Глава 14
Еретики

Отчего-то зерванизм, или иначе зурванизм – кому как нравится, – зачастую считают пасынком зороастризма, хотя это по меньшей мере спорно. Еще не известно, кто был папой, а кто – сыном.

Для Заратустры Зерван – абстрактная категория. В Авесте лишь смутные упоминания о Боге Времени, причем в ее поздних частях. В «Гатах» Зерван не упоминается вовсе, но присутствует в более поздних «Ясне» и «Вендидате». Причем здесь Зерван – просто обозначение времени: бесконечного (акарана) и конечного, исторического (даргахвадота). И Зерван поставлен много ниже вышних абстракций Амеша Спента, его обыкновенно упоминают вместе с Тхвашей (пространством) – это просто-напросто философски-натуралистическая концепция.

Более того, создается такое ощущение, что упоминание о Зерване – некая вставка, порождающая вопрос: зачем понадобился этот странный, но оказавшийся весьма привлекательным бог?

Как проявление некоего начала, положившего наличие в мире добра и зла? Не исключено, ибо трудно было обвинить в ответственности за зло Ахура-Мазду. С другой стороны, зороастризм в изложении Заратустры подобного вовсе не отрицал, ибо Анхра-Манью возник именно с целью возложить на человека ответственность в противостоянии добра со злом и триумф за конечное торжество добра. Так что здесь проблемы теодицеи не было вовсе – в этом зороастризм едва ли не исключение среди прочих религий.

Однако с течением времени роль Ахура-Мазды как творца мира пытаются умалить, и место сотворителя сущего занимает Зерван как отец божественных антиподов.

Именно такую концепцию выдвинули зерваниты, оппоненты классического зороастризма, но притом всегда считавшие себя ревностными адептами учения Заратустры.

Вопрос о происхождении зерванизма дискуссионен. Одни исследователи считают его молодой порослью, ересью, отпочковавшейся от традиционного зороастризма. Однако уже доказано, что зерванизм имеет весьма раннее происхождение и берет начало из исконных представлений ариев, повсеместно признававших существование сакральных антиподирующих сил, однако весьма неоднозначно трактовавших истоки их появления. Если на востоке Ирана бытовали взгляды об их изначальном существовании, западные арии предпочитали иную версию – о появлении добра и зла из некоего первоисточника. Мифы о братьях-близнецах, извечных Авеле-Каине, традиционны и повсеместны. И традиционно же происхождение братьев от некоего родителя. Вот и обитатели Западного Ирана, подпитывающие патриархальную мудрость халдейской ученостью, полагали, что в начале всего было время. Ну что поделать, верили халдеи во всемогущество времени, вернее, Вечности, ибо именно время как Вечность выражало в их понимании незыблемость сущего. Отсюда и Великий год, и вечное возвращение, и вера в судьбу с ее астральной атрибутикой. Но главное – Вечность, идею которой и приняли парсийские арии.

Когда эти представления сложились? Можно смело сказать – в первой половине первого тысячелетия до н. э., предположительно – в VIII – VII веках или чуть ранее. Именно к этому времени относят пластину из Луристана, на которой вычеканено муже-женское божество, порождающее из плеч близнецов. Уже почти общепризнано, что это и есть Зерван, порождающий Ахура-Мазду и Анхра-Манью. Но подчеркнем – почти.

А дальше и вовсе пойдут одни гадания. Вроде бы Луристан, область на юго-западе Ирана, был населен в то время персами. То есть в бога Времени верили, признавали его именно они. С другой стороны, почитание Зервана античные авторы приписывали магам, то ли племени, то ли обособленной жреческой касте, влиятельной к северу. При этом что только им не приписывали!

И что же тогда получается? Заратустра – по нашему мнению – прибыл в Иран, когда зерванизм уже здесь процветал, причем с верой в изначального бога-время и порожденных им близнецов. Заратустра то время как вечность отринул, сохранив близнечную концепцию мира, основывающуюся на противостоянии двух начал, что единственно гарантирует потенцию к позитивному развитию.

Если маги были соперниками зерванитов, они вполне могли принять новую оригинальную религиозную концепцию, весьма привлекательную в пассионарном отношении именно в качестве противовеса идеям соперников – ариевпарсов.

Со времени, когда мидийцы сделались одним из двух привилегированных народов империи Ахеменидов, маги с их верой сделались духовно-жреческим сословием державы и повели борьбу с зерванитами, однако не превращая ее в открытую вражду.

