Глава 15
Мечта в кривом зеркале
— Еще неделя, и мы вернемся в Редмонд, — сказала Аня с улыбкой. Ей было радостно думать о возвращении к учебе, редмондским аудиториям и редмондским друзьям. Приятными были и мечты о жизни в Домике Патти. При мысли о нем в душе возникало теплое чувство, словно это был родной дом, хотя она никогда в нем не жила.
Но и минувшее лето тоже было очень хорошим. Это было время радостной жизни под летним солнцем и ясным небом, время наслаждения всем здоровым и благотворным, время обновления и углубления старой дружбы, время, когда она училась жить более самоотверженно, трудиться более терпеливо, забавляться более сердечно.
«Уроки жизни получают не только в университете, — думала она. — Жизнь учит нас повсюду».
Но, увы, заключительная неделя этих приятных каникул была испорчена одной из тех проказ судьбы, которые напоминают мечту, отраженную в кривом зеркале.
— Ну как, пишешь еще рассказы-то? — добродушно спросил мистер Харрисон однажды вечером, когда Аня пила чай вместе с ним и миссис Харрисон.
— Нет, — ответила Аня довольно сухо.
— Да я не хотел тебя обидеть. Просто миссис Слоан сказала мне на днях, что около месяца назад на почте был опущен в ящик большой конверт, адресованный монреальской компании «Роллингз», той самой, что производит пекарский порошок, и миссис Слоан подозревает, что кто-то у нас в Авонлее надеется получить приз, предложенный этой компанией за лучший рассказ, в котором упоминалось бы название их пекарского порошка. Она говорит, что почерк на конверте был не твой, но я подумал, может быть, это все-таки ты.
— Разумеется, нет! Я видела объявление об этом конкурсе, но даже и не думала принимать в нем участие. На мой взгляд, это было бы просто недостойно — писать рассказ, чтобы рекламировать пекарский порошок! Ничуть не лучше, чем забор Джадсона Паркера с аптекарскими объявлениями!
Такие вот слова изрекла Аня высокомерно, не подозревая об уготованной ей юдоли унижения. В тот же вечер в комнатку в мезонине впорхнула Диана с сияющими глазами и очень румяными щеками, держа в руках какое-то письмо.
— Ах, Аня, это письмо тебе. Я была на почте и решила, что принесу его сама. Распечатай поскорее. Если это то, что я думаю, я буду без ума от радости.
Аня, озадаченная, вскрыла конверт и прочитала следующий текст, отпечатанный на машинке.
"Мисс Анне Ширли.
Зеленые Мезонины,
Авонлея, о-в Принца Эдуарда
Сударыня!
С большим удовольствием сообщаем Вам, что Ваш прелестный рассказ «Раскаяние Аверил» получил приз в двадцать пять долларов на нашем последнем конкурсе. Чек приложен к этому письму. Мы обеспечим публикацию Вашего рассказа в ряде ведущих канадских газет, а также намерены издать его отдельной брошюрой для распространения среди наших постоянных покупателей. Благодарим Вас за проявленный Вами интерес к нашему конкурсу.
Искренне Ваши,
Компания «Роллингз»".
— Ничего не понимаю, — сказала Аня растерянно.
Диана хлопнула в ладоши.
— Я знала, что твой рассказ получит приз, — я была уверена! Это я послала его на конкурс.
— Диана!
— Да, это я! — ликующе воскликнула Диана, присев на кровать. — Как только я увидела объявление о конкурсе, так сразу подумала о твоем рассказе и сначала хотела предложить с тебе послать его. Но потом я побоялась, что ты не пошлешь, — ты уже потеряла веру в то, что он хорош, — и поэтому я решила, что лучше пошлю копию, которую ты позволила мне снять, а говорить ничего не буду. Тогда, если он не получит приз, ты никогда об этом не узнаешь и тебе не будет неприятно, так как рассказы, которые не победили, компания обратно не высылает, а если ты выиграешь конкурс, то это будет такой чудесный сюрприз!
Диана не была проницательнейшей из смертных, но в эту минуту даже от нее не укрылось то, что Аня отнюдь не сияет от радости. Удивление на ее лице было — это без сомнения, но где же восторг?
— Ах, Аня, да ты, кажется, ни капельки не довольна! — воскликнула Диана.
Аня немедленно изобразила улыбку.
— Я, конечно, могу быть только благодарна тебе за твое бескорыстное желание доставить мне удовольствие, — медленно произнесла она. — Но понимаешь… я так ошеломлена… я не могу это осознать… и я… я не понимаю. В моем рассказе не было ни слова о… о… — Аня почти поперхнулась этими словами, — пекарском порошке.
