Перед нами перевод письма, написанного Луи-Огюстом Ле Тоннелье, бароном де Бре-тей, министром королевского дома:

Г-ну графу де Сегюр, послу Франции в Санкт-Петербурге

15 сентября 1785 г.

Господин, я имею честь отправить Вам список французских слов, которые Вы мне отослали 15 июля прошлого года. В письме Вы найдете после каждого из слов его перевод на нижнебретонское наречие, в точности так, как пожелала русская императрица. К сему списку прилагаю нижнебретонский словник, который, как я полагаю, мог бы пригодиться редакторам словаря, работа над которым начата по приказу этой правительницы.

Очевидно, речь идет о деле государственной важности. Шутка ли — перевод был сделан по приказу самой императрицы! Вот только для каких целей Екатерине II понадобился совершенно не применимый в России XVIII века бретонский язык?

На самом-то деле просвещенную императрицу интересовал не только бретонский язык, но и все языки, которые только существовали в мире и были известны европейцам. Не следует забывать, что Екатерина Великая интересовалась всем, что имело отношение к наукам и искусствам. В область ее интересов входили и языки, в том числе и редкие. И вот Екатерина замыслила один любопытный проект: создать словарь, в котором русские слова переводились бы на все-все-все языки.

Подобных проектов в те времена было немало. В эпоху Просвещения было модно создавать различные сборники, сводить воедино знания, которые веками накапливались и к концу XVIII столетия нуждались в срочной систематизации. Мир вокруг становился широким и пестрым — все увеличивалось число путешественников, которые открывали новые земли, новые народы. Путешественники обследовали разные уголки земли и старались донести до любопытных европейцев нравы, обычаи и, по возможности, языки народов, которые им встречались впервые. Оказалось, что эти языки очень разные. И сразу во многих просвещенных умах возникла идея — а что, если взять и собрать в одном большом словаре языки всего огромного и разноцветного мира?

Эта мысль не могла не возникнуть у правительницы такого большого многонационального государства, как Российская империя. Тем более что провести такую работу весьма сложно, тут нужен не только ум, но и власть, и международные связи. У Екатерины было и то, и другое, и третье.

Итак, по инициативе Екатерины II подготовили списки слов и инструкции, которые были разосланы в административные центры всей России (при этом особое внимания уделялось Сибири), а также в различные страны, где Россия имела свои представительства, для сбора по указанным спискам слов из местных языков и наречий. Причем в число языков входили не только большие, но и малые.

Так в числе языков Европы оказались и кельтские. Не забыт был и наименее известный из всех кельтских языков — бретонский. В результате в список были включены пункты:

«По-Кельтски, по-Бретански, по-Ирландски, по-Эрзо-Шотландски, по-Валски (то есть по-валлийски), по-Корнвалски». Для нас остается загадкой, что за язык подразумевался под «кельтским». Возможно, это была неловкая попытка реконструкции общекельтского языка? Однако составители словаря странным образом ничего не пишут об этом.

Итак, список слов составлен, дан приказ перевести их на «все» языки. Работа неспешно началась.

Оставалось только найти тех, кто этими языками владел. История сбора бретонского материала показывает, насколько далеки были исследовательские методы того времени от тех, которые принято использовать в наши дни.

Сбор информации шел медленно, исследование проводилось в несколько этапов. Данные, наконец-то собранные, были обработаны ученым-энциклопедистом Петром Симоном Палласом, немцем, с 1761 года проживавшим в России, где он позднее стал членом Санкт-Петербургской академии наук. Это был человек весьма разносторонних интересов, путешественник, опубликовавший книгу о своих научных странствиях: «Путешествие по различным провинциям Российского государства». Кроме этого, он написал много ценных трудов по ботанике, зоологии и этнографии. Кому как не ему было заняться сведением воедино всех списков! Беда лишь в том, что, по нашим современным понятиям, для такой работы нужна определенная специальная филологическая подготовка, которой в конце XVIII века не было ни у кого: такой области науки, как языкознание, попросту не существовало. И Паллас действовал как умел.

Однако по истечении немалого времени дело было сделано, словарь был опубликован. Издавался он дважды.

Между 1768 и 1787 годами Паллас опубликовал некоторые предварительные данные, позже вошедшие в состав словаря, а в 1787 и 1789 годах вышли в свет два тома словаря. Латинское название словаря было «Vocabularia linguarum totius orbis» («Словарь языков всего мира»), русское — «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы».

Первое издание включало список из 185 слов из почти двухсот языков и диалектов Европы и Азии, а также островов «полуденного» океана (всего 142 азиатских языка, 51 европейский язык и 50 языков народов Севера). В 1790–1791 годах в Петербурге вышло второе, дополненное и исправленное издание в четырех томах под названием «Сравнительный словарь всех языков и наречий, по азбучному порядку расположенный», где содержалась информация уже по 272 языкам и диалектам, в число которых вошло 30 языков Африки и 23 языка Америки.

