Василий Васильевский
Византия и печенеги

Император Василий II, знаменитый Болгаробойца, умирая (в 1025 году), оставил Византийскую империю на верху внешнего величия и силы. В кровавой борьбе низвергнута была в прах славянская держава Самуила, и Византийская империя снова простиралась до берегов Дуная, как это было во время Юстиниана I. На востоке константинопольские хоругви снова доходили до берегов Евфрата, греческая власть была восстановлена в Сирии; властители Грузии и Армении, напуганные успехами турецкого оружия, добровольно передали в руки византийского императора свою власть и свои столицы (Ани, Васпуракан). Усмирив восстание в Южной Италии, Василий II хотел увенчать свои успехи великим подвигом на пользу христианства; пред своей смертью он занят был приготовлениями к большому походу для изгнания сарацинов с острова Сицилия; разноплеменная византийская армия — турки и болгары, валахи и русские — уже стояла в Реджио и ожидала прибытия императора. Начатые переговоры с Римом указывали на существование еще более широких планов, чем завоевание Сицилии.

Все, что было сделано Василием II и его двумя достойными предшественниками — Фокой и Цимисхием, все великие замыслы Василия, все это быстро рушилось при его преемниках. Как это уже не раз бывало в византийской истории, за эпохою могущества и блеска последовало с удивительною быстротою самое глубокое падение.

Ряд грубых политических ошибок был, несомненно, сделан византийскими правителями, следовавшими за Болгаробойцей. Благоприятное время для смелых и великих предприятий в Сицилии и в Италии было пропущено. К планам Василия воротились только тогда, как обаяние греческой победы при Каннах, где русские помогли византийцам разбить апулийских инсургентов и первых норманнов, пришедших к ним на помощь, уже давно исчезло. Попытка завоевания Сицилии в 1040 году, сначала все-таки успешная, рушилась позорным образом благодаря византийскому корыстолюбию, которое никогда не любило делиться добычей с союзниками и помощниками, и той утонченной жестокости, соединенной с глубоким презрением к человеческому достоинству, которые допускала образованная Византия в отношении и к своим, и к чужим. Тот искатель приключений, которому греческий катапан велел выщипать бороду, предварительно избив его раздетое донага тело ременною плетью, возжег в жителях Мельфи «пламя неудовольствия, таившееся под пеплом» и привел норманнов в этот важный город, чем и положено было начало норманнскому завоеванию греческих владений в Южной Италии. В результате братья Готвили, и самый знаменитый из них Роберт (Гвискар), начали свое поприще, ознаменованное такими чудесными успехами, что через сорок лет они уже грозили самому Константинополю. Распутное мотовство Константина IX и его набожное благочестие выражавшееся в постройке великолепных храмов и щедрых дотациях софийскому клиру, одинаково и совокупно помогали завоевательному движению сельджуков на азиатском Востоке. В то самое время, когда это движение начинало принимать грозные размеры, он, ради нужд своего истощенного казначейства, переложил военную повинность пограничных зависимых армянских и грузинских провинций на денежную. Пятидесяти тысяч превосходного ополчения, которое стало бы защищать свою родину со всем упорством патриотического одушевления, не существовало по вине византийского правительства. Совершенно справедливо находят в этом непосредственную причину быстрых успехов турецкого нашествия в Азии.

Даже завоевание Болгарии оказалось, в сущности, большой ошибкой и принесло громадный вред при той неспособности привязать к себе славянское население, которою отличалось как греческое чиновничество, так и греческое духовенство. Завоевание Болгарии только нарушило систему византийского равновесия на севере. Центром этого равновесия были печенеги, господствовавшие в X веке между Днепром и Дунаем. Если Византия находится в дружбе с Печенежской ордой, то, объясняет Константин Пор-фирогенетсвоему сыну, никто из ее врагов не осмелится даже пошевелиться. Русские совсем не могут предпринять никакого похода вне своих границ, если они не находятся в мире с печенегами; без позволения печенегов они не могут приходить в Константинополь ни для торговли, ни с войною. Мадьяры, столько раз испытавшие поражение от печенегов, продолжают питать к ним самую почтительную боязнь. Итак, если византийский император будет находиться в мире с печенегами, то ни русские, ни мадьяры не страшны для него, — они даже не посмеют тогда просить слишком больших подарков от греков за свое мирное поведение. Иначе им можно погрозить печенегами. То же самое и в отношении Болгарского царства. Если византийский император хочет быть страшным для болгар, он легко достигнет этого посредством печенегов.

