«Пусть храбро челюсти жуют!»

Дорийское завоевание в двенадцатом веке до н.э. изрядно испортило жизнь и аппетит жителям Греции и близлежащих островов, и на всей этой территории наступили так называемые «темные века». Но дорийцы смешались с местным населением, мбразовав народ, который мы сегодня называем «древними греками», и в конце концов жизнь вошла в свою колею. Греки (за исключением спартанцев, о которых отдельный разговор), блюдя традиции своих предков, стали жить сытно, хотя и без особых излишеств. Гесиод на рубеже восьмого и седьмого веков до н.э. так описывает идеальный с его точки зрения обед зажиточного эллина летней порой:

Теперь для себя отыщи ты

Место в тени под скалой и вином запасися библинским.

Сдобного хлеба к нему, молока от козы некормящей,

Мяса кусок от телушки, вскормленной лесною травою,

Иль первородных козлят. И винцо попивай беззаботно,

Сидя в прохладной тени и насытивши сердце едою...

Ели греки обычно три раза в день. Традиционный завтрак состоял из ломтика хлеба с вином. Позже, в середине дня, ели что-то вроде полдника - это была уже более солидная трапеза, которую готовили на кухне. И наконец, вечером наступало время обеда - на него часто приглашали гостей, или же грек сам отправлялся к кому-нибудь в гости. Нередко пирушки устраивались вскладчину.

Греки любили обедать в компании, поэтому они часто создавали разного рода объединения, например религиозные союзы, союзы взаимопомощи и даже просто группы друзей, которые периодически устраивали совместные обеды. Собирались члены союза или в доме одного из участников, или в специально нанятом или даже специально построенном помещении. Союзы имели свой устав, причем участие в общем обеде могло быть записано в нем как обязательное, а прогульщик карался штрафом. Обеды эти, несмотря на ритуальный характер, далеко не всегда были роскошными пиршествами. В первом веке до н.э. поэт-эпикуреец Филодем описал такую устроенную вскладчину трапезу, на которую Артемидор принес капусту, Аристарх - соленую рыбу, Афинагор - луковицы, Аполлофан - немного свинины, а сам поэт- печень. Несмотря на такую простоту угощения, друзья были в венках - непременной принадлежности греческого, а потом и римского пира.

Грекам случалось обедать в гостиницах и трактирах. Правда, гостиницы были заведениями не слишком распространенными и тем более не слишком комфортабельными. Обычно у всякого более или менее приличного грека-путешественника (прежде всего купца, поскольку туризм был не слишком развит) во множестве городов имелись знакомые, у которых он и останавливался, - это было принято и не считалось обременительным для хозяина, который мог рассчитывать на ответное гостеприимство. Кроме того, в каждом греческом полисе существовали так называемые «проксены» других полисов — это были люди, которые оказывали приезжим из соответствующих городов гостеприимство и кровом, и столом, и разного рода юридической поддержкой. Естественно, что в гостиницах солидные греки останавливались редко, это были заведения для бедняков или случайных людей, которые не могли воспользоваться частным гостеприимством. Тем не менее здесь имелось что-то вроде харчевен, правда, с очень скудным ассортиментом. Известно, что постояльцы иногда просили хозяина, чтобы он приготовил еду из их продуктов или купил что-то по их заказу. Были в греческих городах и отдельные харчевни. Они тоже пользовались не слишком хорошей репутацией, и комедиографы часто высмеивали трактирщиков и трактирщиц за жадность и плутовство. Здесь собирались люди небогатые и незнатные. В четвертом веке до н.э. оратор Гиперид в своей речи упомянул, что ни один из членов Ареопага - влиятельного органа судебной и политической власти Афин — не ест и не пьет в трактирах и даже служители этого учреждения не позволяют себе такой вольности. Естественно, что в глазах греков посещение трактиров особенно не украшало женщин. Но представительницы прекрасного пола там бывали; в комедии Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий» героиня произносит:

И все кабатчики, кабатчицы, хоть раз

Нам недолившие, обмерившие нас, -

Да будут прокляты, погибнет подло пусть

Вся их семья!

Но надо думать, что гречанки, которые появлялись в трактирах, принадлежали к самым низам общества.

