Откуда есть пошли Сандуны, или Деньгами невозможно любовь к себе склонить…

Приходится признать, что сохранившиеся изображения не передают всю степень очарования Елизаветы Семеновны Сандуновой. С портретов, за небольшим исключением, смотрит чуть располневшая женщина в летах — взгляд ее полон достоинства, как и полагается той, которую несколько позже историки русского театра назовут великой певицей и «главной силой нарождавшейся тогда у нас национальной оперы». Впрочем, и при жизни Сандунова слышала о себе немало лестных слов. Неясно только, если судить по портретам, почему поклонников ее красоты было ничуть не меньше, чем поклонников ее артистического таланта. Придется нам довериться ее современникам, которые знали толк в прекрасном. В этом смысле Сандуновой повезло: она начинала на петербургской сцене в правление Екатерины II — в век, названный и галантным, и золотым. И надо сказать — если иметь в виду расцвет искусств, — оба определения как нельзя лучше подходят к этому времени.

Так что Лизанька Сандунова со своим талантом появилась на свет в удачный момент; вот только точная дата этого события неизвестна — то ли 1772 год, толи 1777-й. И Сандуновой она стала намного позже, по счастливом завершении истории, о которой пойдет наш рассказ. По рождению же записали ее «безродной сиротой Федоровой».

Девочка росла у чужих людей, но судьба ее хранила — эти люди оказались не злы и понимали в искусствах. Лизанька рано обнаружила чудесный, редкий по диапазону голос и была определена в театральное училище, которое находилось под особым патронажем Екатерины II. Попасть туда было непросто — требовались и протекция, и особый дар. Протекции ждать было неоткуда, но, видно, дар был таков, что говорил сам за себя.

Голос ее охватывал три октавы, и, кроме того, у «безродной сироты» рано открылся драматический талант. Тогдашний театр был синтетическим — умения играть и петь требовались в нем в равной степени. Соответственно этому строился отбор в училище, куда свозились способные девочки чуть не со всей страны.

Императрица весьма пристально следила за жизнью училища и часто приглашала его воспитанниц к себе для придворных спектаклей. Бывало, что юные актрисы выходили и на сцену Большого Эрмитажного театра. Лизанька впервые оказалась на ней 29 января 1790 года — с партией Амура в опере «Дианино древо» композитора Висенте Мартина-и-Солера. Тогда ее и приметила Екатерина. После одного представления, особенно понравившегося императрице, она призвала Лизаньку к себе, подарила ей бриллиантовый перстень ценой в 300 рублей — очень большая сумма по тем временам — и пожелала, чтобы та не отдавала его никому, кроме будущего мужа. Это был намек на арию Лизаньки в «Дианином древе», где были такие слова:

По моим же зрелым годам
Муж мне нужен поскорее,
Жизнь пойдет с ним веселее,
Ах, как скучно в девках нам!

При этом Екатерина отдала распоряжение ежедневно узнавать о ее успехах и докладывать, в чем она нуждается. Лизаньке было велено впредь именоваться Урановой — надо полагать, по имени греческого божества, олицетворяющего небо. Таким образом, по окончании училища она поступила в Большой Эрмитажный театр под звучной «античной» фамилией.

Однако не только государыня обратила внимание на хорошенькую воспитанницу. Прошло всего несколько спектаклей с участием Лизы Урановой, и она сделалась любимицей публики. Число поклонников увеличивалось с каждым представлением, некоторые из них откровенно демонстрировали намерение познакомиться с ней поближе. Жизнь молодой актрисы в то время не мыслилась без сильного покровителя, и Урановой, как многим до нее, оставалось лишь выбрать самого достойного и не ошибиться. Тем более что среди петербургской знати претендентов на ее внимание было предостаточно.

Впрочем, все отошли в сторону, когда стало ясно, что Урановой интересуется сам граф Александр Андреевич Безбородко — ближайший сановник Екатерины II, в те годы фактический глава Коллегии иностранных дел, один из богатейших людей России. Благодаря своим выдающимся способностям Безбородко, начавший службу в канцелярии малороссийского генерал-губернатора, сделал блестящую карьеру, однако это не мешало ему быть человеком по тем временам демократичным. Безбородко обожал театр и, по словам мемуариста С. Н. Глинки, часто оставлял «свою почетность» и держался с актерами, как с равными. Это дорогого стоит, поскольку для екатерининской знати считалось вполне нормальным обращаться с актерами чуть ли не как с крепостными. При этом Александр Андреевич питал слабость к актрисам и, если уж какая-нибудь из них западала ему в душу, тратил немало сил, времени и денег, чтобы затащить ее к себе в постель.