Все это было так, пока печенеги сами не были соседями империи, пока свободная Болгария заслоняла византийскую державу от напирающего из Азии варварского мира. Когда отношения изменились, когда плотина была не только прорвана, но совсем разрушена, Византия оказалась так же малоспособна удерживать волны турецкого наводнения в Европе, как и в Азии. Правда, придунайская и черноморская Болгария как будто истощилась и омертвела еще ранее борьбы Василия и Самуила; центр тяжести болгарской державы Самуила был перенесен от Балкан и Дуная на берега Охридского озера в Македонию и Албанию. Но города Дерстр (Силистрия), Бдынь (Видин), Месемврия все-таки сохраняли свое прежнее значение, они не сделались бы такой легкой добычей печенегов и сбродной дунайской вольницы, если бы за ними оставалась живая народная сила, окончательно убитая только Болгаробойцей и византийским управлением. Если бы поля Болгарии не обезлюдели после византийского погрома, то не было бы необходимости делать опыты неудачной колонизации с дикими кочевниками.

В пустоту, которая образовалась после разрушения Болгарского царства, устремились сначала печенеги, потом узы и куманы (половцы), теснившие их с тыла. Те и другие были одинаково страшными врагами для византийской монархии XI и XII веков, не менее страшными, чем их собратья турки-сельджуки в Азии. Вот как описывает печенежские набеги на византийские провинции знаменитый церковный писатель XI века, Феофилакт Болгарский: «Их набег — удар молнии, их отступление тяжело и легко в одно и то же время: тяжело от множества добычи, легко — от быстроты бегства. Нападая, они всегда предупреждают молву, а отступая, не дают преследующим возможности о них услышать. А главное — они опустошают чужую страну, а своей не имеют; если бы кто был смелее Дария Истаспа, если бы он навел мост на Истре и стал искать скифов — все одно, он безумно погнался бы за недостижимым. Они спрячутся в скалах, прикроются густотою леса, а он будет блуждать по горам и рощам, которых дикая суровость уступает только дикой натуре преследуемых; он будет зрителем той великой скифской пустыни, которая не осталась неизвестной и для пословицы. Если, вопреки природе вещей, он будет упорствовать, то и сам погибнет, не столько заслужив сожаление своим несчастием, сколько осуждение своим безрассудством; а скифы успеют доказать, что они дети скал и дубов, будут наносить удары, сами им не подвергаясь, так что, по-моему, если можно верить мифам, тот Гигес, который метал стрелы из мрака, сам недоступный им, был не кто другой, как скиф. Жизнь мирная — для них несчастье, верх благополучия — когда они имеют удобный случай для войны или когда насмеются над мирным договором. Самое худшее то, что они своим множеством превосходят весенних пчел, и никто еще не знал, сколькими тысячами или десятками тысяч они считаются: число их бесчисленно».

Половцы, или куманы, наследовали в XII веке имя скифов, которое в XI веке исключительно принадлежало печенегам. Все то, что Феофилакт Болгарский говорил о скифах XI столетия, все это Евстафий Солунский мог сказать о скифах XII века: «Это народ, не имеющий прочного постоянного пребывания, не знающий оседлой жизни и потому не гражданственный. Всякою землей он стремится завладеть, но ни одной не может заселить, и посему — это народ многоблуждающий. Это летучие люди, и поэтому их нельзя поймать. Они не имеют ни городов, ни сел, оттого за ними следует зверство. Не таковы даже коршуны, плотоядный род и всем ненавистный; таковы разве грифы, которых благодетельная природа удалила в места необитаемые, точно так, как и скифов.

Волчьи обычаи воспитали таких людей: дерзкий и прожорливый, волк легко обращается в бегство, когда появится что-нибудь страшное. Точно таков и народ скифский; если он встретит мужественное сопротивление, он озирается назад и обращается в бегство. В одно и то же время он близок и уже далеко отступил. Его еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз».

