На северо-западе от царства Кошала, между непальскими предгорьями Гималаев и средним течением реки Рапти, на восточном берегу незначительной речки Рохини, притока Рапти, находилось небольшое царство Капилавасту с главным городом того же имени. Оно лежало на плодородной равнине, орошаемой бесчисленными речками и потоками, стекавшими с вершин Гималаев.

Этим незначительным царством владел род Шакьев, еще в древние времена эмигрировавший сюда с дельты Инда.

Цари Шакьев, гордость которых вошла в поговорку, вели свою генеалогию от царя Икшвакулы, сына законодателя Ману, и в числе своих предков насчитывали даже одного святого мудреца по имени Готама. От него они приняли свое фамильное прозвание Гаутама (Гаутама значит «происходящий от Готамы, готамид»).

Страна Шакьев, управляемая мудрыми и справедливыми царями, достигла очень высокой степени благосостояния и процветания. Главное ее богатство составлял рис, в изобилии произраставший на плодородных полях страны с ее богатым естественным орошением.

В стране среди великолепных бальзаминовых лесов всюду пестрели желтые поля риса. Многочисленные селения лежали среди этих полей, скрываясь в темной зелени магнолий и тамаринд. Бесчисленные торговые пути пересекали это царство и благодаря постоянному приливу караванов еще более увеличивали ее благосостояние и богатство.

Во второй половине шестого века до Р.Х. в этом благословенном уголке земного шара правил славившийся своей справедливостью царь Шуддходана. «Царь закона, он управлял по закону. В стране Шакьев не было ни одного царя, более почитаемого и уважаемого всеми классами его подданных», — говорят про него летописи.

Первая, главная жена Шуддходаны обладала необыкновенной физической красотой и выдающимися нравственными и умственными качествами. За красоту ее прозвали Майя, что значит «призрак», «иллюзия».

В 623 году до Р.Х. у Майи родился сын, ребенку дали имя Сирватасиддхартха, сокращенно Сиддхартха, что значит «совершенный во всех вещах».

При его рождении, разумеется сопровождавшемся различного рода чудесами, на изобретение которых не поскупилась фантазия буддистов, один отшельник по имени Асита предсказал, что новорожденному предстоит в будущем высокая судьба быть властелином всего мира, если он изберет светскую жизнь, или «совершенным, великим» Буддой, если он отречется от мира. Предсказание это Асита сделал на основании найденных им на теле новорожденного 32 главных знаков и 80 второстепенных, характеризующих, по народным воззрениям, великого человека.

Предсказание Аситы произвело сильное впечатление на родителей Сиддхартхи и послужило источником тревог и беспокойства для честолюбивой души Шуддходаны.

Мать Сиддхартхи умерла через семь дней после рождения сына.

О детстве Сиддхартхи сохранились сказочные сведения. Как сообщает одна древняя летопись, детские годы мальчика прошли среди приволья родных полей, где он часто отдавался ранним размышлениям под тенью душистого дерева джамбу, и, конечно, в то время он был окружен той невероятной роскошью, о которой теперь трудно себе составить и понятие. В другой летописи говорится, что мальчик отличался кротким, добрым и задумчивым характером и унаследовал от матери ее физическую красоту.

Когда минул детский возраст, молодого царевича стали обучать различным искусствам и наукам; он быстро усваивал все, чему его учили, и вообще обнаружил блестящие способности как к умственным, так и физическим упражнениям. Отец отделил ему часть своих владений, окружил его блистательным двором и построил для него три великолепных дворца, по числу трех сезонов климатического года Индии — летнего, зимнего и осеннего. Сиддхартха жил в этих дворцах в обществе своих сверстников, сыновей знатнейших фамилий страны.

Когда Сиддхартхе шел шестнадцатый год, отец решил женить его и выбрал ему в супруги дочь удельного шакийского князя Сопрабудды, красавицу Ясодхиру.

Но прежде чем сделаться супругом прекрасной Ясодхиры, царевич должен был по древнему арийскому обычаю выдержать состязание на турнире со всеми претендентами на руку Ясодхиры.

Состязание это обыкновенно состояло в стрельбе из лука, в плавании, верховой езде и других гимнастических упражнениях, требующих ловкости и силы.

Царевич вышел победителем из этого состязания.

Кроме Ясодхиры, у Сиддхартхи впоследствии были еще две жены и несколько наложниц из бывших при его дворе девушек, танцовщиц и музыкантш. Вторую жену его звали Гопа, и, по преданиям, она принадлежала не к касте кшатриев, как того требовал закон, а к касте шудр — отец ее был брадобреем.

