ДРЕВНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
О СЕВЕРНЫХ СТРАНАХ

Сказание об аргонавтах со всеми его вариантами, возникшими на протяжении того долгого времени, пока эта легенда продолжала питаться за счет эпической поэзии и других жанров античной литературы, весьма интересно в историко-географическом отношении. История его показывает, как легендарная география приспособлялась к географии реальной.

В основе сказания о походе аргонавтов лежит беотийская культовая легенда о Фриксе, сыне орхоменского царя Атаманта, спасшегося бегством на овне с золотым руном, в то время как его должны были принести в жертву Зевсу Лафистию. С ней переплетается фессалийская легенда о царе Пелии и его племяннике Ясоне, мстителе за своего отца, несправедливо лишенного престола в Иолке — одном из древнейших центров торговли на Пагасийском заливе, служившем гаванью и для расположенного в глубине материка Орхомена. Торговая слава Иолка связана с судьбой древнейшей Калаврийской амфиктионии (союза городов), в состав которой, помимо Иолка (Орхомена), входили также города Гермиона, Эпидавр, Эгина, Афины, Прасии и Навплия и под знаком которой происходила колонизация северных островов Эгейского моря и северных (эолийских) берегов Малой Азии.

Упоминание о «прославленном» корабле «Арго» в «Одиссее» заставляет предполагать существование в эпоху создания гомеровских поэм соответствующей эпической песни. О том, что она вошла в известной доле в «Одиссею» и послужила материалом для описания Одиссеевых приключений на море, заставляет думать присутствие в «Одиссее», помимо эпизода со сталкивающимися скалами — Планктами, где имеется прямая ссылка на предшествующую аргонавтику, также и эпизодов «Скилла и Харибда», «Сирены», «волшебница Кирка», «лестригоны», «остров Тринакрия», одинаково известных гомеровскому эпосу и эпосу об аргонавтах.

Таким образом, IX и X песни «Одиссеи» дают известное представление и о древнейшей эпической аргонавтике, которой в такой же мере, как и «Одиссее», была свойственна значительная неопределенность в географической локализации как упомянутых выше, так и многих других эпизодов.

Но если для «Одиссеи» возможны споры относительно «океанизма» Одиссеевых странствий, то миф о походе аргонавтов предполагает плавание по океану в качестве непременного условия. Знания о гомеровской географии позволяют представить себе, что в эпоху сложения древнейшего эпоса о походе аргонавтов водные пространства за пределами Эгейского моря казались еще достаточно неопределенными и представление о границах моря сливалось с представлением об Океане как об омывающем землю потоке, берега и острова которого населены обитателями потустороннего мира.

Трудно сказать, предполагалось ли плавание корабля «Арго» сразу же как кругосветное плавание и позволяли ли тогдашние представления об ориентации такое плавание себе вообразить. Но во всяком случае, пример «Одиссеи» показывает с несомненностью, что даже гомеровский эпос, знавший четыре стороны света и четыре дующих в соответствующих направлениях ветра, весьма далек от какой бы то ни было определенности в ориентации Одиссеевых странствий. Не было этой определенности не только в эпической поэзии, ее не было, видимо, и в реальной географии эпохи колонизации, ибо если тогдашние греческие мореплаватели, несомненно, умели отличать практически северо-западное направление от северо-восточного, они не могли осмыслить этой разницы теоретически, и людям, плывущим на северо-запад, несомненно, не раз казалось, что они плывут туда же, куда и мореплаватели, поворачивавшие на северо-восток. Этим, скорее всего, следует объяснить наличие одинаковых мифических и этнических имен как на севере, так и на востоке: двойную локализацию острова Ээи, Схерии, Эритии, дублирование племенных наименований иберов (в Испании и на Кавказе), элимов (в Сицилии и в Малой Азии), тирренов (в Италии и в Эгейском море) и т. п.

Позволительно думать, что сама идея кругосветного плавания «Арго» могла появиться уже при наличии определенной мифологической и культовой традиции, утверждавшей пребывание «Арго» в тех или иных пунктах его средиземноморского маршрута, непонятное без предположения о кругосветном плавании.

Первоначальная аргонавтика оперировала географическим и мифологическим материалом, почерпнутым из опыта освоения северо-западных берегов Малой Азии, Фракии и Пропонтиды. Коринфская экспансия на запад шла также под знаком аргонавтики. Эвмел обогатил аргонавтику коринфским (Эвмел саму Медею производил из Коринфа) и коркирским эпизодами, а также, может быть, некоторыми эпизодами, связанными с плаванием аргонавтов по Адриатическому морю.

Колонизация Сицилии и берегов Италии привела аргонавтов в Тирренское море и на остров Эльба. Насколько позволяют судить отдельные места «Теогонии», эпическая аргонавтика обязана Гесиоду немало в разработке западного маршрута аргонавтов. Именно он заставляет Ээта и Кирку отправиться на солнечной колеснице в Италию и помещает в связи с этим в Тирренском море соответствующие эпизоды аргонавтики. Колонизация Киренаики также повлияла на аргонавтику. У Пиндара в IV пифийской оде, посвященной царю Кирены Аркесилаю, находим отчасти тот материал, который обогатил аргонавтику ливийским эпизодом, сопряженным с плаванием аргонавтов по Южному океану и Тритонидскому озеру, встречей с Тритоном и, наконец, с введением в число аргонавтов Эвфема, героя-родоначальника острова Феры, колонизовавшего Кирену.

Можно представить себе, что та аргонавтика, которая была использована в «Одиссее», обнимала в своем повествовании маршрут по известной части Черного моря. Как далеко — трудно сказать с точностью, но, во всяком случае, «Илиада» знает уже реку Сингарий, впадающую близ Гераклеи Понтийской, а также племя кавконов, населявших территории в районе той же Гераклеи, занятые позднее мариандинами. Несомненно, что локализация Эи и Колхиды на кавказском берегу Черного моря не имела места в ранней аргонавтике. «Одиссея» помещает к востоку от Эи Планкты — блуждающие скалы, преграждающие дорогу к выходу в океан. Позднее, отождествляемые иногда с Планктами, Кианеи были локализованы при выходе из Боспора Фракийского (Константинопольского пролива) в Черное море.

Эта локализация могла основываться на достаточно древних представлениях, связанных прежде всего с тем, что довольно сильное течение, возникающее иногда в Константинопольском проливе, должно было служить серьезным препятствием для древних парусных судов. Самое имя Колхиды на Кавказе произошло, вероятно, из столкновения греческого χαλχός — медь с засвидетельствованным уже Гека- теем именем кавказского племени колов (Κώλοι) и колхов (кулха древнеуратских текстов), а также и самих уратов-халдов (калду, Καλδαίοι у Стефана Византийского, помещающего их близ Колхиды).

Халкида — Халкидика — Халкитида — Халкедон — вот тот вероятный путь, который предшествовал проникновению этого имени на Кавказ. Оно возникало там, где наличествовал соответствующий металл. Милетские мореплаватели направились на Кавказ, привлеченные серебром, медью и железом, может быть, уже Гомеру известных халибов, локализация которых в пределах южного побережья Черного моря подвергалась в древности значительным колебаниям — от области к западу от реки Галиса до Котиоры и предгорий Кавказа. Легкость перетолкования Халкиды в Колхиду подтверждается наличием параллельных форм Халкедон — Калхедон на северном берегу Малой Азии, на пути аргонавтов в Черное море.

Упоминание Колхиды на Кавказе отсутствует не только в гомеровском эпосе, но и в более поздних произведениях Гесиода, Эвмела и Мимнерма. Само имя Кавказа встречается впервые у Гекатея, а вслед за ним у Эсхила. Последний, однако, локализует его не на востоке, а на севере Причерноморья, отождествляя, видимо, с Рипейскими горами, Под этим наименованием Кавказ известен был в финикийской и библейской географии (Рифат Библии, Рафа апокрифической Книги юбилеев).

Необходимо отметить сохранившееся в виде некоторых косвенных указаний в источниках колебание в выборе северного или южного маршрута вдоль берегов Черного моря. Для доказательства существования северного маршрута может быть привлечен в качестве свидетельства отрывок из Гесиода, где речь идет о Финее, гонимом гарпиями на север, «в земли галактофагов, живущих на повозках». Именем галактофагов гомеровский эпос обозначает, по распространившемуся уже в древности мнению, северочерноморских скифов. Из других данных, позволяющих говорить о северочерноморском маршруте, упомянем факты, свидетельствующие о локализации Колхиды и Фасиса на Боспоре Киммерийском.

Южный маршрут возобладал, несомненно, лишь с утверждением и умножением греческих колоний на берегах Пафлагонии, Каппадокии и Кавказа. Путешествие аргонавтов вдоль берега Малой Азии стало излагаться с включением в него местных генеалогических и культовых мифов и с упоминанием местных легенд о Синопе, Сезаме и т. д. Имена Ээта и Медеи были при этом связаны с местной топонимикой. Имя же брата Медеи Апсирта являлось, быть может, и в действительности местным, кавказским по происхождению, поскольку в других версиях имя этого персонажа засвидетельствовано как Фаетон или Эгиалей; имя же Апсирт (Аксирт) восходит к Ферекиду и сопоставляется с наименованием важного торгового пункта и гавани Апсар, между Трапезунтом и Фасисом, которое уже древними толкователями производилось от имени Апсирта.

Наряду с местными источниками милетские рапсоды в погоне за сказочными подробностями обращались, однако, и к другим данным. При описании подвигов Ясона в Колхиде к сказанию были приплетены подробности, заимствованные из беотийско-ионийских рассказов о Кадме, убийстве им дракона и о посеве драконовых зубов, из которых выросли земнородные люди; рассказ о стерегущем руно драконе и о его убийстве Ясоном также имеет своим прототипом сказание о Кадме, которое было известно не только на беотийской, но и на малоазийской почве. После того как границы средиземноморского бассейна определились точнее, для мифа, стремившегося вывести «Арго» в океан, стали возникать все более и более серьезные препятствия. Черное море не соединялось непосредственно с океаном, и Кианеи-Планкты прочно стали у входа в него из Боспора Фракийского. Между тем стремление к объединению восточного и западного маршрутов понуждало мифотворческую фантазию к преодолению этих препятствий, выставленных реальной географией.

Первые указания на поиски такого «кружного» пути находим у Гесиода, ведущего аргонавтов из Черного моря в океан по реке Фасис и далее вдоль берегов Азии в Ливию. Аргонавты переносят свое судно на руках от берега океана до Тритонова озера, откуда Гесиод ведет их к Сирту, в Средиземное море. Подобный маршрут согласовался с теми географическими представлениями, которые мы застаем на заре ионийской науки, как они были запечатлены на карте Анаксимандра, составленной в первой половине VI столетия до н. э. и делящей мир, имевший форму диска, окруженного океаном, на две части (на два материка — Европу и Азию). Меотида соединялась с океаном посредством Фасиса. Подобное разделение мира основывалось, в частности, на мифологическом представлении, удерживавшемся и в более поздние времена, будто все водные бассейны, реки и источники возникают из океана и исчезают в нем. Отсюда и возникло представление о Фасисе как о границе материков. Представление о Ниле как о реке, тоже соединяющейся с океаном и отделяющей Азию от Ливии, Гесиоду, несомненно, еще известно не было, иначе он не заставил бы аргонавтов совершать пеший переход от ливийского побережья океана до Тритонова озера, с «Арго» на плечах.

Вслед за Гесиодом подобным же путем ведет аргонавтов Пиндар, а также Антимах в его утраченной поэме «Лида».

Гекатей Милетский, впервые подытоживший опыт ионийской географии, обогащенный данными греческого мореплавания и колонизации, знал мир от Тартесса до Инда и привел это знание в систему, господствовавшую в общих чертах вплоть до эпохи Александра Македонского. Он привнес несколько существенных дополнений к карте Анаксимандра, которую в исправленном виде приложил к своему «Землеописанию». На этой карте им был показан Нил в качестве реки, разделяющей азиатский материк и выделяющей из него Ливию. По догадке Гекатея, видоизменяющей версию Гесиода и его последователей, аргонавты должны были, покинув Эвксинский Понт и по Фасису выйдя в океан, возвратиться в Средиземное море по Нилу. Трудно, впрочем, предположить, чтобы Гекатей в качестве географа, а не мифографа мог допустить реальную возможность плавания в океан по Нилу или Фасису без волока. Вероятней всего, он имел в виду лишь приближение истоков этих рек к берегу океана, так что в этом отношении его представления совпадали, вероятно, с представлениями Гесиода, а привнесенная им поправка предполагала лишь более естественный и короткий путь. Но при этом не следует упускать из виду того, что если Гесиод относился к сказанию об аргонавтах как поэт, ищущий лишь художественной логики и убедительности, то Гекатей впервые, может быть, в греческой литературе подошел к этому мифу как ученый-рационалист, взглянув на дело с чисто практической стороны.