В обеих характеристиках, в сущности, конечно, правдивых, немало византийской риторики. Не лишнее поэтому познакомиться с более точными замечаниями о быте этих народов менее притязательного в литературном отношении еврейского путешественника. Рабби Петахия видел половцев во время своего путешествия из Регенсбурга в Азию через Польшу, Киевскую Русь, Крым и т.д. около 1170 года. То, что он говорит о половцах (жителях страны Кедар), во многом относится и к печенегам, единоплеменным с ними: «Они (половцы) не имеют кораблей, но сшивают вместе десять растянутых лошадиных кож и веревку, которая прикрепляется по краям кругом; они садятся на кожи, помещая тут же свои телеги и весь багаж. Потом они привязывают веревку на краю кож к хвостам своих лошадей, которых пускают вплавь, и таким образом переправляются на другой берег». Византийский писатель, который также говорит об этом способе скифской переправы, замечает, что кожаные мешки, наполненные соломою, были всегда так хорошо сшиты, что в них не проникала ни малейшая капля воды.

«Хлеба не употребляют в пищу в земле Кедар, но едят рис и просо, сваренное в молоке, а также молоко и сыр. Они кладут, сверх того, куски мяса под седло лошади, на которой едут, и потом гонят ее, пока она не вспотеет. Мясо делается теплым, и они едят его… Печенеги и куманы — это народ нечистый, который употребляет почти сырое мясо вместо пищи и кобылье молоко вместо питья, который ест кошек и всякую нечистоту, — говорят западные источники почти с таким же чувством брезгливости и отвращения, какое выражается на страницах нашей первоначальной летописи… — В земле Кедар можно путешествовать только под охраною. Вот способ, которым сыны Кедара заключают взаимное обязательство верности. Путешественник прокалывает иглой свой палец и приглашает предполагаемого спутника сосать кровь из раненого пальца. Он делается таким образом как бы одной плоти и крови со своим спутником. Есть еще другой способ брать клятву. Медный сосуд, имеющий форму человеческого лица, наполняется молоком; путешественник и его спутник пьют из него, и после этого никогда не бывает измены.

Куманы не имеют общего властителя, но только князей и благородные фамилии. Они живут в палатках, чрезвычайно дальнозорки, обладая прекрасными глазами, потому что они не едят соли и употребляют известные растения. Они — отличные стрелки из лука и убивают птиц на лету. Они замечают и узнают предметы более чем на один день расстояния».

Таковы были те страшные и свирепые враги, с которыми пришлось бороться Византийской империи, сокрушившей Болгарское царство.

Около половины XI столетия печенеги перешли за Дунай. Это событие, оставляемое без внимания во всех новых исторических сочинениях, имело громадное значение в истории человечества. По своим последствиям оно почти так же важно, как переход за Дунай западных готов, которым начинается так называемое переселение народов. Большая ошибка, особенно неуместная в византийской и русской истории, состоит в том, что обыкновенно упускают из виду близкую родственную связь различных турецких племен, именуя одних турками, а других, как бы в отличие, тюрками. Между тем печенеги и узы, или половцы, совершенно такие же турки, как и турки-сельджуки. Известный куманский словарь, в подлинности которого не сомневаются новые исследователи, служит убедительным и наглядным доказательством совершенного сходства языка половцев с наречием турецко-татарским.

Что касается печенегов, то о них византийские источники прямо говорят, что они говорили одним языком с куманами, или половцами. Если бы не упускалась из виду единоплеменность печенегов и сельджуков, то без сомнения история скорее заметила бы связь между переходом печенегов за Дунай в пределы Византийской империи и успехами сельджуков в Малой Азии. Мы увидим, что европейское и азиатское нашествие стремятся в конце XI столетия подать руку одно другому. Непосредственною причиной великого движения с запада на восток, то есть Первого крестового похода, насколько эта причина заключалась в положении Восточной империи, были не столько завоевания сельджуков в Азии, сколько грозные и страшные массы Печенежской орды, угрожавшей самому Константинополю.

Вообще эти движения Печенежской орды после перехода за Дунай необходимо проследить шаг за шагом, во всей подробности, которая нам доступна при существующих источниках. Несмотря на утомительное однообразие описаний печенежского грабительства и разбоя, здесь можно найти некоторые довольно важные указания и намеки для истории Восточной Европы. Византийская политика перед Первым крестовым походом и в самом Первом крестовом походе не может быть ясно понята без постоянного внимания к печенежскому вопросу. Отношения Византии к князьям русским, вероятно, получат новый свет от более подробного изучения истории печенегов и половцев.