Гомеровские греки ели сидя, но уже в первой половине первого тысячелетия до н.э. в Греции появляются обеденные ложа. Ложа эти были высокими, на них поднимались с помощью скамеечек и лежали, опираясь на руку и подушки. На каждом ложе размещались один или два человека, и для них ставился отдельный столик. Столы были немножко ниже, чем ложа. Вилки не употреблялись, а ложки употреблялись не слишком часто, и греки ели в основном руками, кроме тех блюд, которые для этого уж совсем не приспособлены. Но даже и с ними (например, с подливкой) могли справиться без помощи ложки, заменив ее хлебным мякишем. Мякиш служил и вместо салфеток, которых тогда еще не изобрели. Но между переменами блюд рабы подавали обедающим воду для мытья рук.

Женщины, как правило, не участвовали в застольях, на которых были посторонние мужчины, - во всяком случае, женщины, которые считались «приличными». Они могли присутствовать лишь на самых скромных семейных обедах. Даже свадебный пир мог происходить без участия невесты, которая со своими подругами и родственницами сидела за угощением в другой комнате. Впрочем, сохранились и описания свадеб, где женщины находились в одной зале с мужчинами, но для них было выделено особое место. На куртизанок это правило не распространялось, а разного рода рабыни - флейтистки, танцовщицы, фокусницы-были частой принадлежностью пиров.

Самой распространенной едой греков с древних времен были ячменная похлебка, полбяная каша, бобовые, сливки, сыр, лук-порей. Сливочного масла греки не ели, а варваров, которые это делали, презрительно называли «маслоедами». Чем не угодило эллинам сливочное масло, авторы настоящей книги не знают, но они использовали его в основном в медицинских целях.

На более или менее парадных обедах прежде всего подавались блюда, возбуждающие аппетит, как горячие, так и холодные. Это могли быть сырая солонина, каперсы, лук-бульба в кислом соусе, репа в горчичном уксусе. Греческий поэт Никандр, живший во втором веке до н.э., оставил стихотворный рецепт маринованной репы и редьки:

Двойственный древний союз появляется летом на грядках

Репы и редьки племен, неизменно и длинных, и твердых.

После мытья просуши на северном ветре и спрячь их,

Милых студеной порой и всегда домоседов ленивых,

Снова они оживут, если теплой водой их намочишь.

Корни сперва отсеки у репы (наружную шкурку,

Что не засохла, очисть и выбрось), на тонкие ломти

После порежь, просуши на солнце их самую малость,

 Иль в кипяток окуни, затем вымочи в крепком рассоле;

Или же размешай виноградное сусло в кувшине

С уксусом в равных долях, а затем опусти в него ломти,

Вывалять лишь не забудь их в соли. Но также ты можешь

В ступке изюм истолочь и кусачее семя горчицы.

В час, когда пена пойдет из рассола и станет он едким,

Самое время его сливать для заждавшихся пира.

Для возбуждения аппетита греки использовали в том числе и такие блюда, от которых у современного человека (по крайней мере, у авторов настоящей книги) аппетит пропадает: они ели цикад, кузнечиков и акрид. Но как именно их готовили, авторам выяснить не удалось. Насколько им известно, без специального приготовления акриды трудно назвать вкусными, и христианские подвижники ели их в целях умерщвления плоти. Впрочем, современная кухня многих народов мира знает и вяленых, и жареных акрид, и даже акрид и тараканов, залитых сахарным сиропом и превращенных в леденцы с начинкой. Сахара у греков, конечно, не было, но жарить, мариновать или солить их они вполне могли.

После закуски на столе появлялись мясо, рыба, зелень и соусы. Все это время обедающие, как правило, обходились без вина. Закончив первую часть трапезы, они выпивали по глотку неразбавленного вина в честь Доброго Гения - так называли бога Диониса. После этого рабы уносили опустевшие столы и вносили новые, с накрытым десертом - это могли быть, например, свежие и сухие фрукты, сыр, печенья и пирожные на меду с сыром, маком и кунжутом. Теперь можно было пить вино. Начиная с третьего века во вторую перемену, помимо десерта, стали добавлять дичь и домашнюю птицу.

Если пирующие собирались более или менее напиться, то это обычно происходило после перемены блюд, за десертом. Но вино, исключая первое возлияние в честь Диониса, они пили разбавленным. Кроме того, на столе могли стоять ячменный отвар, молоко или молозиво - но это были не слишком традиционные напитки.