Для Гесиода, как и для авторов начального эпоса об аргонавтах, плавание по океану было потусторонним плаванием. Однако ко времени Гекатея накопилось немало фактов, устанавливающих реальную возможность океанических плаваний. Финикийцы в это время выходили уже за Геракловы столпы (Гибралтар) и основывали свои фактории на берегах Атлантического океана, а Геродот сохранил для нас предания об океанических плаваниях, совершенных в VII–VI веках до н. э. Речь идет о путешествии финикийцев вокруг Ливии по почину фараона Нехо и плавании грека Скилака, по поручению персидского царя Дария Гистаспа, из Индии в Эритрейское море.

Распространение географических знаний в V веке до н. э. привело к тому, что рационалистическая мифография стала отказываться от океанического маршрута аргонавтов ввиду невозможности выхода в океан из восточной части средиземноморского бассейна. Геродот и предшествующий ему Геродор из Гераклеи ведут аргонавтов из Колхиды в Элладу тем же путем, каким они туда прибыли, то есть по Черному и Эгейскому морям. Версию эту, как свидетельствует комментатор Аполлония Родосского, принял и Софокл в «Скифах», сделав это с тем большей легкостью, что драма была в силу своей художественной специфики мало заинтересована в географической стороне дела. Эта версия, однако, убивала художественно-мифологическое зерно сказания, питавшееся сказочно-географическими представлениями, и эпос в своем развитии не мог с нею примириться.

Мифотворческая мысль и следовавший за ней эпос обратились на поиски других возможностей. Одной из таких возможностей, которой суждено было долговременное развитие и широкая популярность в мифографической литературе, стал возвратный путь по реке Танаису в Северный океан, а оттуда вдоль западных берегов Европы по Атлантическому океану, через Геракловы столпы в Средиземное море (толчком к чему послужили данные, сообщенные в перипле мас-салиота Питея в IV столетии до н. э.). От предшествующего этот маршрут отличается тем, что он предполагал возможным плавание по Северному океану, в чем сомневался Геродот, впервые, может быть, констатировавший полную неизвестность северных стран как в реальном, так и в мифико-географическом отношении.

Из сказанного следует заключить прежде всего, что, хотя возможность северного океанического маршрута существовала и раньше, она не использовалась ни мифографией, ни эпосом, нуждавшимися, очевидно, в каком-либо прецеденте или в сопроводительном легендарно-географическом материале, который полностью отсутствовал. И так же, как в отношении южного маршрута, опиравшегося на сообщения о финикийских плаваниях вдоль южных берегов Африки, толчком к использованию северного маршрута послужили сообщения о плавании Питея из Массалии в IV столетии до н. э. к острову Туле и далее на восток.

Наиболее раннее упоминание о североокеаническом маршруте аргонавтов содержится в схолиях (комментариях) к Аполлонию Родосскому (со ссылкой на Скимна Хиосского — автора, жившего, быть может, несколько раньше Аполлония), где говорится, что аргонавты достигли области Северного океана по Танаису, откуда перенесли «Арго» на копьях до океанского берега.

Версия Скимна, под именем которого сохранился не принадлежащий ему, однако, перипл Средиземного и Черного морей, претендовала на известный рационализм, хотя и вела аргонавтов по весьма неизведанному маршруту.

Танаисская версия могла быть достаточно популярна в эпоху расцвета Боспорского царства и активных сношений Греции с меотийской Скифией. С этим предположением согласуется утверждение Диодора, что многие древние и новые писатели вели аргонавтов возвратным путем по Танаису. Из их числа Диодор называет, однако, одного лишь Тимея из Тавромения, известного историка первой половины III века до н. э.

В своем описании маршрута аргонавтов Тимей проводит их по Танаису к его верховьям, откуда они волоком перетаскивают свой корабль к верховьям другой реки, впадающей в Северный океан. Достигнув последнего, аргонавты плывут к Средиземному морю, имея слева от себя европейский материк. Миновав Гадес (Кадикс), они вступают в Средиземное море и направляются к берегам Италии.

На начертание подобного маршрута могли повлиять какие-либо сведения о возможности сообщения по европейским рекам между Черным и Балтийским морями, которое и было принято Тимеем за Северный океан. Перед его глазами, кроме того, несомненно, был перипл Питея, описывавший плавание от северных берегов Европы мимо Испании в Средиземное море. Под впечатлением этих географических идей, развитых Тимеем, тем же маршрутом ведет аргонавтов и Дионисий Скитобрахий — мифограф, написавший свою «Аргонавтику», послужившую источником для Диодора Сицилийского, на рубеже II–I столетий до н. э.

Эти же географические представления отразились в сложном и запутанном маршруте, каким ведет аргонавтов в результате разновременных наслоений «Аргонавтика», приписываемая мифическому Орфею. Первоначально, как и в древнемилетском эпосе, аргонавты следуют по Фасису, затем по Сарангу, притоку индийской Гиароты (Гидраор-ты) — деталь, навеянная, несомненно, мифической географией похода Александра Македонского, — к Киммерийскому Боспору, далее через Меотиду и по Танаису, сквозь ущелье в Рипейских горах, в Северный океан, воспроизводя, следовательно, в этой части маршрута танаисско-океаническую версию Тимея из Тавромения. Далее путь аргонавтов лежит по океану, мимо Иернских островов (то есть Ирландии — наименование, проникшее в Псевдо-Орфееву «Аргонавтику» лишь в позднеэллинистическое время, так как имя это в литературе встречается впервые у Страбона и Диодора), через Геракловы столпы в Средиземное море.

Однако та критика, которой были подвергнуты сочинения Питея и основывавшегося на них Тимея, со стороны Дикеарха, Полибия и Страбона и отрицание возможности какой-либо связи Танаиса с Северным океаном не могли не повлиять и на судьбу мифа об аргонавтах. Во всяком случае, уже в эллинистическую эпоху на смену танаисскому маршруту приходит еще одна версия, которой более всего повезло в позднеэллинистические времена. Эту версию можно считать последним важным этапом в истории мифического маршрута корабля «Арго».

После того как плавание по Черному морю стало делом совершенно прозаическим и обыкновенным и выяснилось, что выход из черноморского бассейна в Северный океан через реки Фасис и Танаис отсутствует, в распоряжении художника оставалась еще одна, как будто бы и реальная, но в то же время совершенно неизведанная возможность плавания в западном направлении по реке Истру (Дунаю). Относительно этой реки, истоки которой были выяснены с точностью лишь в конце I века до н. э., уже в IV столетии до н. э. распространилось мнение, будто она имеет два устья, впадающие одно в Черное, другое в Адриатическое море. Основанием для этих мифико-географических представлений служили, несомненно, те смутные сведения о торговом судоходстве по европейским рекам, на которые мы уже ссылались при обсуждении танаисского маршрута, и легенды, связанные с торговлей янтарем в адриатических городах.

Сведения о Дунае очень медленно становились достоянием греческой географии. Если Гесиод называет лишь его устье, то Эсхил указывает и его истоки в Рипейских горах. Геродот ищет их в Пиренеях (II, 33: «у города Пирены»). Он называет также некоторые из притоков Дуная, но они с трудом поддаются отождествлению на современной карте. О течении Дуная и его берегах в III–II столетиях до н. э. было известно очень мало. Именно поэтому в греческой науке, начиная уже с Аристотеля и вплоть до Гиппарха, господствовала теория разделения русла Дуная на две ветви. Помимо тех оснований, о которых уже говорилось выше, для поддержания этой теории служили смутные данные о связи Адриатического и Черного морей. Так, в перипле Псевдо-Скилака (§ 21) сообщается о реке Истр, впадающей в Адриатическое море, и говорится: «Эта же река впадает и в Понт». Теорией этой, имевшей хождение в самой серьезной науке, воспользовалась немедленно мифографическая и эпическая литература.

Несколько более отвлеченно (и поэтому более приемлемо для эпоса) выразил свой вариант разделения Дуная Тимагет, автор сочинения «О гаванях», живший в IV столетии до н. э. По его мнению, Истр, вытекая из Кельтских гор, протекает через Кельтское озеро и разделяется вслед за тем на два рукава, из которых один впадает в Кельтское, а другой в Черное море. Близкую точку зрения содержит схолий к Аполлонию Родосскому (IV, 284), в соответствии с которым Истр, вытекая из Гиперборейских гор, дойдя до местности между Скифией и Фракией, разделяется надвое, при этом один рукав впадает в Эвксинское, а другой в Тирренское море.

Весьма вероятно, что последняя из изложенных схем разделения Дуная, с двумя его устьями — в Черном и Тирренском морях, принадлежит Тимею, сочинение которого, несомненно, было использовано Каллимахом, известным александрийским поэтом III столетия до н. э., в его «Причинах». Каллимах ведет аргонавтов, подобно Геродору и Софоклу, обратным путем через Пропонтиду, а погоню за ними направляет также и по Истру. Об этом свидетельствует упоминание им о колхах в Истрии, равно как и указание схолия к Аполлонию Родосскому (IV, 498) на то, что, по Каллимаху, часть колхов, заплывшая в Адриатику, не нашла аргонавтов; нашла же их та часть, которая прибыла через Боспор в Коркиру. Каллимах был первым из поэтов, последовавших за Тимеем и Тимагетом в использовании Истра для плавания аргонавтов. Каллимах пользуется Тимеем весьма широко и при локализации отдельных эпизодов, и при описании самого пути.

Трудно сказать, в какой степени воспользовался Каллимах существовавшими в эллинистическую эпоху представлениями о связи бассейна реки Родан (Роны) с Эриданом (По) и, в свою очередь, со впадающим в Северный океан Эри-даном-Рейном. Судя по тому, что их использует зависящий от Каллимаха Аполлоний Родосский, следует полагать, что, плавание по Рейну-Эридану наличествовало уже у Каллимаха, который навряд ли отказался бы от этого столь важного в художественно-мифологическом отношении штриха, позволяющего связать дунайский маршрут аргонавтов с океаном.

Аполлоний Родосский — ученый-поэт, современник, выученик и соперник Каллимаха, использовал в своей аргонавтике большой историко-мифологический, географический и этнографический материал. Однако и он не мог сообщить почти никаких подробностей о дунайском пути, по которому посылал аргонавтов, после того как они изучили этот маршрут по карте, якобы оставленной в Колхиде египтянами. В своем выборе возвратного маршрута аргонавтов Аполлоний Родосский следует Тимагету. Однако описание течения Дуная (Истра) основано не только на представлениях Тимагета и Тимея. Аполлоний, очевидно, пользовался обоими названными авторами, но не следовал им в точности.

В описании плавания по Дунаю Аполлоний называет некоторые племена и местности, отсутствующие у других известных нам авторов. Если устье реки с его многорукавной дельтой описано, скорее всего, по Эратосфену, а Ангурские горы, отождествляемые с высотами Железных ворот, могут быть сопоставлены с именем названной Геродотом реки Ангрос (IV, 19), то Лаврийские поля и живущие на них синды могут быть отождествлены лишь предположительно с областью Страбоновых синдонов (VII, 3, 17), части племени бастар-нов, которые, в свою очередь, быть может, соответствуют известным Гекатею Милетскому синдонеям. Упоминаемым Аполлонием сигиннам соответствуют, вероятно, Страбоновы сигинны, локализуемые им, однако, близ Кавказа (XI, 11, 8). Из других источников не известно вовсе имя гравкениев — племени, помещаемого Аполлонием по нижнему течению Истра (IV, 321).

