан Дойл к жизни великого сыщика, Джозеф Белл применял бы свою удивительную наблюдательность только в медицинской диагностике. Но оказавшись прототипом сыщика, он уже не мог не интересоваться и криминалистикой. В конце концов он попытался раскрыть нашумевшую в конце XIX века в Великобритании Ардламонтскую тайну.
В 1892 году в поместье Ардламонт, в Шотландии, произошло убийство, вызвавшее большой скандал. Некий Альфред Джон Монсон, опекун семнадцатилетнего Сесила Хамбро, отпрыска аристократического рода, заставил юношу застраховать свою жизнь на 20 тысяч фунтов в пользу жены Монсона. Вскоре после этого юноша едва не погиб на рыбалке (лодка оказалась просверлена каким-то злоумышленником, Сесил же не умел плавать), а еще спустя некоторое время застрелился на охоте — якобы по неосторожности. Монсон был арестован. Однако присяжные вынесли очень странный для того времени вердикт: «Обвинение не доказано». Общественное мнение склонялось к вине Монсона, о деле и необычном вердикте писали все британские газеты. Джозеф Белл решил применить свои дедуктивные методы в расследовании Ардлмонтского дела. Увы… Литература успешнее подражает жизни, нежели жизнь — литературе. Белл потерпел неудачу.
В этом смысле второй «прототип», Артур Конан Дойл, действовал не в пример удачнее — на его счету успешное расследование. Дело Джорджа Идалджи закончилось победой писателя, ставшего временно коллегой своего героя: он добился освобождения невиновного, ставшего жертвой судебной ошибки и расовых предрассудков. Второе его вмешательство в криминалистику — дело Оскара Слейтера, обвиненного в убийстве, — также следует признать удачным, хотя Слейтера освободили лишь спустя восемнадцать лет после суда, и по отношению к Конан Дойлу Слейтер повел себя так, что писатель вполне справедливо назвал его в письме «неблагодарной свиньей».
В Ардламонтском деле, помимо участия в нем Джозефа Белла, интересно еще одно удивительное совпадение. Нынешнего владельца этого поместья зовут… Уотсон! Правда, он не врач, а актер. Господин Уотсон уже давно и безуспешно пытается продать поместье, пользующееся дурной славой.
Чтобы проститься с доктором Беллом, скажем о двух его недавних воскресениях — правда, не в литературе, а в кинематографе. Сначала он появился в образе самого себя — Джозефа Белла, профессора Эдинбургского университета. В мини-сериале «Комнаты страха» прототип Шерлока Холмса занимается тем, чем занимался его литературный двойник, — расследует преступления. И помогает ему в этом молодой ученик — Артур Конан Дойл.
Вторая отсылка к Джозефу Беллу, появившаяся в современном киноискусстве, куда интереснее. Я имею в виду знаменитый сериал «Доктор Хаус», пользующийся огромным успехом и не сходящий с телевизионных экранов несколько последних лет. Авторы прямо признаются в том, что их главный герой — это очередная инкарнация великого сыщика. Правда, занимается он не раскрытием преступлений, а распознаванием редких болезней. Действительно, доктору Хаусу приданы черты Шерлока Холмс (не буду их перечислять). Но получилось так, что в силу профессиональной принадлежности он словно подает руку через голову сыщика Шерлока Холмса врачу Джозефу Беллу.
Итак, прототипами Шерлока Холмса (с этим согласны все литературоведы) служат два вполне британских джентльмена — писатель Артур Конан Дойл и его старый учитель доктор медицины Джозеф Белл. Казалось бы, можно констатировать смену национального акцента в детективном жанре.
Тем не менее и в биографии великого сыщика обнаруживается все тот же «французский след». Вот он:
«— В вашем собственном случае, — сказал я, — из всего, что я слышал от вас, по-видимому, явствует, что вашей наблюдательностью и редким искусством в построении выводов вы обязаны систематическому упражнению.
