«...Прежде всего, возраст — от пятнадцати до восемнадцати. Лицо, как велит современный вкус, довольно округлое, нежно-розового цвета, подобного лепестку вишни. Черты лица без малейшего недостатка. Глаза с узким разрезом не годятся. Брови непременно густые. Переносице не следует быть слишком узкой, а линия носа должна повышаться плавно. Ротик маленький, зубы ровные, белые. Уши продолговатые, мочки тонкие, чтобы сквозили до самого корня и не прилегали плотно к голове. Очертания лба не должны быть искусственными, пусть волосы растут на нем так, как от природы положено. Шея стройная, и чтобы пряди из прически сзади не выбивались. Пальцы нежные длинные, ногти тонкие...

Большие пальцы на ногах должны отгибаться в сторону, кожа на пятках прозрачная. Талия длиннее обыкновенного, бедра крепкие, не мясистые, задок пухлый. Манеры грациозные, речь приятная. Должна уметь носить платье с изяществом, вид иметь благородный, нрав тихий. Сверх того, ей надлежит иметь познания во всех изящных искусствах, которые приличествуют даме. И чтоб на ее теле не было ни единого родимого пятнышка!..»

Запомните это классическое определение канонов красоты японской женщины, данное в XVII веке главным глашатаем японского эротизма, писателем, новеллистом, знатоком женских достоинств и нравов «веселых кварталов», автором «Повести о Гэнгобэе, много любившем», «Повести о пяти женщинах, предавшихся любви» и «Истории любовных похождений одинокой женщины» Ихара Сайкаку. Крупнейший автор позднего японского Средневековья, Ихара писал на многие темы — его справедливо называют создателем неформальных учебников житейской мудрости для своих современников. Ихара Сайкаку немало занимался морализаторством, рассказывал простым и доступным языком о конфуцианских и буддийских канонах, но все же сказать, что только этим он сохранился в памяти народа, — сильно покривить душой. Это знали и современники писателя: спустя восемь лет после смерти Сайкаку вышел роман Мияконо Нисики, в котором знаменитый новеллист попадал в буддийский ад: за «великий грех, что писал чудовищные небылицы про людей, с которыми не был знаком, так, будто это сущая правда». Ихара Сайкаку мастерски владел тем, что спустя триста лет русский писатель Борис Акунин назвал «главным фокусом» профессии литератора: «Как можно правдоподобнее врать о том, что могло бы случиться, но чего на самом деле не было». Что ж, попробуем разобраться, за что именно писателя поместили в ад его современники.

Ихара Сайкаку стал первым и самым известным «певцом изменчивого мира» — автором многочисленных рассказов об этом самом мире (укиё), визуальным выражением которого стали появившиеся и мгновенно получившие широкое распространение гравюры укиё-э. Те самые гравюры, которые совершили переворот в середине XIX века в головах европейских художников и одной из главных тем которых стало отражение простой и незатейливой жизни простых горожан: ремесленников и купцов, небогатых самураев и ронинов, жаждавших не только, а может быть, и не столько достижения высот самосовершенствования, сколько незатейливых наслаждений и удовольствий. Само собой, что одно из главных таких удовольствий поджидало горожан в распространившихся по всей стране кварталах веселого времяпрепровождения с красивыми девушками — как их еще называли, «кварталах ив и цветов».

Ихара стал идеологом плотской любви средневековой Японии, его взгляды, порой весьма парадоксальные, с одной стороны, отражали окончательно оформившееся в самурайском обществе отношение к женщине и сексу, а с другой — сами стали чем-то вроде незыблемых истин, ссылаясь на которые сегодня можно понять многое из того, что служит основой гендерных отношений современной Японии. Увы, изучая их, европейский читатель снова и снова вынужден разочаровываться: самураи — не рыцари в нашем привычном понимании этого слова, ибо одна из главных составляющих рыцарства со времен короля Артура и сэра Ланселота — любовь к женщине и преклонение перед ней. Как в таком случае должны были быть удивлены первые европейцы, попавшие в Японию и относившие самураев по общественной значимости к рыцарям, узнав сформулированные Ихара Сайкаку нормы обращения с женщиной! Когда читаешь его книги, помимо дополнительных, простодушно-цинично прописанных элементов красоты вроде Девяти достоинств женщины (красивые руки, ноги, глаза, рот, голова, хороший нрав, цвет лица, голос, фигура), напоминающих оценку лошади цыганом, — и даже хороший нрав точно так же учитывается, поражает то и дело проглядывающее презрение к женщине и страх перед ней. Вот в «Повести о Сэйдзиро из Химэдзи» проскальзывает «ого-ворочка по Фрейду»: «...пряди черных волос свились в толстый жгут, которым можно укротить и ревнивую женщину», а в «Повести о зеленщике, сгубившем ростки любви» Ихара эмоционально восклицает, отбрасывая сужающий эпитет «ревнивая»: «Поистине, нет на свете существа страшнее женщины! <...> Женщина не годится ни в оборотни, ни во вдовы — не выдержит до конца! И если мужчина даже троих или пятерых жен поубивал, а после этого опять взял себе новую — это не должно считаться преступлением!»