Греческое меню нельзя назвать скудным: оно всегда было сытным и разнообразным, но поначалу особой изысканностью не отличалось. О нем можно судить по комедиям Аристофана, который любил кормить своих героев примерно так же, как питались его сограждане-афиняне. И даже если дело происходит во дворце кого-то из богов, подают там не нектар и амброзию, а обычную еду. В комедии «Лягушки» Дионис и его раб Ксанфий навещают дворец богини загробного мира Персефоны. Служанка принимает Ксанфия за Геракла, которого ждали в гости, и приглашает к столу. Она сообщает:

Богиня чуть услышала, что прибыл ты,

Лепешки замесила, два иль три горшка

Сварила каши, полбыка зажарила,

Коврижек, колобочков напекла. Входи!

Выясняется, что к приходу высокого гостя также поджарены птичьи крылышки, подрумянено печенье и «вино разлито по ковшам сладчайшее». А тем временем торговки, которых обокрали на рынке, обвиняют Диониса (тоже принимая его за Геракла) в том, что он сожрал у них дюжину калачей, стащил «двадцать пять кусков говядины», грудинку, рубцы, сельди, «сыры зеленые» и «чесноку без счета».

В другой комедии Аристофана, «Мир», перечисляются жареное мясо, поросята, говядина, окорок, колбасы, вареные кишки, потроха, балык, суп, сыр, мука, толокно, пироги, коврижки, лук, оливки, смоквы, орехи, варенье, чернослив, виноградный сок, аттический мед, молодое вино... Герой комедии, некто Тригей, побывал на Олимпе, взлетев на небеса на спине специально откормленного гигантского жука-навозника. Цель у Тригея, несмотря на столь низменное средство передвижения, была самая благородная - он мечтал потребовать у Зевса ответ за бесконечные войны, разоряющие землю Греции, и привезти в Афины богиню Мира. Путешествие воздухоплавателя заканчивается успешно, и он обращается к новообретенной богине, перечисляя, что именно теперь, в эпоху мира и изобилия, должно появиться в продаже:

Рынок весь нам доверху добром завали!

Ранним яблоком, луком мегарским, ботвой,

Огурцами, гранатами, злым чесноком,

(...)

Беотийцев увидеть позволь нам опять

С куропатками, с кряквами, с гусем, с овцой,

Пусть в корзинках притащат копайских угрей,

А кругом мы толпимся, кричим, гомоним,

Рвем из рук и торгуемся.

Хор же радуется тому, что отныне «лука нет, и сыра нет», - судя по всему, именно ими кормили воинов в походах. Взамен опостылевших лука и сыра афиняне собираются зимними вечерами

Греть у угольков орешки,

И поджаривать каштаны,

И служанку целовать,

Если дома нет жены.

Ну а если жена дома, то афиняне в лице предводителя хора планируют следующую кулинарную программу:

Выпить хочется мне, вот что!

С неба шлет ненастье бог!

Эй, жена, бобов поджарь нам, да побольше, меры три!

И муки прибавь пшеничной и маслин не пожалей!

(...)

Пусть пошлют за перепелкой, двух тетерок принесут!

Молоко найдется в доме и от зайца три куска,

Если только прошлой ночью не стащила кошка их...

В конце комедии звучит жизнеутверждающее заявление:

Пусть храбро челюсти жуют! Затем дарован людям

Зубов блестящих белых ряд, чтоб мы жевали ими.

Но пока афиняне времен Аристофана удовлетворялись каштанами, орешками и зайчатиной, восточная роскошь понемногу проникала в греческие города. Особенно славились своими кулинарными изысками сибариты - исходно слово это означало жителя города Сибарис (греческая колония в Италии), и лишь потом, благодаря тамошним нравам, приобрело современное значение. Считалось, например, что сибариты первыми придумали утонченную приправу, которая делалась из молок макрели, варенных в рассоле и разведенных в сладком вине и масле.

