Приключившаяся в Коломне история вовсе не была исключением — столкновения со служилыми иностранцами происходили повсеместно, а так как молодой государь Алексей Михайлович звал на службу все новых и новых иноземцев, неизбежно возникало недовольство среди подданных, на настроения которых кроме всего прочего оказывала влияние церковь. После того как в 1652 году патриарший престол занял новгородский митрополит Никон, ратовавший за чистоту православия, он настоял на выселении иноверцев за пределы городской черты. Прислушивавшийся к мнению патриарха царь издал указ, по которому: «Афанасий Иванов и Богдан Арефьев строили Новую Иноземную слободу за Покровскими воротами, за земляным городом подле Яузы-реки, где были впредь всего немецкие дворы при прежних великих государях».

Ново-Немецкая слобода возникла как совершенно обособленная колония, подведомственная сразу нескольким учреждениям Русского царства — Земскому, Пушкарскому и Иноземному приказам. В сущности, с места, где была раньше — вблизи ручья Кукуя, — слобода не сдвинулась, но изменилось ее качество — если прежде там жили главным образом этнические немцы, выходцы из Прибалтики, то теперь туда переселились и остальные московские европейцы, которых русские всех скопом называли «немцами», производя эту кличку от слова «немые» или «немтыри» — не умеющие говорить «по-человечески», не знающие русского языка вовсе или плохо на нем говорящие. Там иностранцам разрешали жить своим мирком, даже строить собственные храмы и молитвенные дома; при переходе в русское подданство, однако, иноземцы обязаны были принять крещение по православному обряду.

По исповеданию московские «немцы» в большинстве своем принадлежали к протестантам, однако и среди них были последователи разных течений; поэтому на берегах Кукуя во второй половине XVII столетия появились две лютеранские кирхи — «старая», в которой пастором был Иоганн Яко-би, и «новая», пастора Валтасара Фадемрехта, где молились главным образом выходцы из разных германских государств, а также реформатская кирха пастора Кравинкеля, к которому приходили кальвинисты, в основном голландцы, английские пуритане и французы-гугеноты, как называли эту ветвь протестантизма в разных странах. Единые в общей ненависти к католикам, прихожане протестантских храмов расходились во взаимной вражде, и это было вовсе не шуточное противоречие. Лютеране говорили, что «лучше католик, чем кальвинист»; лютеранские кирхи не имели никаких официальных сношений с реформатским храмом. Католики, жившие в слободе, так и вовсе не имели своего храма — ближайший костел был где-нибудь в Литве или на польских землях. Это, а равно и отношение к католикам в Московии, часто становилось препятствием для тех, кто желал бы приехать на службу к русскому царю. Впрочем, католики, так или иначе добравшиеся до Москвы, изыскивали нелегальные способы исправления своих духовных потребностей — с купеческими караванами в Москву тайно прибывали католические священники, большей частью принадлежавшие к ордену иезуитов, которые, соблюдая приличествующую конспирацию, отправляли все необходимые требы в частных домах.

Образ жизни обитателей Немецкой слободы весьма отличался от того, как жили подданные русского царя. Если в слободском трактире выпить чашку кофе и выкурить трубку табаку было делом вполне обычным, то в Москве всем этим «баловались» только в подпольных притонах. В том, что эти кофе и табак были известны москвичам, сомневаться не приходится, так как известны судебные приговоры, вынесенные тем, кого уличали в употреблении кофе и «дымного табаку». За это, а также за поедание «еретической травы салат» и еще некоторые поступки такого же рода православных по законам Московии приговаривали к битью кнутом. Кроме «диетических ограничений» русским людям под страхом сурового наказания запрещалось ношение европейского платья, брить бороды и носить парики — за подобное царский указ сулил «великую опалу».

Большинство подданных русского царя были вполне солидарны с властью, считая, что вводимые ею запреты перенимать иноземные обычаи являются благом. Еще дальше шло русское священство, время от времени призывавшее уничтожить слободу как «гнездилище разврата» и «всю прелесть кукуйскую сжечь, а молельни еретические разрушить».

В свою очередь, иноземцы в разговорах между собой порицали русских за чрезмерное пьянство, склонность к воровству и манеру ведения торговых дел, при которой всякое надувательство и необязательность данному слову считались особой ловкостью. Также смущали иноземцев тягучая лень русских, их неряшливость; на улицах — в самом центре города, по всему течению реки Неглинной, там, где нынче Кузнецкий мост, Театральная площадь и Кремлевский сад, — многие века находились «великие и непролазные грязи», а точнее, целые уличные болота, в которые вываливали всякий мусор, помет и нечистоты со дворов. То же самое было в рядах возле Кремля и подле стен Китай-города.