В творчестве Ихара Сайкаку, знаменитого певца «веселых кварталов», для европейского читателя совсем не много веселья. Его высказывания о женщине и любви сильно напоминают тезисы популярного в Японии средневекового китайского поэта Су Дун-по, говорившего, что «...плотская страсть между мужчиной и женщиной сводится к тому, чтобы обнимать безобразные тела друг друга». Согласитесь, как далеко это от возвышенной романтики женской прозы эпохи Хэйан, от свободных «ночных» отношений и романтического обмена изысканными стихами и как близко к нашей современности, выраженной словами Иосифа Бродского «Дева тешит до известного предела: дальше локтя не пойдешь или колена...»!

Новое — самурайское — время диктовало Японии новые законы, и Ихара как будто с маниакальным упорством снова и снова заклинал современников: «И на прекрасную женщину, и на прекрасный вид долго смотреть надоедает...» Шутил? Вполне возможно. Но в его «шутках» есть большая доля правды и результаты внимательного наблюдения за бытовой стороной жизни — презираемой ранее, но важной теперь: «Так и жена бывает хороша, пока она, еще смущаясь присутствием своего мужа, следит за своей наружностью... А уж когда родится ребенок, она и вовсе не думает о том, чтобы нравиться своему мужу. Да, скажешь невольно: женщина — пренеприятнейшее существо! Но без нее не проживешь на свете...»

Сохранилось ли такое восприятие женщины сейчас? Скорее нет, чем да. Психологическая готовность японцев перестраиваться в своих понятиях и воспринимать очень разные оттенки любви, интимной жизни и вообще отношения к слабому полу позволяют им сравнительно легко адаптироваться к самым разным взглядам на проблему. Современные образованные японцы клянутся в любви к русской литературе, а ведь в «Гранатовом браслете» русский классик писал о совершенно ином отношении к женщине: «Почти каждая женщина способна в любви на самый высокий героизм... Для нее, если она любит, любовь заключает весь смысл жизни — всю вселенную». Но разумеется, двести лет назад в Японии не было иных вариантов, кроме «Нет существа более слабого душевно, чем женщина!». И наверняка русскую литературу XIX века средневековые японцы сочли бы извращенческой. Что еще раз напоминает нам о том, что многое в мире относительно...

Лишь одно привлекает героев Ихара в женщине — плотская любовь. Вернее, их самих она, возможно, и отталкивает, но отрицать необходимость ее автор не в силах: «Трудно для женщины забыть о женской любви...» Естественно — ведь любовь и секс в Японии — это то, чему учили боги при помощи трясогузок: «С самой древности, с века богов, птицы, познавшие тайны любви, учат науке страсти. Потому и нет конца проказам мужчин и женщин». Раз нет конца «проказам», нет конца и жизни. Ихара это прекрасно понимает, и, критикуя за распущенность буддийских монахов (их критиковали все и всегда), за легкомыслие неверных мужей, вынуждаемых на неверность неряшливыми и ревнивыми женами, он снова и снова описывает нравы «веселых кварталов», морализирует на тему неизбежности секса и необходимости при этом смотреть на женщину как на недостойное даже этого секса существо, как будто доказывая от противного бессмысленность и никчемность любви.

Для его современников, живших в военно-полицейском государстве периода становления династии Токугава, фактически в тоталитарной стране, проза Ихара Сайкаку тоже была шокирующей — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Неоконфуцианские нормы морали, мощная национальная идея, всеобъемлющий полицейский аппарат не способствовали слишком уж неприкрытому вербальному выражению плотских мечтаний и «материализации чувственных идей». Поэтому никакой вопиющей откровенности, никакой порнографии в книгах Ихара мы не найдем. Их там и не могло быть, достаточно того, что он вообще писал о «веселых кварталах» — о той сфере человеческой жизнедеятельности, которая в любой другой стране с аналогичными исходными условиями могла бы существовать только в подполье. В любой — кроме Японии.

По масштабам всемирной истории описываемый период продолжался мгновенье — около ста лет. Неизбежный откат к более мягким условиям существования, к более либеральным ценностям пришел очень скоро и был связан с укреплением экономической базы Японии (на осакской бирже в то время уже вовсю шли фьючерсные торги, а значит, существовали и богатые бездельники-буржуа!). Самураи все больше становились бюрократами, и книги вроде исследованного нами «Хагакурэ», взывая к примеру стойких воинов прошлого, подчеркивали опасность разрушения суровых морально-нравственных норм, характерных для основанного на дзэн-буддийском взгляде на мир менталитета военного сословия. Разрушение это было неизбежным и эволюционным. На смену минималистской военной культуре, от которой современная Япония приобрела чайную церемонию, исходные школы боевых искусств да элементы формирования национального мировоззрения, пришла новая городская культура, мостик от которой вторым концом упирался уже в «новое время» — в XIX век.