Постепенно и другие греки начинают входить во вкус изысканной кухни. В конце пятого века до н.э. некто Митаик из Сиракуз написал первую кулинарную книгу. Судя по всему, она принесла ему популярность, потому что после этого на Грецию обрушился вал кулинарной литературы. Известны имена по крайней мере семнадцати авторов таких книг. Так, Хрисипп Тианский написал трактат о выпечке, в котором рассказал о множестве сортов хлеба; отрывки из этого трактата пересказывает Афиней:

«У эллинов есть и хлеб под названием мягкий; для него нужно только немного молока и оливкового масла и много соли. Форма для выпечки должна быть очень слабой. Зовут этот хлеб каппадокийским, потому что в Каппадокии почти все сорта хлеба “мягкие”. Сирийцы же называют такой хлеб “лахман”; они его очень любят, потому что его можно есть очень горячим... Существует и хлеб болетин, выпекаемый в форме гриба. Квашню смазывают маслом и посыпают маковыми зернами, и только потом выкладывается тесто, чтобы оно не прилипало ко дну. Потом его ставят в печь в глиняной посуде, предварительно посыпанной мукой грубого помола, в результате хлеб приобретает прекрасный цвет копченого сыра... Для кренделя нужно немного молока, перца, а также оливкового масла; если его нет, то добавляется сало. В так называемый артолаганон, пшеничные вафли, добавляют немного вина, а также перца, молока и оливкового масла или сала...»

Ремесло повара начинает считаться искусством; возникают «авторские» блюда. В Сибарисе была придумана целая система патентов для поваров, и создатель нового рецепта на целый год получал привилегию, дающую право только ему готовить это кушанье. В еде теперь ценится не только ее вкус, но и особая изощренность приготовления. Афиней пишет: «Между тем подали нам и поросенка, половина которого была тщательно зажарена, а другая половина такая мягкая, как будто варилась в воде. Все дивились искусству повара, а он сказал, гордясь своим умением: “И ведь никто из вас не сможет указать, где сделан разрез и как желудок был наполнен всякой всячиной. А ведь в нем есть и дрозды, и другие пичужки, и куски свиного подбрюшья и матки, и яичные желтки, и еще птичьи “желудки, матки, полные подливами”, и мелко нарубленное мясо под перцем...”»

Герой одной из комедий Евфрона на рубеже четвертого и третьего веков до н.э. приравнивает знаменитых поваров к великим мудрецам древности:

Агис Родосский жарил рыбу лучше всех; Нерей Хиосский пек угрей под стать богам; Спартанскую похлебку Ламприй выдумал; Афинский Хариад блистал яичницей; Евфиний - кашей; Афтенет - колбасами; Аристион - морским ершом для складчины.

Они теперь для нас - вторые семеро

Таких же славных мудрецов, как в древности.

Позднее комедиограф Сосипатр устами своего героя сообщает о широчайшей эрудиции, которой должен был обладать настоящий повар, и это было шуткой лишь наполовину. Герой комедии хвастает:

...Лишь мы храним учение Великого Сикона-первоповара.

Прочел он все, что о природе писано,

И завешал поварне эти знания:

Во-первых, он учил нас астрономии,

А во-вторых, учил искусству зодчества,

И в третьих, полководческому разуму.

Герой не голословен, он разъясняет, почему повар должен иметь такие широкие познания, например, в астрономии:

Во-первых, надо повару

Все понимать небесные движения,

Дослеживать восходы звезд, заходы звезд

И знать, надолго ль солнце выйдет на небо,

И под каким зодиакальным знаменьем.

Ведь кушанья, и главные, и прочие,

Вращаясь в этом мировом движении,

Иной дают нам вкус в иные месяцы.

Кто знает звезды и следит за временем,

Тот всякий харч употребит по-должному...

Возникает мода прославлять изысканные блюда в стихах и прозе. Поэт Архестрат из Гель, создал поэму, в которой рассказал, где лучше всего ловить различные виды рыб, и дал ряд советов по их приготовлению. Эти рецепты уже никак не похожи на скромные кушанья, которыми угощались герои Гомера, Гесиода и даже Аристофана. Эпэнет пишет в «Поваренной книге»: «Миму следует готовить из любого мяса или дичи, мелко нарезав мягкие части, смешав их с потрохами и с кровью и приправляя уксусом, жареным сыром, сильфием, тмином, зеленым и сушеным тимьяном, зеленым и сушеным кориандром, чабрецом, луком-пореем, очищенным и поджаренным репчатым луком или маком, изюмом, медом и зернами кислого граната. Такую же миму ты можешь сделать и из рыбы».

В былое время греки не слишком жаловали рыбу, но теперь они стремятся к максимальному разнообразию своего стола. В третьем веке до н.э. греческий комедиограф Алексид воспевает приготовление изысканного блюда из свиной печени, жаренной в рыбном ассорти:

Вначале я заметил у какого-то

Нерея, старика морского, устрицы,

Обернутые водорослями, и взял,

Потом ежей морских: они прелюдия

Перед прелестно выстроенным пиршеством.

