Книга: Великие путешествия античного мира

Назад: ПЛАВАНИЯ ПО АТЛАНТИЧЕСКОМУ ОКЕАНУ К ЮГУ ОТ ГЕРАКЛОВЫХ СТОЛПОВ

ПЛАВАНИЯ ПО АТЛАНТИЧЕСКОМУ ОКЕАНУ
К СЕВЕРУ ОТ ГЕРАКЛОВЫХ СТОЛПОВ

Связи Средиземноморья со странами северо-запада Европы, лежащими у Атлантического океана, относятся, несомненно, еще к эпохе бронзы. Однако для подтверждения этих связей в столь древнее время имеются лишь косвенные свидетельства. Кроме того, в точности не известно, какими путями эти связи осуществлялись: вероятнее всего, не по океанскому побережью, а посредством перевалочного судоходства по рекам средиземноморского бассейна и бассейна Северной Атлантики. Отзвуком этих материковых связей служат представления, нашедшие место в легендах о плавании аргонавтов по рекам, имеющим устья, согласно представлениям древних, и в Средиземном и в Северном море, — такой рекой считалась, например, река Эридан (По), северное устье которой отождествлялось с Рейном.

По реке Эридану (то есть, может быть, именно по Рейну и По) привозился в Средиземноморье балтийский янтарь, и поэма Аполлония Родосского «О походе аргонавтов», написанная в III веке до н. э., сохранила любопытные предания о плаваниях по этим материковым водным путям, представленных в поэме в виде мифического океанского плавания:

(IV, 627) Выплыв оттуда, вступили реки они в русло Родана,

Чьи глубочайшие воды когда в Эридан попадают,

То подымаются кверху и громко шумят при смешеньи.

630 Проистекает река эта области самой из крайней,

Там ли, где ночи ворота и трон, и оттуда стремится

Руслом одним к Океана далекому берегу, к морю

Руслом другим Ионийскому и к Сардонийскому — третьим,

В чей беспредельный залив ниспадает семью рукавами.

635 Плыли оттуда по морю они беспокойному кельтов

Вдоль берегов бесконечных. Беда с ними там приключилась

Злая: поток их увлек далеко к Океана заливу;

Не понимали они, заплывая туда, что ведь нету

Им ни пути из него, ни спасения больше, но Гера

640 Им кричала с вершины Геркинской, спустившися с неба,

Грозно так вдруг зазвучал этот окрик в эфире. С испугом

Все они вняли ему и тотчас же назад повернули

По повеленью богини. И вот лишь тогда-то узнали

О предначертанной им возвращенья дороге. И после

645 Долгих скитаний и по указанию Геры достигли

Моря они берегов и затем продвигались незримы

Между племен без числа они кельтов и лигиев — скрыла

Их в беспросветном тумане на плаванье это богиня.

Поэма сохранила и миф, соответственно которому янтарь — это слезы нимф — Гелиад (дочерей бога солнца — Гелия), оплакивающих брата Фаэфонта, Гелием сброшенного с солнечной колесницы, или слезы юноши Аполлона, наказанного его отцом Зевсом.

(IV, 596) Мчалось под парусом судно, их в глубь унося Эридана,

Некогда Гелия там огнепламенной в грудь пораженный

Молнией, полусожженный упал Фаэфонт с колесницы

В устья речного глубины. Оттуда поныне тяжелый

660 Дух подымается вверх от его огнедышащей раны.

Птица на крылиях легких над этой промчаться водою

Даже не может, пути посредине, сожженная жаром,

Падает, а с тополей высочайших стволов Гелиады

Все там стенают и слезы, с глубокою скорбью, роняют.

605 Из опечаленных глаз их прозрачными каплями долу

Светлый янтарь нистекает все время на землю, и там-то

Капли те пересыхают на почве песчаной при солнце.

Волны на темном когда же, стремясь, разбиваются море

С силой о берег, под ветра звучащим широко разлетом,

640 В реку при этом их все Эридан загоняет теченьем

Кругообразным. Молва сохраняется промежду кельтов,

Будто бы слезы из глаз это сына Лето — Аполлона.

В водовороты упавшие. Он же их множество пролил,

Рода когда объявился для гипербореев священных,

615 Светлое небо покинув свое, по отцовскому слову.

Олово и свинец также поступали в Средиземноморье из северо-западных стран. Геродот упоминает о неких Касси-теридских (то есть «оловянных») островах, расположенных где-то в Атлантическом океане, о которых он, впрочем, ничего достоверно не знает.

Древнейшими мореходами, проникшими ради приобретения серебра, олова и свинца за пределы Средиземного моря, были финикийцы из Тира, основавшие еще в конце II тысячелетия до н. э. торговый город Гадес (или Гадейр). Он находился близ современного Кадиса в Испании и использовался финикийцами для торговли с Тартессом — центром одноименной области, славившейся своими серебряными рудниками, расположенными при устье реки Гвадалквивир. Древнейшие упоминания об этой тартесско-финикийской торговле, относящейся примерно к VIII–VII векам до н. э., содержит Библия.

Плавание Гимилькона

К несколько более позднему времени (а по утверждению Плиния Старшего, не известно, однако, на чем основанному, — ко времени путешествия Ганнона) относятся сообщения о плавании карфагенянина Гимилькона вдоль западных берегов Иберии (Испании) и на север, вдоль побережья Кельтики (Франции) до Эстримнидских островов, которые должны соответствовать Касситеридским островам греческих писателей.

