Шесть месяцев в море! Уже прошли многие недели как наши запасы провизии истощились. Не осталось ни одной картофелины, ни единого плода ямса, и те славные гроздья бананов, которые некогда украшали нашу корму и шканцы, — увы! — уже исчезли! Да, у нас ничего не осталось, кроме солонины и морских сухарей.

Моряки из офицерской каюты поднимают столько шуму из-за двухнедельного перехода через Атлантический океан и трогательно рассказывают о лишениях и опасностях морского пути! Трудности заключались для них в том, что после целого дня роскошных завтраков, обедов, болтовни, игры в вист и питья шампанского они бывали заперты в каютки из красного дерева и клена и спали в течение десяти часов. Ничто не тревожило их, кроме этих «негодных матросов, кричащих и топающих над головой»… Что бы сказали они на нашем месте, проведя шесть месяцев в открытом море?..

Хоть бы увидеть блеск травы, хоть бы вдохнуть благоухание глинистой земли! Но разве вокруг нас совсем нет зелени? Есть, — внутренняя сторона борта выкрашена в зеленый цвет. Но какой это отвратительный цвет! Даже кора, которая когда-то облекала дрова, употребляемые нами для топлива, была обглодана и сожрана свиньей капитана; но и это было так давно, что и свинья уж съедена.

В курятнике остался только один обитатель — некогда веселый и проворный петух. Вот и он целые дни стоит, цепенея, на одной ноге. Он с отвращением смотрит на сорное зерно и на соленую воду в своем корытце. Он, несомненно, оплакивает погибших товарищей. Но печалиться ему осталось недолго. Мунго, наш черный кок, сказал мне вчера, что судьба бедного Педро решена. Его изнуренное тело возложат на стол капитана в следующее воскресенье, и еще задолго до ночи оно будет погребено — с обычными церемониями — под жилетом этого почтенного человека. А матросы говорят, что капитан до тех пор не направит судна к берегу, пока у него есть в запасе хоть одно кушанье из свежего мяса. Я не желаю тебе зла, Педро, но так как ты приговорен и так как твоя смерть послужит сигналом к нашему освобождению, то почему же не сказать правды? — Я хочу, чтобы твое горло было перерезано сию же минуту!

Бедный старый корабль! Каким он кажется жалким! Сожженная палящим солнцем краска на боках вздулась и полопалась. Взглянуть хоть на водоросли, которые он тащит за собой, и на раковины, облепившие корму; и каждый раз, как он вздымается на волне, он показывает свою ободранную медную обшивку, всю в зазубренных клочьях.

Ура, ребята! Дело решенное: на следующей неделе мы берем курс на Маркизские острова! — Какие странные видения вызывает самое имя! Пиры каннибалов, рощи кокосовых пальм, коралловые рифы, татуированные вожди, голые девушки, бамбуковые храмы… Солнечные долины, засаженные хлебными деревьями, изогнутые каноэ, танцующие на сверкающих синих водах, дикие леса, оберегаемые страшными идолами, языческие обряды, человеческие жертвоприношения…

Таковы были странно переплетавшиеся представления, преследовавшие меня в продолжение всего нашего перехода. Мне ужасно хотелось увидеть острова, которые с таким воодушевлением описывали старинные путешественники.

Группа островов, к которой мы теперь направлялись, хотя и относится к самым ранним из европейских открытий в Южном океане (1595), все еще продолжает быть населенной существами столь же дикими и некультурными, как и прежде. Миссионеры, посланные туда с высокими поручениями, пристали к этим очаровательным берегам, но вскоре покинули их, снова предоставив острова местным идолам из камня и дерева.