Но можно предложить и другой вариант – что, напротив, маги были отъявленными зерванитами, а набиравшая популярность и покровительство знати вера пророка Заратустры грозила подорвать их влияние. Тогда, устранившись на второй план и внешне признав новую веру, они повели подрывную борьбу против нее, не погнушавшись физическим устранением пророка.

Маги могли вынужденно принять новую веру, пришедшуюся по душе пассионарным и агрессивным владыкам Ахеменидам, но сохранили древние традиции и, постепенно, тишком реанимируя веру в древнего бога времени, подчиняли своему влиянию царей не столь энергичных, а порой и откровенно слабых, державшихся у власти за счет жестокости и коварства. Как там все было на самом деле, мы уже не узнаем, но факт, что зерванизм уже в самом начале исторической эпохи ариев имел немалое влияние. Выставляя себя истинными зороастрийцами, зерваниты разрушили самые главные устои зороастризма. Они отказались от четко определенной Заратустрой линеарности времени, указав, что времени-даргахвадота предшествует-последует вечность-акарана, а значит, что объявленный пророком Страшный суд Фрашгард наступит неведомо когда, если наступит вообще. Выходит, вовсе незачем рвать жилы в священной борьбе с анарйа, этими мерзкими дэвовскими порождениями, а можно вести жизнь размеренную, спокойную и сытую. Философия обывателя, что во все времена по нраву многим.

Внешне космологическая концепция зерванизма стройна, словно логические рассуждения Канта. Налицо бесконечное время – оформленное и бесформенное, конечное и нескончаемое, что дает истоки всему. Истоки, начало которых неопределимо.

Если предположить вторичность зерванизма, время было обращено в Бога. Зерван есть производная от Зерван Акарана – бог, происшедший из категории. Человеку, даже сильному сердцем, трудно воспринимать в качестве объекта почитания категорию, и потому неизбежна трансформация ее в бога, который более конкретен и наделен, в отличие от категории, характером. Зерван – изначально несотворенный бог, властелин времени. Его можно с определенными оговорками отождествить с орфическим Хроносом. Подобно Зерван Акарана, Зерван даже не время, а вечность, не имеющая ни конца, ни начала.

С появлением Зервана как бога Времени арийская концепция возникновения мира приобретает стройные очертания, становясь приемлемой даже для ультрасовременного философского учения. Вечность, представляющая высшую эманацию неразделенного, поляризуется на две антагонистические силы – добро и зло. Но при этом нельзя забывать, что Зерван – сознательное время. Не следует ли из этого, что Зерван сознательно сотворил зло? Отнюдь. Предположить существование бога-творца, сознательно порождающего зло, было бы слишком даже для дуалистического зороастризма. Намерения Зервана самые что ни на есть благие, он желает заполнить пустоту мира добром. Зерван решает создать сына, какой сотворил бы небо и землю, растения и животных, наполнил мир животворящей материей и движением. Зерван молит судьбу о даровании ему сына, но тот никак не появляется на свет. Что поделать, даже время порой не властно над судьбой! И по прошествии тысячи лет Зервана посещает сомнение – а не тратит ли он понапрасну силы?

Именно этого мига ждала судьба, на хрупких плечах которой лежала ответственность за развитие мира. Любое развитие возможно лишь при наличии антагонизма, дающего жизнь движению. Судьба терпеливо дождалась мига сомнения Зервана, чтобы даровать миру условие развития – божественный антагонизм. Именно в этот миг в чреве времени зародились желанный Ахура-Мазда и ненавистный, но столь необходимый миру Анхра-Манью.

Узнав о том, что у него будет два сына, Зерван поклялся отдать власть над миром тому, кто родится первым. Он знал, что первым должен быть Ахура-Мазда. Но простодушный бог добра рассказал о клятве Зервана брату. И тогда Анхра-Манью разорвал отцовское чрево и с торжеством вышел наружу, явив свой отвратительный лик Зервану. Бог времени содрогнулся от ужаса. Он желал бы отречься от данного обещания, но не мог идти наперекор собственной клятве. Это было слишком даже для всемогущего бога. Зервану пришлось исполнить обещание и передать власть Анхра-Манью, но при этом Бог Времени установил срок, по истечении которого дух зла сгинет и воцарится добро. Срок в девять тысяч лет.