Добычей олова в древности, по свидетельству Юлия Цезаря и преимущественно на него опиравшегося Страбона, который написал свою «Географию» в начале I века н. э. славилась область Корунны на юге Англии (позднейший Корнуэлл). Многие современные ученые на основании этого полагают, что Гимилькон достиг в своем плавании берегов Англии. К сожалению, судить об этом серьезно совершенно немыслимо ввиду того, что от Гимилькона до нас дошло не описание, подобное периплу Ганнона, а лишь краткие, достаточно неопределенные и почти лишенные подробностей сообщения Плиния Старшего да столь же краткий и малоконкретный поэтический пересказ в географической поэме IV века н. э. «Морские побережия» латинского писателя Руфа Феста Авиена. Некоторые скудные подробности рассказа о плавании Гимилькона могут быть почерпнуты именно из этого сочинения:

«(80) Широко раскинувшись, лежит земной круг, и вода омывает тот круг со всех сторон. Но там, где волны глубоких вод, изливаясь из Океана, изгибаются заливом, чтобы затем раскинулась пучина нашего [Средиземного] моря, тут начинается атлантическое побережье. (85) Тут есть город Гадейр, он прежде назывался Тартессом, тут колонна Геркулеса, неутомимого в трудах, Абила [гористый мыс Мавретании, один из отрогов Малого Атласа] с Кальпой [древнее название Гибралтарской скалы, вместе с мысом Абила на африканском берегу Гибралтарского пролива образовывавшей Геракловы столпы], последняя на левой стороне, на той земле, о которой я веду рассказ, а по соседству с Ливией Абила. Шумит вокруг них могучий северный ветер, они же стоят незыблемо.

(90) Выдаваясь вперед, высокий горный кряж подымает здесь к небу свою главу — Эстримнидой называлась она в более древние времена. Вздымаясь вверх, вся громада каменных вершин обращена преимущественно к югу, к дыханию теплого [ветра] Нота. Внизу же у этих гор, у самого их подножия, где выступает мыс, (95) перед глазами жителей широко открывается Эстримнидский [Бискайский] залив. В нем лежат те острова, которые называются Эстримнидами: широко раскинувшись, они богаты металлами — свинцом и оловом. Здесь живет много гордого духом народа, настойчивого и ловкого. (100) Им всем прирождена любовь к торговле. На шитых своих судах они далеко бороздят и бурное море, и океанские бездны, полные чудищ.

Не из соснового [дерева] строят они корабли, не из клена и не из ели, как обычно, (105) сгибают они кили своих челнов, но чудесным образом они делают корабли из сшитых шкур, и часто на таких судах из крепкой кожи переплывают они широкие моря. Оттуда до острова Священного — такое название придали ему древние — лежит двухдневный путь для кораблей.

(110) Среди вод он подымается широкой поверхностью, и на большом пространстве живет и трудится на нем племя гиернов. Поблизости от него лежит остров племени альбионов [Британия, или Англия]. Было привычно для жителей Тартесса вести торговлю в Эстримнидских пределах. Но и поселенцы Карфагена, (115) и народ, живший у Геркулесовых столпов, не раз плавали по этим морям. Пуниец Гимилькон, сообщающий, что он сам испытал все это на деле, с трудом доплыв сюда, говорит, что проделать этот путь возможно лишь за четыре месяца.

(120) Там нет движений ветра, чтобы подгонять корабль, ленивая поверхность тихих вод стоит неподвижно. К этому добавляется еще и то, что среди пучин там растет много водорослей, и не раз, точно лесные заросли, они препятствуют движению судов. (125) К тому же, по его словам, и дно морское здесь не очень глубоко, и мелкая вода едва только прикрывает землю. Нередко встречаются там стаи морских зверей, и между медленно и с задержками движущихся кораблей ныряют морские чудовища…

По старинному обычаю его называют Океаном, но иначе он называется Атлантическим морем. Его пучины ширятся на огромное пространство (405) и далеко разливаются в беспредельном очертании берегов. По большей части вода его настолько мелка, что едва покрывает лежащие под ней пески. Над поверхностью воды поднимаются густые водоросли, и ил препятствует здесь течению. Огромное количество чудищ плавает в этом море, и от морских зверей великий страх объемлет соседние земли. В древности пуниец Гимилькон рассказывал, что сам видел их на волнах Океана и сам испытал на себе [эти страхи]. Все эти подробности, переданные с древнейших времен пуническими летописями (415) через дальние века, в свою очередь я передаю теперь тебе».

Итак, мы узнаем из этого описания, что путешествие Гимилькона продолжалось четыре месяца и было связано с очень большими препятствиями, мешавшими движению корабля.

Упоминаемые среди препятствий заросли водорослей позволили некоторым современным комментаторам этого текста думать, что Гимилькон был отнесен далеко к западу и попал в так называемое Саргассово море, заполненное плавучими водорослями, встречи с которыми очень боялись плававшие уже в Новое время через Атлантический океан мореплаватели.

Быть может, однако, в подобных толкованиях текста Авие-на больше проницательности, чем в данном случае требуется. Мы уже знаем, что описания путешествий вдоль западных берегов Африки, в частности рассказы о плаваниях Сатаспа и Эвдокса, также содержат указания на какие-то препятствия, не позволяющие судам плыть дальше. Видимо, эти устрашающие препоны фигурировали в финикийских и греческих сообщениях об экзотических плаваниях, отчасти романтики ради, а главным образом для отпугивания возможных конкурентов.

Подобного рода устрашения применительно к океанским путешествиям в особенности свойственны эпической поэзии. Поэт Пиндар (V век до н. э.) даже характеризует плавание за Геракловыми столпами как нечто реально невыполнимое.

Можно допустить, что в основе тех рассказов Авиена, какие сообщают о помехах в плавании Гимилькона, заложено нечто подобное реальному знакомству с покрытыми водорослями морскими пространствами. Известно ведь, что обрывки таких переплетенных водорослевых ковров ветрами и течениями приносит иногда и к европейским берегам. Но это еще не значит, что подобные переживания соответствовали действительным условиям плавания вдоль берегов Испании и Галлии. В связи с этим более уместным представляется вопрос о реальности самого плавания. Оно, как и другие подобным же образом описанные путешествия, вследствие очень малой конкретности сообщаемых подробностей, естественно, вызывает сомнение. Быть может, эта недостаточная конкретность объясняется тем, что сведения о плавании Гимилькона дошли до нас из вторых или из третьих рук. Но еще более вероятно то, что и оригинальное описание этого плавания «в пунических летописях», если таковое существовало в действительности, представляло собой в силу недостаточной осведомленности карфагенян и греков о географии западных берегов Иберии, Кельтики и тем более Британии что-либо вроде описания плавания Скилака.

Как бы то ни было, этот рассказ может быть признан непреложным свидетельством морских связей карфагенян с берегами Северной Испании, Кельтики (по побережью Бискайского залива) и, может быть, Британии и Ирландии.