При выборе второй жены Сиддхартха просил, чтобы ему нашли невесту, отличающуюся умственными и нравственными качествами, не обращая внимания на ее происхождение. Черта очень характерная и вполне допустимая в будущем отрицателе кастовых предрассудков.

Окруженный любящими женами и преданными придворными, Сиддхартха прожил в своих роскошных дворцах, предаваясь всевозможным удовольствиям и наслаждениям, до 29-летнего возраста.

На 29-м году жизни в царевиче произошел резкий нравственный перелом, в силу которого он решил оставить прежний образ жизни и отдаться новому.

Когда произошел в нем этот нравственный кризис и какие причины побудили его принять это решение, достоверно решить нельзя. Буддийские легенды объясняют это решение так: царь Шуддходана, боясь, чтобы царевич действительно не сделался отшельником, как предсказал ему Асита, старался держать сына вдали от всего, что могло бы внушить ему мысль о несчастиях и бедствиях, наполняющих этот мир, и царевич до 29 лет прожил в полнейшем неведении о зле и печали, о смерти и страданиях, и даже о старости и болезнях. Но вот, прогуливаясь однажды в сопровождении своего верного возничего Чанны в садах, окружавших его дворцы, он случайно встретил согбенного бременем лет старика, худого, с выступающими наружу жилами, с выпавшими зубами, все члены старика дрожали, и от слабости он едва мог говорить.

Пораженный никогда не виданным до сих пор зрелищем, Сиддхартха с удивлением спросил Чанну, что это за странное существо. Чанна ответил ему, что это старик… «Что же, он и родился в таком виде и такое состояние есть принадлежность его рода?» — продолжал спрашивать царевич. «Нет, — отвечал Чанна, — когда-то и он был так же юн и цветущ, как и ты!» Царевич, все более и более удивляясь, продолжал задавать вопросы возничему. «Существуют ли еще подобные люди и каким образом они доходят до такого жалкого положения?» — говорил он. Чанна отвечал, что таких людей очень много и что уж таков порядок вещей, что люди стареют и дряхлеют, если не умирают молодыми. «Так же и я, Чанна?» — спросил в заключение царевич. «И ты, господин», — ответил ему возничий.

Эта встреча произвела на Сиддхартху сильное впечатление — вся красота окружающей его природы потеряла для него всякое значение, и, погруженный в глубокое и печальное размышление, он возвратился домой. Не успело заглохнуть в душе Сиддхартхи впечатление первой встречи, как вторая, случившаяся также во время прогулки, еще более открыла глаза царевичу на так тщательно скрываемую от него мрачную сторону человеческой жизни. Он увидел человека, больного проказой, все тело несчастного было покрыто язвами и ранами, а в скором времени после этой встречи он увидал похоронное шествие. Когда ему объяснили значение и этих непонятных для него явлений болезни и смерти и сказали ему, что болезнь и смерть есть удел каждого человека и не щадят никого, он воскликнул: «О горе, к чему же служат царский блеск, роскошь и удовольствия, если они не могут предохранить человека ни от старости, ни от болезни, ни от смерти?! Как несчастны люди! Неужели нет никакого средства прекратить навсегда страдание и смерть?!»

Одним словом, эти три случая открыли глаза царевичу и произвели на него глубокое впечатление. Он увидел, что в этом лучшем из миров не все так прекрасно, как ему казалось до сих пор. Он убедился в ничтожестве удовольствий молодости и утех жизни, обманчивых и скоропреходящих, он увидел суетность всех забав и наслаждений, которым он так страстно предавался, и покинул их. Он стал размышлять о зле, наполняющем мир, о несчастной судьбе человека, подверженного болезням, старости и смерти. Все его помыслы были устремлены к решению вопроса, как избавить мир от зла, и наконец четвертый случай — встреча с покинувшим все земные блага отшельником, поразившим его достоинством, сосредоточенным спокойствием своего вида, — указал ему путь, по которому, как он думал, всего легче возможно было достичь решения мучивших его вопросов.

Он решил покинуть свои дворцы, жен, сына, только что родившегося у него, и удалиться в уединение, чтобы там обдумать причины зла, смущающего людей, и найти средство если не уничтожить это зло, то, по крайней мере, смягчить его.

Это решение, разрушая честолюбивые замыслы и надежды, возлагаемые Шуддходаной на своего наследника, не могло понравиться ни царю, ни всему гордому роду Шакьев, которые относились к отшельникам с крайним пренебрежением и презрением и нисколько не уважали их. «Нельзя и требовать этого уважения, — говорил впоследствии Шакьямуни, — от потомков Кшатрия, благородного и высокого рода».