Уладив дело, я набрел на махоньких

Рыбешек, трепетавших перед будущим,

 И успокоил их, сказав, что от меня

Обиды им не будет; и громадного

Взял горбыля да ската, понадеявшись,

Что женские изнеженные пальчики

Ущерба не потерпят от шипов его.

Для жарки я набрал губанов, камбалу,

Креветок, спара, пескаря и окуня,

И скоро сковородка в рыбной мелочи

Пестрее сделалась хвоста павлиньего.

Взял мяса: ножки, рыло, ушки свинские

И печень в оболочке - эта скромница

Стесняется своей природной бледности.

Такими повар блюдами побрезгует,

Однако, Зевс свидетель, пожалеет он!

И без него могу я с этим справиться,

И так сготовлю сам изобретательно,

Что гости будут у меня тарелки грызть.

Греко-римский писатель первого - второго веков н.э. Плутарх пишет: «...Съедобные дары моря не только вкусны, но и полезны: они обладают качеством мяса, но не так обременяют желудок и легко перевариваются и усваиваются». Автор «Застольных бесед» при этом апеллирует к своим сотрапезникам, греческим врачам, которые «постоянно назначают своим больным рыбное питание как самое легкое».

Впрочем, рыбу рекомендовали при некоторых болезнях еще врачи школы Гиппократа в пятом - четвертом веках до н.э. В приписываемом Гиппократу трактате «О диете» говорится, что если у пациента «сила воды преодолевается огнем», то ему следует вместо хлеба употреблять так называемую «мазу» - кашу из муки, оливкового масла, соли, меда и воды, а вместо мяса - рыбу. Тем же, у кого «вода еще больше преодолена огнем» и кто в результате этого печального обстоятельства «по необходимости склонен к мечтанию», врач во избежание «мечтаний» советует есть мазу, «но не крутую», вареные овощи, «исключая те, которые расслабляют» и «маленьких рыб с соленой подливкой». Им же он рекомендует пить воду, «если могут». Если же пациент абсолютно не приемлет воду, ему можно пить «мягкое и белое вино».

Диет придерживались люди, не только «склонные к мечтаниям», но и склонные к спорту. Историк философии Диоген Лаэртский в начале третьего века н.э. пишет, что борцы в древности «укрепляли тело сухими смоквами, мягким сыром и пшеничным хлебом», но позднее Пифагор, по слухам, «первый стал держать борцов на мясной пище». Авторам настоящей книги не вполне понятно, почему Пифагор, более известный своими научными и философскими трудами, чем подвигами на палестре, стал вмешиваться в спортивную диету. Впрочем, Диоген Лаэртский тоже выражает сомнение, что имелся в виду философ Пифагор, и допускает мысль, что мясное питание для спортсменов было учреждено неким Пифагором-умастителем. Что же касается знаменитого философа, то Диоген пишет о нем: «...Философ запрещал даже убивать животных, а тем более ими кормиться, ибо животные имеют душу, как и мы (такой он называл предлог, на самом же деле, запрещая животную пищу, он приучал и приноравливал людей к простой жизни, чтобы они пользовались тем, что нетрудно добыть, ели невареную снедь и пили простую воду, так как только в этом - здоровье тела и ясность ума)».

Правда, о том, что дозволял и что запрещал есть своим последователям Пифагор, имеются противоречивые сведения. Тот же Диоген пишет: «Более же всего заповедовал он не есть краснушки, не есть чернохвостки, воздерживаться от сердца и от бобов, а иногда (по словам Аристотеля) также и от матки и морской ласточки (вид рыбы. - О. И.). Сам же он, как повествуют некоторые, довольствовался только медом, или сотами, или хлебом, вина в дневное время не касался, на закуску обычно ел овощи вареные и сырые, а изредка - рыбу... В излишествах он никогда не был замечен - ни в еде, ни в любви, ни в питье... и живых тварей никогда не приносил в жертву, разве что (по некоторым известиям) только петухов, молочных козлят и поросят, но никак не агнцев. Впрочем, Аристоксен уверяет, что Пифагор воздерживался только от пахотных быков и от баранов, а остальных животных дозволял в пищу».