Плавание Публия Красса

Для суждения о трудно идентифицируемых Касситеридских (или Эстримнидских) островах существенным является сообщение Страбона о плавании к ним в начале 1 века до н. э. римского военачальника Публия Красса, со слов которого (не известно, впрочем, где зафиксированных) он его, видимо, и описывает:

«(География, III, 5, 11) Касситеридских островов десять. Лежат они в открытом море близко друг от друга к северу от гавани артабров. Один из них пустынен, прочие населены людьми, носящими черные плащи и хитоны длиною до пят. Они перепоясывают грудь и ходят с посохами, подобные богиням Пойнам из трагедий. Питаются они от своих стад и ведут кочевую жизнь. У них имеются оловянные и свинцовые рудники, и они выменивают у морских торговцев на эти металлы и на кожи глиняную посуду, соль и медные изделия. В древности эту торговлю вели с ними одни только финикияне из Гадейр, скрывая от всех других дорогу. Когда однажды римляне стали преследовать владельца корабля с целью узнать эти места торговли, то он из корысти намеренно навел свой корабль на мель и, погубив таким образом своих преследователей, сам спасся на обломках кораблекрушения и получил от казны вознаграждение за утраченные товары. Однако римляне после неоднократных попыток открыли наконец этот морской путь, и, когда потом Публий Красе прибыл к островам и увидел, что металлы добываются там на небольшой глубине и что тамошнее население мирно, он сообщил подробные сведения всем желающим плыть по этому морю, хотя и более широкому, чем то, которое отделяет Британию от материка».

В этом Публии Крассе, вероятнее всего, следует видеть того Публия Лициния Красса, который управлял Испанией в 95–93 годах до н. э. Более поздние свидетельства, основанные на данных, добытых завоевательными предприятиями Юлия Цезаря на северо-западе Галлии и в Британии, знакомят нас с добычей олова в британском Корнуэлле, но не содержат более никаких данных об этих загадочных островах. Поэтому приходится думать, что приведенное сообщение Страбона упоминает об этих островах лишь в силу многовековой традиции и имеет в виду реально не что иное, как открытие и захват Крассом оловянных рудников, находившихся где-то на крайнем северо-западе Испании (о чем кое-что было известно уже и Посидонию) и функционировавших, быть может, еще и в глубокой древности. Весьма вероятно, что это испанское олово, более доступное с моря, чем сухим путем, так же как и британское олово, а может быть, даже и в первую очередь, послужило причиной возникновения легенды о Касситеридских островах.

Легенда эта — свидетельство о заинтересованности древних греков в олове и в драгоценных металлах, привозившихся с северо-запада Европы. По той же причине возникли и другие легенды и рассказы, всякий раз отображающие связи стран, расположенных на Эгейском море, с Испанией, а быть может, даже и Британией. У Плиния сохранилось отрывочное сообщение о греке по имени Мидакрит, который якобы впервые привез с Касситеридских островов олово.

Это искусственным образом созданное имя должно быть сопоставлено с именем знаменитого фригийского царя Мидаса, жившего в Малой Азии в конце VIII — начале VII века до н. э. Оно, вероятно, служит отголоском каких-то древних рассказов о торговле металлом и о плаваниях, которые предпринимали ионийские греки из Малой Азии к берегам Испании за оловом и драгоценными металлами, чтобы затем перепродать их фригийцам и лидийцам.

Милетяне, самосцы, фокейцы и другие малоазийские и эгейские греки в VII–VI веках до н. э. в погоне за металлами наперебой устремлялись в западные воды, к берегам Италии и Испании. Весьма характерный и вполне правдоподобный рассказ об этом передает Геродот.

«(I, 163) Фокеяне раньше всех эллинов стали предпринимать далекие путешествия по морю, открыли Адриатический залив, Тиррению, Иберию, Тартесс. Для этого они пользовались не круглыми судами, а пятидесятивесельными. В Тартессе они снискали себе расположение тартесского царя по имени Аргантония, царствовавшего в Тартессе 80 лет и прожившего не менее 120 лет. Фокеяне так понравились Аргантонию, что он предложил им покинуть Ионию и поселиться в его земле, где им угодно…

(IV, 152)…Корабль, принадлежавший самосцу Колаю, на пути в Египет был занесен на остров Платея [островок к западу от Крита]. Когда они отплыли от острова по направлению к Египту, восточным ветром их отнесло в сторону; ветер не унимался, пока они не прошли через Геракловы столпы и не прибыли, по указанию божества, в Тартесс. В то время этот торговый город был еще не тронут никем, благодаря чему самосцы по возвращении назад извлекли такую прибыль от продажи товаров, как никто из эллинов».

Однако это греческое мореплавание в испанских водах должно было прекратиться уже в конце VI века до н. э., по мере усиления Карфагена, прочно и надолго запершего для греков, а позднее и для римлян Гибралтарский пролив. Поэтому мы очень долго не слышим ничего о греческих плаваниях в атлантических водах, пока наконец во второй половине IV века до н. э. в Массалии (современный Марсель), крупнейшем из тогдашних греческих торговых центров Западного Средиземноморья, не появился человек, имя которого связано с самыми смелыми географическими открытиями древности. По его собственным словам, известным нам, правда, далеко не из первых рук, он проплыл по Атлантическому океану до Британии и острова Туле (Скандинавии), а оттуда также проплыл или прошел пешком, как передает Страбон, вдоль побережья Северной Европы до реки Танаис (то есть, как полагают, во всяком случае, до Эльбы или даже до Вислы). Уже в древности человек этот по имени Питей был объявлен обманщиком и фантазером. Спор о реальности плавания Питея продолжается в науке и по настоящее время.

Плавание Питея

из Массалии

Неверие, которым были проникнуты древние критики Питея, в особенности Полибий и несколько в меньшей степени Страбон, в значительной мере является причиной того, что в нашем распоряжении имеются лишь самые краткие и при этом далеко не всегда достаточно внятные отрывки его собственных текстов. Письменная традиция сохранила наименования двух его сочинений — «Землеописание» и «Об океане». Возможно даже, что это лишь по-разному переданные названия одного и того же текста.