Царь всеми доступными ему средствами пытался отклонить Сиддхартху от принятого им решения. Он окружил его еще большим великолепием, приказал развлекать его танцами, пением, играми, надеясь, что эти средства отвлекут царевича от гнетущих его мозг мыслей и он забудет о них.

Но, несмотря ни на что, царевич остался непреклонен и в одну ночь, после роскошного празднества, тайно покинул дворец, сопровождаемый только своим верным Чанной. На своем любимом коне Кантаке скакал он в продолжение целой ночи и только на рассвете остановился на берегу реки Аномы, в окрестностях города Кумнигары, в стране Маллаав. Здесь он отдал свои драгоценности и коня слуге и отправил его обратно в Капилавасту.

Так повествуют буддийские легенды о душевном кризисе Сиддхартхи. И действительно, весьма возможно, что однообразие бездеятельной жизни и пресыщенность наслаждениями возбудили в богато одаренной натуре царевича стремление нарушить эту жизнь, вызвали в нем жажду борьбы ради достижения высших целей. Безграничная доброта и искреннее сострадание к человеку, о которых свидетельствует все учение Сиддхартхи, также могли послужить побудительными мотивами покинуть светскую жизнь. Он, конечно, ясно сознавал невозможность достигнуть желанных целей среди суеты мирской жизни и ничего не дающих, кроме утомления, наслаждений и потому принял решение, как требовали понятия того времени, порвать все родственные и семейные узы и в уединении отыскать желанное осуществление заветных стремлений.

Но вместе с тем, наравне с хорошими побуждениями, здесь могли играть роль и другие менее блестящие стороны человеческого характера, и весьма возможно, что принятое Сиддхартхой решение было естественным результатом политических условий его родины, а также, как предполагает профессор Васильев, семейных неурядиц.

Дело в том, что отчизна Сиддхартхи Капилавасту и несколько других мелких самостоятельных государств и вольных городов Средней Индии являлись не более как уцелевшими остатками существовавшего некогда союза государств и городов. Эти небольшие владения по своему географическому положению с течением времени мало-помалу входили в состав постепенно усиливавшихся царств Кошалы и Магадхи, находившихся в центре Средней Индии. Как то, так и другое государства стремились образовать одну общую монархию. Государи Кошалы сильно стеснили граничащее с их владениями царство Капилавасту с его западной и юго-западной границы. Они даже охотились на земле Шакьев, как на своей собственной, а современник Шуддходаны и Сиддхартхи насильно заставил Шакьев выдать за себя девицу из их рода по имени Моли, что было против обычая, издавна практиковавшегося у потомков Икшвакулы, — не выдавать девушек своего рода замуж в чуждый род, а также не брать себе жен из чужого рода. Это насилие было тем более оскорбительно для гордого рода Шакьев, что государи Кошалы не могли похвалиться своими предками: они происходили из низкой касты.

Шакьи чувствовали свое бессилие и на притеснения и унижения своего рода могли отвечать только чувством глубокой ненависти к притеснителям.

При таких-то обстоятельствах наследник Шуддходаны отказался от своих прав на престолонаследие — бегство Сиддхартхи как раз совпадает со временем нанесенного его роду оскорбления. Сиддхартха, конечно, хорошо сознавал непрочность политического положения своей родины и предвидел скорое ее падение, что действительно и случилось еще при жизни Сиддхартхи.

Но какие бы ни были причины, побудившие царевича принять решение отдаться служению человечеству, оно далось ему, конечно, не без тяжелой нравственной борьбы. Мирская жизнь представляла для него так много привлекательного, что отрешиться от нее раз и навсегда было нелегко — ему пришлось покинуть могущество, власть, честь, славу, богатство, любовь, — одним словом, все, что делает жизнь человека прекрасной, и изменить это спокойное существование на суровую и аскетическую жизнь отшельника; но как бы то ни было, Сиддхартха расстался навсегда со своим прежним положением и сделался отшельником.

Прибыв в окрестности города Кушинагары, он прежде всего обменялся со встретившимся ему нищим своим царским одеянием, оставив для себя только желтый охотничий плащ, который он постоянно носил (желтый цвет был присвоен в Индии одежде членов царских фамилий), и обрезал свои длинные волосы (тоже — знак высокого и благородного происхождения).