Дунай, по представлениям Аполлония вытекающий из Рипейских гор, разделяется на два рукава между Скифией и Фракией, у неких Кавлиакских скал, с точностью не локализующихся на современной карте (предположительно какие-либо небольшие возвышенности в районе Белграда). В отличие от Тимагета и Тимея аргонавты у Аполлония попадают не в Тирренское, а в Адриатическое море, для чего поэт воспользовался, вероятно, наличием Малого Истра, упомянутого, как мы знаем, уже Псевдо-Скилаком.

Двумя столетиями позже авторы римского времени, располагавшие значительно большими подробностями как в отношении течения Истра, так и в отношении гидрографии Паннонии и Истрии — такие, как Диодор, Страбон и Плиний, опровергавшие теорию разделения русла Дуная, но не отрицавшие истинности мифической традиции, ведшей аргонавтов по Дунаю в Адриатику, — начертали тот реальный перевалочный путь к Дунаю, которым пользовались греческие и римские торговцы и который, несомненно, имел в виду также и Аполлоний Родосский или, точнее, его географические источники. Путь этот, по описанию Плиния, шел по реке Саве до Эмоны (Любляны), где в нее впадает речка, названная по проплывшим здесь аргонавтам Наупортос (современный Лайбах). Поднявшись по Наупорту, аргонавты должны были волоком перетащить «Арго» в речку, впадающую в Адриатическое море у Тергесты (Триеста).

Необходимо отметить как весьма знаменательное явление то, что, в противоречие со своими источниками — Тимеем и Тимагетом, Аполлоний выводит аргонавтов в Адриатическое, а не в Тирренское море. Не желая, однако, опустить приключений, пережитых аргонавтами (по Тимею) в Тирренском море, и стараясь сохранить связь этого маршрута с традиционным океаническим плаванием, он ведет аргонавтов из Адриатического моря по реке Эридану (По) к Кельтским (то есть Альпийским) озерам, где эта река соединялась будто бы своими верховьями с истоками рек Родана (Роны), впадающего в Средиземное море близ Массалии, и Северного Эридана (Рейна), впадающего в Северный океан.

Плавание по Эридану и Родану описано Аполлонием в самых общих чертах, без каких-либо географических и этнографических подробностей, характеризующих предшествующие части маршрута. Это указывает на смутность представлений о бассейне верхнего течения По и ее положения по отношению к Роне; какие-либо реальные сведения на этот счет могли быть получены эллинистическими географами лишь после похода Ганнибала по кельтскому берегу Средиземного моря и перехода через Альпы в 218 году до н. э.

Добравшись до слияния рек Родана и Эридана, аргонавты у Аполлония поворачивают было по Северному Эридану в океан, но по наущению богини Геры исправляют ошибку и направляются на юг, в Тирренское море. Стремление к поддержанию древней эпической традиции сказывается у Аполлония и в том, что, несмотря на изменившиеся географические представления, он стремится всячески удержать прежние мифологические наименования и эпитеты, утратившие свою убедительность перед лицом реальных знаний. Так, глубинную часть Адриатики он продолжает называть, по примеру древнеионийских и коринфских мореплавателей, морем Кроноса — именем, с которым связано представление о загробном мире, об «Островах блаженных», и которое прилагалось к Адриатическому морю лишь в порядке перенесения на него представлений о Северном океане. Истр именуется у него «великим рукавом Океана», что должно было напоминать читателю о неразрывной связи маршрута аргонавтов с океаническим и потусторонним миром.

Валерию Флакку, римскому поэту I столетия н. э., не удалось закончить свою «Аргонавтику», насыщенную мифологическим, географическим и этнографическим материалом применительно к тому уровню, на каком эти отрасли знания находились в эпоху Страбона и Плиния. Если бы он это осуществил, то мы получили бы, вероятно, весьма подробное описание маршрута по Дунаю, Роне, а может быть, и по Рейну, так как этот подражатель Аполлония Родосского обещал, подобно ему, возвратить аргонавтов домой по Дунаю. Следует думать, что прибытие аргонавтов в Адриатику связано было бы у Валерия Флакка с преодолением того трудного пути по Саве и впадающим в Венецианский залив речкам, описание которого содержится у Плиния и других названных выше авторов. Возможно также, что Валерий Флакк заставил бы аргонавтов проделывать волок через Альпы не так, как это описано у Аполлония Родосского, с переносом «Арго» на плечах, а с транспортировкой его на особых катках, как это описывал поэт Писандр в начале III века н. э., заимствуя такой способ из римской военной практики.

Рассмотрев различные варианты возвратного маршрута аргонавтов, мы могли убедиться в том, что мифотворческая фантазия и эпическая поэзия живо реагировали на географические открытия и новые географические идеи, возникавшие под влиянием больших политических сдвигов, вроде колонизации берегов Черного моря, походов Александра Македонского в Азию или римских завоеваний на северо-западе Европы, а также под влиянием активных торговых связей, прокладывавших новые пути в неизвестные до тех пор области.

Мифическая география аргонавтики, старавшаяся идти всегда впереди реального знания, посылала аргонавтов именно теми путями, овладение которыми представляло практический и научный интерес, как бы подзадоривая исследователей и мореплавателей. Во всех этих маршрутах Черное море и впадающие в него с севера великие европейские реки играли весьма существенную роль — наиболее значительная и интересная часть истории аргонавтики протекла в создании вариантов маршрута аргонавтов по областям Северной или Центральной Европы, под влиянием того неослабеваемого практического и теоретического интереса, какой античная наука проявляла к познанию и освоению этих стран.

Эпос, мифографическая и генеалогическая литература оказали существенное влияние на древнюю причерноморскую топонимику. Наименования многих пунктов и даже целых племен толковались в древности из имен круга мифов об аргонавтах: так, на Кавказе мы находим реку Фасис, остров и город Эю, города Диоскуриаду, Китей и Апсар (Апсирт), несколько святилищ Фрикса, племя гениохов, названных так от возниц диоскуров Реки и Амфистрата, наконец, имя армян, производившееся от фессалийца Армена, спутника Ясона.

У берегов Меотиды находим опять-таки Фасис (Гипанис), Китей и Бриксабу, толкуемую как производное от имени Фрикса. Если к этому присоединить большое количество местных наименований, связанных с аргонавтами, на южном берегу Черного моря, то нам станет еще более ясно, какое огромное значение имело сказание об аргонавтах в культурной жизни древних обитателей берегов Черноморья и прилежащих стран.

В сообщении об отдельных северо-восточных странах и племенах Геродот (IV, 13) ссылается на Аристея из Проконнеса, о котором тут же сообщает некоторые подробности. По его словам, сын Каистробия Аристей, один из знатнейших граждан города Проконнеса, по вдохновению Аполлона после своей смерти или исчезновения, отправился к исседонам и, возвратившись обратно, составил поэму под названием «Аримаспея», в которой, видимо, излагались причины вторжения киммерийцев в Малую Азию.

Что названная весьма интересная поэма существовала в действительности (а это пытался отрицать уже Дионисий Галикарнасский, живший в I веке до н. э.), показывают сохранившиеся отрывки. В этих отрывках речь идет об исседонах, людях с косматыми волосами, и живущих далее них одноглазых аримаспах, любящих коней. Павсаний и Плиний также передают, что Аристей писал в своей поэме об аримаспах, на которых, мол, он перенес характерную для киклопов одноглазость, толкуя на основании этого и самое их имя, а также о стерегущих золото грифах, с которыми из-за этого золота воюют аримаспы. Весьма вероятно также, что к Аримаспее может быть возведено то место в «Прикованном Прометее» Эсхила, где речь идет о горгоннах и одноглазых коневодах аримаспах, встречающихся на пути беглянки Но.

Из сказанного об Аристее у Геродота с несомненностью явствует, что перед нами некий помощник Аполлона, его пророк, именем своим связанный более всего с Малой Азией (с Проконнесом, Артакой близ Кизика и с рекой Каистрой), но также с Сицилией и с Южной Италией, где Геродот был сам свидетелем его культа в Метапонте. Сообщение об исчезновении его, равно как и существование его в образе ворона, сближает Аристея с героизированными вождями, или ктистами (основателями общин), отождествлявшимися с божествами плодородия. В свете этих данных понятно и его «авторство» «Аримаспеи» — поэмы, проникнутой идеями Аполлонова культа, сообщавшей о мифических народах гиперборейско-амазонского толка (гипербореях, аримаспах, исседонах), а также пророчествовавшей о нашествии киммерийцев и раскрывавшей его смысл и причины. Это обстоятельство должно служить указанием на время возникновения поэмы. Оно не может быть очень отдалено от 40—30-х годов VII столетия до н. э., когда состоялось нашествие киммерийцев, и относится, вероятней всего, к концу VII — началу VI столетия до н. э., как ее и датировали с некоторыми колебаниями уже в древности.

По мнению Аристея (в изложении Геродота), причиной нашествия киммерийцев были постоянные склоки между северными народами, которые все воюют между собой, за исключением гипербореев. Аримаспы вытеснили исседонов, исседоны — скифов, а скифы, в свою очередь, — киммерийцев, живших у Южного (то есть, очевидно, у Черного) моря. Геродот критикует Аристея, утверждая, что его повествование не согласуется с рассказами скифов. Однако версия самого Геродота, которую он, очевидно, и считает скифской версией, отличается от Аристеевой лишь тем, что скифов потеснили не исседоны, а ближе к ним расположенные массагеты, имени которых Аристей, по-видимому, не знает. В остальном же Геродот в точности следует «Аримаспее», что весьма важно для выяснения происхождения представлений Геродота о киммерийцах и для истории самой киммерийской легенды.

Трудно сказать, базировалась ли «Аримаспея» на той ионийской периэгесе, на основании которой Геродот излагает географию скифских стран и стран, лежащих к северо-востоку от Скифии, а также поправляет Аристея. Скорее надо представить себе, что, наоборот, древняя ионийская периэгеса, составленная на основании данных греческих и иранских купцов, включила в себя также и мифико-географический материал, положенный в основу «Аримаспеи».

В пользу этого предположения говорит то, что позднейшие авторы, пересказывающие Аристея, связывают с ним лишь мифические географические имена. К их числу может быть причислено также и, вероятно, реальное имя исседонов, известное Гекатею Милетскому. Однако более или менее реальным в географическом отношении оно могло стать лишь со времен Кира Старшего, открывшего дорогу иранским купцам в Индию. На основании этих более точных сведений ионийские периэгесы и древнеионийские карты локализовали исседонов достаточно определенно: к северу от массагетов и к востоку от аргиппеев. Впрочем, следуя этим же источникам и повторяя почти в точности перечисление племен, содержащихся у Геродота, Помпоний Мела, пользовавшийся, вероятно, картами, основанными на древнеионийских данных (в частности, картой римского ученого-энциклопедиста Марка Теренция Варрона), локализует исседонов между живущими на крайнем северо-востоке аримаспами и Меотидой. О том, что имя исседонов было связано первоначально с чисто мифическими представлениями, говорит, помимо их соседства с гипербореями и аримаспами, засвидетельствованного «Аримаспеей», также и упоминание об исседонах (исседах) поэтом VII столетия до н. э. Алкманом в то время, когда греки еще не могли иметь определенных сведений о закаспийских странах. Впрочем, и в том, что сообщает об исседонах Геродот, достаточно мифических и преломившихся через источники культового характера черт, а локализация их Мелой вплоть до Меотиды подчеркивает лишний раз, что мифическая география исседонов была связана с Рипейскими горами, в основе представления о которых следует предполагать Кавказ.

Рассказывая об обычаях исседонов, Геродот (IV, 26) сообщает о них то же, что ранее сообщал о массагетах (I, 216), а именно что они варят труп умершего родственника вместе с мясом различных домашних животных и поедают его. Обычай отделки золотом священных чаш, изготовляемых из человеческих черепов, также подходит к обычаям массагетов, хотя бы в том смысле, что, по словам Геродота (I, 215), у них много золота. Несомненно, что исседоны и массаге-ты в его рассказе дублируют друг друга в некоторых отношениях и обоим народам свойственны «гиперборейские» черты: у массагетов нет предела жизни, но они считают весьма счастливой описанную выше смерть, а исседоны почитаются «справедливым» народом, и женщины у них пользуются равными правами с мужчинами. Следует думать, что подобная характеристика исседонов, отдельные черты которой сообщались также и массагетам, заимствована из «Аримаспеи» или из других подобных сочинений, окрашенных в тона гиперборейской легенды.