При этом очевидно, что почти все известия о Британии и других североевропейских местностях, относящиеся ко времени, предшествующему походам Цезаря, восходят так или иначе к Питею. Да от его сочинений сохранились лишь весьма незначительные фрагменты, содержащие в себе к тому же вполне вероятные искажения, но нельзя исключать, что эти искажения возникли при цитировании и не в последнюю очередь связаны с желанием цитировавших авторов представить данные Питея в фантастическом свете. Все это необходимо принять в расчет при рассмотрении приписываемых Питею маршрутов и произведенных им при посещении северных стран наблюдений.

Тем не менее, насколько можно судить по кратким и довольно сбивчивым сообщениям Полибия, Страбона и Плиния, из коих первые два всячески старались подвергнуть сомнению передаваемые ими сведения, Питей проник к берегам Бретани, затем в Англию, оттуда до острова Туле, лежащего на расстоянии шести дней плавания от Англии, и, наконец, прошел вдоль северного побережья Европы до реки Танаис.

Подобное плавание должно представляться невероятным по многим причинам: в IV столетии карфагеняне прочно владели Гибралтарским проливом, что делало практически невозможным проход через него для греческих судов; сообщения о размерах острова Британии, возводимые к Питею, резко противоречат действительности; локализация острова Туле и в древности, и современной науке вызывала оживленные споры, до сих пор не приведшие к убедительному решению вопроса; сообщение о Танаисе, впадающем в Северное море, не нуждается в подтверждении его фантастичности. И однако, наряду со всем этим среди сообщений о Питее и о его открытиях и наблюдениях имеются и такие факты, достоверность которых не может быть поколеблена, и их огромное научное значение для того времени не может быть обесценено.

Реальная почва и практический смысл подобного предприятия для массалиотов, ведших торговлю с североевропейскими племенами, представляются несомненными. Поиски собственных путей к британскому олову и балтийскому янтарю имели чисто практическое значение и сулили огромные выгоды. Поэтому на осуществление подобного предприятия массалиотами могли быть отпущены достаточные средства, и предприятие Питея могло осуществляться не как личная затея некоего бедняка — подобным образом не прочь изобразить его Полибий у Страбона, — а как государственное и коммерчески важное начинание одного из крупнейших колониальных центров древнегреческого Запада. К тому же то, что хотя и очень отрывочно известно о Питее, характеризует его как одного из наиболее выдающихся ученых своего времени.

Так, он определил широтное положение своего родного города Массалии, чем впоследствии воспользовался другой великий физик и астроном древности, Гиппарх, для проведения параллели через Массалию и Византий (Стамбул). Гиппарх воспользовался также и тем определением, которое дал Питей для точки Северного полюса, являвшейся для того времени, по его расчету, одной из вершин треугольника, образованного звездой β созвездия Малая Медведица и звездами δ и χ созвездия Дракона. Питей произвел также определение высоты солнца и измерение широты для четырех точек, соответствующих 48, 54, 58 и 61 градусу северной широты. А так как измерение полуденной высоты солнца, необходимое для этих расчетов, могло быть получено лишь на месте, следует допустить, что Питей или сам побывал под указанными широтами, или же пользовался данными каких-либо доверенных лиц. Однако чтобы допустить, будто он сам или какой-либо другой грек из Массалии мог произвести эти измерения, необходимо решить вопрос о реальной возможности подобного путешествия в ту эпоху.

Первое затруднение, с которым приходится сталкиваться при изучении данных о путешествии Питея, заключается в необходимости решения вопроса о его пути к северным берегам Атлантики. Судя по отдельным замечаниям Страбона, ссылающегося на Полибия, Питей в своей книге, написанной, видимо, по образцу периплов, описывал Гадес, иберийское побережье Атлантического океана и берега Бискайского залива.

Строгость, с какой карфагенское правительство оберегало берега Испании и Гибралтарский пролив от посягательств греков и этрусков (что явствует из первого договора Карфагена с Римом, заключенного в последние годы VI века до н. э. и полностью приводимого в «Истории» Полибия), делает маловероятной возможность плавания греческого корабля в атлантических водах в IV веке до н. э. Также нелегко себе представить, чтобы грек мог проделать этот путь на каком-либо карфагенском судне. Однако остается еще возможность для материковых сообщений с Северной Кельтикой по Роне и Луаре, о чем вскользь была уже речь немного раньше.

На возможность подобного пути для массалиотов указывает в своем перипле «Морские побережья» позднеримский географ Руф Фест Авиен. Что же касается путешествия к Гадесу и вдоль испанского побережья, то, во-первых, оно могло быть совершено вне связи с северным плаванием Питея, а с другой стороны, он мог воспользоваться для своих описаний литературными источниками, имея под рукой перипл Гимилькона или сочинения своего соотечественника Эвтимена. Противоречит предположению о плавании Питея по рекам через Кельтику главным образом лишь то, что в его книге, видимо, не содержалось об этом сколько-нибудь подробных упоминаний, а путешествие, им предпринятое, не увеличило ничуть познаний греков о внутренних областях Галлии в доцезареву эпоху.

Но, принимая во внимание, что Полибий со ссылкой на Питея сообщает о торговом городе Корбилоне, расположенном на берегу реки Лигер (Луары), можно думать, что греки проникали к североатлантическому побережью ради приобретения олова и янтаря именно этим путем. На существование такого пути в древнее время намекает известный уже нам позднеримский географ Руф Фест Авиен в своих «Морских побережьях». Однако нужно думать, что если Питей действительно воспользовался этим путем, то в своем описании такой серьезный наблюдатель, каким себе его приходится представлять, должен был бы сообщить о нем какие-либо подробности. Тем не менее вплоть до походов Цезаря античная наука не располагала почти никакими сведениями о внутренних областях Кельтики (современной Франции).

Питей сообщает некоторые данные о северо-западной части Кельтики как об области племени остимиев. Западную оконечность этой области он называл мысом Кабайон. Имя остимиев (которых Страбон называет осисмиями), по-видимому, следует сопоставить с эстримниями других древних авторов, по которым были поименованы Эстримнидские (они же Касситеридские) острова. Для одного из этих островов Питей сообщает имя Уксисама, отождествляемое с современным Уэссаном, до которого, по Питею, от берегов Кельтики необходимо плыть трое суток. Далее Питей сообщает, некоторые сведения о Британии (Англии), придавая этому острову искусственную, треугольную форму.