^{Елизавета Сандунова}

Александр Тургенев в своих «Записках» замечает: «Безбородко был… предан сладострастию, женщин любил до исступления, и кто бы поверил, увидев Безбородко, что он с наружностью уродливого квазимода хотел нравиться прекрасным женщинам и даже уверял себя в том, что они его любят». Что верно, то верно, граф был безобразен собой, однако отсутствие привлекательности он восполнял толстым кошельком и поэтому никогда не знал отказа.

Безбородко был щедр к тем, кто отзывался на его чувства. Например, заезжей итальянской актрисе после мимолетной встречи он подарил 40 тысяч рублей, за что получил выговор от государыни, а некой танцовщице Ленушке, только отношениями с Безбородко и прославившейся, преподнес целиком небольшой город, приносящий 80 тысяч рублей годового дохода, и дом в Петербурге стоимостью 300 тысяч рублей. А ее мужу исходатайствовал чин действительного тайного советника. Что характерно, муж принял чин с благодарностью.

Словом, когда притязания Безбородко обозначились со всей очевидностью, ни у кого уже не было сомнений относительно дальнейшей судьбы Лизаньки Урановой. Ей завидовали, а кое-кто как будущей фаворитке всесильного вельможи уже оказывал подобающие знаки внимания. Тем большее волнение вызвала весть, что молодая актриса отказала Безбородко. Общество пребывало в недоумении. «Лизанька ни на какие обещания графу не поддается», — писал из Петербурга Григорию Потемкину в действующую армию его секретарь Михаил Гарновский. Непосредственную причину этого знали очень немногие, хотя, в сущности, догадаться о ней было нетрудно.

Лиза любила другого — актера Силу Сандунова. Это был замечательный в своем роде человек. Современники называли его русским Бомарше — Сандунов не только был прекрасным актером, но и слыл большим остроумцем, его шутки гуляли по петербургским и московским гостиным. Он происходил из грузинских дворян Зандукели (Сандунов — русская трансформация грузинской фамилии), получил, как и его старший брат, хорошее образование и в начале жизни, вовсе не помышляя об актерской стезе, поступил служащим в Мануфактур-коллегию. Однако случайное посещение театра все переменило: Сандунов стал бывать на всех без исключения спектаклях, читать пьесы и в конце концов поступил в труппу московского Петровского театра антрепренера Михаила Медокса, где сразу занял одно из ведущих мест. Спустя некоторое время его пригласили в труппу Большого Эрмитажного театра.

Знакомство с Лизанькой, которая была младше его, как минимум, на шестнадцать лет, состоялось, когда она еще воспитывалась в училище. Довольно быстро состоялось объяснение, и решено было, что свадьба состоится, как только девушка закончит обучение. Но ухаживания Безбородко поломали влюбленным все планы. Объявить о своей любви открыто они теперь не могли. Граф не оставлял попыток сломить сопротивление актрисы, присылал ей дорогие подарки, и это было бы воспринято, как вызов.

Впрочем, затаиться влюбленным не удалось. Театральная дирекция, желая угодить Безбородко, начала притеснять строптивую Уранову. Императрице стали доносить, что Лизанька стала ленива, не слушается начальства, а за этим могли последовать какие угодно кары. К примеру, звезда русской сцены Василий Каратыгин попал в каземат Петропавловской крепости только за то, что не встал при появлении директора театра. Положение влюбленных казалось безвыходным. Сандунова стали посещать мысли о самоубийстве.

^{Сила Сандунов}

Тургенев пишет: «Все начальствовавшие при театре старались всячески вельможе содействовать в успехе, и ничто не могло преклонить молодую девушку удовлетворить желаниям Безбородко. Удивлялся Безбородко; не менее его дивился главный начальник театра Соймонов твердости Елизаветы Степановны, и когда она привезенные ей Безбородко 80 тысяч руб. ассигнациями, в присутствии его и Соймонова, бросила в камин, в котором представительная монета превратилась в пепел, Соймонов и Безбородко остолбенели… Но скоро они… дознали, что Елизавета Степановна страстно влюблена в актера Силу Николаевича Сандунова и расположена просить у государыни дозволения вступить с Сандуновым в брак. Тот же день, как Безбородко и Соймонов открыли тайну, Силу Сандунова посадили в кибитку и послали в Херсон к вице-адмиралу Мордвинову для употребления Сандунова на службу и строжайшего за ним надзора». По другой версии (более близкой, судя по всему, к истинному ходу событий) Сандунова просто уволили из театра, однако же после его обращения к императрице разрешили сыграть напоследок бенефис.