Очень интересны обстоятельства, при которых острова были открыты. На водном пути Менданьи во время его плавания в поисках какой-нибудь золотоносной страны эти острова вдруг вынырнули из моря, как волшебное видение, и на минуту испанцы поверили, что их мечта осуществилась. В честь маркиза де Мендосы, тогдашнего вице-короля Перу, под покровительством которого отправились мореплаватели, они пожаловали островам имя, обозначающее титул их патрона, и по возвращении дали миру столь же неопределенный, сколь и великолепный отчет о их красотах. Но об островах этих, не тревожимых годами, вскоре все позабыли, и только недавно кое-что о них стало известно. Почти каждые пятьдесят лет какой-нибудь отважный мореплаватель нарушает их покой и, пораженный необыкновенным зрелищем, хочет приписать именно себе заслугу нового открытия.

В течение последних лет американские и английские суда, занятые ловлей китов в Тихом океане, случайно при недостатке провизии заходили в удобную гавань, находящуюся на одном из островов. Но страх перед туземцами, основанный на воспоминании об ужасной судьбе, постигшей многих белых, заставлял команду уклоняться от сношений с населением, а это лишало возможности иметь более точное представление об особенностях обычаев и нравов местных жителей.

Я никогда не забуду тех восемнадцати или двадцати дней, в течение которых легкий пассатный ветер тихонько уносил нас по направлению к островам. Преследуя кашалота, мы шли приблизительно на 20° западнее островов Галапагос. Все что нам осталось делать, когда определился наш курс, — это, поставив реи поперек судна, спуститься по ветру, а доброе старое судно и нестихавший ветер сами сделали все остальное. Рулевой, удобно примостившись у румпеля, готов был дремать часами. Верная долгу «Долли» шла вперед своей дорогой и подобно тем, кто всегда делает свое дело хорошо, только если он предоставлен самому себе, она продвигалась вперед, как морской ходок-ветеран.

Какое это было прелестное, ленивое и томное время, пока мы так скользили по волнам!

Нежнейшая синева неба была окаймлена на горизонте узкой полоской прозрачных бледных облаков, никогда не менявших ни очертаний, ни окраски. Длинные, размеренные волны океана с заунывным шумом катились мимо, и легкая рябь блестела на солнце. Время от времени стайка летучих рыб, спугнутая с воды, взвивалась в воздух из-под корабельного носа и затем стремглав, подобно серебряному потоку, падала в море. Вдали мелькал высокий фонтан кита, а ближе бродячая акула — страшный разбойник морей, — вынырнув и держась на скромном расстоянии, поглядывала на нас своими злыми глазами. По временам какое-то бесформенное чудовище морских глубин, всплывшее на поверхность, при нашем приближении медленно погружалось в синие воды и исчезало из виду. Но самым поразительным из всего окружавшего нас было ненарушаемое молчание, царившее в небе и в воде. Не было слышно ни звука, кроме случайных вздохов косатки да журчания воды, рассекаемой острым водорезом.

Когда мы уже подходили ближе к земле, я с радостью приветствовал появление бесчисленных морских птиц. Вскоре другие признаки нашего соседства с землей стали очевидны; это было уже незадолго до радостного возвещения «Земля!», услышанного нами с марса и данного с той особой растянутостью звука, которую так любят моряки.

Капитан, бросившись из каюты на палубу, весело кричал, гладя в подзорную трубу; штурман еще громче переспрашивал: «С какой стороны?» Черный кок высунул свою косматую голову из кухни, а собака Ботсвэн проскользнула под брашпиль и яростно залаяла. Земля! Да, вот она! Едва уловимая неправильная синяя полоска, обозначающая смелые очертания высоких вершин Нукухивы.

Нукухива — самый значительный из Маркизских островов и единственный, к которому обычно пристают суда. Остров этот имеет около 20 миль в длину и приблизительно столько же в ширину. На его изрезанных берегах три хорошие гавани, из которых самую большую и удобную местное население называет «Тайохэ». Среди различных племен, населяющих берега других заливов, а также среди всех путешественников она известна под именем, закрепленным за самим островом, — Нукухивы.