Если в рассказе о массагетах, так же как и в рассказе об аргиппеях, у Геродота содержится наряду с легендарными чертами много этнографически правдоподобного материала, то в отношении исседонов, так же как и в отношении гипербореев, рассказ опирается почти лишь на одни мифологические данные. Для того чтобы представить себе более отчетливо мифические и реально этнографические связи имени исседонов, необходимо присмотреться еще к одной категории данных Геродота, на первый взгляд к исседонам отношения не имеющих. Мы видели, что с аримаспами, с одной стороны, и с массагетами, с другой, исседонов сближает общая черта — наличие у них золота.

По повествованию «Аримаспеи», широко использованному Геродотом, Эсхилом, Павсанием и многими другими писателями, аримаспы отнимали золото у живших близ Гиперборейских гор грифонов, с которыми вели из-за этого непрерывную войну; в связи с этим от нашего внимания не должен ускользнуть рассказ Геродота, касающийся североиндийских стран и почерпнутый им, вероятно, из того же источника, что и сообщение о путешествии Скилака из Карианды, предпринятом по распоряжению Дария по Инду и вдоль берегов Эритрейского моря. Речь идет об индийских племенах, живущих к северу от того же Каспатира (Каспапира), из которого начал свое путешествие Скилак. К северу от этого, локализуемого на месте современного Кабула, пункта обитали индийские племена, образ жизни которых был подобен во всем образу жизни бактрийцев. Они были наиболее воинственными из индийцев и совершали походы за золотом через пустыню в страну, населенную муравьями величиной с собаку. Эти муравьи при рытье для себя жилищ извлекали наружу золотой песок, который и похищали у них приезжающие на верблюдах индийцы (IV, 104).

Пункт Каспапир в области Гандарике знает уже Гекатей Милетский, помещающий его «напротив скифов». Примечание Гекатея о нахождении Каспапира в известной связи со скифами позволяет отнести этот пункт к этапу (может быть, конечному) на пути из европейской Скифии в Индик), описанием которого пользовался Геродот; это описание было известно также Гекатею. Этим путем шло в Скифию индийское золото, а вместе с ним и порожденные интересом к нему легенды. Если мы обратимся теперь ко Ктесию Книдскому, младшему современнику Геродота, жившему при персидском дворе, слышавшему подобные же легенды и передававшему их в несколько иной, чем у Геродота, редакции, то мы увидим, что связь между легендами о похищающих золото у муравьев индийцах с легендами об отнимающих золото у грифонов аримаспах и о богатых золотом массагетах и исседонах гораздо теснее, нежели это заметно из рассказа Геродота.

Пересказывая эти легенды, Ктесий сообщает, что добывающие золото индийцы переправлялись через реку Кампилин (не поддающуюся ближайшему отождествлению), находящуюся в земле исседонов. В другом случае, передавая легенду, рассказанную бактрийцами, он говорит, что индийцы предпринимали за золотом походы в страну грифонов. Мы видим, следовательно, что в этих легендах чудовищные муравьи могут быть сопоставлены с грифонами, тогда как северные индийцы, жившие в Гандарике и Пактиике (в северо-восточной части Афганистана), должны быть сопоставлены с легендарными аримаспами и исседонами. И если Геродот помещает массагетов за Араксом, а далее к северу (или северо-востоку) исседонов, то позднейшие авторы, отождествлявшие, видимо вслед за Страбоном, Араке Геродота сЯксартом (Сырдарьей), как, например, Птолемей, помещают массагетов за Яксартом, а к северо-востоку от них, в Скифии за горой Имав, город Исседон Скифский, тогда как само племя исседонов отодвинуто Птолемеем еще далее на восток, в Серику (Восточный Туркестан), где он помещает также город Исседон Серический.

Мы видим, таким образом, как имя исседонов, пришедшее к грекам вместе с легендами об азиатском золоте и с названием реки Араке), передвигается от Кавказа (что обеспечило ему связь с Рипеями и с племенем гипербореев) в Азию, по мере расширения сведений об этом материке и о положении населявших его народов.

Таковы связи и подоплека легенды об Аристее из Проконнеса, пророке Аполлона, побывавшем у сказочных исседонов и изложившем в приписываемой ему «Аримаспее» иранские и индо-бактрийские сказания о счастливых и справедливых народах, обладающих золотом и другими фантастическими богатствами Азии, а также о причинах бедствий, причиненных эллинам варварскими набегами. Легенда эта свидетельствует об остроте впечатлений, полученных греками при столкновении их мира с во многом для них загадочным и романтическим миром азиатского варварства, и о том социальном аспекте, который приобрели эти впечатления, преломившись через насыщенные идеями «золотого века» культовые представления, разрабатывавшиеся в святилищах солнечного божества плодородия.

В древности утвердилось мнение, что составителем первой карты мира был Анаксимандр из Милета, живший в первой половине VI столетия до н. э. и известный в качестве одного из старейших ионийских космологов. Так как традиция связывает с ним введение в обиход греческой науки гномона (солнечных часов), бывшего, по словам Геродота, первоначально в употреблении у вавилонян, то следует думать, что с именем Анаксимандра были соединены впоследствии многие древнейшие успехи ионийской науки в области естествознания, и в, частности, землеведения.

Примитивные древневавилонские карты, или, точнее, абстрактные изображения Вселенной, должны были уже и в VII столетии послужить примером для подобных же попыток у ионийцев. В качестве художественного прототипа такой древнейшей греческой «карты» следует принять знаменитое изображение на щите Ахилла, описанное в «Илиаде». Опыт для создания ионийских карт мира, известных позднее под названием «карты Анаксимандра», мог накапливаться и объединяться по двум руслам. С одной стороны, это должны были быть изображения отвлеченных представлений о Вселенной, наподобие упоминавшихся древневосточных, а с другой — следует себе представить накопление известного опыта по части составления планов и схем земельных участков и поселений. Когда в «Облаках» у Аристофана Стрептиад узнает от одного из учеников Сократа о том, что предметом геометрии является измерение Земли, то первое, что ему приходит в голову, — это измерение земли надельной, то есть полевых участков.

Из подобных планов и схематических изображений отдельных местностей могла возникнуть картография целых стран или каких-то частей Вселенной; наличие такой картографии у ионийцев засвидетельствовано Псевдо-Гиппократовым сочинением «О числе семь». В главе XI этого произведения, между прочим, излагается представление о разделении всей Земли на семь частей, а Земля при этом сравнивается с человеческим телом: «(1) в качестве головы она имеет Пелопоннес, местожительство благомыслящих людей; (2) Истм, соответствующий спинному хребту; (3) Ионию, в качестве грудобрюшной преграды; (4) Геллеспонт — в качестве бедра; (5) Фракийский и Киммерийский Боспор — в качестве ног; (6) Египет и Египетское море — в качестве (верхней части) живота; (7) Понт Эвксинский и Меотиду — в качестве (нижней части) живота и прямой кишки».

Это сочинение рассматривается его издателями и комментаторами в качестве натурфилософского трактата, написанного на основе древнеионийского образца, созданного в Милете и относящегося к VI столетию до н. э. Цитированная его часть должна быть признана, следовательно, древнейшим, из числа дошедших до нас, географическим описанием обобщающего характера. Несомненно, что ассоциации, подобные изложенным в этом сочинении, могли возникнуть лишь при созерцании географической карты. Карта эта относится ко времени до Гекатея и, следовательно, представляет собой образец ионийской картографической продукции того именно времени, которое связывается позднейшей традицией с именем Анаксимандра. Однако это была не карта Анаксимандра, или, вернее, нечто не совсем то, что имела в виду традиция, сообщавшая об Анаксимандровой карте всего мира. Созданная в Милете, эта карта обнимает лишь те страны, которые были в кругу торговых и колониальных интересов Милета: материковую Грецию, бассейн Эгейского моря, Египет и Восточное Средиземноморье, а также Черное и Азовское моря.

Как ни туманны в географическом отношении ассоциации с частями человеческого тела очертаний соответствующих стран и морей на древней карте, однако данные гл. XI трактата «О числе семь» позволяют высказать чрезвычайно важные предположения об изображении северных стран на древнейших ионийских картах. Прежде всего Псевдо-Гиппократово сравнение Фракийского и Киммерийского Боспора с ногами человека предполагает известную параллельность расположения Константинопольского и Керченского проливов на древнеионийской карте. Из этого следует со значительной вероятностью, что Азовское море изображалось ионийцами как восточное продолжение Черного моря, а не как северный его придаток. Сравнение же Египетского моря (Восточного Средиземноморья) с верхней частью живота, а Эвксинского Понта с нижней его частью допускает мысль о том, что Черное море на ионийской карте было расположено значительно восточней египетско-сирийского угла Средиземного моря.

Сопоставление же Меотиды с прямой кишкой заставляет предполагать, что на ионийской карте Азовское море было представлено в качестве открытого бассейна, соединяющегося с внешним океаном. Это отнюдь не противоречило, как мы знаем, древним мифико-географическим представлениям. Не противоречит им и восточное положение черноморского бассейна, по которому, соответственно древнейшей версии аргонавтики, лежал путь в царство Ээта, жившего в океане, на острове, расположенном у солнечного восхода. Многие из этих представлений сохранились еще и в описании пути Но в «Прикованном Прометее» Эсхила, основывавшегося, однако, в общем уже на других, более развитых географических представлениях.

Использованная Псевдо-Гиппократом карта обладает существенной особенностью, указывающей на ее безусловную древность, — она отражает политико-географическую обстановку, предшествующую завоеванию Киром Старшим Лидийского царства в 546 году до н. э. Эта карта выставляет на передний план Пелопоннес — несомненно, ввиду процветания и могущества в VI столетии до н. э. Спарты и крупнейших торговых центров материковой Греции Истма, Коринфа и Мегары, — а также Ионию и ее колонии. Нечто подобное следует предполагать и для Анаксимандровой карты мира. Не менее характерно игнорирование Аттики, возвысившейся лишь в самом конце VI — начале V столетия до н. э., и Персидского царства, или царства Лидийского, которое также осталось вне поля зрения Псевдо-Гиппократа. Несомненно, что и ионийская карта мира, сделанная в VI столетии до н. э. на основании географического опыта, полученного в результате греческой и финикийской колонизаций в Западном Средиземноморье (хотя на ней, вероятно, и было показано все Средиземное море от Геракловых столпов, а также берега Испании, Италии и Ливии), тоже должна была наиболее отчетливо показывать именно те страны, с которыми ионийцы находились в постоянных сношениях, а сама Иония должна была находиться в ее центре.

Критикуя ионийских географов, Геродот (IV, 36) вменяет им в вину то, что они изобразили землю круглой, как бы очерченной циркулем, а материки Европы и Азии представили противолежащими и равными друг другу. Но дискообразная форма соответствовала тем древнейшим и простейшим представлениям о Земле, которые мы находим впервые у вавилонян; они проистекают из элементарных наблюдений земного круга, ограниченного горизонтом. Существенным отличием, однако, древнеионийских карт от вавилонских, изображавших Землю обтекаемой рекой-океаном, было то, что их земля, мыслившаяся также в кругу океана, изображалась обтекаемой уже не рекой, а так называемым внешним морем, окружавшим, по учению ионийцев, земную сушу со всех сторон.

Подобно тому как Анаксимандр знал два материка: на севере Европу и на юге Азию, знал он и два соединяющихся между собой океана — Северный и Южный. И если при этом Южный океан известен был на основании опыта финикийских мореплавателей, плававших уже в VII–VI столетиях за Геракловы столпы и вдоль восточного берега Африки, а может быть, даже и вокруг нее, то Северный океан мог быть известен ионийцам лишь из легенд финикийских и фокейских купцов о Касситеридах и поэтому изображался на основании гипотетических данных.

Материки были представлены на Анаксимандровой карте как острова, отделенные друг от друга водным пространством. Карта, описанная Псевдо-Гиппократом, соединяла, по-видимому, с океаном Меотиду, как мы предположили это на основании сравнения ее с прямой кишкой. Ионийская карта мира, бывшая перед глазами Геродота, также, очевидно, вытягивала Черное и Азовское моря на восток, но она, по его словам, отделяла материки друг от друга рекой Фасисом, которая изображалась соединяющейся с океаном.