— В какой-то степени, — ответил он задумчиво. — Мои предки были захолустными помещиками и жили, наверно, точно такою жизнью, какая естественна для их сословия. Тем не менее эта склонность у меня в крови, и идет она, должно быть, от бабушки, которая была сестрой Верне, французского художника. Артистичность, когда она в крови, закономерно принимает самые удивительные формы» (рассказ «Случай с переводчиком»).
Вот это, как мне кажется, очень неожиданная деталь: сам автор устами героя признает его выдающиеся «дедуктивные» способности наследственными, связанными с французским происхождением. Кстати, «двоюродный дед» Шерлока Холмса художник-баталист Орас Верне необыкновенно похож на придуманного ему родственника. С автопортрета на нас смотрит худощавый мужчина с высоким лбом, орлиным носом, иронической улыбкой. И с трубкой в руке. Читателям, вероятно, будет интересен тот факт, что «двоюродный дед» Холмса бывал в России — в 1836 и 1842–1843 годах, выполняя дипломатические поручения французского правительства. В это время он написал несколько картин по заказу русского правительства, в том числе семейный портрет императора Николая I. Некоторые работы Ораса Верне хранятся в Эрмитаже.
Так что и во времена Конан Дойла, как представляется, все еще казалось уместным связать гениального детектива с Францией. Но этим дело не кончилось. Младший современник Конан Дойла и безусловный наследник «короля детективов» Гилберт К. Честертон тоже не смог обойтись без французов. Вспомним Эркюля Фламбо, грабителя, мошенника и вора. Фламбо — прозвище, под ним скрывается французский преступник-виртуоз Эркюль Дюрок. Впервые он появляется в рассказе «Сапфировый крест», где его заманивает в ловушку маленький священник-детектив — отец Браун. Затем Фламбо, все еще в роли преступника, возникает в «Странных шагах», в «Летучих звездах». После последнего преступления Фламбо-Дюрок сам становится сыщиком и помощником отца Брауна.
Конечно же, «французский след», «рука Парижа» появились в истории детектива не случайно. Прежде всего потому, что именно во Франции впервые была создана уголовная полиция — национальное управление безопасности «Сюртэ Насьональ» (La Sûreté Nationale). Это случилось в 1812 году. Все последующие учреждения подобного рода, вроде лондонского Скотленд-Ярда, создавались уже по французскому образцу. Ну а немецкого писателя Гофмана, по всей видимости, это подвигло на перенесение действия своего детектива «Мадемуазель де Скюдери» в Париж. Впрочем, если бы дело было только в учреждении, вряд ли культурный, литературный эффект этого события оказался столь оглушительным. Нет, еще важнее (для культуры, разумеется) стала фигура создателя этой уникальной организации.
3. Великий каторжник, великий детектив
Его звали Эжен Франсуа Видок, и он был не только организатором первой в мире криминальной полиции, но и создателем первого в мире частного сыскного агентства. Иными словами, Видок был первым в мировой истории частным детективом. Прибавьте к профессии фантастически пеструю биография этого человека и его незаурядную личность, а также литературный дар: в 1828 году увидели свет «Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции». Словом, присмотревшись к этому человеку, можно понять, что отнюдь не случайным было столь сильное его влияние на отцов жанра — от Эдгара По и до Конан Дойла. И можно убедиться, что влияние это отнюдь не завершилось автором Шерлока Холмса. Так же как императоры, наследовавшие Юлию Цезарю, стали называться цезарями (кесарями, царями), сыщики более поздних эпох могли взять себе название «видок» в качестве титула: Огюст Дюпен Видок I, Божьей милостью Лекок Видок II и так далее. А почему бы и нет? Видока по праву можно назвать первым и истинным императором сыщиков.
Обычно, рассматривая проблему прототипов тех или иных литературных персонажей, мы сталкиваемся с ситуацией, когда одному герою приданы черты нескольких реальных людей. Писатель представляется нам этакой гоголевской Агафьей Тихоновной: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…»
Случай Видока куда интереснее: один и тот же реальный человек стал прототипом сразу нескольких литературных героев у разных писателей, да еще и эксплуатировавших разные его черты.