Бухта Нукухива — то самое место, где капитан хотел отдать якорь. Во время заката солнца мы заметили туманные очертания гор, а к утру подошли уже совсем близко к острову. Бухта, которую мы искали, лежала на дальней его стороне. Пока судно шло, двигаясь вдоль берега, мы смотрели на цветущие долины, глубокие ущелья, водопады, веющие прохладой рощи, скрываемые там и сям выдающимися вперед скалистыми мысами, за которыми открывались постепенно все новые и поразительные красоты.

К полудню, тихонько обогнув мыс, мы вошли в Нукухивскую бухту. Ни одно описание не может передать ее красот!..

Но, к сожалению, в ту минуту я не мог ими любоваться…

Я видел только трехцветные французские флаги, трепыхавшиеся на кормах шести судов. Черные корпуса и вздыбленные ряды пушек по бокам выдавали их воинственный характер. Они находились там, в этой прелестной бухте, где даже зеленые прибрежные холмы как бы порицали суровость их вида. Для меня ничего не могло быть неприятнее приветствия этих судов. Вскоре мы узнали, что привело их сюда: в описываемое мною время всей группой островов от имени французской нации завладел адмирал де Пети-Туар.

Пока мы медленно двигались вперед, бесчисленные каноэ начали отваливать от берега, и мы скоро оказались в середине целой флотилии, причем дикие владельцы лодок, стараясь подойти к нашему борту, отчаянно толкали друг друга. Таких странных выкриков и страстных жестов я до этого никогда не слыхал и не видал. Можно было подумать, что островитяне готовы схватить друг друга за горло, тогда как они всего лишь дружественно расцепляли свои лодки.

Тут и там виднелись разбросанные между каноэ бесчисленные кокосовые орехи, плывущие тесно один к другому и раскачивающиеся вверх и вниз на каждой волне. Каким-то необъяснимым способом эти орехи все время приближались к нашему судну. Когда я с любопытством облокотился на борт и стал напряженно вглядываться, желая разгадать их таинственное движение, одна группа, ушедшая далеко вперед от остальных, привлекла мое внимание. В центре было нечто, что я принял за кокосовый орех, хотя еще ни разу не встречал ореха столь необычайного вида. Он вертелся и танцевал среди других самым странным образом, и когда подплыл ближе, я подумал, что он удивительно похож на бритый коричневый череп одного из дикарей. В этот момент я заметил у него пару глаз и скоро убедился, что то, что по моим предположениям было кокосовым орехом, оказалось головой островитянина. Кокосовые орехи были все связаны один с другим за волокна кожуры, частью отодранные от скорлупы. Их владелец, просунув голову в образуемое ими ожерелье, тащил его таким способом по волнам.

Я был несколько удивлен, заметив, что среди туземцев, окружавших нас, не было ни одной женщины. В то время я еще не знал, что в силу законов «табу» по всему острову употребление каноэ строжайше запрещено женщинам: смерть грозит им даже за вхождение в каноэ, вытащенное на берег. Когда мы приблизились примерно на полторы мили к берегу, некоторые из островитян, ухитрившиеся вскарабкаться на борт к нам, обратили наше внимание на странное движение в воде впереди судна. Мне показалось, что это стая рыб, резвящихся на поверхности, но наши новые друзья уверили, что это молодые девушки, которые вплавь приближались к судну, чтобы приветствовать нас. Когда они подплыли ближе и я увидел их ныряющие тела и поднятые правые руки с поясами из таппы, длинные темные волосы, распущенные по воде, мне показалось, что я вижу перед собой настоящих русалок.

«Долли» была преспокойно взята в плен, и нам ничего не оставалось делать, как сдаться на время, пока корабль оставался в бухте. Вечером, после того как мы стали на якорь, палуба была иллюминована фонариками, и живописная толпа, разукрашенная цветами и одетая в платья из пестрой таппы, затеяла бал. Местные женщины страстно любят танцы и своей дикой грацией и всем стилем плясок превосходят все, что я когда-либо видел.