Всего во втором издании словаря 273 русских слова, которые переведены на «все языки», причем перевод на каждый иностранный язык весьма условен — иноязычные слова записаны русскими буквами, весьма приблизительно отображающими реальное произношение слова. Что ж делать, система фонетической транскрипции еще не была создана. Вообще-то сбор данных проводился поспешно и чаще всего неспециалистами, поэтому в словаре было допущено много ошибок и искажений в передаче звучания слов.

Считается, что список слов для перевода составила сама императрица. Она же пеклась о том, чтобы работа была выполнена в полном объеме и тщательно.

А теперь вернемся к письму барона де Бретей. Как видим, ему поручили перевести список слов для «Словаря всех языков» на бретонский язык, который тогда принято было называть «нижнебретонским наречием».

Но почему в России возник интерес к этому языку? И вообще, каким образом в Петербурге узнали о его существовании? В XVIII столетии на бретонском говорили лишь в деревнях и городках Нижней Бретани. Вряд ли к этому времени он был настолько популярен, что о нем знали за рубежом.

Мне лично доводилось слышать романтическую версию: будто одним из многочисленных фаворитов Екатерины Великой был красавец-военный родом из Нижней Бретани. И будто в минуту откровенности он поведал ей о своей малой родине и научил ее нескольким бретонским словам. Но это не более чем красивая легенда, которая тешит самолюбие современных бретонцев: мол, вот какие мы обаятельные и привлекательные, сама русская царица не смогла перед нашим братом устоять!

На самом деле доля истины в этой легенде все же есть. Одного бретонца при дворе Екатерины отыскать удалось.

Отцом этого человека был любопытный персонаж, действительно бретонец, известный под именем Виллебуа. Его подлинное имя — Франсуа-Гиемон де ля Виллебио. Он был уроженцем полуострова Геранда, где до начала XX века бретонский язык был в употреблении, что для нас немаловажно. Виллебуа состоял на военной службе при Петре I и был, судя по его собственным мемуарам, большим авантюристом. Виллебуа умер в 1760 году, оставив в России потомство. Известно, что у него был сын, фельдмаршал Александр де Виллебуа. Возможно, от него-то и стало известно о существовании «нижнебретонского наречия». Вряд ли Александр сам знал бретонский язык, но, вполне вероятно, слышал о нем от отца. Возможно, от него при дворе просвещенной императрицы узнали о существовании этого языка. Хотя кто за это может поручиться? Одно лишь ясно: Екатерина захотела в числе «всех» языков видеть и бретонский.

Нужно признать, что составить бретонский перевод французских слов оказалось не таким уж простым делом. Единого литературного бретонского языка в те времена не существовало, а четыре бретонских диалекта настолько различались между собой, что их носители не всегда друг друга понимали. Все, кто умел писать по-бретонски, изображали слова на бумаге на свой манер.

Перед бароном де Бретей стояла задача не из легких — найти «правильного» бретонца, который сделал бы «правильный» перевод. Завязалась долгая многоступенчатая переписка.

14 августа 1785 года барон де Бретей обратился за помощью к Антуану-Франсуа де Бертрану де Моллевилю, интенданту провинции Бретань.

«Господин, — писал де Бретей, — для того, чтобы осуществить литературный проект, который может стать весьма полезным, возникла необходимость перевести на нижнебретонское наречие французские слова, список которых к сему прилагается. Я прошу Вас о том, чтобы перевод был мне предоставлен как можно скорее. Меня уверяют, что в нижнебретонском наречии, несмотря на то, что оно распространено на небольшой части нашей страны, тем не менее существует несколько диалектов. В таком случае следует перевести все вышеупомянутые слова на тот местный диалект, который всеми признан как самый древний в этом языке».

19 августа интендант, который, видимо, был не очень силен в нижнебретонском наречии, а скорее всего и вообще его не знал, перепоручает эту работу двум своим подчиненным, один из которых служит в Кемпере (Корнуайская область), а другой — в Ланнионе (Трегьерская область).

30 августа подчиненный из Кемпера, господин Ле Гоазре выслал де Моллевилю перевод слов на свой родной корнуайский диалект.

«Монсеньер, — пишет ле Гоазре, — вот перевод слов, которые Вы мне прислали. Я переписал их на новые листы бумаги так, чтобы оставалось больше свободного места, но сделал я это еще по одной причине: во французском языке одно и то же слово может иметь несколько значений, как, например, слово «doucement», поэтому я подумал, что будет лучше, если будут приведены все нижнебретонские значения. Этот язык (бретонский. —А. М.) очень труден для чтения, а еще более труден для произношения, и только постоянное его употребление позволяет привыкнуть к горловым звукам, которыми он изобилует. Я прилагаю к моему письму словарь, который может быть полезен. Тем не менее бретонский язык прекрасен…» — и так далее. Де Моллевиль переслал это письмо де Бретею, подробно описывая сложность бретонского языка, который-де очень труден в произношении, написании, чтении и вообще…

Надобно заметить, что слухи о сложности бретонского языка сильно преувеличены, да и вообще любой язык кажется ужасно трудным, когда его не знаешь. Возможно, ле Гоазре хотел впечатлить начальство своим рвением: вот, мол, какую трудную работку мне задали.