Таким образом, вопрос о том, могли ли пифагорейцы есть мясо, остается открытым. Доподлинно известно лишь, что великий философ категорически запрещал своим последователям есть бобы, но возможные причины этого тоже называются самые разнообразные. Диоген сообщает: «От бобов воздерживаться Пифагор велел (по словам Аристотеля в книге “О пифагорейцах”) то ли потому, что они подобны срамным членам, то ли вратам Аида, то ли потому, что они одни - не коленчатые, то ли вредоносны, то ли подобны природе целокупности, то ли служат власти немногих (ибо ими бросают жребий)».

Кроме того, Диоген допускает, что Пифагор велел воздерживаться от бобов, «ибо от них в животе сильный дух, а стало быть, они более всего причастны душе; и утроба наша без них действует порядочнее, а оттого и сновидения приходят легкие и бестревожные». Философ Порфирий, во второй половине третьего века н.э. написавший «Жизнь Пифагора», приводит и другие мотивы: «Бобов он запрещал касаться, все равно как человеческого мяса. Причину этого, говорят, объяснял он так: когда нарушилось всеобщее начало и зарождение, то многое в земле вместе сливалось, сгущалось и перегнивало, а потом из этого вновь происходило зарождение и разделение - зарождались животные, прорастали растения, и тут-то из одного и того же перегноя возникли люди и проросли бобы. А несомненные доказательства этому он приводил такие: если боб разжевать и жвачку выставить ненадолго на солнечный зной, а потом подойти поближе, то можно почувствовать запах человеческой крови; если же в самое время цветения бобов взять цветок, уже потемневший, положить в глиняный сосуд, закрыть крышкой и закопать в землю на девяносто дней, а потом откопать и открыть, то вместо боба в нем окажется детская голова или женская матка. Кроме бобов запрещал он употреблять в пищу и разное другое - крапиву, рыбу-триглу, да и почти все, что ловится в море».

Есть бобы Пифагор не рекомендовал даже животным. Порфирий пишет: «В Таренте он увидел быка на разнотравье, жевавшего зеленые бобы, подошел к пастуху и посоветовал сказать быку, чтобы тот этого не делал. Пастух стал смеяться и сказал, что не умеет говорить по-бычьи; тогда Пифагор сам подошел к быку и прошептал ему что-то на ухо, после чего тот не только тут же пошел прочь от бобовника, но и более никогда не касался бобов, а жил с тех пор и умер в глубокой старости в Таренте при храме Геры, где слыл священным быком и кормился хлебом, который подавали ему прохожие».

Запрет, наложенный Пифагором на бобы, касался не только их употребления в пищу - к злополучному овощу нельзя было даже прикасаться. Это, согласно преданию, и послужило причиной гибели философа и многих его учеников. Диоген Лаэртский сообщает:

 «Погиб Пифагор вот каким образом. Он заседал со своими ближними в доме Милона, когда случилось, что кто-то из не допущенных в их общество, позавидовав, поджег этот дом... Пифагора схватили, когда он выходил, - перед ним оказался огород, весь в бобах, и он остановился: “Лучше плен, чем потоптать их, - сказал он, - лучше смерть, чем прослыть пустословом”». Здесь его настигли и зарезали; здесь погибла и большая часть его учеников, человек до сорока; спаслись лишь немногие».

Пифагор, если не считать его сложных отношений с бобами, не мучил себя и своих последователей слишком строгими диетами. Тем не менее он пользовался специальными средствами от жажды и от голода, рецепты которых сохранил для нас Порфирий. Средство от голода, судя по входившим в него достаточно калорийным продуктам, действительно должно было действовать безотказно: оно состояло «из макового семени, сезама, оболочки морского лука, отмытого до того, что он сам очищал все вокруг, из цветов асфоделя, листьев мальвы, ячменя и гороха, нарубленных равными долями и разведенных в гимеггском меду». Средство от жажды, судя по составу, тоже должно было помогать скорее от голода: оно приготовлялось «из огуречного семени, сочного винограда с вынутыми косточками, из кориандрового цвета, семян мальвы и портулака, тертого сыра, мучного просева и молочных сливок, замешанных на меду с островов». Действительно ли оно помогало от жажды, авторам настоящей книги не известно, поскольку они так и не удосужились его приготовить: конечно, семена мальвы и цветы кориандра достать не так уж и трудно, но это требует некоторых усилий, что же касается «меда с островов»-он и вовсе малодоступен.

