Глава 26
За поворотом дороги
Томас Линд угасал так же спокойно и скромно, как жил. Его жена оказалась нежной, терпеливой и неутомимой сиделкой. Когда он был здоров, его медлительность и безвольность раздражали Рейчел, и порой она была, пожалуй, слишком сурова о своим Томасом, но с самого первого дня его болезни она относилась к нему с трогательной заботливостью, и не было голоса ласковее, рук более нежных и умелых, бодрствования по ночам более безропотного.
— Ты была мне хорошей женой, Рейчел, — просто сказал он однажды, когда она сидела рядом с ним в сумерки, держа его худую бледную руку в своей натруженной руке. — Хорошей женой. Мне жаль, что я не сумел получше обеспечить твою старость. Но дети позаботятся о тебе. Они работящие, умелые, способные, все в мать. Хорошая мать… хорошая жена…
И он уснул, а на следующее утро, едва лишь белая полоска рассвета выползла из-за островерхих елей в долине, Марилла тихонько вошла в восточный мезонин и осторожно разбудила Аню.
— Аня, Томас Линд скончался… Только что приходил их батрак… Я сейчас же иду к Рейчел.
На следующий день после похорон Томаса Марилла ходила по Зеленым Мезонинам со странно озабоченным видом. Порой она бросала взгляд на Аню, словно что-то уже было готово сорваться у нее с языка, но затем качала головой и поджимала губы. После чая она сходила к миссис Рейчел, а когда вернулась, направилась прямо в восточный Мезонин, где Аня проверяла школьные тетради.
— Как там миссис Линд сегодня? — спросила Аня.
— Она стала спокойнее и сдержаннее, — ответила Марилла, присев на Анину постель — поступок, свидетельствовавший о необычном душевном состоянии, ибо, согласно хозяйственному кодексу Мариллы, сидеть на кровати, после того как она застелена, было непростительным правонарушением. — Но ей очень одиноко. Элизе пришлось сегодня уехать домой, в город, у нее заболел сын.
— Как только кончу проверять тетради, сбегаю поговорить с миссис Линд, — сказала Аня. — Правда, я собиралась заняться латынью, но это подождет.
— Говорят, что этой осенью Гилберт Блайт поедет в университет, — сказала Марилла отрывисто. — А ты не хотела бы в университет, Аня?
Аня удивленно подняла глаза:
— Конечно хотела бы. Но это невозможно.
— Я думаю, можно было бы это устроить. Я считала и считаю, что ты должна учиться дальше. Мне всегда было тяжело думать, что ты отказалась от образования из-за меня.
— Но, Марилла, я ни разу, ни на мгновение не пожалела, что осталась дома. Я была счастлива… и эти последние два года прошли замечательно.
— О да, я знаю, ты была довольна. Но дело не в этом. Ты должна учиться дальше. За эти два года ты накопила достаточно, чтобы провести в Редмонде первый год, а на второй хватит тех денег, что мы выручили от продажи скота… а потом есть стипендии и награды, которых ты можешь добиться.
— Да, но я не могу уехать отсюда, Марилла, Конечно, ваше зрение стало лучше, но я не могу оставить вас одну с близнецами. С ними столько забот.
— Я не останусь одна. Именно это я и хочу обсудить с тобой. Сегодня я долго беседовала с Рейчел. Настроение у нее ужасное. Она осталась в незавидном материальном положении. Восемь лет назад они заложили ферму, чтобы помочь начать свое дело младшему сыну, когда тот уехал на Запад, и все это время выплачивали лишь проценты по закладной. Болезнь Томаса тоже обошлась недешево… Так что Рейчел придется продать ферму, и она думает, что едва ли у нее останутся какие-то деньги, после того как она расплатится с долгами. Она говорит, что будет вынуждена переехать к Элизе и что у нее разрывается сердце при одной мысли о необходимости покинуть Авонлею. Женщине в таком возрасте не так-то просто завести новых друзей и найти новый интерес в жизни… Аня, когда она говорила об этом, мне пришло в голову предложить ей перейти жить ко мне, но я решила, прежде чем что-то говорить ей, посоветоваться с тобой. Если бы Рейчел поселилась у меня, ты могла бы поехать в университет. Как ты на это смотришь?