Он пробыл в окрестностях Кушинагары семь дней, обдумывая, куда направить ему дальнейший путь, и наконец решил направиться к городу Раджагрихи. Сиддхартха, конечно, слышал об отшельниках, живших вблизи этого города и славившихся своей мудростью.

Прибыв сюда, он сперва вступил в общество произвольных тружеников и сделался преврачумкой (так назывались люди, покидавшие мир с душеспасительной целью) под именем аскета Гаутамы.

Под руководством тружеников он усердно принялся изнурять свое тело жестокими истязаниями, с величайшим терпением переносил зной полуденного солнца и холод тропических ночей, бури и дожди, голод и жажду, и вообще все, что предписывалось правилами аскетизма для умерщвления плоти, но в конце концов увидел, что все эти истязания нисколько не приближают его к желанной цели; он убедился в их бесплодности, и пыл к аскезе охладел в нем; он покинул общество произвольных тружеников и перешел к созерцателям, последователям философии Санкхьи.

Во главе созерцателей в то время стояли два брамина — Алара и Уддаха. Как мы знаем, все усилия созерцателей устремлены были к достижению бесстрастия: они думали, что достигнут совершенства, приучая душу к твердому и безмятежному покою.

Спокойный образ жизни созерцателей очень понравился Сиддхартхе, и он решился пробыть среди них возможно долгое время. Под их руководством царевич постепенно стал усваивать метод их усовершенствования; он прошел все степени символической лестницы мистических созерцаний, с помощью которых постепенно умиротворял свой дух, научился освобождать его от чувственных волнений и мыслей, предохранять его от влияния внешних впечатлений и водворять в нем непоколебимый покой.

Целые дни проводил Сиддхартха в бездействии, с наслаждением погружаясь в мечтательный мир, и так полюбил это занятие, что не оставлял его в продолжение всей своей жизни.

Но и учение созерцателей не удовлетворило Сиддхартху; он не мог согласиться с главным принципом их учения, что душа созерцателя, его «я», восходя по степеням созерцания, остается неизменной и что в самых выспренних самопогружениях, когда прекращается всякая деятельность и всякое движение в душе, «я» могло также существовать.

Поэтому он покинул и созерцателей и решил в одиночестве совершить труд предварительного подвижничества.

Он направился на юг Магадхи и поселился в окрестностях города Гаи, в лесу, вблизи деревни Урувелы. Здесь он в полном уединении с большей страстью стал предаваться столь полюбившимся ему созерцаниям.

В одно из подобных самосозерцаний Сиддхартха наконец нашел разрешение всех мучивших его ум и совесть вопросов, разрешение, которое он тщетно искал до сих пор. Он понял наконец и разгадал тайну страданий, удручающих человека; он нашел и средство к избавлению его от этих страданий. В этом мгновенном разрешении мучивших Сиддхартху вопросов нет ничего удивительного и сверхъестественного: люди, одаренные чувствительной и восприимчивой натурой, с сильно развитой фантазией, способны переживать подобного рода ощущения и под влиянием сильного нравственного или умственного возбуждения или потрясения, под влиянием внезапно озарившей их мысли при этом возбуждении часто приходят к решению занимавших их ум вопросов и находят ответы на эти вопросы.

Сиддхартха-Гаутама, как и большинство индусов, обладал крайне чувствительной и восприимчивой натурой и пылкой фантазией, отшельническая жизнь могла только развить в нем эти качества, и весьма возможно, что при одном из сильных психических экстазов в его мозгу могла зародиться идея, разом осветившая, как ему казалось, все то, что до того времени было для него темным и неясным. С этого времени Сиддхартха-Гаутама сделался Буддой, то есть просвещенным, а со временем его восторженные поклонники совместили в нем все совершенные нравственные, умственные и физические качества, какие только возможно допустить в человеке. Сам новоявленный Будда не думал так высоко о себе, но тем не менее был глубоко убежден в верности и основательности открытых истин и надеялся, что с помощью их ему удастся искоренить предрассудки и заблуждения рода человеческого. Он смотрел на себя только как на единственного и общего руководителя в духовной жизни и мудрого наставника в изыскании истины. Рассмотрев всесторонне озарившую его идею, Шакьямуни выработал свой собственный взгляд как на философию, так и на аскетику и составил новое учение, значительно отличавшееся от существовавших при нем философско-религиозных систем.

Легенды повествуют, что Шакьямуни долго обдумывал вопрос, должен ли он сообщить достигнутое им с таким трудом знание человечеству, скованному цепями неведения и греха, или нет, и что наконец, движимый состраданием к страждущему миру, решился возвестить ему свое учение.