«Во все времена существовали натуры, одаренные богаче других, с большей энергией и большими задатками; эти люди, смотря по тому, в какую сферу занесет их судьба, делаются героями или злодеями, в том и другом случае оставляя глубокий след за собою. Но какова бы ни была их роль на свете, они далеки от обыденной пошлости и, как все выходящее из ряду, невольно привлекают всеобщее внимание, возбуждают любопытство и порабощают воображение масс.
К числу подобных исключительных закаленных личностей принадлежит герой этой истории; это, можно сказать, легендарный герой французского народа, столь живо и надолго увлекающегося качествами — телесной силой, храбростью и тонким, хитрым умом; это актер социальной комедии, воспоминание о котором свежо в народе, тогда как множество эфемерных знаменитостей предано забвению. Таков был Видок, начальник охранительной полиции…»
Так говорится о нем в предисловии к его воспоминаниям (в издании 1877 года). В его жизни многое загадочно — как и в его личности. Казалось бы, изданные им «Записки» должны были в подробностях поведать о его жизненном пути, но нет, даже для того, кто внимательно ознакомился с этим объемистым произведением, автор «Записок Видока», равно как и их герой, остается загадочной личностью. Слишком разнообразная, противоречивая личность встает перед нами. Родившийся в 1775 году в семье булочника, он уже в подростковом возрасте выказывает склонность к поведению, никак не свойственному молодым людям его сословия. Уже в 14 лет он убивает своего учителя фехтования (случайно, как утверждает юный Эжен Франсуа), бежит из дома, после множества приключений оказывается на военной службе; здесь его необузданный нрав превращает его в настоящего бретера, числящего за собой многочисленные дуэли. Конфликт с офицером приводит его в тюрьму; отсюда он бежит…
Словом, не жизнь, а приключенческий роман. Видок становится уголовником. Грабителем, мошенником, даже корсаром (или капером), некоронованным королем преступного мира. Он нередко оказывается в тюрьме и на каторге и столь же часто бежит, так что в конце концов получает прозвище «король побегов». А еще его называли «король риска».
У Оноре де Бальзака среди сквозных персонажей «Человеческой комедии» есть человек по имени Вотрен. Это бывший каторжник. Он фактически списан с Видока (сам Эжен Франсуа был недоволен этим портретом), и мы вполне можем представить себе «короля риска» именно таким, каким Бальзак изобразил Вотрена в повести «Отец Горио»:
«Посредствующим звеном между двумя описанными личностями и прочими жильцами являлся человек сорока лет с крашеными бакенбардами — г-н Вотрен. Он принадлежал к тем людям, о ком в народе говорят: „Вот молодчина!“ У него были широкие плечи, хорошо развитая грудь, выпуклые мускулы, мясистые, квадратные руки, ярко отмеченные на фалангах пальцев густыми пучками огненно-рыжей шерсти. На лице, изборожденном ранними морщинами, проступали черты жестокосердия, чему противоречило его приветливое и обходительное обращение. Не лишенный приятности высокий бас вполне соответствовал грубоватой его веселости».
При всей лестности «королевских» прозвищ Видок в один прекрасный день осознает, что трон короля каторжников его более не прельщает. Он решает покончить с преступным прошлым и стать добропорядочным гражданином Франции. И в 1809 году предлагает свои услуги шефу Первого управления полиции господину Анри, а через него — префекту полиции барону Паскьо. Не сразу, но его услуги принимают. За освобождение из тюрьмы он начинает работать на полицию и вскоре преуспевает так, что среди самих полицейских о нем начинают ходить легенды. А в 1812 году он создает организацию «Сюртэ Насьональ», первую в Европе криминальную полицию, и становится ее главой. Странно это выглядит в воспоминаниях Видока. Буквально за несколько страниц до описания эдакой метаморфозы автор не стеснялся в выражениях, касавшихся блюстителей закона. Самым мягким из них было слово «шайка». И вдруг — он готов примкнуть к этой шайке. Причем, по его утверждению, не для того, чтобы освободиться из тюрьмы (он подумывал о побеге, и побег ему удался бы, как и в прежние годы). Нет, с ним происходит некое нравственное преображение. И презрительные слова с этого момента достаются его бывшим коллегам-подельникам. Впрочем, в адрес полиции он по-прежнему отпускает колкости.