— У меня такое чувство… будто кто-то вручил мне луну… и я точно не знаю, что с ней делать, — сказала Аня ошеломленно. — Но что касается миссис Линд, так это вам решать, Марилла. Уверены ли вы, что хотите этого? Миссис Линд добрая женщина и хорошая соседка, но… но…
— Но у нее есть свои недостатки, хочешь ты сказать? Конечно есть, но я думаю, что скорее примирилась бы с гораздо худшими недостатками, чем увидеть, как Рейчел покидает Авонлею. Мне ужасно не хватало бы ее. Она моя единственная близкая подруга, и мне было бы тяжело без нее. Мы были соседками сорок пять лет и никогда не ссорились… хотя до этого чуть не дошло в тот раз, когда ты набросилась на нее, за то что она назвала тебя некрасивой и рыжей. Ты помнишь, Аня?
— Смею думать, что да, — сказала Аня с раскаянием. — Такое не забывается. Как я тогда ненавидела бедную миссис Рейчел!
— А потом это твое «извинение»… Сущее наказание ты была, Аня, по совести говоря. Ты так часто ставила меня в тупик, и для меня было загадкой, как с тобой обращаться. Мэтью понимал тебя лучше.
— Мэтью понимал все, — сказала Аня мягко и нежно, как она всегда говорила о нем.
— Так вот… Я думаю, все можно устроить таким образом, что Рейчел и я совсем не будем мешать друг другу. Мне всегда казалось, что если две женщины не могут поладить в одном доме, то причина в том, что они пытаются делить между собой одну кухню и путаются друг у друга под ногами. Так вот… Если бы Рейчел переехала ко мне, она могла бы устроить себе спальню в северном мезонине, а кухню — в комнате для гостей, которая нам совсем ни к чему. Рейчел может поставить там свою железную печку и мебель, которая у нее останется. Будет ей по-настоящему удобно, и чувствовать себя она будет независимо. На жизнь ей, конечно, хватит — ее дети позаботятся об этом. Все, что я дам ей, это крышу над головой. Да, Аня, насколько это касается меня, такая идея мне нравится.
— Тогда пригласите ее! — воскликнула Аня с живостью. — Мне самой было бы очень грустно, если бы миссис Рейчел уехала.
— А если она переселится ко мне, — продолжала Марилла, — ты вполне можешь поехать в университет. Она составит мне компанию и сделает для близнецов то, что из-за глаз не смогу сделать я. Так что нет причины, почему бы тебе не поехать.
В ту ночь Аня долго размышляла, сидя у своего окна. Радость и грусть боролись в ее сердце. Она наконец подошла — так неожиданно! — к повороту на дороге, и там, за поворотом, был университет и сотни радужных надежд и видений. Но ей было ясно и то, что, скрывшись за этим поворотом, она оставит позади все те простые повседневные обязанности и интересы, которые стали так дороги ее сердцу в последние два года и которые она с присущим ей энтузиазмом окружила ореолом красоты и величия. Ей придется оставить работу в школе — а она любила всех своих учеников, даже самых глупых и непослушных. Одна мысль о Поле Ирвинге уже заставляла ее задуматься, так ли уж нужна была ей учеба в Редмонде.
— За эти два года я пустила здесь много маленьких корней, — сказала она, обращаясь к луне, — и когда я оторвусь, мне будет очень больно. Но все же, я думаю, лучше поехать. Как справедливо говорит Марилла, "нет причины, почему бы мне не поехать". Я должна извлечь на свет все мои честолюбивые мечты и стряхнуть с них пыль.