Нил также, несомненно, фигурировал на карте Анаксимандра, как его необходимо предположить и на карте Псевдо-Гиппократа. Он, однако, еще не мыслился рекой, отделяющей третий — ливийский — материк от Азии, каким его знает уже Пиндар. Ливия на карте Анаксимандра — неотъемлемая часть Азии, занимавшей южную половину земного круга. При этом Анаксимандр, несомненно, уже знал о существовании линии экватора.

Если на ионийских картах эпохи Анаксимандра можно наблюдать основы и начала ионийских географических представлений, то «Землеописание» Гекатея Милетского, составленное на рубеже VI–V столетий до н. э., и сопровождавшая его, по всей вероятности, карта Вселенной представляют собой итоги того, что создала ионийская космология и география в результате осмысления навигационного и колонизационного опыта.

Источниками «Землеописания» послужили древние пери-плы и периэгесы — в том числе и те, которые мы рассматривали в качестве источников древнейшей аргонавтики. Гекатеем также могла быть использована и периэгеса по восточноевропейским и азиатским странам, аналогичная той, которой пользовался Геродот и которая получила свое отражение также и в «Аримаспее» Аристея. Знал он, несомненно, сочинение, посвященное описанию экзотических североиндийских областей, а также плаванию по Инду и Индийскому (Южному) океану, которое связывалось с именем Скилака из Карианды, не говоря уже о том, что ему были известны древнеперсидские официальные данные относительно границ и населения сатрапий Персидского царства, а также дорожники, вроде того, на основании которого Геродот описывал царскую дорогу из Сард в Сузы. Дорога эта, равно как и те области, по которым она проходила, была нанесена на карту, показанную милетским тираном Аристагором спартанскому царю Клемеону. Эта карта, по всей вероятности, соответствовала тому, что излагалось в сочинении Гекатея.

Если карта эпохи Анаксимандра, насколько позволяют судить те скупые данные, которые содержатся в описании Псевдо-Гиппократа, представляется нам лишь весьма односторонней географической схемой, то в противоположность этому карта эпохи Гекатея должна была содержать детальное изображение средиземноморских и переднеазиатских стран. Гекатеем в его «Землеописании» наряду с географическим и этнографическим был использован также и большой мифико-географический материал — были упомянуты и соответствующим образом локализованы племена гипербореев, аримаспов, исседонов и амазонок.

В представлении Гекатея суша также была окружена океаном или внешним морем. Однако Гекатей выделял в качестве третьего материка Ливию, о чем мы находим соответствующие указания у Геродота (IV, 42). Рекой, отграничивающей Ливию от Азии, у него был Нил, о чем кроме Геродота свидетельствует также и Пиндар. Трудно сказать, соединялся ли у него Нил с океаном — в схолии к аргонавтике Аполлония Родосского утверждается, что Гекатей будто бы выводил аргонавтов в океан по Фасису, а из океана возвращался в Средиземное море по Нилу. Возможно, однако, что Гекатей также предполагал некоторый волок между океанским берегом и истоками Нила, как это делали Пиндар и Геродот. Мы не знаем также, где он помещал эти истоки и соответственно этому где, по его мнению, проходила граница между Азией и Ливией.

Хотя Эритрейское море (Аравийский залив) было известно Гекатею, он должен был представлять его себе морем замкнутым. Так заставляет думать и установление им границы материков по Нилу, ибо если бы Гекатею была известна связь Аравийского залива с Индийским океаном, то он провел бы границу именно здесь. Впрочем, значительно позже Гекатея спутники Александра Македонского, описавшие его поход и интересовавшиеся вопросами географии, находили истоки Нила в Индии, принимая за них реки Акесин или Гидасп, несомненно, на основании древнеионийских данных. Из этого следует, что и у Гекатея Нил должен был течь, скорее всего, с востока.

Вообще у Гекатея следует предполагать л ишь три пути для выхода во внешнее море: Геракловы столпы, Фасис и Нил. Все остальные водные бассейны, которые ему были известны, должны были соответственно этой теории представляться замкнутыми, подобно Эритрейскому морю. На юге Европы ему были известны три полуострова: Испания, Италия и Греция; на северо-западе высился Эстримнидский мыс, у которого были расположены Касситеридские острова. Это почти и все, что было известно Гекатею о Северо-Западной Европе, населенной кельтами и лигурами, которых он вряд ли мог подразделить на более дробные и реальные племена.

Как и на карте Анаксимандра, Черное море было у Гекатея как бы продолжением Средиземного моря к востоку; на северо-востоке поместилось и Азовское море. Имея в виду, должно быть, карту Гекатея, Прокопий замечает, что ионийцы противополагали на карте Фасис Гадитанскому проливу (Гибралтару). Скифия, граничившая на западе с Кельтикой, занимала всю Центральную и Восточную Европу, а также значительную часть Азии. Несомненно, от Гекатея исходит то стремление к известной геометризации Вселенной в отношении распределения главных окраинных народностей, которое мы находим у следовавшего слепо за ионийцами историка IV века до н. э. Эфора, чей населенный мир представляет собой параллелограмм со сторонами, расположенными по странам света, и удлиненный с запада на восток. Северную его часть занимают скифы, южную — эфиопы. На западе помещаются кельты, на востоке — инды. Такую же точно геометризированную схему, по всей вероятности восходящую к Гекатею, кладет Геродот в основу своего описания Скифии. У него эта страна представляет собой квадрат. От Истра до Борисфена десять дней пути, столько же от Борисфена до Меотиды, а до меланхленов, живущих к северу от скифов, двадцать дней пути. Понятие Скифии Гекатей распространяет на все пространство от Кельтики до границ древнего Ирана и Индии.

Следует думать, что Стефан Византийский и некоторые другие авторы сохранили значительную часть тех племенных наименований и той топонимики, которые фигурировали у Гекатея. Известны также некоторые конкретные детали, характеризующие представления Гекатея о Скифии. Так, мы знаем через Аммиана Марцеллина, что Черное море на ионийских картах изображалось в виде составного скифского лука, тетиву которого символизировало малоазийское побережье. Что же касается до северных берегов Черного моря, то, поскольку об этом позволяют судить сохранившиеся фрагменты, Гекатей знаком с кавказским берегом и с Боспором Киммерийским значительно лучше, нежели с западным и северо-западным побережьями. На кавказском берегу он показывает почти все те племена, что и позднейшие периллы, — это кораксы, колы, колхи, мосхи, матиены, бехиры, дизеры, макроны, мары, тибарены, моссиники и халибы.

Быть может, впервые Гекатей называет Кавказские горы, которые у него фигурируют, видимо, наряду с Рипейскими горами, изображенными на севере, тогда как Кавказ занял свое место между Черным и Каспийским морями. Далее, ему прекрасно известен азиатский Боспор: он называет Фанагорию и остров Фанагора, также Апатур и Гермонассу и племена синдов, иксибатов и дандариев. Следует думать, что во времена Гекатея Боспор Киммерийский был колонизован и заселен преимущественно в его таманской части, наименование же Керченского полуострова «Скалистым» или «Диким» Херсонесом у Геродота должно быть отнесено за счет Гекатея, как и неосведомленность Геродота о Пантика-пее, который в его время был уже цветущим городом.

Гекатей прекрасно знает Фракию, не только береговую ее часть, но и внутренние области между Гемом и Петром. Он называет ряд племен внутренней Фракии: бантии, датилепты, дисоры, энтрибы, ксанты, трисплы, которых более поздние авторы не упоминают, вследствие чего невозможна и их локализация. Границей Европы и Азии у Гекатея служит Фасис, но локализация этого наименования была у него недостаточно определенной или такой же двойственной, как и локализация имени Гипанис, породившая у позднейших географических писателей много и поныне еще окончательно не всегда разъясненных недоразумений.

Вследствие того что от «Землеописания» Гекатея сохранились хотя и многочисленные, но ничтожные по размерам фрагменты, называющие преимущественно лишь отдельные географические имена, восстановление более общей картины северных стран по Гекатею является в целом весьма проблематичным и трудным. Кое-что может быть получено из Геродотовой критики ионийских географических представлений, кое-что угадывается в его позитивном изложении, но всего этого недостаточно. Известной заменой этой утраченной навеки общей картины причерноморских стран, начертанной некогда Гекатеем, могла бы, не исключено, послужить художественная периэгеса окраинных областей Вселенной, которую влагает в уста Прометея Эсхил. Она, с одной стороны, отражает, несомненно, как мы это показали выше, мифико-географическую картину, построенную в периэгесе «Аримаспеи» Аристея, с другой же — она отражает взгляды и представления Гекатея, старшего современника Эсхила, географическая схема которого оказала глубокое влияние на многие поколения не только ученых, но и художников.

Схематическая и с историко-географической точки зрения весьма отвлеченная картина Северного Причерноморья, набросанная Эсхилом, заслуживает тем не менее самого пристального изучения в надежде на то, что из нее могут быть почерпнуты какие-либо данные для реконструкции древнеионийских географических представлений, а также, может быть, и для расшифровки представлений более поздних, но основанных на возникших еще в ионийскую эпоху недоразумениях, не поддающихся пока что вразумительному истолкованию.

Описание северных и иных стран, которое дает Эсхил в «Прикованном Прометее», довольно смутно, а путь, проделанный бегущей от преследования Геры Ио, сбивчив. Поэт ведет ее по направлению к солнечному восходу — сначала к скифам, потом к халибам и, наконец, приводит к реке «Буйной», вдоль которой заставляет ее идти до самых истоков у кавказских снежных вершин. Перевалив через них, Ио поворачивает к югу и, пройдя через земли скифских амазонок, которым впоследствии надлежит переселиться к реке Термодонту, достигает Киммерийского перешейка у Меотийского пролива. Покинув Европу, Ио переправляется в Азию. В другом месте Эсхил сообщает о том, что страдания Ио оплакивают колхидянки, скифы у Меотийского озера и народ Аравии, жилища которого расположены близ Кавказа.

Чтобы разобраться в этой весьма необычной географической обстановке, необходимо понять, что Эсхил перенес по каким-то причинам значительно к западу Кавказ, а вместе с ним и некоторую прикавказскую номенклатуру, в частности имя халибов, локализовавшихся Гекатеем в Юго-Западном Закавказье. И Кавказ, и вытекающая из его горных вершин река «Буйная» оказываются на европейской (в античном понимании этого слова) территории, то есть на западном берегу Боспора Киммерийского.

Кавказ, следовательно, нужно представить себе в соответствии с этой картиной на севере Восточной Европы, а реку «Буйную» — впадающей в Черное море где-либо в районе Днепровско-Бугского лимана. Амазонки, живущие к юго-востоку от этого перемещенного Кавказа, конечно, не кто иные, как известные из других источников савроматиды, которых легенда локализовала в низовьях Дона и на Кубани.

Как видим, представления Эсхила о северочерноморских странах противоречат не только действительности, но и тем данным, какими располагала, по обычному мнению, древнеионийская наука. Кавказ высится к северу от Черного моря и к западу от Азовского моря, в Черное море впадает текущая с Кавказа река, которой Эсхил присвоил необычное и другими авторами не засвидетельствованное наименование. Эсхил сознательно (а отчасти, может быть, и бессознательно) схематизировал и исказил ту географическую картину, которая возникала в его представлении на основании данных Ари-стея и в особенности Гекатея. В этом искажении, разумеется, должна быть своя логика, которую и было бы весьма интересно обнаружить.

Мы уже знаем, что реальной основой представления о легендарных Рипейских горах для древних греков мог послужить, вероятней всего, только Кавказ с его высочайшими, покрытыми вечным снегом вершинами. Других подобных гор в поле зрения греков в VI столетии до н. э. не было. Мы знаем также, что и самое имя Рипеев связывается с Кавказом через библейские имена Рафа и Рифат, локализуемые по указанию «Книги юбилеев» именно на Кавказе. Эта древневосточная локализация Рипеев перешла к ионийцам, о чем свидетельствуют Помпоний Мела и Плиний, изображавшие Рипейские горы как продолжение Кавказского хребта. К тем же древневосточным космологическим представлениям восходит и мнение, которое о Рипейских горах высказывал Аристотель, ссылаясь при этом на многих ионийских ученых. Он изображает Рипейские горы как возвышенность на севере земной поверхности, за которую на ночь прячется солнце.