Вероятно, греки нередко видели еду во сне. По крайней мере, знаменитая «Онейрокритика», а если по-простому - сонник, написанный во втором веке н.э. греческим писателем Артемидором, уделяет немалое внимание еде, точнее, снам о ней. Надо полагать, что греки видели во сне примерно те самые продукты, которые им чаще всего приходилось видеть на своих столах наяву, поэтому по книге Артемидора можно судить о меню среднего грека его времени (сам Артемидор жил в одном из греческих городов Малой Азии, кроме того, он охотно исследовал сны жителей Греции и Рима).

Свой разговор о продовольственных снах Артемидор начинает со снов овощных. Анализировать их достаточно трудно: например, редька относится к овощам, «которые, будучи съедены, сообщают свой запах», и, значит, увиденная во сне, она грозит сновидцу разоблачением его тайн и ненавистью окружающих (такими же свойствами обладают цикорий и рубленый порей). В то же время редьку очищают и едят сырой, что дает основания зачислить ее в категорию овощей, означающих «убыток из-за этой утраты лишнего» (Артемидор относит к таким продуктам еще и салат). Но поскольку редька - корнеплод, она вместе с морковью и другими подобными овощами должна означать «пользу для всех, кроме тех, у кого тяжба за землю - потому что вырывают их из земли вместе с корнем».

Авторы настоящей книги не сильны в онейрокритике, но, судя по тому, что пишет Артемидор, они бы поостереглись видеть во сне какие бы то ни было овощи, поскольку все они (по крайней мере те, что были известны в древности) в той или иной степени чреваты неприятностями. Артишок «означает горе, потому что он колючий и с шипами, а также безработицу, потому что он непитательный». Белую свеклу, щавель (в том числе конский), мальву и лебеду могут без ущерба для себя видеть только должники, «потому что они прославляют желудок и выводят испражнения; а желудок и внутренности у нас подобны взаимодавцам». Репа, брюква и тыква означают несбыточные надежды, и это несмотря на то, что репа и брюква, будучи корнеплодами, должны бы знаменовать «пользу для всех». Что же касается капусты, то она «ни для кого не бывает к добру». Не к добру и все стручковые культуры за исключением гороха, который полезно видеть во сне кормчим и ораторам. Бобы означают ссору, а чечевица - горе. Сон о дынях полезен «для дружеского и любовного соединения», но тем не менее это сон неблагоприятный. Есть во сне лук и чеснок тоже «не к добру» («к добру» лишь иметь их, не употребляя в пищу). Из всех огородных культур сравнительно безопасно видеть во сне только огурцы, особенно если сновидец болен, а огурцы нарезаны.

Видеть злаки тоже не рекомендуется. Просо, просянка и полба «означают нищету и лишения и к добру лишь для тех, кто кормится от народа». Про ячмень как таковой автор «Онейрокритики» ничего не сообщает, но видеть его отвар, с точки зрения Артемидора, не стоит, потому что ячмень трудно размалывается. По логике вещей сны про сам ячмень, равно как и другие производные от него, должны быть столь же неутешительны, но выясняется, что вопреки логике сны про ячменный хлеб и крупу благоприятны. Судя по всему, грекам случалось видеть во сне и есть наяву некие «хрящевик и козляк». Что это такое, авторы настоящей книги так и не смогли выяснить. Словари уверяют, что козляк - это гриб, но Артемидор уверенно помещает его между злаками и семенами масличных растений. С хрящевиком ситуация немногим понятнее. Но чем бы ни были эти загадочные культуры, они, вероятно, играли какую-то роль в питании греков: Артемидор считает, что они «поскольку съедобны, постольку полезны». Но полезны они только наяву, видеть же их во сне тем не менее не рекомендуется, так как они «означают непомерные труды, а для бедняков-болезни». Столь же непомерные труды, а заодно и разоблачение тайн грозят тому, кто имеет неосторожность увидеть во сне сесам, льняное семя и горчицу - на них можно безопасно смотреть только врачам.

Хлеб, по уверению Артемидора, следует есть во сне лишь такой, к какому человек привык наяву, - «бедному подобает хлеб непровеянный, богатому провеянный». Если же кто-то, нарушив субординацию, отведает во сне хлеба, который ему не подобает, он может, причем уже наяву, столкнуться с нуждой и болезнями. Надо соблюдать осторожность и в выборе пирогов: «пироги без сыра - к добру, а пироги с сыром означают хитрости и козни, так же как и сыр сам по себе». Зато пироги с толченым сесамом (в отличие от самого сесама) и с медом «к добру для всех, особенно у кого дела в суде».