Введение Зервана придало зороастрийской концепции большую стройность и, казалось, ничего не изменило. Основой ее осталось дуалистическое равновесие добра и зла. И равновесие это исключало все негативные тенденции, характерные для иудаизма и эпигонских религий. Обе силы: и Ахура-Мазда, и Ариман (Анхра-Манью) – абсолютно равноправны изначально. Оба бога принимают участие в творении, воспринимая его каждый по-своему.

Зерванизм абсолютизировал время, сделав упор на его свойства как вечности. При этом Зерван, по сути, умалял Ахура-Мазду, приняв функцию творца и предоставив сыну должность лишь устроителя – сомнительную, ибо другим устроителем был Анхра-Манью.

Время определяло все – судьбу мира, судьбы богов, судьбы людей. Линия времени, с таким трудом натянутая Заратустрой, свернулась в спираль – без начала и конца. История обратилась в вечное повторение; эпоха противостояния добра и зла – в великий год. «Кроме того, – справедливо отмечает Мэри Бойс, – зерванистские заблуждения относительно судьбы и неумолимой власти времени затемнили главное в зороастрийском учении – идею о свободе воли, о возможности для каждого человека решить свою собственную судьбу путем выбора между Добром и Злом».

Если маздаиты эпохи персидской экспансии лишь отчасти поступились свободой воли, передав благому богу контроль, но не власть над нею, зерваниты отказались от этой свободы вовсе, вверив свою судьбу во власть величайшего из богов, которого только можно себе вообразить, – Могущественного Времени.

Именно зерваниты своей проповедью сокрушили краеугольный камень учения Заратустры – идею свободы воли. Действительно, к чему бороться за добро, когда уже все определено бесконечным временем? В будущем это приведет к фактическому поражению зороастризма в противостоянии с зерванистским маздаянизмом, а впоследствии и с исламом. Незримое противостояние классического зороастризма и зерванизма, облаченного в мантию зороастризма, имело трагические последствия для ариев. По мере обретения славы, богатства и власти арийские вельможи все чаще привечали во дворцах и поместьях всяческих философствующих чудаков, порой философов, порой же откровенных проходимцев. Что делать – мода! Вот так в арийскую верхушку и проникали велеречивые маги. В борьбе за влияние с военной знатью им волей-неволей приходилось быть изворотливыми. Это были большие интриганы, настоящие иезуиты своего времени, без колебания пускавшие в ход нож или болиголов. Со временем они приобрели немалое влияние в придворных кругах, следствием которого становились заговоры, убийства, перевороты, восстания властолюбивых сатрапов.

Тому есть немало свидетельств. Не исключено участие магов в убийстве Ксеркса. Вероятна их причастность к мятежам сатрапов. Но до поры до времени маги старались не афишировать свое тайное могущество. Будучи в массе своей истинными приверженцами зороастризма, самой пассионарной на тот момент веры, они шли впереди войска со священным огнем, и тогда ариям сопутствовала удача. Даже с эллинами они воевали с переменным успехом, хотя на стороне тех были превосходящее вооружение и организация, которым парсийские витязи могли противопоставить разве что удаль с отвагой.

Но постепенно зерванизм выходил из тени, распространял свое странное обаяние не только на декаденствующую знать, но и на неискушенных простолюдинов. Вот тогда-то и приключился крах величайшей империи, когда для последнего из Ахеменидов метания между зерванизмом и зороастризмом закончились Гавгамеллами.

Обыкновенно считается, что грандиозный успех восточного похода Александра объясняется гением его предводителя, великолепной организацией войска да храбростью македонян и греков. Все это так. Но едва ли кто попытался связать триумф этого предприятия с тем катастрофическим духовным сдвигом, который произошел в душах обитателей Ахеменидской империи.

Насколько беспомощными показали себя арии во время этой кампании! Причем именно арии, тогда как иноверцы проявляли достойное мужество и подобающую тому мужеству энергию.

Весной 334 года до н. э. армия Александра, покуда еще не Великого, переправилась через Геллеспонт. Отменная армия, про которую отчего-то считают нужным писать, будто бы она была невелика. Ничего себе невелика! Тридцать тысяч пехотинцев, по большей части тяжеловооруженных, да пять тысяч всадников-катафрактариев. Очень даже приличная армия по тем временам, если, конечно, не сравнивать ее с фантастическими армиями, сошедшимися в битве при Курукшетре.