Подобные взгляды сохранялись и значительно позже. На знаменитой древнеримской карте мира Випсания Агриппы Рипейские горы были изображены тянущимися вдоль северной оконечности обитаемой земли, от Атлантического до Восточного (Эойского) океана.

Вероятней всего, именно эти представления о Кавказских горах как о мифических северных Рипеях и послужили причиной того, что Эсхил перемещает Кавказский хребет в северо-западном направлении. Следует думать, что опору для этого Эсхил нашел если не в самом тексте Гекатея, то в распространенной и общепринятой древней мифологической традиции. Скорее всего, следует предположить, что именно Гекатей впервые разделил эти понятия — Рипеи и Кавказ, поместив первые к северу от второго, а Эсхил в силу укоренившейся традиции перенес новое имя вслед за ассоциирующимся с ним более привычным с востока на север.

Геродот не называет в своей истории Рипейских гор, но, рассказывая о северных соседях скифов, упоминает про неприступные горы на северо-востоке, за землями аргиппеев и исседонов, у подошвы которых лежат безвестные страны и живут фантастические люди, в существование которых он не верит. Если проследить локализацию аргиппеев, исседонов, аримаспов и гипербореев у Помпония Мелы, Плиния и других, основывающихся на древнеионийских хорографиях и периэгесах, то становится ясно, что расположение всех этих мифических племен связано так или иначе с представлением о Кавказе. Поэтому, надо полагать, Геродот и не упоминает о Рипейских горах, оставляя непоименованными те горы, где живут аргиппеи, исседоны и гипербореи, что он смущен их тождеством с Кавказом, имя которого, должно быть, незадолго перед тем было введено в литературу Гекатеем или его источником — авторами периплов, услыхавших его от милетских мореплавателей.

Следующий вопрос, возникающий перед исследователем Эсхиловой географии Северного Причерноморья, заключается в распознании реальной реки, представляемой поэтом под именем «Буйной». Древний схолиаст полагает, что это был Араке. Однако принятие этого предположения внесло бы дополнительные противоречия и искажения в географические представления Эсхила: Араке не впадает в Черное море, а в этом случае необходима река, связанная истоками с Кавказом (или с Рипейскими горами), а устьем с Черным морем. Гораздо более подходящей для сопоставления с рекой Эсхила является, несомненно, древний Гипанис, чье наименование, как известно, прилагалось к двум северочерноморским рекам — Кубани и Бугу; оно также тесно связано с названием Фасис, прилагавшимся к реке, разделявшей, в том числе и по Эсхилу, европейский и азиатский материки.

Соотнесение Гипаниса одновременно с Кубанью и Бугом создавало неопределенность его локализации — неустойчивость, которая прослеживается вплоть до Птолемея, помещающего Гипанис между реками Борисфеном и Каркинитом, то есть примерно там, где заставляет впадать в море реку «Буйную» Эсхил.

Двусмысленность, связанная с локализацией Гипаниса, была Эсхилу в его художественных целях, несомненно, на руку. Следует предполагать, что текст Гекатея содержал (с большей или меньшей степенью выразительности) эту двойственную локализацию Гипаниса. Вероятней всего, среди рек, берущих начало в Рипейских горах, наряду с Петром, Борисфеном, Танаисом был назван Гекатеем также и Гипанис. Вторично же он мог быть назван среди рек, берущих начало в Кавказских горах.

Совершенно ясно к тому же, что какое-то время представление о Гипанисе-Кубани совмещалось с представлением о Танаисе-Доне, истоки которого многие древние географы вплоть до Теофана Митиленского упорно показывали на Кавказе или в Рипейских горах. Если же этого не делает Геродот, утверждающий, что Танаис берет начало из некоего верхнего озера — известие, поражающее позднейших комментаторов своей кажущейся достоверностью, — то это может быть только потому, что на его представления о Танаисе повлияли данные об азиатских реках Яксарте и Оксе, к которым в древности также неоднократно прилагалось имя Танаиса и истоки которых, в частности истоки Окса, указывались в горном озере Оаксе. Имя «Гипанис» объединяет, таким образом, в себе представление не только о Фасисе, но и о Танаисе.

Этим самым снимается и еще одно кажущееся противоречие у Эсхила. Мы уже знаем, что в «Прикованном Прометее» Эсхил проводит границу между Азией и Европой по Киммерийскому Боспору, переплыть который заставляет он Ио. И этому не противоречит схолиаст Дионисия Периэгета, указывающий на то, что Эсхил в «Освобожденном Прометее» и Софокл в «Скифах» называют реку Танаис границей материков. Однако, в отрывке из «Освобожденного Прометея», сохраненном Аррианом, границей Азии и Европы названа, как известно, река Фасис. Геродот приводит обе версии: одни, мол, считают границей Европы и Азии реку Фасис, другие же — Танаис и Киммерийские переправы.

Следует думать, что обе эти версии наличествовали уже и в тексте Гекатея, во всяком случае, их следует предполагать известными Эсхилу; это явствует из эпитета «двойной», прилагаемого им в «Освобожденном Прометее» к понятию евразийской границы.

Большую древность, вероятно, следует приписать пребыванию в качестве пограничной реки Фасису (сравните противопоставление Нила и Фасиса в качестве разделяющих материки рек у Пиндара). Однако отождествлять этот древнейший Фасис приходится не с Рионом и даже не с Доном, а с Кубанью, устье которой стало известно грекам одновременно с Боспором Киммерийским и за которой сохранилось имя, почти равнозначное имени Фасиса. Перенесение же понятия границы материков на Дон (Танаис) и отождествление Фасиса с Рионом — явление более позднее.

Современных толкователей Геродота поражают его сведения о Каспийском море как о замкнутом бассейне, стоящие в противоречии с представлениями александрийских географов, считавших Каспийское море заливом Северного (Кронийского, Амальхийского) или Восточного (Эойского) океанов. Есть предположение, что Геродот располагал данными, почерпнутыми из каких-либо иранских источников, но при этом остается непонятным, почему этими же сведениями не воспользовались писатели эпохи Александра Македонского и диадохов, находившиеся в более тесном соприкосновении с иранским культурным миром, чем Геродот? Эратосфен, подытоживший результаты, добытые географической наукой IV столетия до н. э., также не преминул бы воспользоваться этими данными. Однако и Эратосфен, и уже упоминавшийся Патрокл принимали Каспийское море за залив океана. Но каковы же были представления о Каспийском море Геродотовых предшественников — ионийцев, и прежде всего Гекатея?

В точности это не известно, так как отрывки «Землеописания», относящиеся к этому предмету, не позволяют высказать сколько-нибудь категорическое суждение.

Геродот весьма настойчиво в полемической форме дважды указывает на то, что Каспийское море является замкнутым бассейном, не соединяющимся ни с каким другим морем. Эта полемика была направлена, как считалось, против Гекатея, так как представление о морях как о заливах океана возводится иногда к ионийцам. Однако мы помним, что Гекатей, так же как и значительно позднее него Дамаст, считал Эритрейское море замкнутым, а спутники Александра Македонского искали истоки Нила в Индии, на основании чего мы заключили, что Нил у Гекатея течет с востока. Именно такие представления и отображают строки Эсхила, в которых Прометей указывает Ио путь от аримаспов, локализующихся у Рипейских гор, на крайнем северо-востоке Скифии к эфиопам, живущим на границе Азии и Ливии, у истоков Нила. При этом ни слова не говорится о том, что Ио должна переплыть Каспийский залив океана, лежащий на ее пути, а лишь миновать шумящее море. Из сказанного следует, скорее всего, что Каспийское море представлялось Эсхилу так же, как позднее и Геродоту, морем внутренним, замкнутым, и не потому, однако, что ему или его географическому источнику был известен этот реальный факт, а, скорее всего, из тех соображений, что все бассейны, за исключением средиземноморского, разделявшего материки, не должны были иметь сообщения с океаном. Эти представления, характерные для ионийской географии и так ярко выраженные Эсхилом, необходимо отнести также и к Гекатею, сохранившиеся фрагменты которого убеждают в том, что, по его мнению, с океаном соединялись лишь две разделявшие материки реки — Фасис и Нил. Таким образом, и для Гекатея Каспийское море, скорее всего, должно было являться замкнутым бассейном, что, впрочем, косвенным образом может быть выведено и из его собственных слов — он говорит, что Каспийское (Гирканское) море окружено высокими горами.

Следовательно, полемика Геродота, настаивающего на замкнутости каспийского бассейна, направлена, по-видимому, вовсе не против Гекатея, а против тех неизвестных предшественников Эратосфена, которые, быть может, еще и в рамках древнеионийской науки выдвинули предположение о внутренних морях, как о заливах океана. Впрочем, и по этому поводу следует подозревать известные противоречия в тексте самого Гекатея. Геродот, ссылаясь на ионийцев, в одном случае приписывает им (а следовательно, и Гекатею) древнемифологическое представление об океане как об омывающей Вселенную реке, с чем согласуется и указание на то, что эллины полагают, будто водным путем можно проникнуть с востока на запад вдоль северной оконечности мира, но не могут этого доказать.

Противоречивая смесь положительных знаний и легендарных представлений характерна, очевидно, для Гекатея не в меньшей степени, чем для Геродота. Гекатеевы представления об океане при всей кажущейся стройности его космологической схемы вряд ли отличались последовательностью и цельностью. Во всяком случае, то обстоятельство, что Геродот то упрекает его в приверженности к легенде, то, видимо, что на него же опирается при изложении наиболее важных результатов ионийского навигационного опыта, показывает, как в представлениях Гекатея об океане наряду с реальными и положительными данными уживались легендарно-поэтические идеи о мифическом всеобъемлющем потоке, окружающем Ойкумену и отделяющем царство живых от царства блаженных. О живучести подобных чисто мифологических представлений и об их роли в построении древних космологических систем достаточно ярко свидетельствуют рассуждения об океане как об источнике всякой влаги, содержащиеся в «Тимее» Платона и влагаемые им в уста Сократа. И если создается впечатление, что Геродот находится значительно впереди жившего на рубеже V и IV столетий Дамаста в отношении реальности представлений об Эритрейском море, то, во-первых, он Эритрейским морем достаточно неопределенно называет то Красное море (Аравийский залив), то восточную часть Индийского океана или вообще Индийский океан, а во-вторых, находясь под впечатлением сообщений о путешествиях финикийцев вокруг Ливии, он считал, очевидно, перенесение подобных представлений на Каспийское море ничем не обоснованным новшеством.

Категорически отвергая легенду об океане-реке, обтекающей Вселенную, придуманную, по его словам, Гомером, и критикуя основанную на подобных же представлениях об океане древнеионийскую карту Вселенной, Геродот в то же время не предлагает ничего взамен и, несомненно, сам находится в плену у тех же представлений. Так, например, сомневаясь в возможности водного пути вдоль северных стран (IV, 8), он несколькими строками ниже при изложении содержания Аристеевой «Аримаспеи» (IV, 13) сообщает о том, что земля гипербореев простирается до моря, то есть до Северного океана, в существовании которого, так же как и самих гипербореев, он как будто бы только что сомневался.

В результате нашего рассмотрения можно было убедиться, что Эсхил в своем «Прометее» нарисовал вовсе не произвольно искаженную картину северных стран, но именно такую, какую определяло состояние науки его времени; на севере Европы в воображении тогдашних греков высились Рипейские горы — они же Кавказские, известные сначала под их древневосточным именем (библейский Рифат) и открытые затем вновь и познанные реально ионийскими мореплавателями. В этих горах берет свое начало река (Гипанис-Фасис), отделяющая европейский материк от азиатского. Эсхил изменил ее наименование на «Буйную», может быть, лишь потому, что хотел под этим новым, но звучащим не чуждо для тогдашней черноморско-кавказской географии именем объединить разноречивые данные о Гипанисе, Фасисе и Танаисе.

Халибы оказываются у Эсхила в Европе потому, что они должны были туда последовать за Кавказом, и еще потому, что для него они племя скифское и должны быть локализованы по соседству со скифами. В этом отношении Эсхил также был прямым последователем ионийцев и Гекатея, который, как мы знаем, распространяет имя скифов на все северочерноморские и североазиатские племена без исключения. Для него скифами являются равно и массагеты и исседоны.