Много пересудов в слободе вызывал неприкрытый блуд, процветавший в Москве при внешнем ревнивом благочестии. Браки совершались родителями, без учета симпатий молодых людей, а потому частенько этот семейный союз изначала был всего лишь постылой обязанностью, от которой спешили отделаться, ища «утеху» на стороне. Богатые русские, охладев к своим женам, вовсю пользовались правом первой ночи среди своих дворовых, считая «вольное обращение» с принадлежавшими им женщинами и девицами делом совершенно обыкновенным. Если же они встречали отказ, то, добиваясь своего, в средствах особо не стеснялись. Мужья, отцы, братья той, которую они возжелали, никак не могли им помешать — их могли просто запороть «за дерзость». Свидетельством тому, что господа вели себя именно так, служат призывы поучений духовных учителей, писавших, обращаясь к пастве: «Ни дщерей, ни жен не отымайте, дев не осрамляйте». Но такие призывы на паству мало действовали.

Шедшие рука об руку разврат и деньги породили весьма оригинальный способ сожительства — отправлявшиеся надолго из дому мужья отдавали своих жен в аренду приятелям, беря с них деньги. Отец первого царя из династии Романовых, патриарх Филарет Никитич, обличал служилых людей в том, что, отъезжая из дому на цареву службу куда-нибудь на дальний край, они предлагали своих жен знакомым, получая за это кредит. Если муж в установленный срок не выкупал своей жены, его кредитор, коли тому была охота, мог передать ее другому, а тот третьему и т. д. Собственно, практика «замещения» мужа существовала и в других странах — в Италии, например, был практически узаконен статус «друга семьи», в полном объеме заменявшего мужа во время долгой отлучки супруга. Но вот зарабатывать на этом, кажется, в Европе не додумывались.

В среде простолюдинов блуд имел меньше изысков, был более груб и пошл, теряя последние следы стыда. Блудные девки ловили клиентов возле общественных бань, выскакивая нагишом на улицу. В посадах проститутки зазывали клиентов прямо на улицах — поворачивались к объекту искушения задом и, резко наклонившись, задирая подол, заголялись, демонстрируя то, что, по их мнению, должно было тут же вызвать прилив похоти. Зимой на такие прогулки девки выходили в долгих тулупах, не имея под ним ничего.

При этом среди русских существовало мнение, что как раз в Немецкой слободе процветают разврат, соблазн и искушение, называемые одним словом «прелесть» (от «прельщение»). Среди русских людей было немало добровольных помощников властей, боровшихся с «прелестью» и даже терпевших из-за того побои. Природных москвичей весьма возмущали слишком открытые платья немок; то, что иноземцы не скрывают своих женщин от посторонних мужчин, — в одном этом виделся соблазн; казалось, что это много порочнее, чем голые бабы в бане. Не меньше этого раздражали музицирование в кукуйских трактирах и частных домах, светское пение, танцы, фейерверки и прочее «искусительное».

С полным осознанием своего духовного превосходства над иноземцами мальчишки, повстречав их на московской улице или завидев «немецкий возок», кричали вслед: «Шиш на Кукуй! Шиш на Кукуй!» Это была старая кличка иностранцев; в славянской мифологии шишами называли нечистую силу, обитавшую по краям дорог. Этим прозвищем и определялось отношение к европейцам.

Однако, несмотря на противоречия и взаимные претензии, иноземцы не спешили покидать Москву — соблазняясь выгодами русской службы, они соглашались терпеть все неудобства. В свою очередь, русские, сколь бы ни ругали порядки слободы, разорять ее не хотели, понимая, что без мастеров и торговли им не обойтись. Поэтому все старались соблюдать статус-кво — иноземцы жили в своем замкнутом мире, в котором действовало общинное самоуправление, и московские власти вмешивались в их внутреннюю жизнь только в самых крайних случаях. Даже летосчисление в Москве и в Немецкой слободе было разным! Русские вели счет летам «от сотворения мира», а жители Немецкой слободы, по европейскому обычаю, «от Рождества Христова», а потому в тот год, когда родился Петр Великий, 1 января немцы встречали новый 1672 год, а русские жили в 7180 году, в который вступили 1 сентября.