На реке Граник Александру противостояла равная по численности персидская армия, имевшая серьезный перевес в коннице. Однако македонские и фессалийские эскадроны после недолгой стычки разметали неприятельскую кавалерию – персов и всадников западных сатрапий. Азиатская пехота попросту разбежалась; сопротивление оказали лишь греческие наемники на персидской службе – и то скорее в силу страха перед вполне очевидным пленением и, как итог, смертью или рабством. Заметим, добрая половина бежавших исповедовала зороастризм, но зерванистского толка и умирать ради неведомо когда назначенной победы сил добра желанием не горела.

Через полгода приключилась новая битва. При Иссе персы имели примерно двойное превосходство, в том числе громадный – если верить античным историкам, традиционно, с подачи архиграмматиков, жизнеописателей подвигов Александра, преувеличивающим силы врагов, – корпус наемников. Но большую часть армии составляли все те же персы и военизированный сброд из западных сатрапий. Последние заслуживают упоминания разве что по причине их численности, персы же – в связи с верой в Зервана со всеми вытекающими из той веры последствиями.

Итог битвы известен. Персидские полки на левом фланге не устояли под стремительным натиском македонских агем; Дарий, наплевав на заповедь противостояния злу, бежал; греческие наемники после упорного, но недолгого сопротивления отступили.

Но наиболее показательна последняя, решающая битва – при Гавгамеллах. Здесь персы имели по меньшей мере шестикратное преимущество. Македоняне впервые столкнулись с воинами, в прежних сражениях участия не принимавшими. На левом крыле «Великой армии» встали массагеты и бактрийцы – туранские всадники, правое заняли каппадокийские конники, по сути, тоже туранцы, но западные, и прочие, прочие. Сам Дарий с лучшими отрядами персов стал в центре. В прежних сражениях Александр с ходу сокрушал неприятельское левое крыло, но тут он вдруг занялся невразумительным маневрированием. Тем временем правый фланг персов смял противостоящие им македонские полки. Каппадокийцы могли выйти в тыл армии Александра, и тогда исход сражения был бы решен. Однако большая часть их бросилась грабить македонский лагерь, переполненный добычей, взятой трофеями в предыдущих сражениях. Александр же тем временем так ничего и не сумел поделать со среднеазиатской конницей и изменил направление главного удара – в центр. После непродолжительного сопротивления персы бежали, но туранские всадники отступили в полном порядке.

Эти туранцы оказали македонской армии самое серьезное сопротивление, какое она только встречала за время похода. Бактрийцы, согдийцы, массагеты два года терзали армию Александра в Средней Азии, причинив ей потери большие, нежели огромные армии Дария в трех великих сражениях. И сопротивлялись бы дальше, если бы не предательство отряда ренегатов, умертвивших вождя сопротивления Спитамена.

И каков же вывод. Прежние пассионарии персы, приняв веру в Зервана, утратили стремление жертвовать собою ради победы добра, а следовательно, и отчее мужество, зато его в полной степени сохранили народы, державшиеся веры отцов, либо новообращенные, не познавшие сладкой пагубы зерванизма, зороастрийцы.

Не потому-то Александр, привечая персов, формировал первые туземные контингенты из туранских племен, много более отважных, нежели поистаскавшиеся на пирах и философских диспутах арии. Да и женился он по любви на туранке Роксане, остальные же браки – по разуму, как жертва державной политике.

Именно в это время Александр окончательно утверждается в своем отношении к зороастризму. В целом веротерпимый, он отказал в признании единственно арийской вере. Более того, он преследовал зороастрийцев и, судя по тому, в сколь неприглядном облике он предстает в переложении наследников Ахеменидской культуры, весьма рьяно. Физического истребления, кажется, не было, а вот канонический, писанный золотом свод книг Авесты (если искомый существовал) Александр будто бы приказал сжечь.

Отчего такая немилость? Думается, Александр – сам ли, через более просвещенных «друзей» – познал силу этой веры, опасную для завоевателя, обратившего взор к виднеющимся в лучах восходящего солнца горам, за какими простирались бескрайние все еще просторы Востока. Он имел под началом самую боеспособную на тот момент армию, реальную опасность которой представляли сильные духом люди. Но отнюдь не те, кто признавал бесконечность времени.

Потому-то вельмож-зерванитов Александр милостиво приблизил. Потому-то он привлек на свою сторону «варваров»туранцев, ибо те шли в бой не ради победы добра, а за милое сердцу героя сокровище в любом его выражении.