Представление об амазонках ионийцы привезли с собой в Северное Причерноморье из Малой Азии, но так как там амазонки в VI столетии до н. э. существовали преимущественно лишь в области культа и в культовой легенде, а в Скифии греки их увидали, так сказать, живьем, то естественно, что Эсхил, а до него, вероятно, и Гекатей поспешили перенести «родину» амазонок из Каппадокии в Скифию, опираясь при этом на легендарную ионийскую этнографию, которой, как мы видели выше, отдают значительную дань также Геродот и Псевдо-Гиппократ. Азия находится в непосредственном соседстве и соприкосновении с Европой. Эсхил подчеркивает это тем, что живущие у Кавказа колхи оказываются у него по соседству с арабами — жителями Азии, а также и тем, что от аримаспов на северо-востоке Европы Ио держит прямой путь к эфиопам, живущим на границе Азии и Ливии.

Начертанная нами со слов Эсхила картина северных стран опирается на ту схему, какую предложил в своем «Землеописании» Гекатей. Из этой схемы со всеми ее противоречиями и искажениями реальной географической действительности становится понятнее и позиция Геродота по отношению ко многим географическим проблемам его времени, а также разъясняются те традиционные заблуждения древней географии, которые с удивительным упорством удерживались в хорографической литературе и картографии вплоть до Птолемея.

Реальный географический и этнографический материал, которым располагал Гекатей, не всегда укладывался в его схему и часто вступал с ней в прямые противоречия. Следует указать при этом, что в отношении Скифии и Фракии в распоряжении Гекатея имелись факты, оказавшиеся вне поля зрения его преемников, отчасти, вероятно, потому, что они утратили свое политико-географическое значение. Так, например, Гекатей называет скифские племена матикетов, гипаниссов, иамов, а также сообщает о поселениях Кардесс и Исеп, которые, видимо, перестали существовать в VI столетии до н. э.

Таким образом, мы, по-видимому, можем судить с достаточной полнотой не только о реальном материале, вошедшем в состав «Землеописания» Гекатея, не только о том, что прибавили, но также и о том, что утратили из его научного багажа более поздние авторы. Мы можем составить себе, кроме того, некоторое представление об общей картине скифского севера и как она преломилась у Эсхила и Геродота в их географических концепциях северных стран.

С именем Скилака из карийского города Карианды связаны, как мы знаем, предания о путешествии по Инду и Эритрейскому морю. Многое из того, что малоазийским грекам стало известно в VI столетии до н. э. в отношении внутренних областей Ирана и Индии, традиция связываете этим именем.

Упоминания североиндийского Касдапира, Гандарики и Пактиики, а также связанных с этими наименованиями легенд должны быть возведены к Скилаку, которому традиция приписывает несколько географических и исторических сочинений. Применительно к упомянутым наименованиям, а также к упоминанию об Армении — древнейшему в греческой литературе и сохраненному у Константина Багрянородного — речь может идти, вероятней всего, о периэгесе азиатских стран.

Ряд других фрагментов, содержащих упоминания Тартесса и Боспора (Фракийского), заставляют думать, что в VI столетии до н. э. в ходу был также перипл Средиземного моря, приписываемый Скилаку. Что это был именно перипл, а не землеописание вроде труда Гекатея, следует заключить из умолчания Эратосфена, не упомянувшего Скилака в числе древнейших географов Греции наряду с Анаксимандром и Гекатеем.

Древнюю периэгесу Скилака следует предполагать в качестве источника «Землеописания» Гекатея не только при описании Индии и внутренних областей Ирана. Весьма вероятно, что к Скилаку восходят также и те сведения, какими располагал Гекатей в отношении Каспийского моря. Во всяком случае, упоминание о высоких горах вокруг Гирканского моря, покрытых лесом и колючей кинарой, дословно совпадает с относимым к Скилаку и сохраненным у Афинея описанием Индии, где также речь идет о покрытых лесом диких горах и о колючей кинаре.

Что же касается Черноморья, то мы вряд ли можем говорить о зависимости Гекатея от перипла Скилака. При этом заметим, что сохранившийся под именем Скилака перипл Средиземного и Черного морей, а также части атлантического побережья Африки ему не принадлежит и составлен, как об этом позволяет судить несомненное влияние на его текст Эфора, в последние годы царствования Филиппа 11 Македонского.

Несомненно, однако, что в основе этого перипла, в последней редакции отражающего интересы аттической торговли и мореплавания, лежит некий гораздо более древний перипл, соответствующий состоянию географических знаний и представленный VI столетием до н. э., о чем позволяет говорить, например, весьма скупое и лаконичное описание европейского запада наряду с подробной характеристикой восточных берегов Средиземноморья. Перипл показывает лигуров не только к востоку, но также и к западу от реки Роны, не упоминая в то же время при описании побережья Южной Франции о кельтах. Примеров подобного рода немало. Однако в данной связи гораздо существенней то, что описание северных и восточных берегов Черного моря в перипле Псевдо-Скилака во многих чертах соответствует данным, которые мы находим у Гекатея. Это заставляет предполагать или прямую зависимость Псевдо-Скилака от Гекатея, или, что вероятней, наличие некоего общего источника, восходящего ко временам Скилака из Карианды.

Прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельство, что восточное и северо-восточное побережья Понта известны Псевдо-Скилаку (как и Гекатею) несравненно лучше, чем побережье Крыма и северо-западный берег Черного моря. Наименовав Тиру ее древним именем Офиусы, он, не назвав ни Борисфена, ни Ольвии, подробно перечисляет боспорские города. Он называет у Танаиса сирматов — такова одна из древних форм племенного наименования «сарматы», засвидетельствованная также Эвдоксом Книдским. Появление этого имени в перипле, притом в его европейской части, вполне может быть отнесено к весьма древней традиции, тем более что Плиний локализует его не на Танаисе, а на Оксе, к северу от этой реки. На Танаис же оно было перенесено по весьма распространенному в IV столетии до н. э., но существовавшему, несомненно, и в более древние времена отождествлению Танаиса и Аракса со среднеазиатскими реками Оксом и Яксартом.

Азиатское побережье Понта характеризуется у Псев-до-Скилака посредством тех же, что и у Гекатея, племенных и местных наименований с некоторыми дополнениями, которые в отдельных случаях выдают себя явно как позднейшие вставки. Так, например, за Синдской гаванью перипл помещает Патус — пункт, отождествляемый с Батой Страбона и локализуемый на месте позднейшего Геленджика или Новороссийска. Однако в следующем параграфе изложение перипла вновь отправляется от Синдской гавани, так, как если бы после ее упоминания в предшествующем параграфе не было названо более никаких наименований: «За Синдской гаванью народ керкеты». В то время как при упоминании о моссиниках и халибах перипл называет те же пункты, что и известные из Гекатея Хойрады и Стамения, при описании Колхиды в нем содержится упоминание многих незначительных рек — обстоятельство, свидетельствующее о том, что сведения эти почерпнуты из какого-либо черноморского перипла классического времени, лежащего также в основе позднейшего перипла Арриана.

В особенности любопытно упоминание Псевдо-Скилаком среди кавказских племен меланхленов и гелонов. Имя первого из них названо среди племен европейской Скифии также Гекатеем, что, впрочем, не противоречит их кавказской локализации, поскольку у Гекатея племена дандариев и типаниссов, помещенные в европейской Скифии, локализуются также у Кавказа.

Таким образом, кавказские племена Гекатей относил к европейской Скифии, несмотря на то что Фасис — границу Европы и Азии — он отождествлял, вероятней всего, с Кубанью (Гипанисом) или Доном (Танаисом). Кавказская локализация меланхленов принадлежит общему источнику Гекатея и Псевдо-Скилака — древнему периплу эпохи Скилака из Карианды, и притом вместо Кавказа в нем были упомянуты, должно быть, Рипейские горы. Этим обстоятельством можно объяснить, почему у Геродота меланхлены помещены на севере европейской Скифии.

Наименование этого народа, названного так по его одежде — «люди в черных плащах», — вызывает совершенно определенные ассоциации и заставляет вспомнить о бурках — оригинальной одежде, употребляемой кавказскими народами, которая вполне могла стать причиной возникновения подобного имени. Вероятней всего, меланхлены перекочевали на север европейской Скифии вследствие отождествления в источниках Геродота Кавказа с Рипейскими горами.

Что касается гелонов, которые у Геродота ассоциируются с будинами, живущими в лесистой местности к северу от савроматов, помещаемых им за Танаисом и к северу от Меотиды, то целый ряд указаний заставляет возвратить и это Геродотово племя на Кавказ, где они показаны в перипле Псевдо-Скилака и, очевидно, в его древнем источнике. Прежде всего Геродот называет будинов (отождествляемых, по его словам, греками с гелонами) фтейрофагами — имя, которое Страбоном локализуется на Кавказе и позднее упоминается Аррианом в его «Перипле Эвксинского Понта» с прямой ссылкой на Геродота. Равным образом и те черты культуры и обычаев будинов, которые приводит Геродот — греческий язык и городской образ жизни, — свидетельствуют о том, что речь идет о племени, находящемся в сфере влияния эллинской цивилизации.

Заключительные строки Псевдо-Скилакова перипла содержат указание на отношение его автора к вопросу о единстве океанов и об островном характере Ойкумены, проливающее любопытный свет на его общегеографические представления. Замечание это, сводящееся к тому, что находятся-де люди, считающие океаны между собой соединенными, а Ливию — имеющей вид полуострова, должно быть отнесено к позднейшей редакции перипла. Ее следует понимать как проявление скепсиса в отношении древнейшего представления о единстве океанов — скепсиса, который так ярко выражен у Геродота в его отрицании возможности океанических плаваний и самого океана на севере. Это мнение в дальнейшем завоевывало себе множество сторонников. На нем основывал свое представление о Вселенной Гиппарх, в особенности же отчетливо оно проявилось у Птолемея в эпоху подведения итогов добытого античной географией материала.

Птолемей, как и ионийцы, представлял себе Эритрейское море (Индийский океан) замкнутым, Азию и Африку — соединяющимися на юге и продолжающимися к западу в виде гигантского материка, обнимающего с юга Атлантический океан. Северный (Сарматский) океан, по его мнению, также упирался на востоке в материк неизвестного протяжения.

Период правления Александра Македонского был поворотным пунктом в истории древней географии. Грандиозные переходы и плавания, совершенные македонской армией и флотом, открыли для греков внутренние области Азии и Африки, берега Индийского океана и Персидского залива. Даже с внутренними областями Малой Азии, о которой еще Геродот имел недостаточные и часто превратные представления, греки познакомились как следует только в это время.

Однако поистине грандиозные факты, ставшие достоянием географической науки во второй половине IV столетия до н. э., могли быть ею осознаны и освоены лишь значительно позже, не раньше чем через столетие. Современники же этих открытий, и при этом наиболее образованные и прозорливые из них, как, например, Аристотель, стояли в области географических представлений еще во многом на позициях древнеионийской науки. И это во время, когда космологические представления греков на протяжении V–IV веков до н. э. претерпели глубочайшие изменения и от Анаксимандровой земли-цилиндра, плавающего в Мировом океане, пришли к учению о шарообразности Земли, зародившемуся у пифагорейцев в качестве чисто отвлеченного и мифологического образа и ставшего научной гипотезой благодаря трудам Парменида, Эвдокса и Аристотеля.

Весьма продуктивным оказалось также высказанное впервые Парменидом учение о зонах, на которые он разделил земную поверхность в климатическом отношении. Учение о зонах было позже развито Аристотелем, установившим наличие пяти зон на земном шаре: жаркой зоны, обнимавшей пространство между тропиками и необитаемой вследствие чрезмерно высоких температур и засушливости; двух умеренных зон — южной и северной, обнимавших пространство между тропиками и полярными кругами, пригодных для жизни; и двух холодных полярных зон, необитаемых вследствие морозов и вечного оледенения.

Однако, несмотря на все эти теории, неуверенно и медленно распространявшиеся в науке, в области реальных географических знаний современники Александра Македонского пребывали еще в плену представлений, укоренившихся с глубокой древности и весьма прочно владевших человеческим сознанием.