Увиденные во сне мясные и рыбные блюда Артемидор считает сравнительно безопасными. Особенно хороши гусятина, дичь и рыба, прежде всего жареная, «нехороша только мелкая рыба, потому что в ней больше костей, чем съедобной мякоти, и это означает не выгоду, а только ссоры с домашними и неоправдавшиеся надежды». Правда, в разделе, специально посвященном рыбе, сообщается, что не все так просто. Например, поимка большого количества крупной рыбы «к добру и прибыли для всех, кроме занимающихся сидячей работой и софистов»: для первых сновидение означает безработицу, а для последних - отсутствие аудитории. Плохи и пестрые рыбы. «Все красные», к которым Артемидор относит, например, барабульку, опасны для рабов, злодеев, больных и «тех, кто пытается скрыться». Из хрящевых рыб «все крупные означают напрасный труд и несбывшиеся надежды». Плоские, такие, как электрический скат и пятнистая акула, означают опасность. Все рыбы, «подобные чешуйчатым, но не имеющие чешуи», например тунец, означают несбывшиеся надежды. Увиденные во сне пескари приведут к тому, что «сновидец попадет в руки людей хитрых и неприятных». Кальмары и каракатицы (которых Артемидор относит к рыбам) хороши только для хитрецов. Что же касается озерных рыб, то они «к добру, но в меньшей степени, чем морские» (хотя, судя по всему, что было сказано выше, добро от увиденных во сне морских рыб представляется авторам настоящей книги весьма проблематичным). По поводу озерных рыб Артемидор уточняет свою позицию, сообщая, что «они и ценятся меньше, и менее питательны».

Позиция автора «Онейрокритики» по поводу мяса столь же противоречива. Он сообщает, что «мясо, когда его едят и готовят, по опыту считается к добру, за немногими лишь исключениями». Но потом выясняется, что к этим исключениям относится едва ли не любое мясное блюдо. Так, «баранина означает неприятности и слезы в доме», а говядина-«малые заработки». Козлятина хороша лишь для тех, кто попал в непогоду, «для остальных она без пользы, а костлявостью своей сулит мелкие заботы». Единственным животным, чье мясо безусловно стоит видеть во сне, Артемидор называет свинью. Он объясняет это следующим образом: «...Пока свинья жива, человеку от нее нет никакой пользы, но когда ее зарежут, то нет мяса вкусней, - остальные же твари все лучше живые, чем зарезанные. И вовсе хорошо - видеть, будто ешь свинину жареною, потому что здесь к благополучию прибавляется быстрота в виде огня; мясо просто вареное означает такое же благополучие, но не так скоро».

Перечисляет Артемидор и многочисленные фрукты, которыми греки его времени лакомились наяву и которые, вероятно, им случалось видеть во сне. Он сообщает, что яблоки «весенние, сладкие и зрелые» обещают любовные утехи, кислые - ссоры и раздоры, а зимние - горе. Миндаль и орехи предвещают смуту, чему Артемидор приводит доказательство: он лично знал «человека, пользовавшегося в Греции большим почетом», но после того, как несчастному приснился орех, «он оказался лишен гражданских прав». Увиденные во сне смоквы надо различать по цвету, ибо светлые означают хорошую погоду, а черные - ненастье. Виноград всегда бывает к добру. Что же касается граната и тутовых ягод, то они предвещают раны и пытки. Персики, абрикосы и черешни «означают в урочную пору удовольствие и обман, а в неурочную пору- напрасные труды». От них выгодно отличаются садовые груши, «потому что при хранении они не портятся и тотчас после сбора годятся не только в пищу, но и на сок». Интересно, что из всех остальных фруктов Артемидор, видимо, не считает возможным делать сок, хотя, казалось бы, абрикосы и гранаты годятся для этого ничуть не хуже, чем груши. Были грекам знакомы и другие фрукты, поскольку автор «Онейрокритики» сообщает: «...о каких плодах здесь не сказано, о тех следует судить по образцу сказанного...»

«Что же касается каперсов, оливок, всяких заготовленных впрок овощей, каши с пряностями и тому подобного, - пишет Артемидор, - то об этом я намеренно умалчиваю, ибо ясно, что к добру это быть не может».