Так или иначе, видоковская «Сюртэ» за два десятка лет своего существования изобличила и засадила за решетку тысячи преступников (а иных отправила и на гильотину), радикально изменив сами принципы борьбы с преступниками. И, конечно, заслуга в этом прежде всего самого Видока.
Через двадцать лет Видока увольняют из полиции — новое начальство не желает, чтобы вся криминальная полиция состояла из бывших преступников (а при Видоке дело обстояло именно так). Но он и здесь не теряется. С той же энергией, с какой ранее он создал первую криминальную полицию, бывший каторжник в 1833 году открывает частное детективное бюро (опять-таки первое в мире). Скончался он в 1857 году, успев опубликовать, помимо уже упоминавшихся «Записок», словарь воровского жаргона, а также несколько уголовных романов, в частности, «Настоящие тайны Парижа» — ответ на знаменитый роман Эжена Сю «Парижские тайны». Юрген Торвальд, автор знаменитой книги «Век криминалистики», так пишет о нем:
«Доскональное знание преступного мира, его членов, их привычек и методов преступлений, терпение, интуиция, умение вжиться в образ наблюдаемого, потребность быть в курсе каждого дела, дабы никогда не потерять „чутье на преступника“, цепкая зрительная память и, наконец, архив, в котором были собраны сведения о внешности и методах „работы“ всех известных ему преступников, составляли прочную основу успешной деятельности Видока. Даже когда для Видока стало невозможным скрывать далее свою роль шефа Сюртэ, он все равно продолжал систематически появляться в тюрьмах, хотя бы для того, чтобы запоминать лица уголовников…
…Сами инспекторы регулярно посещали тюрьмы и приказывали водить вокруг себя в тюремном дворе заключенных для того, чтобы, как некогда Видок, тренировать „фотографическую память“ на лица, запечатлевая их в своей памяти. Такой „парад“ оставался самым распространенным методом опознания ранее судимых преступников, а иногда помогал найти среди заключенных тех, кто разыскивался за совершение других преступлений».
Таким был этот человек, чьими литературными отражениями в той или иной степени можно считать и Дюпена, и Лекока, и Вотрена, и Шерлока Холмса, и еще немало персонажей мировой литературы. От его биографии ведет свое происхождение соперничество-сотрудничество частного сыщика и полиции. От его же методов возникла привычка к переодеванию и использованию грима, которая присуща и Лекоку, и Холмсу.
Одни персонажи взяли от него происхождение и стремление систематизировать методы расследования преступлений (тренировка зрительной памяти и наблюдательности, составление личного архива и т. д.). Другие — французское происхождение, склонность к бахвальству, тщеславие. Третьи — принадлежность как к миру борцов с преступностью, так и к самому преступному, теневому миру. Таковы, например, вор-джентльмен Арсен Люпен, придуманный французским писателем Морисом Лебланом; Эркюль Фламбо-Дюрок у Честертона, сначала вор, а затем — сыщик и помощник патера Брауна; взломщик (и по совместительству — частный детектив) Барни Роденбарр из романов американского писателя Лоренса Блока; Саймон Темплер по кличке Святой из произведений Лесли Чартериса… И, конечно же, многих героев классического детектива роднит с Видоком загадочность натуры и туманная пелена, окутывающая прошлое.
Таким образом, французский акцент у литературных сыщиков — знак их родства с реальным французом, первым сыщиком Европы Эженом Франсуа Видоком. Кстати, последний в ряду великих сыщиков золотого века детектива, Эркюль Пуаро, хоть он и бельгиец, говорит с французским акцентом и носит французское имя. О, разумеется, половина населения Бельгии — франкофоны. Но все-таки…
Ну и для полноты картины: действие первого детективного романа Джона Диксона Карра — Париж, главный герой (ставший его первым сериальным героем) — сыщик Анри Беколин.