На следующий день Аня подала заявление об уходе из школы, а миссис Рейчел после задушевного разговора с Мариллой с благодарностью приняла приглашение поселиться в Зеленых Мезонинах. Впрочем, она предпочла на лето остаться в своем собственном доме: ферму предстояло продать только осенью и требовалось завершить все приготовления к этому.
— Конечно, я никогда не думала, что буду жить так далеко от дороги, — вздохнула миссис Рейчел, обращаясь к себе самой. — Но, право, теперь Зеленые Мезонины не кажутся мне такими оторванными от мира, какими казались прежде… У Ани много друзей, а близнецы вносят в дом жизнь и радость. Так или иначе, но я скорее согласилась бы поселиться на дне колодца, чем покинуть Авонлею.
Известие о переменах в Зеленых Мезонинах сразу отодвинуло прибытие миссис Харрисон на второе место в списке наиболее популярных сплетен. Немало мудрых голов покачивалось по поводу опрометчивого решения Мариллы Касберт поселить у себя миссис Рейчел. Люди считали, что этим двоим не ужиться вместе: слишком уж разные у них привычки и слишком уж упорно они за эти привычки держатся. Прозвучало множестве печальных предсказаний, но ни одно из них не смутило заинтересованные стороны. Они пришли к ясному и четкому пониманию будущих взаимных обязанностей и прав и были намерены неукоснительно придерживаться своих соглашений.
— Ни я не буду вмешиваться в твои дела, ни ты в мои, — сказала миссис Рейчел решительно. — Что же до близнецов, я буду рада сделать для них все, что смогу. Но отвечать на вопросы Дэви я не берусь. Я не энциклопедия и не адвокат из Филадельфии. Тут нам будет не хватать Ани.
— Анины ответы иногда бывали не менее странными, чем вопросы Дэви, — заметила Марилла сухо. — Близнецы, разумеется, будут скучать о ней; но нельзя жертвовать ее будущим ради жажды Дэви к знаниям. Когда он задает вопросы, на которые я не могу ответить, я просто говорю ему, что детей лучше видеть, чем слышать. Так меня воспитывали, и не думаю, чтобы такой подход был намного хуже, чем все эти новомодные теории о воспитании.
— Однако и Анины методы дали неплохие результаты в случае с Дэви, — улыбнулась миссис Линд. — Он заметно изменился к лучшему, скажу я вам.
— Он неплохой мальчуган, — признала Марилла. — Я и не предполагала, что так полюблю этих детей. Дэви так и берет за сердце… и Дора — прелестный ребенок, хотя она… как-то… ну, что-то…
— Однообразна? — подсказала миссис Рейчел. — Точно. Как книжка, в которой все страницы одинаковы. Из Доры вырастет хорошая, надежная женщина, скажу я вам. Но пороха она не выдумает. С такого рода людьми удобно иметь дело, даже если они и не такие интересные, как другие.
Гилберт Блайт был, вероятно, единственным человеком во всей Авонлее, кого обрадовало известие об уходе Ани из школы. Ее ученики смотрели на это как на настоящее бедствие. Аннетта Белл рыдала всю дорогу из школы домой. Энтони Пай провел два решительных и ничем не спровоцированных сражения с другими мальчиками, чтобы дать выход своим чувствам. Барбара Шоу проплакала всю ночь. Пол Ирвинг открыто заявил своей бабушке, что не намерен есть овсянку в течение целой недели.