Следует думать, что Питей побывал на острове Уксисама лично ввиду его интереса к добыче олова, равно как побывал он и в Британии, описание которой, сделанное им впоследствии, легло в основу данных, предложенных Эратосфеном, представлявшим себе Британию в качестве треугольника с обращенной к северо-востоку вершиной, основание которого было параллельно берегу Кельтики и имело протяжение, равное семи с половиной тысячам стадий. Углы основания этого треугольника образуют два мыса — Кантион на востоке и Белерион на западе, у вершины же его располагается мыс Орка, или Оркан, удаленный от мыса Белерион на огромное расстояние, равное двадцати тысячам стадий. Страбон инкриминирует Питею преувеличение размеров Британии, передавая в то же время маловероятное сообщение, основанное, быть может, на искаженном чтении, будто Питей исходил всю Британию пешком (II, 1,1). Трудно сказать, чем вызваны такие ошибки в определении размеров острова, принятых Эратосфеном со слов Питея. Быть может, эти размеры определялись на основании расчетов каботажного плавания с учетом длины всего берегового рельефа. А быть может, Питей и действительно представлял себе остров значительно большим, чем на самом деле, полагаясь на сообщения местных жителей, добытые через переводчиков.

По-видимому, Питей сообщал также какие-то сведения о добыче олова у племени бриттов недалеко от мыса Белерион (современный Корнуэлл), в юго-западной части острова, о мирном и трудолюбивом характере туземцев, имевших сношения с заморскими торговцами, которым они продавали металл. Этими сведениями значительно позднее воспользовался греческий историк Диодор Сицилийский.

На расстоянии шести дней плавания от мыса Оркан, в северном направлении, Питей помещает остров Туле, который фигурирует во многих более поздних географических описаниях. Этот остров, по представлению Питея, являлся северным пределом Вселенной, так что если плыть от него еще дальше на север, хотя бы на протяжении одного дня, то не будет уже ни воды, ни земли, ни воздуха, а лишь какая-то смесь всех этих трех стихий, которую он именует «морское легкое». Там невозможно передвигаться ни пешком, ни на корабле.

О положении острова Туле и о реальном смысле описанных Питеем удивительных физических явлений, якобы наблюдаемых к северу от этого острова, еще в древности, а также и в Новое время происходило немало споров. Некоторые ученые (начиная со Страбона) склонны были объявить Туле просто выдумкой Питея. Другие же пытались так или иначе согласовать его данные с реальной географией. Ввиду того что Питей представлял себе Туле как обитаемую землю, расположенную где-то у полярного круга, знаменитый полярный исследователь и путешественник Фритьоф Нансен высказал предположение, что Туле — это северо-западная часть Норвегии, примерно у Тронхеймского фиорда.

Положение этой местности, по его мнению, вполне подходит к данным Питея о двух-трехчасовой продолжительности летних ночей на Туле. Островом же Скандинавию продолжали считать и значительно позднее Питея — вплоть до XI–XII веков.

Страбон отрицал возможность существования обитаемой земли под столь высокими широтами. Критикуя сообщения Питея о Туле, он замечает, что, сколько ему известно, даже и в Британии, расположенной значительно южнее Туле, условия жизни настолько суровы, что ее следует считать границей обитаемого мира. Плиний называет ряд островов к северу от Британии: Скандию, Думну, Верги и самый большой из них Беррику, также отождествляемую нередко с островом Мейнленд, откуда, по его словам, имеют обыкновение плавать в Туле. Это свидетельство подтверждает, быть может, правильность предположения Нансена, хотя вероятней всего то, то Питей не заходил сам в столь отдаленные северные воды, плавание по которым могло быть связано с большим риском, а сообщал о Туле, равно как и о северных пространствах за Туле, со слов обитателей Северной Кельтики или Британии, в чьих рассказах содержалось, несомненно, немало легендарных сведений о неизвестных северных пределах.

Пользуясь указаниями Питея, Плиний в своей «Естественной истории» сообщает, что к северу от острова Туле находится «свернувшееся» море, называемое-де некоторыми писателями Кроновым. Это сопоставление северной части Атлантического океана с легендарным Океаном бога Кроноса, царя царства блаженных в потустороннем мире, вполне соответствует сказочным представлениям о Крайнем Севере. Такие картины не могли не возникать из сообщений Питея, основывавшихся в какой-то степени все на тех же баснях, какие и раньше звучали в рассказах финикийских мореплавателей о чудесах Атлантики и об ужасах «непроходимого» моря, легенда о котором в своей основе имеет не что иное, как отдаленное и завуалированное представление о полярных морских льдах. Надо также полагать, что сведения об острове Туле, лежащем не то у самого полярного круга, не то несколько к югу от него, на широте современных Шетландских островов, основаны, скорее всего, на отвлеченных и полулегендарных данных об островах Северного моря, поэтому его точная локализация так же маловероятна, как и локализация Эстримнидских (Касситеридских) островов.

Измерения высоты солнца, произведенные Питеем для этих широт, могли основываться на показаниях тех людей, которые либо сами плавали на север, либо были более или менее подробно осведомлены о таких плаваниях. В одном из отрывков сочинения Питея, сохраненном греческим астрономом I века до н. э. Гемином в его «Элементах астрономии», сообщается о том, что «варвары показали нам место, где Солнце удаляется на покой. В этой местности ночь была очень коротка — в одних местах она продолжалась два, а в других три часа, так что Солнце по прошествии короткого времени после захода появляется вновь». Из неопределенности и невнятности этого отрывка следует заключить, что речь здесь идет не о чьих-либо личных наблюдениях, а лишь об описаниях явлений, далеко не вполне ясных самому рассказчику. Следует, разумеется, считаться и с возможными позднейшими искажениями сообщений Питея, которые могли породить или, во всяком случае, усугубить неясность и туманность Питеевых рассказов о северных странах.