4. Всего лишь эмигрант
Поскольку я уже заговорил об Эркюле Пуаро, не могу не обратиться к одной загадке, связанной с возникновением этого образа. Существуют различные версии, объясняющие его имя и происхождение. Тем не менее все эти версии касаются влияния на молодую Агату Кристи литературных произведений. Вспоминают, например, о том, что Фламбо, один из героев Честертона, тоже носил имя Эркюль (французское произношение античного имени Геркулес). Был свой Эркюль (Эркюль Попо) у писательницы Мари Белок Лаундс. Наконец, в детективных рассказах Фрэнка Хауэлла, активно печатавшегося 1910-х годах в «Детективном журнале» (The Detective Magazine), появляется месье Пуаро, отставной бельгийский полицейский.
Ничуть не оспаривая эти версии, я хочу предложить кандидатуру реального персонажа, черты характера и страницы биографии которого также могли стать основой литературного образа.
Впервые Агата Кристи представляет своего героя читателям в романе «Загадочное происшествие в Стайлзе», написанном в 1916 году, а опубликованном в 1920-м:
«Однажды в Бельгии я встретил известного детектива, и он совершенно увлек меня. Это был замечательный человек. Обычно он говорил, что хорошая работа детектива заключается всего лишь в методе… Он был странным человеком: небольшого роста, внешне настоящий денди и необыкновенно умен…»
Сама писательница тоже предстала перед читателями — в образе юной медсестры:
«Молодая девушка в форме VAD легко пробежала через лужайку… Цинтия Мёрдок была юным созданием, полным жизни и энергии. Она сбросила свою маленькую форменную шапочку VAD, и меня сразу захватили красота вьющихся каштановых волос и белизна маленькой ручки, которую она протянула за чашкой чаю…
Цинтия торжественно повела нас вверх по лестнице в свое святилище.
— Сколько склянок! — воскликнул я, оглядывая шкафы небольшой комнаты. — Вы и в самом деле знаете, что в каждой из них?
— О-о-ох! Скажите что-нибудь пооригинальнее, — простонала Цинтия. — Каждый, кто сюда приходит, произносит именно это! Мы даже подумываем учредить награду тому, кто, войдя к нам первый раз, не произнесет таких слов! И я знаю ваш следующий вопрос: „Сколько людей вы уже успели отравить?“…»
Будущая писательница в годы Первой мировой войны действительно служила в военном госпитале, в аптеке. Ее биографы пишут, что именно там она получила сведения о различных ядах, которыми впоследствии активно пользовалась в своих книгах.
Итак, в первой же книге Эркюль Пуаро — бывший полицейский офицер, бельгиец, бежавший в Англию от немецких оккупантов. Говорит, как это часто подчеркивается, с французским акцентом, пересыпает свою речь французскими словечками и поговорками. Отличается острой наблюдательностью, аналитическим умом. В то же время тщеславен, очень самоуверен. Имя — из античной мифологии.
Что ж… Жил-был на свете некий человек, имя которого родители позаимствовали из античной мифологии — Орест. Родился он в Голландии, служил в разведке и контрразведке Бельгии, затем Франции. После оккупации Франции бежал в Англию. Был и здесь следователем контрразведки, раскрыл немало немецких шпионов в годы Второй мировой войны. Написал книги воспоминаний об этом периоде своей деятельности — «Охотник за шпионами» и «Тайный фронт». Книги еще в начале 1950-х годов были переведены на русский язык и изданы в СССР. По ним можно вполне составить себе портрет автора. Он был, безусловно, гениальным сыщиком, блестящим аналитиком — и в то же время тщеславным, самоуверенным и даже немного самовлюбленным человеком. После выхода первой книги ему даже пришлось оправдываться:
«У читателя, знакомого с моими ранее изданными книгами, могло сложиться впечатление, что я был чуть ли не единственным офицером союзной контрразведки. Многие дела, которыми мне довелось заниматься, действительно носили характер операций, осуществляемых усилиями одного человека. Однако так было далеко не всегда».