— Я не могу, бабушка, — сказал он. — И не знаю, смогу ли я вообще что-нибудь есть. У меня такое чувство, будто в горле стоят ужасный комок. Я плакал бы на всем пути из школы домой, если бы Джейк Доннелл не смотрел на меня. Я поплачу в постели. Ведь никто не заметит этого завтра по моим глазам, правда? Слезы были бы таким облегчением… Но так или иначе, а овсянку я есть не могу. Мне нужны все мои силы, чтобы вынести это горе, и их совсем не останется на борьбу с овсянкой. О, что я буду делать, когда моя любимая учительница уйдет? Милти Бултер готов побиться об заклад, что нашей новой учительницей будет Джейн Эндрюс. Может быть, мисс Эндрюс и хорошая учительница, но я знаю, что она не будет все понимать так, как понимала мисс Ширли.
Диана тоже смотрела в будущее с пессимизмом.
— Здесь будет ужасно грустно следующей зимой, — горевала она как-то раз вечером. Опускались сумерки, лунный свет лился "воздушным серебром" через ветви вишен и наполнял восточный мезонин мягким, словно сон, сиянием, в котором сидели и беседовали две девушки — Аня на своем низком кресле-качалке, а Диана сидя на кровати по-турецки. — Вы с Гилбертом уедете… и Алланы тоже. Мистера Аллана приглашают в Шарлоттаун, и конечно же он согласится. Это ужасно! Всю зиму у нас будет вакансия, и нам предстоит выслушать проповеди длинной вереницы кандидатов… и половина из них, я уверена, окажется невыносимо скучными.
— Надеюсь, что они не выберут мистера Бакстера из Восточного Графтона, — сказала Аня решительно. — Все его проповеди невероятно мрачные. Мистер Белл говорит, что это священник старой школы, но миссис Линд считает, что все Дело в несварении желудка. По слухам, его жена не очень хорошая хозяйка, и миссис Линд говорит, что, если человеку приходится есть перекисший хлеб каждые две недели из трех, в его теологии непременно будет какой-нибудь выверт. Миссис Аллан с грустью думает о том, что придется покинуть Авонлею. Она говорит, что с тех самых пор, как она приехала сюда вскоре после свадьбы, все здесь были очень добры к ней и у нее такое чувство, будто нужно расстаться с самыми верными и близкими друзьями. И потом, здесь могила ее ребенка… Она никак не может привыкнуть к мысли, что нужно покинуть эту могилку… Это была совсем крошка, всего трех месяцев от роду, и миссис Аллан боится, что эта маленькая душа будет тосковать о маме. Но она не хочет тревожить этим мистера Аллана. Она говорит, что почти каждый вечер украдкой ходит через березовую рощу на кладбище и поет колыбельные своему умершему младенцу… Она сказала мне об этом, когда мы недавно встретились на кладбище; я относила первые розы на могилу Мэтью. Я пообещала ей, что, пока остаюсь в Авонлее, буду класть цветы на могилку ее ребенка, а когда я уеду, то…
— Это буду делать я, — кончила Диана сердечно. — Непременно. И на могилу Мэтью тоже.
— О, спасибо. Я как раз хотела попросить тебя об этом… И на могилу Эстер Грей. Пожалуйста, не забудь о ней. Знаешь, я столько думала и мечтала об Эстер Грей, что она стала для меня необычайно реальной. Я часто думаю о ней, там, в ее маленьком саду, в этом прохладном, неподвижном зеленом уголке. И я вообразила, что, если бы я смогла прокрасться туда когда-нибудь весенним вечером, в волшебный час между светом и тьмой, и бесшумно подняться на поросший буками холм, я нашла бы сад таким, каким он был прежде. А за садом, полным аромата июньских лилий и роз, был бы маленький домик, увитый плющом, и Эстер Грей гуляла бы там, прекрасная, с кротким и нежным взглядом, приподнимая концами пальцев подбородочки милых лилий и нашептывая секреты розам, а ветер перебирал бы ее мягкие темные волосы… И я пошла бы ей навстречу — о, совсем неслышно — и протянула бы руки и сказала бы ей: "О, Эстер Грей, не позволишь ли ты мне стать твоей подругой, потому что я тоже люблю розы?" И мы сели бы рядом на старую скамью, немного поговорили и немного помечтали или просто прекрасно помолчали бы вдвоем. А потом взошла бы луна и я оглянулась бы вокруг — и уже не было бы ни Эстер Грей, ни маленького домика, увитого плющом, ни роз — только старый заброшенный сад с рассыпанными в травах звездочками июньских лилий, и ветер, вздыхающий — о, как печально! — в вишневых деревьях. И я не знала бы, было ли все это на самом деле или я только все это вообразила.
