Религиозные и бытовые обычаи древних тюрок, подробно освещенные современными им китайскими авторами, описывает Бичурин. Правда, надо иметь в виду, что китайцы находились с тюрками в состоянии непрерывных войн, поэтому не всю сообщаемую ими информацию стоит принимать буквально. Так, когда они говорят, что у тюрок «мало честности и стыда», что они «не знают ни приличия, ни справедливости, подобно древним хунну» и «по природе люты, безжалостливы» — эти категорические утверждения можно оставить на совести жителей Поднебесной. Но рассказы о конкретных обычаях и традициях, безусловно, более объективны. Интересно описание погребального обряда:

«Тело покойника полагают в палатке. Сыновья, внуки и родственники обоего пола закалают лошадей и овец и, разложив перед палаткою, приносят в жертву; семь раз объезжают вкруг палатки на верховых лошадях, потом пред входом в палатку ножом надрезывают себе лицо и производят плач; кровь и слезы совокупно льются. Таким образом поступают семь раз и оканчивают. Потом в избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и веши, которые он употреблял, вместе с покойником сожигают: собирают пепел и зарывают в определенное время года в могилу. Умершего весною и летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет желтеть или опадать; умершего осенью или зимою хоронят, когда цветы начинают развертываться. В день похорон, так же как и в день кончины, родные предлагают жертву, скачут на лошадях и надрезывают лицо. В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи».

Этот обряд достаточно близок к тюркскому погребальному обряду, реконструированному А.В. Комаром, с тем различием, что по Бичурину останки и веши покойного сжигаются в одном и том же месте, а не в разных.

Кроме того, Бичурин сообщает, что у тюрок был принят левиратный брак: они «по смерти отца, старших братьев и дядей по отце женятся на мачехах, невестках и тетках». «Постоянного местопребывания» у тюрок не было, но кочевали они в пределах своего, отведенного каждому участка земли. Они злоупотребляли хмельным кобыльим кумысом, любили играть в волан и «хюпу» (авторы настоящей книги так и не смогли выяснить, что же это такое) и пели песни, «стоя лицом друг к другу». Смерть от болезни считалась у них постыдной, в отличие от смерти на поле боя.

Все это — сведения о нравах тюрок, которые обитали на границах Поднебесной или в ней самой (напомним, что Восточно-Тюркский каганат попал под власть Китая, а Западно-Тюркский был им частично оккупирован), но по ним можно в общих чертах представить себе быт и нравы тюркютов раннего Хазарского каганата.

Бичурин сообщает, что в целом обычаи тюрок схожи с хуннскими. В Хазарии были и народы, которые, возможно, имели к хунну более близкое отношение, — те, кто осел на берегах Каспия со времен гуннского нашествия и кого называли хазарами еще до пришествия тюркютов (по крайне мере до появления изгнанников рода Ашина, если таковое имело место). Об их обычаях довольно подробно рассказал Мовсес Каланкатуаци.

Историк пишет, что после взятия хазарами Тбилиси, «северный лев рыкающий» Джебу-хакан оставил войско под началом своего «львенка хищного» Шата и велел ему двинуться на Алуанк, но наказал не разорять страну, «если вельможи и правители страны выйдут навстречу сыну моему и добровольно отдадут свою страну мне в повиновение». Шат приступил к военным действиям, и тогда жители Алуанка собрали богатые дары и направили в ставку хазар посольство под предводительством своего католикоса. Послы прибыли к шатру хазарского вождя как раз во время обеда и застали, с их точки зрения, весьма малопривлекательное зрелище.

«В то время, когда они прибыли туда, в стане [Шата] перед ним находились вельможи и нахарары. И видели мы, как они сидели там [в шатре], поджав ноги под себя, как тяжело навьюченные верблюды. Перед каждым из них стоял таз, полный мяса нечистых животных, а рядом — миски с соленой водой, куда они макали [мясо] и ели. [Перед ним стояли также] серебряные, позолоченные чаши и сосуды чеканной работы, награбленные в [городе] Тбилиси. Были у них и кубки, изготовленные из рогов, и большие, продолговатые [ковши] деревянные, которыми они хлебали свою похлебку. Теми же грязными, немытыми, с застывшим на них жиром, ковшами и сосудами они жадно набирали и вливали в раздутые, как бурдюки, ненасытные брюха свои чистое вино или молоко верблюжье и кобылье, причем одной посудой пользовались по два-три человека. Не было ни виночерпиев перед ними, ни слуг позади, даже у царевича [их не было], кроме стражи, вооруженной копьями и щитами, зорко и внимательно охраняющей его шатер тесным рядом».

Впрочем, несмотря на отсутствие хороших манер, Шат отнесся к послам с примерным дружелюбием, назвал католикоса отцом и поклялся выполнить любую его просьбу. Кроме того, он выразил готовность разграбить окружающие Алуанк страны, чтобы возместить убытки, которые нанес своим новым друзьям. А после того, как и католикос предложил Шату и Джебу-хакану свою службу, «улеглась ярость зверонравного князя и всех вельмож, и войска его, и стали они перед католикосом кротки, как овцы, как мужи богобоязненные к любимым братьям и ко всем согражданам и соседям».

Хазары предложили гостям разделить их трапезу и, «опустив их на колени по обычаю своему, поставили перед ними посуды, полные скверного мяса». Гости отказались от скоромной пищи (тем более что это было мясо «нечистых животных»), но хазары не обиделись, «не стали заставлять их, а убрали мясо и принесли немного тонкого хлеба», испеченного на жаровне.