— Про порошок добавила я, — сказала Диана, почувствовав себя увереннее. — Это было проще простого, и, конечно, мне очень пригодился опыт, полученный в нашем литературном клубе. Помнишь эпизод, где Аверил печет пирог? Ну вот, я просто добавила, что она использовала пекарский порошок компании «Роллингз» и что именно поэтому пирог оказался таким удачным. И еще, в последнем абзаце, где Персиваль заключает Аверил в объятия и говорит: «Любимая, грядущие прекрасные годы принесут нам счастье в доме нашей мечты», я добавила: «…в котором мы не будем пользоваться никаким другим пекарским порошком, кроме порошка компании „Роллингз“».
— О! — задохнулась бедная Аня, словно на нее вылили ушат ледяной воды.
— И ты выиграла двадцать пять долларов! — продолжила Диана с торжеством. — А «Канадская женщина», как я слышала от Присиллы, платит только пять долларов за рассказ!
Аня дрожащими пальцами протянула подруге ненавистный розовый чек.
— Я не могу взять его: он твой по праву, Диана. Ты послала рассказ и внесла исправления. Я… я, конечно, никогда не послала бы его. Так что ты должна взять чек.
— Тут уж я сама разберусь, — возразила Диана. — То, что я сделала, было совсем нетрудно. Мне достаточно чести быть подругой победительницы… Ну, мне пора. Мне надо было бежать с почты прямо домой, так как у нас гости. Но я просто не могла не зайти и не узнать новости. Я так рада за тебя, Аня!
Аня вдруг наклонилась, обняла Диану и поцеловала ее в щеку.
— Я думаю, Диана, что ты самый лучший и верный друг на свете. — Голос Ани чуть дрогнул. — И, уверяю тебя, я ценю те побуждения, из которых ты это сделала.
Диана, довольная и смущенная, удалилась, а бедная Аня, бросив невинный чек в ящик комода так, словно это была плата не автору рассказа, а наемному убийце, упала на постель, проливая слезы стыда и оскорбленных чувств. Ей никогда не смыть с себя этот позор… никогда!
Ближе к вечеру в Зеленых Мезонинах появился Гилберт, горящий нетерпением поздравить ее, так как до этого он заходил в Садовый Склон, где и услышал от Дианы радостную новость. Но слова поздравления замерли у него на устах при виде Аниного лица.
— В чем дело, Аня? Я ожидал найти тебя сияющей от радости. Победа на конкурсе компании «Роллингз»! Браво!
— О, Гилберт, от тебя я этого не ожидала, — взмолилась Аня тоном, в котором слышалось «И ты, Брут!». — Я думала, что уж ты-то поймешь! Разве ты не видишь, как это ужасно?
— Должен признаться, что не вижу. Что тут не так?
— Все, — простонала Аня. — У меня такое чувство, словно я опозорена навеки. Как ты думаешь, что почувствует мать, если увидит своего ребенка с вытатуированной на нем рекламой пекарского порошка? У меня именно такое чувство. Я с любовью писала мой бедный рассказ, я вложила в свой труд все, что есть лучшего во мне. И это кощунство — низвести его до рекламы пекарского порошка. Разве ты не помнишь, что говорил нам так часто на лекциях по литературе в учительской семинарии профессор Гамильтон? Он говорил, что мы не должны писать ни слова из низких или недостойных побуждений, мы должны всегда твердо держаться самых высоких идеалов. Что он подумает, когда услышит, что я написала рассказ, чтобы разрекламировать порошок компании «Роллингз»? А когда эта новость разойдется по Редмонду! Подумай, как меня будут дразнить и как смеяться надо мной!
— Ничего такого не будет, — сказал Гилберт, с тревогой размышляя, не о мнении ли того проклятого третьекурсника беспокоится Аня. — Все в Редмонде будут думать то же, что я. Сочтут, что ты, подобно девяти из каждого десятка студентов, не слишком обремененная мирским богатством, выбрала этот способ, чтобы честно заработать на расходы в новом учебном году. Я не вижу в этом ничего низкого или недостойного, да и смешного, признаться, тоже. Всякий, без сомнения, предпочел бы создавать литературные шедевры, но пока надо еще платить за пансион и учебу.
Это здравое и приземленное суждение о деле несколько ободрило Аню. По крайней мере, оно помогло ей избавиться от страха, что она станет предметом насмешек, но более глубокая рана — сознание того, что поруганы высшие идеалы, — все же осталась.