Диана передвинулась и оперлась спиной об изголовье кровати. Когда ваша подруга в сумерки говорит такие вещи, лучше твердо знать, что у вас за спиной.
— Боюсь, что Общество Друзей Авонлеи придет в упадок, когда вы с Гилбертом уедете, — сказала она печально.
— Об этом не может быть и речи, — заявила Аня, бодро возвращаясь из страны грез к практическим делам реальной жизни. — Наше Общество уже упрочилось, особенно с тех пор как люди старшего поколения стали относиться к нему с таким энтузиазмом. Посмотри, как они взялись в это лето за свои лужайки и газоны. А я и в Редмонде буду искать полезные идеи: напишу доклад и пришлю сюда следующей зимой. Не смотри на вещи так мрачно, Диана. И не завидуй моему недолгому часу радости и ликования. Потом, когда мне придется уезжать, в душе у меня будет что угодно, но только не радость.
— Хорошо тебе… ты едешь в университет, будешь там весело проводить время, заведешь кучу интересных друзей…
— Да, я надеюсь, что найду новых друзей, — сказала Аня задумчиво. — Возможность найти новых друзей и делает жизнь такой пленительной. Но сколько бы новых друзей у меня ни появилось, они никогда не будут так дороги мне, как старые друзья… особенно одна девушка с черными глазами и ямочками на щеках. Можешь ты угадать, кто она, Диана?
— Но там, в Редмонде, будет так много умных девушек, — вздохнула Диана, — я всего лишь глупая деревенская девушка, которая иногда говорит «нынче»… Но, пожалуй, лучше об этом не думать. Ах, конечно эти последние два года были слишком хороши, чтобы так шло и дальше. Но все же я знаю кого-то, кто рад, что ты едешь в Редмонд. Аня, я хочу задать тебе вопрос — серьезный вопрос. Не сердись и ответь тоже серьезно. Тебе нравится Гилберт?
— Как друг — очень, но ни капельки в том смысле, который ты вкладываешь в свои слова, — сказала Аня твердо; ей казалось, что она говорит искренне.
Диана вздохнула. Почему-то ей хотелось, чтобы Аня ответила по-другому.
— Ты вообще не собираешься выходить замуж, Аня?
— Может быть, и выйду… когда-нибудь… когда встречу того самого, единственного, мечтательно сказала Аня, улыбаясь и подняв лицо навстречу лунному сиянию.
— Но как ты узнаешь, что встретила его? — настаивала Диана.
— О, узнаю… сердце мне скажет. Ты же знаешь, каков мой идеал, Диана.
— Но человеческие идеалы порой меняются.
— Мой не изменится. И я не смогла бы полюбить человека, который ему не соответствует.
— А что, если ты никогда его не встретишь?
— Тогда умру старой девой, — прозвучал бодрый ответ. — И смею думать, это отнюдь не самая тяжкая смерть.