В воображении спутников Александра господствовало представление о причастности совершаемых ими подвигов к тем пространствам, с которыми были связаны великие военные предприятия легендарных и реальных завоевателей глубокой древности — Сезостриса, Кира, Дария Гистаспа. К границам Индии вместе с именем Кавказа греческие завоеватели перенесли также и связанные с этим именем легенды о Прометее и Геракле, обращая в потомков последнего местные индоскифские племена по весьма свойственному эллинскому сознанию стремлению привести все варварские народы к своему корню. Как некогда подобные легенды рассказывались об италийцах и о скифах, так теперь их распространили на североиндийских сибов на том основании, что они, подобно Гераклу, были вооружены дубинами и одевались в звериные шкуры.

В угоду укоренившемуся уже в ионийскую эпоху представлению реки Оке и Яксарт, еще весьма смутно разделявшиеся между собой в сознании как иранцев, так и греков, спутники Александра отождествляли с Танаисом, относительно которого существовало твердое представление как о границе европейского и азиатского материков. Среднеазиатских скифов, живших по ту сторону Яксарта, они готовы были в связи с этим отождествить с европейскими скифами, оживив таким образом древнейшие и зафиксированные у Гомера представления о скифах-абиях, послы которых посетили Александра Македонского в бытность его на Яксарте.

Поскольку было известно, что Танаис впадает в Азовское море, а Оке и Яксарт — в Каспийское (об Аральском море как об отдельном бассейне ученые не знали до самого конца античной эпохи), то во времена Александра появилось представление об общности азовского и каспийского бассейнов. Оно основывалось, очевидно, только на этом смутном отождествлении среднеазиатских рек, ошибочно относимых к каспийскому бассейну, с Танаисом, а не на реальных данных о Манычской низменности, заливаемой иногда весенними водами, что и могло бы производить впечатление слитности Каспия и Меотиды — факт, который вряд ли следует полагать известным географам эпохи Александра Македонского. О распространенности этого мнения среди спутников и современников Александра Страбон сообщает со ссылкой на Поликлета из Лариссы — историка, писавшего на рубеже IV и III столетий до н. э. Следы подобных представлений имеются и в других сочинениях, посвященных истории походов Александра Македонского, например у Квинта Курция.

На основании тождества Яксарта и Танаиса географы эпохи Александра склонны были распространять границы европейского материка до Яксарта, подкрепляя это тем соображением, что на правом берегу Яксарта растет ель и скифы, живущие у берегов этой реки, употребляют еловые стрелы. Считалось, что ель в Восточной Азии не произрастает. Страбон (XI, 7, 4) склонен эти представления приписывать честолюбию Александра и лести его приближенных, пытавшихся представить своего царя покровителем скифов, не покоренных прежними великими завоевателями.

Как бы то ни было, легенда об Александровых подвигах на Танаисе держалась прочно, и отражение ее находим еще в «Александровых алтарях», помещаемых Птолемеем у устья Танаиса. Аммиан Марцеллин упоминает также об «Александровых алтарях» на Борисфене; свидетельство это имеет под собой, однако, гораздо более реальные основания, чем данные Птолемея, и его необходимо связать с одиночным, но весьма любопытным свидетельством Макробия о том, что наместник и полководец Александра Зопирион в своем походе против европейских скифов, предпринятом в бытность Александра в Азии, дошел до ворот Ольвии, но был скифами отброшен и погиб во время этой кампании.

О том, однако, насколько было трудно сделать необходимые выводы из новых географических данных, ярче всего свидетельствует тот факт, что, совершив поход вдоль Инда к его устью и плавание вдоль южных берегов Азии, Александр готов был в Индии искать истоки Нила. Он будто бы усматривал подтверждение этой, основанной на легендарных данных, ионийской точки зрения в том, что в реке Гидасп водятся крокодилы, а у реки Акесин растут египетские бобы. Будто бы и свой флот Александр снаряжал первоначально с намерением плыть прямо в Египет. Подобные свидетельства цепкости традиционных географических представлений и стойкости перед, казалось бы, уничтожающими их новыми фактами могут быть почерпнуты и из сочинений величайшего ученого того времени, а равно и всей древности — Аристотеля.

Несмотря на то что Аристотель убежден в шарообразности. Земли и во вращении вокруг нее небесной сферы и светил, он все же не считает, что учение древних ионийцев о северных горах, скрывающих на ночное время солнце, потеряло значение. Доказывая, что горы вообще являются местами концентрации влаги, он полагает, подобно древним ионийцам, происхождение рек из высоких гор. При этом Аристотель указывает, что величайшие и длиннейшие в мире реки вытекают из северных гор, которые, в свою очередь, являются высочайшими горами. Если Геродот, отрицая существование Рипейских гор, не мог все же обойтись без них в своем изложении и упоминал о них, не называя по имени, то Аристотель прямо повторяет древнеионийскую версию о Рипеях на дальнем севере, выше крайних пределов Скифии, с которых берут начало многочисленные и большие реки, кроме Истра, истоки которого он видит в другом месте. Разве что сообщения ионийцев о высоте этих гор он склонен считать баснословными.

В подтверждение подобных, с глубокой древности известных, но оспаривавшихся в греческой литературе вещей Аристотель указывает на открытые Александром Македонским в Азии высочайшие горы, именуемые им Парнасом, с которых также текут великие азиатские реки, в частности Бактр, Хоасп и Араке (разумея, очевидно, под последним, вслед за Геродотом и более древними авторами, Оке). С этих же гор Аристотель готов вывести и Танаис, как это делали многие другие географы поры Александра Македонского. Отдавая дань модной в эпоху эллинизма теории разделения рек, он заставляет Танаис в качестве рукава Аракса (Окса), текущего в Каспийское море, впадать в Меотиду.

В отношении Каспийского моря Аристотель стоит на прежней, свойственной ионийцам и Геродоту, позиции: Каспийское море является замкнутым бассейном. Но, следуя своей гидрографической осведомленности и точности, не допускавшей, чтобы столь интенсивно пополнявшийся за счет больших рек бассейн не имел выхода, он заставляет его изливаться посредством подземного протока в Черное море. Соединение этих морей, по Аристотелю, имело место у так называемых «Пучин Понта».

Судя по содержащемуся в «Метеорологии» указанию на то, что от этих «Пучин» видны кавказские вершины и что место это находится близ страны племени кораксов, речь идет о прибрежных водах близ Диоскуриады (Сухуми), откуда действительно бывают видны снежные вершины Кавказа. Замкнутость каспийского бассейна Аристотель подчеркивает еще раз в другом месте «Метеорологии», указывая при этом, что таким же замкнутым водоемом является, в сущности, и Эритрейское (Красное) море, имеющее, по-видимому, лишь небольшое сообщение с тем морем, которое находится за Геракловыми столпами, то есть с Атлантическим океаном — его Аристотель, подобно твердо в этом убежденному Геродоту, считал соединяющимся с Индийским океаном.

Что же касается до подземного слияния Черного и Каспийского морей, то при всей одиночности этого сообщения Аристотеля нельзя не обратить внимание на тот факт, что подобный способ соединения он позволяет подозревать и в отношении Черного моря и Адриатики в своем рассказе о рыбах трихиях. Передавая этот же рассказ, Плиний уже совершенно определенно говорит о подземном рукаве, соединяющем оба моря.

Судя по тому, что границей Ливии и Азии Аристотель считает не Нил, а Суэцкий перешеек, следует полагать, что и границу между Азией и Европой он проводил не по Танаису, а по Кавказскому перешейку и Фасису. В этом предположении нас подкрепляет тот факт, что из одного пассажа, касающегося характеристики местожительства скифов и савроматов, следует, будто разделенные Танаисом племена — и то, и другое — находятся все же на европейской территории, поскольку оба населяют холодную (европейскую) область. Возможно, таким образом, что упоминаемое Эратосфеном деление материков по перешейкам восходит в конечном счете к Аристотелю.

Если в отношении восточных стран Аристотель уже располагает фактами, добытыми во время завоеваний Александра Македонского, хотя и использует их еще весьма ограниченно, то в отношении северо-западных стран его фактические знания по сравнению с Геродотом не так уж и велики и не всегда имеют понятное происхождение. Ясно только, что этот великий коллекционер фактов использовал все доступные ему новые материалы. Если для Геродота загадочная Пире-на, откуда берет начало Истр, была именем города, то Аристотель уже прилагает это наименование к соответствующему горному хребту, помещаемому им на юге Кельтики, с которого течет не только Истр, но и Тартесс.

В противоречии с этим Псевдо-Аристотелево сочинение «О чудесных слухах», относящееся ко времени несколько позже Аристотеля, содержит иную, несравненно более правильную локализацию истоков Истра в Геркинских лесах. Наименование «Геркинские леса» прилагалось сперва к Альпам, а позднее к Шварцвальду. Указанная же локализация истоков Дуная была уточнена лишь более чем через три столетия, когда в 15 году н. э. молодой Тиберий в своем походе против винделиков и других альпийских племен проник к Боденскому озеру, а вслед за тем достиг истоков Дуная. Открытие это тотчас же стало достоянием науки, будучи подробно описано в «Географии» Страбона, появившейся на свет, как полагают, всего лишь несколькими годами позже.

Вопросов географии Аристотель касался не только в «Метеорологии», но и в различных других своих трудах. Из них в первую очередь должно быть названо его утраченное сочинение «О варварских обычаях» (род литературы, которому положил начало Гелланик, греческий историк V века до н. э.), а также зоологические сочинения «История о животных», «О частях животных» и «О рождении животных», где трактовались вопросы распространения и бытования различных видов диких и домашних животных в разных странах, в том числе и на севере. В них, помимо всякого рода сведений об экзотических животных и насекомых северных и азиатских стран, вроде таранда или поденки, содержатся наблюдения над видами и образом жизни рыб черноморского бассейна, бывших, как известно, весьма важной статьей греческого импорта.

Большинство сообщений фактического или анекдотического характера из области естественных наук, относящихся к скифскому северу, восходит так или иначе к Аристотелю или его ближайшему последователю и ученику — Теофрасту. Следует, кроме того, отметить ставшую весьма популярной гидрологическую теорию Аристотеля, касающуюся черноморского бассейна, соответственно которой вследствие изобилия многоводных рек, а также соответственно форме земной поверхности Меотида, будучи наиболее мелким морем из всех морей средиземноморского бассейна, течет в Понт, а Понт, в свою очередь, будучи мельче Эгейского моря, истекает в последнее. Эти представления получили поддержку и развитие у более поздних ученых. Аналогичные сведения о черноморском бассейне сообщает Полибий, прибавляя к этому теорию постепенного обмельчания Азовского и Черного морей вследствие речных наносов, отчасти, впрочем, наличествующую уже и у Аристотеля.

Как спутники Александра Македонского старались объяснить себе географические факты, открытые ими во вновь завоеванных экзотических странах, исходя из старых и во многом основанных на легендарных данных древнеионийских гипотез и предрассудков, точно так же и Аристотель во многом зависит от старых мерок, прикладываемых им к новому фактическому и теоретическому материалу. Так, например, знание Геркинских гор, неизвестных его предшественникам, и соединение с представлением о них тех смутных сведений, которые хранила полулегендарная традиция об Эридане и других европейских реках, текущих в северном направлении, заставляют его поддержать древнеионийское предположение о существовании Северного океана, в пользу которого у него так же мало фактических доказательств, как и у Геродота. Аристотелю необходимо было, однако, допустить чисто логически наличие моря на севере, ибо бравшие начало в Геркинских горах северные реки не имели бы иначе своего исхода.

При всем этом Аристотелю не чужд был и критицизм по отношению к географическим представлениям ионийцев, проявившийся, как и у Геродота, преимущественно в отрицании их общих соображений, в частности плоскостного представления о Земле и изображения ее в качестве диска на схематических картах.

Однако отвлеченные и пришедшие в полное противоречие с фактическими данными представления ионийских географов продолжали жить и находили поддержку и даже развитие у ученых IV столетия до н. э. Такова, например, мыслимая лишь как воспроизведение и обобщение Гекатеевой схемы мира четырехугольная панорама Вселенной у Эфора, о которой выше уже была речь. Этот историк, весьма популярный среди своих современников, а также и среди отдаленных потомков, прочно стоял на позициях древнеионийской географии, нашедшей большое место в его «Всеобщей истории» в 30 книгах, доведенной до 341 года до н. э.