Для бенефиса, который состоялся 10 января 1791 года, была выбрана комедия «Смех и горе», где Сандунов, по обыкновению, играл роль плутоватого слуги. По завершении спектакля актер неожиданно обратился к зрителям с монологом собственного сочинения, где были такие строки:

Теперь иду искать в комедиях господ,
Мне кои б за труды достойный дали плод;
Где б театральные и графы, и бароны
Не сыпали моим Лизетам миллионы…
И я, не вытерпев обидных столь досад,
Решился броситься отсель хотя во ад.
Моя чувствительность меня к отставке клонит,
Вот все, что вон меня отсель с театра гонит.

Это было небывалой дерзостью, грозящей самыми серьезными последствиями. Екатерина возмутилась и потребовала «у Сандунова, через полицию, взять рацею, им говоренную», но, ознакомившись с монологом, сменила гнев на милость. Императрица все поняла, в том числе и то, что единственный человек, который может защитить Лизаньку и Сандунова от Безбородко, — она сама. Это подтвердили дальнейшие события.

Позже Сандунов вспоминал: «Лиза сказала: “Вечером я играю в Эрмитаже “Федула с детьми”. Возьми перо и пиши к государыне прошение о нашем браке. Ты знаешь, как государыня любит эту оперу. Может быть, мне удастся ей угодить, а ты будь в это время за кулисами”». Результат обращения к императрице предсказать было невозможно — оба они это хорошо понимали.

Опера «Федул с детьми» была сочинением самой Екатерины II, причем, как считала императрица, особо удавшимся. В день премьеры 11 февраля 1791 года Лиза, по свидетельству современников, пела и играла великолепно. По описанию Федора Кони, сделанному со слов очевидцев, «когда Лиза пропела последнюю арию, и все зрители осыпали ее рукоплесканиями, императрица бросила ей свой букет. Лиза схватила его, поцеловала и, побежав на авансцену, упала на колени и закричала: “Матушка царица, спаси меня!” Зрители были поражены таким неожиданным явлением. Екатерина встала и с участием и любопытством обратилась к певице. Лиза в ту же минуту вынула просьбу и подала ее государыне». Тут же из-за кулис выбежал Сандунов и тоже встал на колени. Екатерина прочитала поданную бумагу и сказала: «Все уладится, будьте спокойны и не заботьтесь о приданом».

Через три дня, 14 февраля, они были обвенчаны в придворной церкви. Императрица по этому случаю посвятила Лизе песню собственного сочинения:

Как красавица одевалася,
Одевалася, снаряжалася,
Для милого друга
Жданого супруга.
Все подружки
Друг от дружки
Ей старались угодить,
Чтоб скорее снарядить.
Лизу все они любили,
Сердцем все ее дарили
За ласку, любовь,
За доброе сердце;
А доброе сердце
Всего нам милей!

Через несколько месяцев после свадьбы, 6 мая, в Большом Эрмитажном театре ставили оперу «Редкая вещь», переведенную с итальянского театральным педагогом и актером Иваном Дмитревским. Ее главная героиня обращается к богачу-соблазнителю с такими словами: «Как знатного вельможу я вас почитаю, как надзирателя уважаю, как человека в старых летах люблю, как волокиту ненавижу, как соблазнителя презираю и гнушаюсь». Сандунова — теперь уже Сандунова! — представляла крестьянку Гиту, чью подругу преследует богач, прельщая ее драгоценными подарками, и, надо думать, с особым смыслом произносила такие реплики, как, например, вот эта: «Вы, господа, думаете, что женщин так же за деньги покупать можно, как собак, лошадей и кареты, однако ж, не всех…»

В одной из сцен Гита-Сандунова взяла из рук богача кошелек и, повернувшись к ложе, где сидел Безбородко, пропела свою арию:

Перестаньте льститься ложно
И думать так безбожно,
Что деньгами возможно
В любовь к себе склонить…
А нас корысть не льстит.

После этого кошелек полетел со сцены в сторону Безбородко. Все ждали скандала, но граф был человек неглупый. Он поднялся со своего места и первым стал аплодировать. Но это вовсе не значит, что Безбородко проявил благородство, — преследования актерской четы продолжались, но только в ином, утонченном варианте. Театральное начальство, желая угодить вельможе, делало все, чтобы насолить Сандунову, перешедшему дорогу графу, а Лизаньке, по возможности, не давали ролей, в которых она могла бы проявить себя во всей красе. В неравном противоборстве прошло три года, и наконец Сила Николаевич вынужден был вновь обратиться за помощью к императрице. В ответ Екатерина просто рассудила, что Сандуновым следует перебраться в Москву, подальше от их недоброжелателей.