Этот человек — подполковник Орест Пинто. Если бы книги Агаты Кристи об Эркюле Пуаро появились во второй половине 1940-х годов, ни тени сомнения у меня не возникло бы относительно того, кто из реально живших в те времена людей был прототипом знаменитого сыщика. Слишком много совпадений. При чтении мемуаров Ореста Пинто перед глазами то и дело встает образ сыщика-эмигранта, гениального и по-детски тщеславного. Возможно, мы имеем дело с удивительным и загадочным совпадением, каких в истории детективного жанра немало. Но возможно и другое. Офицером разведки Орест Пинто стал еще в 1913 году (он родился в 1889-м). Соответственно и в годы Первой мировой войны оставался таковым. Вспомним, что «Цинтия Мэрдок», будущая Агата Кристи, тогда же служила в военном госпитале. Почему бы не предположить, что они познакомились — году эдак в тысяча девятьсот четырнадцатом или пятнадцатом? А когда начинающая писательница обратилась к детективному жанру, ей вполне мог вспомниться чудаковатый молодой офицер-беженец, говоривший с акцентом и, возможно, поразивший ее своей проницательностью…
Впрочем, это всего лишь гипотеза. Ни доказать, ни опровергнуть ее скорее всего не удастся.
Nota bene
Эжен Франсуа Видок был столь яркой личностью, что мимо него никак не могло пройти современное искусство. Подарив множеству персонажей зародившегося детектива различные стороны своей натуры и биографии, он и сам в конце концов превратился из прототипа в персонажа. Ничего удивительного в этом нет: квазидокументальность давно является частью современной литературной игры. Как я уже говорил, во множестве исторических триллеров и детективов появляются Аристотель и Леонардо, Ульянов и Рузвельт, Черчилль и Линкольн, Лонгфелло и Гофман. Но реальные люди, носившие эти имена и жившие в соответствующие эпохи, изрядно удивились бы литературным своим отражениям.
И реальный Видок, возможно, с удовольствием посмотрел бы очень стильный фильм о себе («Видок» режиссера Жана-Кристофа Комара по сценарию автора популярных детективов Жана-Кристофа Гранже), но вряд ли признал бы себя в персонаже, которого играет Депардье. То же можно сказать и по поводу цикла рассказов «Новые приключения Ш. Огюста Дюпена» французского писателя и художника Жерара Доле. Но есть, впрочем, в этих произведениях жанровая особенность, которая хотя и своеобразно, но отражает подлинную особенность личности французского сыщика, первого сыщика Европы. И фильм, и рассказы относятся не столько к детективному жанру, сколько к научно-фантастическому. Тем самым авторы показали удивительную современность настоящего Видока, его интерес к новинкам науки и техники, к изобретениям и открытиям.
В то же время настоящего Видока, возможно, позабавил бы его портрет, данный в рассказах Доле. А возможно, и возмутил бы. Ибо реальный Видок в этих рассказах явно проигрывает и в интеллекте, и в логических способностях вымышленному Дюпену. Если учесть, что Видок может считаться прототипом Дюпена, ситуация довольно забавная.
Парадокс: персонаж современной массовой литературы по имени Эжен Франсуа Видок меньше похож на реального Видока (даже пушкинский Видок Фиглярин ближе к французскому прототипу!), чем его отражения, преломленные талантами Эдгара По, Артура Конан Дойла или Эмиля Габорио и носящие совсем другие имена.
Среди этих имен порой встречаются и совершенно неожиданные. Но их носители похожи на легендарного сыщика, как внуки бывают похожими на дедов. Даже больше похожими, чем на родителей. Тем более что и занимаются они все тем же — расследованием преступлений. С артистизмом и изобретательностью, свойственными оригиналу.