— О, я полагаю, умереть старой девой довольно легко, а вот жить старой девой я бы не хотела, — сказала Диана без всякого намерения пошутить. — Хотя и я ничего не имею против того, чтобы стать такой старой девой, как мисс Лаванда. Но мне такой не стать. В сорок пять я буду ужасно толстой. А если и может быть что-то романтичное в худенькой старой деве, то в толстой — ничего… А ты знаешь, что Нельсон Аткинс три недели назад сделал предложение Руби Джиллис? Руби мне об этом подробно рассказала. Она говорит, что не имела ни малейшего намерения выходить за него, потому что его будущей жене придется жить с его родителями. Но его предложение было таким поэтичным и романтичным, что буквально пленило ее. Однако она не хотела принимать решение второпях и попросила дать ей неделю подумать. А два дня спустя она была на собрании кружка шитья, которое проходило в доме его родителей, и там в гостиной на столе лежала книжка "Полный курс этикета". Руби говорит, что просто не в состоянии описать своих чувств, когда в разделе, озаглавленном "Рекомендации желающим вступить в брак", нашла то самое предложение, которое сделал ей Нельсон, слово в слово. Она пошла домой и написала ему совершенно уничтожающий отказ. Она говорит, что с тех пор его родители не спускают с него глаз из страха, как бы он не утопился. Но, по мнению Руби, их опасения напрасны, потому что в разделе "Рекомендации желающим вступить в брак" ясно сказано, как должен вести себя отвергнутый поклонник, и там нет ни слова о том, чтобы топиться. А еще она сказала, что Уилбер Блэр буквально «сохнет» по ней, но она совершенно ничего не может с этим поделать.
У Ани вырвался жест нетерпения и досады:
— Мне неприятно об этом говорить — это похоже на измену, но знаешь, мне теперь не нравится Руби Я любила ее, когда мы вместе ходили в школу и когда учились в семинарии… хотя, конечно, не так, как тебя или Джейн. Но в этот последний год в Кармоди она кажется мне другой… такой… такой…
— Я знаю, — кивнула Диана. — Это У Джиллисов в роду. Тут уж ничего не поделаешь. Миссис Линд говорит, что если когда-нибудь хоть одна из девушек в семье Джиллисов думала о чем-то, кроме поклонников, то это никак не отражалось ни в ее поведении, ни в разговоре. Руби говорит только о мальчиках: какие комплименты они ей делают, как они сходят по ней с ума в Кармоди… И странное дело, но они действительно сходят. — Диана признала это с некоторой досадой. — Вчера вечером видела ее в магазине мистера Блэра. Она шепнула мне, что на днях «покорила» еще одного. Я не стала спрашивать ее, кто он, так как видела, что она до смерти хочет, чтобы ее спросили. Руби всегда мечтала о «победах». Помнишь, даже в детстве она говорила, что собирается, когда вырастет, иметь десятки поклонников и как можно веселее провести время, прежде чем выйдет замуж. Она совсем не такая, как Джейн, правда? Джейн — рассудительная, благовоспитанная, милая девушка.
— Джейн — настоящая жемчужина, — согласилась Аня, — но, - добавила она, чуть склоняясь вперед, чтобы нежно погладить пухлую с ямочками руку, лежащую на подушке, — все-таки нет никого, равного моей Диане. Помнишь тот вечер, когда мы впервые встретились в твоем саду и «поклялись» в вечной дружбе? Мы сдержали «клятву». Никогда между нами не было ни ссор, ни даже холодности. Мне никогда не забыть, какая дрожь пронзила меня в тот день и час, когда ты сказала, что любишь меня. Мое детское сердце жаждало любви и привязанности, и я только сейчас начинаю понимать, как сильна была эта жажда. Никто не любил меня и не желал беспокоиться обо мне. Я была бы несчастна, если бы не эта странная жизнь-мечта, в которой я воображала и любовь и дружбу. Но когда я приехала в Зеленые Мезонины, все изменилось. И здесь я встретила тебя. Ты не знаешь, Диана, что значила для меня твоя дружба. И сейчас я хочу поблагодарить тебя, дорогая, за теплую, искреннюю любовь, которую ты всегда дарила мне.
— И всегда, всегда я буду любить тебя, — всхлипывала Диана. — Я никогда не буду никого любить… никакую девушку… так, как я люблю тебя. А если я когда-нибудь выйду замуж и у меня будет своя девочка, назову ее Аней.