Александр стал первым европейцем, приоткрывшим Западу занавешенные паутиной джунглей тайны Индии. Его армия объявилась в Пятиречье во времена смутные, когда предавались забвению старые истины, уходило в никуда величие древних городов, исчезали отеческие боги.

Именно здесь македонской – если же быть более объективным, евразийской – армии довелось одержать самую кровавую победу. На реке Гидасп войско Александра сошлось в битве с армией местного царя Пора, основу которой составляла самая могучая военная сила древности – слоны. В сражении македоняне потеряли тысячу человек, чего не случалось прежде, исключая разве что потери, понесенные в туранской партизанской войне.

Пораженный отвагой и физической мощью Пора, Александр не только сохранил ему жизнь, но и умножил его владения. Он удивился б еще более, если бы поинтересовался тайнами той необычной веры, которую исповедовал Пор. А этот могучий, за два метра, царь придерживался, вероятно, джайнизма, учения, распространенного в те времена в Пенджабе, причем особенно распространенного среди воинов.

О джайнизме мы уже говорили выше, но в большей степени – о его зримых странностях. Между тем то было вера сильных людей, готовых час от часу смиренно мести дорогу перед собой ради спасения букашек, но и готовых, если придется, добровольно расстаться с жизнью, причем самым мучительным способом, как то проделал поразивший воображение македонян джайн Калан, добровольно и бесстрастно взошедший на костер. А далее, к востоку и югу, медитировали те, кто предпочитали самоубийству медленное угасание. Так поступали последователи Будды-Шакьямуни.

Джайны и буддисты медленно, но верно подтачивали древние арийские традиции. Джайн Чандрагупта покорил с пол– Индии лишь ради того, чтобы уморить себя голодом. Его внук Ашока едва ли был искренним буддистом. Буддизм устраивал его как средство бескровного успокоения вечно недовольных условиями бытия подданных.

Культуру древних ариев, кроме того, пожирали философствующие еретики. Однако им не суждено было одержать победу, ибо из тьмы уже выползали древние боги. Вишну, Шива, Брахма – о них мы уже вели речь. Но апогеем возрождения культуры древних обитателей Индии стал культ Шакти – во всех ее выражениях.

Арии привели с собой на благословенные земли Индостана многих богинь, олицетворяющих силы природы, абстракции, супруг богов – мужей, налитых жизненной силой и страстями. Но были они безлики и серьезного места в религиозных воззрениях ариев не занимали. Из более тысячи гимнов «Ригведы» богиням посвящены лишь 22, из них 20 – богине зари Ушас в силу ее привлекательности. Так что женские божества были велики числом, но не почитаемы.

Но по мере умирания ведической веры и возвышения новых богов в пантеон постепенно просачиваются богини из местных. Сначала они не больно влиятельны, но, приобретая могучих мужей, возвышаются сами, объединенные общим именем Махадеви или Шакти, Великой Богини. По сути, возвращаются времена Великой и Ужасной Матери, выступающей во множественных ипостасях: Парвати (Дочь гор), Сати (Добродетельная), Гаури (Белая), Дурга (Неприступная), Чанди (Лютая)… Шакти – не просто Богиня-Мать, благостная богиня. Постепенно она начинает восприниматься как энергия созидания, сохранения, разрушения, активное личное существо, включающее индивидуальные души. Возникает своеобразный женский монотеизм, ибо Шакти оттесняет, а то и совершенно растворяет Шиву.

Ужасной славой пользовалась Шакти-Кали – богиня-истребительница, чьей ярости и кровожадности могли позавидовать Иштар, Сехмет и Артемида, трехкратно вместе взятые. Черная женщина с распущенными волосами, красными глазами и вываленным изо рта языком – Кали пришла в этот мир для того, чтобы истреблять. Кали – апофеоз смерти. Адепты Кали, тхаги, или «душители», сотнями умерщвляли прохожих на проселочных дорогах Индии. Самый известный из них, но, может быть, и не самый жестокий, некий Бухрам из Аллахабада, умертвил более 900 человек.

Однако Кали не просто Смерть, она – космос Вселенной. Это она обращает материю и сознание в состояние энтропии. Она – беспощадное время, ужасный всадник Апокалипсиса Калки, она порождает добро и зло, истину и ложь. И она же их поглощает, как и положено беспощадному времени.