В истории с посольством к Шату Каланкатуаци рисует нам в основном лишь застольные обычаи хазар. Интересным штрихом является отсутствие на пиру слуг.

Другое, уже упоминавшееся нами, посольство, возглавляемое епископом Исраэлом, на полвека позже посетило хазарскую столицу. Поскольку Исраэл преследовал цели душеспасительные, то и Каланкатуаци, описывая его миссию, теперь уделяет внимание прежде всего религиозным обрядам хазар (которых он в этой части своего текста называет гуннами), а также тем их традициям, которые показались благочестивому епископу особо богомерзкими. Так, его возмутило, что хазары «по диким языческим нравам своим жен отцов своих брали себе, или два брата брали одну жену, или [один| брал много разных жен». Напомним, что обычай жениться на овдовевших «мачехах, невестках и тетках» был описан Бичуриным у тюрок.

Похоронные обряды жителей Варачана тоже во многом напоминают обряды тюрок: те же надрезы на лицах и скачки на лошадях. Каланкатуаци пишет:

«Трубили [в трубы] и били в барабаны над трупами, ножом или палашом делали кровоточащие надрезы на своих щеках, на руках и ногах. То было адское зрелище, когда совершенно нагие мужчины — муж за мужем и отряд за отрядом — бились мечами на ристалище у могил. Многочисленные толпы людей состязались друг с другом, а после предавались разврату и скакали на лошадях то в ту, то в другую сторону. Кто плакал и рыдал, а кто забавлялся по дьявольскому обычаю своему».

Хазары обожествляли природу. «Они приносили жертвы огню и воде, поклонялись каким-то богам дорог, и луне, и всем творениям, которые в глазах их казались удивительными». Бог молнии у них назывался Куар, и они «служили ему».

Главным божеством хазары считали «огромного и безобразного бога Тангри-хана, которого персы называют Аспандиат». Тангри был общетюркским божеством, почему Каланкатуаци отождествляет его с «персидским» Аспандиатом, не известно; божества с таким именем у персов никогда не было. Высказывалось предположение, что к персам этот бог никакого отношения не имел, но епископ Исраэл, который в иностранных языках был сильнее, чем в языческом богословии, услышал в имени незнакомого бога корень «асп» и отождествил его с пехлевийским (то есть персидским) словом «аспа» — лошадь. Тем более что этому богу действительно «приносили в жертву коней на кострах». Для Аспандиата строили «капища и храмы». Но главным предметом его культа было «посвященное скверному Аспандиату дерево — дуб, с пышной кроной, которому приносили в жертву лошадей и который окропляли кровью жертвы, а голову и шкуру ее вешали на ветви…». Он считался «дарителем жизни и всех благ», «хранителем и защитой…страны».

Многие другие боги хазар тоже были связаны с деревьями. «Этот дуб был как бы главой и матерью всех остальных высоких, покрытых густой листвой деревьев, посвященных [другим] суетным богам». Деревья давали «добрые дары и умножение народа» в стране, «давали силу и победу в битвах». В ответ на приносимые деревьям жертвы «больные получали исцеление, неимущие — состояние». Силою этих деревьев жрецы вызывали и прекращали дожди и «усмиряли громогласное возмущение и сверкание молний с облаков». А тех, «кто по незнанию брал для своих нужд из опавших листьев или сучьев» священного дерева, божество наказывало, истребляя его дом и род.

Благочестивый епископ Исраэл на некоторое время положил конец «злонравным верованиям» и «развратным обычаям» хазар (по крайней мере, жителей Варачана). Он был человеком дела и не стал терять время на долгие проповеди, а попросту «осенил знамением креста высокие деревья, посвященные скверному Аспандиату, после чего священники двинулись в рощу и повалили все деревья». Епископ перевез бревна в Варачан. «Пригласив к себе искусных мастеров по дереву, он приказал изготовить из круглых бревен прекрасный крест. Вырезав [из дерева] различные изображения, прикрепили их к кресту, украсили великолепными орнаментами и весь, сверху донизу покрыли лаком». Некоторых колдунов и жрецов сожгли на кострах, а тем, что остались в живых, толерантный епископ позволил публично отстоять свою точку зрения и назначил «судилище» на площади. Права язычников были соблюдены: «Обеим спорящим сторонам была дана возможность [высказаться] перед многочисленным собранием народа».

«Начал епископ. Держа в руках Божественное Писание, он заговорил словами [божественного] учения, строго браня и осуждая их. А жрецы, жалкие служители суеверные, сгорали от стыда перед Крестом Господним, который епископ все время держал в руке, [они) трепетали и впали в отчаяние. [Затем] они стали поносить себя, признавая свои грехи, [поклонились епископу] и обратились в истинную веру».

Но хазары оказались не слишком стойкими христианами. Их князь Али-Илитуер (Алп-Илутвер), после принятия новой религии исчезает со страниц исторических хроник. Можно, конечно, допустить, что сей благочестивый муж удалился от мира в душеспасительных целях. Но более вероятно другое: хазарская верхушка не захотела менять веру предков, кроме того, Али-Илитуер был подданным хазарского кагана, и тот мог не одобрить нововведений своего вассала. Так или иначе, известно, что хазары оставались язычниками по крайней мере до конца VIII или начала IX века, когда правящая верхушка каганата приняла иудаизм.