Когда я училась в университете в бретонском городе Ренне, мы, студенты департамента бретонского и других кельтских языков, часто собирались в кафетерии напротив главного входа. К нашей пестрой компании однажды присоединилась улыбчивая восторженная американка, только что приехавшая в Европу по одной из бесчисленных программ обмена.

— Как это здорово, — щебетала она, — что здесь собрались мы все! И англичане, и французы, и даже одна русская!

Внезапно наступила не то что неловкая, а даже какая-то угрожающе-мрачная пауза.

Потом один из юношей гордо отставил чашку кофе и с достоинством произнес:

— Ты еще здесь не очень освоилась, поэтому советую запомнить. Я не англичанин, а ирландец!

Часть третья

— А я шотландка! — не менее гордо добавила его соседка.

— А я — валлиец! — эхом отозвался темноволосый юноша напротив нее.

— Что касается меня, — чуть более миролюбиво сказала полная девушка в фиолетовом свитере, стоявшая рядом со мной, — то я не француженка, а бретонка.

Американская студентка не на шутку смутилась, покраснела и, ища поддержки, повернулась ко мне:

— Ну хоть ты-то русская?..

Никакой морали из этого эпизода следовать не будет. Несчастная американка при всем желании не могла бы с первых дней пребывания в Европе научиться отличать ирландца от англичанина и тем более бретонца от француза. Больше она к нашему столику близко не подходила, и, по-моему, мы все ее зря тогда обидели. Молодые были, глупые и злые.

К тому же каждый за неимением более серьезных достижений гордился принадлежностью к своему древнему и великому — в старые времена, а не сейчас — народу. А сейчас… вот про то, что в наши дни происходит с кельтскими народами, и будет следующая часть этой книги. В отличие от первой, в которой речь шла о научном взгляде на кельтов, и второй, где мы галопом пробежались по истории кельтских стран от Средних веков до Нового времени, третья будет просто набором кратких очерков. Для того чтобы как следует рассказать об истории, языке, быте и нравах каждого из кельтских народов, не то что части книги, целой книжной полки мало будет. Поэтому то, что последует далее, — просто беглые, ни на что не претендующие зарисовки.

Снова прошу прощения у читателя за то, что бретонцам будет уделено чуть больше внимания, чем остальным народам. Во-первых, я специалист по бретонскому языку и потому знаю этот народ лучше других, а во-вторых — о бретонцах у нас известно меньше всего. Не грех будет этот пробел восполнить.

Поэтому вместо того, чтобы начать рассказывать о каждом из народов по отдельности и вынужденно повторять одно и то же на тему «сейчас культура и язык этого самобытного народа под угрозой», на примере бретонцев расскажу о том, как же именно в нашем непростом и многообразном мире умудряются существовать народы, потерявшие государство, статус независимой нации и частично свой язык.

В западноевропейской научной литературе существует понятие, которое по-английски называют identity и которое довольно сложно перевести на русский язык, — это и осознание своего «Я», и понимание своего места среди других людей, и принадлежность к какой-то группе, прослойке общества, национальности и так далее. И считается, что самое трудное для представителя малого (или, как у нас одно время политкорректно говорили, малочисленного) народа — сохранить это самое identity. Иногда возникает вопрос — а зачем его сохранять? Что в этом такого ценного? Не пощупать это самое identity, ни съесть, ни купить, ни продать… Может быть, и не надо забивать себе голову подобными абстрактными понятиями?

Но почему же тогда, стоит только уехать на чужбину, оторваться от корней, и через некоторое время как-то особенно остро начинаешь осознавать, что ты — это часть народа (непременно великого, непременно древнего и обладающего большим набором достоинств, отсутствующих у представителей других народов напрочь)? Почему, например, некоторые русские, живущие в США или странах Западной Европы, нет-нет, да и пожалуются, что иногда тянет по-домашнему посидеть-поболтать на кухне, а не с кем… Что вокруг в общем-то хорошие доброжелательные люди, но… как сказать-то? Не по-нашему улыбаются, не по-нашему дружат, нет в них, знаете ли, этой особой русской душевности, которую и словами-то определить не выйдет, ну вы все равно поняли, о чем речь, ведь правда? Примерно так же опишет свои ощущения затерявшийся в каменных джунглях нынешней Москвы приезжий из ближнего зарубежья, и почему-то вдруг ему взгрустнется по родному городу, селу, по обычаям и традициям, от которых, казалось бы, с такой радостью сбежал, по певучести родного языка… Почему так случается?

Прежде чем я постараюсь ответить на этот вопрос, расскажу про то, как я познакомилась с бретонцами. А читатель, возможно, уже по ходу дела сделает какие-то выводы.

Возможно, даже в чем-то и себя узнает. Но перед этим — еще одна коротенькая история про identity.

Рассказывают, что еще в советское время футбольная команда «Арарат» выиграла какой-то важный международный матч. Все бы хорошо, но армяне всего мира были в шоке, когда британские газеты принялись на все лады расхваливать выдающуюся игру русских футболистов. Читали бедные армяне и хватались за голову: играли мы, а выиграли русские.

Поэтому не спешите обращаться к вашему собеседнику-британцу, даже не обладающему звучной фамилией на Мак или на О', со словами «Вы, англичане…». Могут не понять и обидеться. Впрочем, случается и так, что своей национальности стыдятся и всячески ее скрывают, а уж о владении своим «маленьким» языком вообще помалкивают. Со стороны это выглядит странным, даже диковатым, но тому есть веские причины. Как же так? А вот как.