По возвращении из Британии, как об этом со слов Полибия сообщает Страбон (И, 4, 1), Питей прошел по северному берегу Европы вплоть до реки Танаис. Наряду с этим, вызвавшим большие недоумения сообщением, которое Страбон, как и прочие исходящие от Питея сведения, объявляет ложью, сохранились и другие, более определенные свидетельства о его путешествии и наблюдениях у северных берегов Кельтики. Так, Диодор и Плиний с его слов сообщают о «скифских» берегах и островах, близ Кельтики на Северном океане, где в больших количествах собирается местными жителями янтарь. Естественно, что Питей интересуется также обстоятельствами происхождения янтаря — важной статьи древней торговли Западного Средиземноморья с североевропейскими странами.

Как мы убедились выше, в более древние времена греки располагали лишь чисто легендарными данными о реке Эридан, близ устья которой родится янтарь, да обладали смутными сведениями о тех путях, по которым он проникал в Средиземноморье. Поэтому все более точные сведения об этих местах, сообщаемые Диодором, а также Плинием, без особых колебаний могут быть отнесены к Питею. Последний, несомненно, полагал, что к востоку от Кельтики, границу которой он помещал на Эридане-Рейне, начинается Скифия. Германские племена еще не обособились в IV веке до н. э. от смешанной кельтическо-скифской среды, к которой принадлежало тогдашнее население Центральной Европы. Скифо-сарматский и кельтский этнический элементы и в более позднее время, во II–I столетиях до н. э., в эпоху древнегерманского этногенеза, были весьма значительны не только к югу, но и к северу от русла Дуная и играли в этом этногенезе весьма существенную роль. Нет поэтому ничего удивительного в том, что Диодор и Плиний причисляют к Скифии те берега Северного моря, которые, по словам Полибия, были обследованы Питеем.

Наименования эти вводили многих новейших комментаторов Диодора и Плиния в заблуждение, и считалось, что Питей посетил или по крайней мере получил сведения о прибалтийских странах, которые и более поздними авторами, например Птолемеем, относились к Скифии. Однако различные признаки указывают на то, что страна янтаря, описанная Питеем, не лежала так далеко на востоке. Плиний, очевидно, на основании своих собственных или чьих-либо еще позднейших соображений называет германским племя гвинонов, живших, по словам Питея, на низменном и заливаемом приливом побережье Северного моря, которому Плиний дает наименование Ментономия, или (по более правильному чтению) Метуония; видимо, ту же самую местность имеет в виду Плиний и в другом месте, называя ее на сей раз Баунонской Скифией и ссылаясь при этом на Тимея, сведения которого также должны были восходить к Питею.

На расстоянии одного дня плавания от названного побережья находится остров, на который в весеннее время волны выбрасывают янтарь, происходящий из «свернувшегося» моря. Жители острова употребляют его в качестве топлива и для продажи. Плиний дает этому острову янтаря имя Абалус, другими авторами засвидетельствованное как Абал-ция, Балтия, Басилея и Глессария. Если в последнем из этих наименований звучит в латинской передаче соответствую-шее англосаксонскому glaer (французское clair) древнекельтское наименование янтаря glaesum, то прочие наименования представляют из себя варианты какого-то местного имени, в котором мы вправе слышать отголосок имени Балтики. Диодор, называющий остров Басилеей и передающий о нем сведения, аналогичные тем, которые содержатся у Плиния, добавляет, что жители острова переправляют янтарь на континент, откуда он посредством торговли доставляется в средиземноморские страны.

Что касается до отождествления этих труднолокализуемых местностей, то к вышеизложенным описаниям Диодора и Плиния более всего подходят в качестве Метуонии современная Ютландия, а в качестве острова Абал — Гельголанд, отвечающий условиям как по своему положению на море на расстоянии одного дня пути от материка, так и по нахождению на нем янтаря. Хотя, разумеется, в данном случае, как и в случае с островом Туле, речь могла идти о более или менее отвлеченных и легендарных представлениях. Остров Абал, быть может, не более реален, чем Электридские (то есть Янтарные) острова, которые Аполлоний Родосский по связи их с устьем реки Эридан поместил в глубине Адриатического моря, но которые ассоциируются также и с островами у берегов Фрисландии.

Несомненно, что именно скифские ассоциации заставили Питея упомянуть в связи с берегами Северной Европы название Танаиса. Однако трудно представить себе в точности, что именно он хотел этим сказать: то ли в угоду возникшим в IV столетии до н. э. теориям о разделении таких рек, как Истр и Эридан, он предположил в одной из североевропейских рек северный рукав Танаиса, то ли он употребил это имя лишь в качестве символа евразийской границы, желая дать понять этим своим читателям, что его осведомленность простирается до северо-восточного предела Европы. Всего вероятнее второе истолкование, поскольку Полибий сообщает, будто Питей утверждал, что им исследованы европейские берега от Гадеса до Танаиса. Но не исключается и первое толкование, в силу которого пришлось бы представить себе, что Питей принял за Танаис какую-либо из рек, впадающих в Северное море. А так как его осведомленность ограничивалась, видимо, лишь незначительным пространством к востоку от Рейна, то вероятнее всего представить, что в качестве северного устья Танаиса, по Питею, должно фигурировать устье Эльбы.

Что парадоксально, авторы, отрицавшие достоверность сообщений Питея, основывали свои представления о североевропейских странах на данных того же Питея. Так поступал широко использовавший Питея — через Полибия — Страбон, оказавшийся, однако, несколько справедливей к нему, чем его посредник Полибий. Высказав целый ряд, и при этом далеко не всегда безосновательных, сомнений в истинности или точности данных Питея, он под конец отдает ему должное хотя бы по части ценных астрономических сведений, а заодно и сведений, касающихся условий жизни и быта североевропейских племен. Эти сообщения этнографического характера не могут не поразить своим удивительным соответствием северному быту и, следовательно, вряд ли вымышлены; они лишний раз подчеркивают добросовестность Питея как исследователя и наблюдателя. Страбон сообщал о странах Северной Европы как о местностях суровых и бедных в природном отношении, где мало домашних животных и плодовых растений. Население их, по его словам, питается преимущественно просом, а также дикими плодами и кореньями. Там, где есть хлеб и мед, из них приготовляется питье, заменяющее северным жителям вино. Молотьба хлеба производится в больших закрытых строениях, куда складываются хлебные колосья. Так делается из-за обилия дождей и скудности солнечного тепла, не допускающего сушки и молотьбы на открытых токах. Сведения эти вполне соответствуют тому, что узнали о северных народах римляне, впервые столкнувшиеся с галльскими и германскими племенами в результате походов Цезаря и войн, ведшихся при Августе и более поздних императорах. Они характеризуют Питея как внимательного наблюдателя, быстро ориентировавшегося в совершенно чуждых и необычных для тогдашнего грека условиях жизни Европейского Севера.