16 сентября, с большим опозданием, де Моллевилю приходит послание из Ланниона от Ле Брикира Дюмезира, подчиненного господина интенданта, который представил свою версию перевода слов, для чего ему понадобилось опросить большое количество людей: по всей видимости, он не настолько хорошо знал бретонский, чтобы полагаться только на себя. Но, будучи человеком дотошным, он в своем письме сделал краткий экскурс не только в произношение, но и в грамматику бретонского языка. При этом он сетовал на то, что произношение переведенных слов разнится от одной местности к другой, да к тому же — о ужас! — бретонские слова произносятся совсем не так, как пишутся. По всей видимости, он забывал, что по-французски написание слова и его произношение тоже, мягко говоря, не всегда совпадают. В общем, его медлительность объяснялась вполне объективными причинами.

Далее дело продвигалось столь же неспешно. 14 октября де Моллевиль выслал вдогонку кемперскому списку еще и ланнионский. В своем письме де Бретею он отметил, что списки отличаются один от другого, что естественно: ведь речь шла о двух совершенно разных диалектах. Предпочтение отдается ланнионскому списку, так как, по мнению интенданта, в Ланнионе бретонский язык наиболее «правильный». Чем руководствовался де Моллевиль, делая подобное заключение, история умалчивает.

И, наконец, 21 октября де Бретей еще раз пишет де Сегю-ру, что дело сделано, и пересылает ему оба списка.

Эпопея завершилась. Перевод бретонских слов для многоязычного словаря, конечно, был выполнен весьма некорректно: слова переводились с русского на латинский, с него — на французский, а потом уже — на бретонский. Получалась игра в испорченный телефон. Ведь в любом языке многие слова имеют сразу несколько значений. Неизбежно возникала путаница. Так, французский глагол «останавливать» в повелительном наклонении был перепутан с рыбьей косточкой. Это тем более досадно, что все образованные европейцы (и бретонцы в том числе) свободно читали и писали по-латински. Почему никто не догадаться отослать в Бретань латинский вариант? Имелся еще один источник ошибок. Не следует забывать, что исходный документ переписывался несколько раз от руки, что всегда создает риск невольного искажения.

Но худо ли, бедно, дело было завершено. В Санкт-Петербурге никто не мог проверить, насколько перевод соответствует оригиналу. Тем не менее составители словаря проявили бдительность и при наличии нескольких вариантов перевода приводили их все. Так, слово «Бог» имеет два варианта перевода (пусть даже записанных кириллицей), что, по-видимому, отражает разночтение между списками.

Вероятно, точно так же переводились слова и на другие языки. Но все же для того времени это отличная работа: была создана огромная база данных, которая позволила сравнивать языки, делать выводы об их близком или далеком родстве.

Итак, особое поручение выполнено. Словарь всех языков вышел в свет к великой гордости русских… и бретонцев! Последние до сих пор гордятся тем, что их язык, которому последние столетия фатально не везло, наравне с другими вошел в состав универсального словаря. По этой причине словарь неоднократно изучался бретонскими эрудитами, многие из которых вполне сносно владели русским.

Словарь получился весьма неудобным в обращении даже для тех, кто владеет русским языком в совершенстве. А если к тому же учесть, что огромная часть материала собиралась так же, как и бретонская, по принципу испорченного телефона людьми, весьма далекими от исследовательской деятельности, то на сегодняшний день его научная ценность стремится к нулю. Он интересен нам лишь как документ эпохи, когда знаний накопилось столько, что их стало необходимо свести воедино и разложить по полочкам. Просвещение, в том числе и русское, стремилось осветить все уголки мира, даже наименее известные.

Но как бы там ни было, бретонцам и по сей день греет душу то, что их язык занял подобающее ему место в «словаре всех языков» и тем самым был поставлен на одну доску с «большими» европейскими языками. В конце XVIII столетия к этому маленькому скромному языку вновь, как в ту пору, когда он был языком могучего королевства, пришла мировая известность. А потом…

Потом произошла революция, которую принято называть Великой французской. Бретань превратилась в одного из главных врагов революции, а бретонский — в орудие этого врага. Через некоторое время враг был разгромлен, и его орудие подлежало уничтожению. Революционеры по-своему понимали идею просвещения: интересоваться нижнебретонским наречием стало опасно. Впрочем, в далекой России исследования продолжаются и по сей день…