Они стали ведущими актерами театра Медокса, здание которого стояло на месте нынешнего Большого театра. Завзятые театралы из Петербурга, случалось, специально приезжали в Москву послушать меццо-сопрано чудо-певицы Сандуновой. В обычной жизни актриса как бы растворялась в муже. Князь Юрий Владимирович Долгорукий, у которого они часто бывали в Москве, вспоминал: «Нашу Елизавету Семеновну можно уподобить фельдмаршалу Лаудону. В мирное время он как будто робел пред каждым человеком и не мог промолвить ни одного слова, а в сражениях был герой и летал, как орел. Живая, ловкая Сандунова как будто бы сама в себе исчезала, переходя из театра в комнату». А ей и не нужно было верховодить в их любовном союзе. Сделав все, чтобы он состоялся, она сознательно ушла в тень и уступила ведущую роль мужу. Она любила, и ее любили — этого ей было вполне достаточно.

Вот какое стихотворение Лизанька Уранова сочинила, когда их роман с Силой Сандуновым был в самом разгаре:

Если б завтра да ненастье,
То-то б рада я была!
Если б дождик, мое счастье, —
За малинкой в лес пошла;
Я бы милому сказала,
Чтобы он за мною шел, —
Вот как Маша рассуждала,
С поля идучи домой. —
Завтра с светом я проснуся
И в окошко погляжу;
Если дождик, — попрошуся,
Вот что матушке скажу:
«Идет дождик, нельзя в поле
Нам сегодня работать;
Мешкать нечего нам боле,
Пойдем в лес малину брать.
Отпусти меня, родная,
Я малинки наберу:
Тут дорожка есть большая,
Я продам всю к вечеру».
Лишь отпустит, вмиг сберуся
Я умоюсь, побегу;
Лишь на час остановлюся
Возле речки на лугу.
Наберу цветочков в поле,
За собой буду бросать:
Чтобы миленький недоле
Меня мог, как вмиг, сыскать.
А не то аукну в горе:
«Ты ау, ау, мой свет!
Долети мой голос вскоре,
Где мой миленький живет».
А намедни мой любезный
Рассердился на меня,
Но, увидя взор мой слезный,
«Поцелуй, — сказал, — меня!»
Я сама проста не буду
И наделаю проказ:
Если миленький захочет,
«Поцелуй, — скажу, — сто раз!»
Так мечтавши, приуснула,
Будто на крутой горе;
Вдруг проснулась, встрепенула:
Ясно-ясно на дворе.
Изголовьице смочила,
Дав обильно течь слезам.
«Не увижусь, — говорила, —
Ах, сегодня с милым я!»

На этом, собственно говоря, романтическая часть этой истории заканчивается. Сандуновы жили, как многие, — сначала в любви и согласии, потом их семейная жизнь понемногу расстроилась, и каждый начал существовать сам по себе. Через двадцать лет, уже после войны с Наполеоном, Елизавета Сандунова вновь перебралась в Санкт-Петербург. К этому времени они с мужем уже жили раздельно.

Сила Николаевич умер в 1820 году, Елизавета Семеновна пережила его на шесть лет. Эпитафия на могиле Сандунова гласила:

Я был актер, жрец Талии смешливой,
И кто меня в сем жречестве видал,
Тот мне всегда рукоплескал,
Но я не знал надменности кичливой!
В смысл надписи, прохожий, проникай!
Тщеславься жизнию, но знай,
Что мира этого актеры и актрисы,
Окончив роль — как я, уйдут все за кулисы!
Кто роль свою сумеет выдержать до конца,
Тот воздаяние получит — от Творца.

Бриллианты, которые Лизе преподнес Безбородко, Сандуновы, как бы отрекаясь от прошлой жизни, заложили в ломбард и не захотели выкупать обратно, а вырученные деньги передали в Воспитательный дом, в пользу сирот. Другие драгоценности Елизаветы Семеновны были присоединены к собственным средствам Сандунова, и на них он выстроил дом в Москве, а напротив дома — бани с отделениями для всех сословий, тем самым увековечив свою фамилию. Построенные им бани пережили страшный московский пожар 1812 года, чего нельзя сказать об остальном имуществе Сандуновых: погибло все. Уцелел только, по словам Силы Николаевича, «мраморный бюст матушки Екатерины».

В начале XX века на месте бань, выстроенных Сандуновым, выросли новые, которые стоят и поныне. Вот так: не сумей устоять Лиза Уранова перед всесильным графом Безбородко — и не было бы у столицы знаменитых Сандуновских бань!

Назад: Екатеринa II и ее любовники, или Как личное сочетать с государственным

Дальше: Наивная муза Катерина Семенова, или Княгиня с театральных подмостков