Таким образом, уже Страбону было вполне ясно то, чего еще не в состоянии были оценить многие из его предшественников, а именно что Питей оказал своими измерениями неоценимые услуги географии, чем сумели воспользоваться лишь самые выдающиеся из его ближайших потомков — Эратосфен и Гиппарх. Он обогатил греческую науку сведениями об отдаленных северных странах, находившихся еще вне поля зрения образованных людей; поэтому его сообщения не были приняты на веру, а объявлены ложью и выдумкой. Это недоверчивое отношение к рассказам Питея в соединении зачастую с непониманием того, о чем в этих рассказах идет речь, привело к значительным искажениям его слов в позднейшей их передаче, мешающим и теперь еще оценить с достаточной точностью размеры и результаты проведенных им исследований.

Непосредственным же результатом сообщений Питея было то, что он, не уничтожив полностью скептического отношения, установившегося со времен Геродота, к возможности познания северных стран, все же возродил интерес к легендам о Северном океане, в реальности которого со всеми его чудесами после плавания Питея трудно было более сомневаться. А это, в свою очередь, создало почву для возникновения новых представлений о величине и форме обитаемой земли, послужило пищей для развития географических легенд и создававшегося на их материале эпоса.

Материалы наблюдений Питея послужили серьезным аргументом в поддержку теории существования сплошного водного океанского пространства на севере Европы и Азии, соединяющегося на востоке с Индийским или Восточным (Эойским) океаном. Так, в значительной степени опираясь на исследования Питея, представлял себе положение вещей в III веке до н. э. Эратосфен. Влияние этих представлений было достаточно глубоко. Оно сказывалось также и в тех случаях, когда реальные географические факты были не известны, а лишь предполагались соответствующими этим представлениям, влиявшим подчас на выводы весьма серьезных наблюдателей.

Плавание Патрокла

В восьмидесятые годы III столетия до н. э. имело место еще одно экзотическое плавание — не столь выдающееся, как плавание Питея, но значение его для познания северных стран и для развития общих географических представлений в эллинистическо-римское время трудно переоценить.

На этот раз предметом исследования послужило Каспийское море, о котором удерживалось древнее, высказанное еще, может быть, Гекатеем (а вернее, кем-либо из его современников), предположение, что оно представляет собою залив океана. В качестве имени Каспийского моря от Гекатея до нас дошло наименование его Гирканским, что, несомненно, указывает на иранский источник. Геродот называет его лишь Каспийским и, видимо, противопоставляет это название Гекатееву. Аристотель же употребляет оба имени, при этом в такой связи, как если бы речь шла о двух разных морях.

В Каспийское море впадала река Араке, о которой у Геродота было смутное и двойственное представление, так как в этом имени для него соединялись вместе с носящей его и поныне кавказской рекой слившиеся в единый образ две великие среднеазиатские реки — Оке и Яксарт. Аристотель тоже употреблял имя Аракса применительно к Яксарту и Оксу, но произведенное спутниками Александра Македонского отождествление Аракса (Яксарта) с Танаисом и в то же время непреложная достоверность нахождения устья Танаиса на Азовском море принудили Аристотеля представить себе его русло в виде рукава Аракса, а многих современников Аристотеля признать соединенными между собой Каспийский и Азовский бассейны.

О наличии известного интереса к Каспийскому морю со стороны греков в эпоху Александра Македонского свидетельствует переданное Аррианом сообщение о том, что Александр живо интересовался географией Каспийского бассейна и что якобы только преждевременная смерть помешала ему предпринять задуманные исследования. Интерес этот мог быть продиктован планами скифского похода или хотя бы планами установления определенных отношений со скифами, жившими на Танаисе.

Геродот утверждает, что Каспийское море — замкнутый бассейн. В то же время Патрокл, управитель прикаспийских областей в царстве одного из преемников Александра Македонского — Селевка Никатора (306–280 до н. э.), считал Каспийское море заливом Северного, или Скифского, океана.

По словам Страбона и Плиния, Патрокл полагал возможным приплыть из Каспийского моря в Индию.

Плиний сообщает, что царь Селевк Никатор будто бы собирался соединить Каспийское море с Меотидой (то есть с Азовским морем) посредством канала, который должен был проходить по современной Манычской низменности. Плавание Патрокла по Каспийскому морю, происходившее в 80-е годы III века до н. э., могло быть предпринято в связи с этими планами. Впрочем, скифский север был вне сферы интересов и влияния Селевка Никатора. Скорее всего, путешествие Патрокла имело перед собой чисто практические цели: приведение в повиновение прибрежных южнокаспийских племен и наведение порядка и спокойствия на одном из важнейших торговых путей из Индии в Малую Азию; этот путь шел по впадающим в Каспийское море среднеазиатским рекам, затем вдоль его южного побережья до устья Аракса и Куры и далее, через Кавказский хребет, в Колхиду.

Именно интересы торговли побудили Патрокла заняться поиском водного пути из Каспийского моря в Индию. Подобное предприятие вытекало из его непосредственных обязанностей в качестве управителя Гиркании. Страбон определенно характеризует Патрокла как лицо, управлявшее областями, расположенными близ Гиркании и Каспийского моря (II, 11, 7). До этого он известен в качестве правителя Вавилона (около 312 года до н. э.), а затем Патрокл состоял в совете Селевка Никатора (факт этот свидетельствуется Плутархом для 286–285 годов до н. э.). Из приведенных хронологических сведений следует заключить, что пребывание Патрокла на посту управителя прикаспийских областей, равно как и самое его плавание по Каспийскому морю, могло иметь место, скорее всего, между 285–280 годами до н. э., когда после смерти Селевка преемник его Антиох Сотер направил Патрокла в качестве полководца в Малую Азию.

Несмотря на административно-военный характер своей деятельности, Патрокл в качестве «мужа, умудренного в науках», каким его изображает Плутарх, должен был находиться в курсе новых географических идей. Одна из таких идей, возможно, заключалась в том, что Каспийское море является океанским заливом. Не исключено, что подобное утверждение содержалось в перипле Патрокла, так как Плиний на основании каких-то данных говорит о нем как о человеке, проплывшем из Каспийского моря в Индию.

Страбон писал:

«(География, II, I, 17)…Вход [в Каспийское море из Северного океана] отстоит от середины Каспийскою моря, а также от Армянских и Мидийских гор почти на 6000 стадий, и кажется, что этот пункт приморского берега наиболее северный и туда можно приплыть из Индии, как свидетельствует Патрокл, долгое время управлявший этими местами».

Не исключено, однако, что сам Патрокл, скорее всего, имел в виду не столько океанское плавание, сколько перевалочное судоходство по рекам, а представление о связи Каспийского бассейна с Индийским океаном возникло лишь в умах читателей его перипла и нашло свое отражение в словах Плиния вследствие неправильно понятого или слишком широко истолкованного сообщения Патрокла о торговом пути из Индии к Черному морю через Каспий и по рекам Каспийского бассейна. Об этом пути, ведшем по Араксу и Фасису, первоначально, вероятно, к одноименному греческому эмпорию при устье Фасиса, а позднее к соседней Диоскуриаде, сохранились любопытные свидетельства у Страбона и Плиния. Последний ссылается на Тимосфена, писателя III столетия до н. э., который сообщает, что в Диоскуриаду собирались со всех концов света торговцы, ведшие дела на семидесяти (у Плиния на трехстах) языках. Путь этот именовался в древности по имени моря, через которое он следовал, Каспийским путем, а горный перевал через Кавказ, который ему приходилось преодолевать, именовался горой Каспием — имя, по словам Страбона, тождественное местному наименованию Кавказа (XI, 2, 15).

Искажения и преувеличения значения предприятия Патрокла и в древности, и в новое время, когда считалось вполне вероятным, что Патрокл проник, по крайней мере в пределах Каспийского моря, достаточно далеко на север, побуждают изучить заново данные о маршруте и попытаться определить действительное протяжение его плавания.

Сразу оговоримся, что нет никакого сомнения, что Патрокл действительно плавал вдоль южного и западного берегов Каспийского моря и составленное им описание этого плавания частично сохранено для нас в «Географиях» Страбона и Птолемея, а также в «Естественной истории» Плиния.

Путь, проделанный Патроклом вдоль Каспийского моря, выясняется из сопоставления данных о протяжении каспийских берегов, приводимых Страбоном и Плинием, — все эти данные восходят к Патроклу, что подтверждается, в частности, их почти обязательным совпадением во всех случаях. Страбон упоминает две части перипла Патрокла (XI, 6, 1): первая касается плавания вдоль берегов албанов и каду-сиев на расстояние, равное 5400 стадиям (Плиний называет эти племена в обратном порядке и указывает расстояние в 5300 стадий); вторая — плавания вдоль берегов анариаков, мардов и гирканов протяженностью в 4800 стадий (у Плиния, 4900 стадий).

Из этого следует прежде всего то, что Патрокл из какого-то определенного пункта, за который, вероятней всего, нужно принять устье реки Марда (современная Сефидруд), служившей границей между землями племен мардов (амардов) и кадусиев, совершил два похода — один в северном, другой в восточном направлениях.

Приведенные у Страбона и Плиния цифры перипла Патрокла преувеличены чуть ли не вдвое. К такому заключению приводит их сопоставление с более поздними и базирующимися в значительной доле на других источниках данных Птолемея. Однако надо помнить, что Птолемей представляет прикаспийские местности в весьма искаженном виде; само Каспийское море приобретает у него (как, впрочем, и у Геродота) совершенно неправильную форму и представляется значительно более протяженным в долготном, нежели в широтном направлении. Поэтому строить что-либо на сопоставлении с численными данными Птолемея представляется делом рискованным. Впрочем, в нашем распоряжении остается, хотя и менее точный в математическом отношении, но, по-видимому, все же гораздо, более надежный способ: соотнесение расположения прикаспийских племен с периплом Патрокла.

Страбон дважды упоминает прикаспийские племена южных и западных берегов в связи с именем Патрокла.

В первом случае, как мы уже знаем, это албаны и кадусии на западе и анариаки, марды и гирканы на юге. Во втором же случае, упоминая наряду с жителями побережья также и жителей ближайших горных местностей, он называет к западу от Гиркании албанов, армян, гелов, кадусиев, амардов, витиев и анариаков. Кадусии, как мы уже говорили, должны быть локализованы к северо-западу от реки Марды. Патрокл называет их племя самым значительным на западном побережье Каспия, живущим на пространстве 5000 стадий вдоль морского берега. Это соответствует действительности в том смысле, что имя кадусиев являлось собирательным для ряда других племен и, во всяком случае, покрывало собой, по свидетельству Плиния, названных ранее гелов, а также, может быть, и анариаков.

Если принять во внимание, что Патрокл считал Каспийское море более широким на юге, чем на севере, и наибольшей ширины достигающим именно у своего южного побережья, то следует допустить, как наиболее вероятное предположение, что Каспийское море было ему известно не далее Апшеронского полуострова. Называемые им кавказские племена — албаны, армяне, гелы, кадусии и витии — все умещаются к югу от Апшеронского полуострова. Витиев, называя их удинами, Плиний, по-видимому также со слов Патрокла, помещает у самого выхода в океан, что может служить дополнительным подтверждением того, что Патрокл изучил западное побережье Каспия вряд ли многим далее устья реки Куры. Дальнейшее, расположенное к северу от Апшеронского полуострова и расширяющееся к западу морское пространство Каспия, скорее всего, было принято Патроклом за Северный океан.