Помимо новеллиста Ихара Сайкаку в Японии новых времен появились и другие «столпы» культуры: драматург Тикамацу Мондзаэмон, романист Бакин, гении очаровавшей позже весь мир поэзии хайку Басё, Буссон и Исса, художники Хокусай, Хиросигэ, Утамаро. В японский быт начали входить предметы роскоши, недоступные в военные времена: дорогие ткани и наряды из шелка и парчи, косметика, цветы, керамика. И если самурай, в философском смысле сориентированный на идеи об иллюзорности мгновенья, реинкарнации, бренности всего живого, должен был думать в первую очередь о смерти, то горожане, безусловно знакомые с теми же самыми заповедями, могли себе позволить воспринимать их с точностью до наоборот. Раз жизнь бренна и иллюзорна, значит, есть все резоны посвятить ее сиюминутным удовольствиям, едва ли не главное из которых — секс. Умрешь завтра? Люби сегодня! Этот по-дзэнски простой и логичный тезис средневековых японцев действует и сейчас в головах наших современников — с той же эффективностью.

Благодаря такому посылу проза Ихара Сайкаку, как и драмы Тикамацу Мондзаэмона, быстро стали популярными и породили множество подражаний, во время создания которых японцы все чаще открыто высказывали свое вполне одобрительное мнение о пороках и излишествах, в корне расходящееся с официальной версией об их недопустимости. Все больше людей кисти — поэтов и художников — принимались за описание нравов «веселых кварталов» и их жителей, чаще — жительниц, делая себе на этом имя и деньги — произведения на эту тему пользовались огромной популярностью в народе. Появились книги о быте куртизанок из эдоской Ёсивары и киотской Симабары, сборники песен жриц любви, начали создаваться гравюры укиё-э, где они были одними из главных действующих лиц наряду с героями прошлого, борцами сумо и такими порождениями городского быта, как актеры театра кабуки. Искусство всегда шло рука об руку с эротикой, черпая вдохновение в чувственных наслаждениях. Легкая кисть Ихара Сайкаку дала жизнь новому герою времени Эдо — проститутке, а следом и гейше. О последних разговор еще впереди, а пока куртизанка из Ёсивары постепенно выходила из рамок образа «продажной женщины», заметно отличаясь при этом и от женщины-жены, и даже от романтической возлюбленной. Как ни парадоксально, но куртизанку, в отличие от них, почти не за что было упрекнуть — она, как и самурай, находилась на службе. Ее обязанности по сравнению с обязанностями жены оказались довольно узки и ограничены предоставлением мужчине сексуального наслаждения. Если при этом возникало высокое чувство, то отношения проститутки и клиента почти автоматически переводились в область романтики — в лучших традициях хорошо знакомой нам прозы Хэйан. Литература тех лет полнится драмами, повествующими о несчастной любви клиента к гетере, о двойных самоубийствах на этой почве. Более того, подобные самоубийства, до сих пор случающиеся в Японии, в XVIII веке стали так популярны, что военное правительство сегуна издало специальный декрет об их запрещении.

Так что пока Ихара Сайкаку критиковал всех женщин, те разделились на жен и куртизанок, и их судьбы стали в корне различны, а значит, кардинально разнилось и отношение к ним мужчин. Основные требования к жене при этом остались прежними, и секс — вне функции деторождения, как и раньше, — акцентированно не входил в сферу ее компетенции. Зато возникла отличная возможность удовлетворять свои инстинкты законным образом — в гостях у проститутки — юдзё или дзёро. Семейная жизнь и секс оказались разделены даже географически. Опасаясь разложения нравственности и желая контролировать сексуальный бизнес (раз уж с ним бессмысленно было бороться), правительство официально оформило «веселые кварталы» и по возможности вынесло их за пределы центров городов, окружая заодно рвами с водой, ставя охрану и вывешивая график работы. Собственно, именно так и образовались два самых известных квартала куртизанок: Ёсивара в Эдо и Симабара в Киото.

Живший в XVIII веке талантливый и находившийся в весьма натянутых отношениях с властями сёгуната писатель и ученый Хирага Гэннай в книжечке с показательным, совсем не самурайским названием «Похождения весельчака Сидокэна» оставил нам краткий путеводитель по подобным кварталам, разбросанным по всей стране. Герой Хирага — типичный горожанин «весельчак Сидокэн» рассказывает о человеке по имени Асаносин, совершившем чудесное путешествие с помощью волшебного веера и увидевшем то, что остальным не увидеть и за всю жизнь. Описание его странствий изобилует двусмысленностями, которые можно понять, только глубоко зная исторический контекст и японский язык. Желая оградить нашего читателя от лишней и не столь важной для него информации, скажем только, что нижеследующий отрывок посвящен описаниям различных кварталов увеселений по всей Японии, и кто бы там ни упоминался — «горные кошки» или оборотни, — все это лишь разные названия местных гетер, обилию способов привлечения клиентов и разнообразию привычек которых мы можем только удивляться сегодня. Здесь и «приходилки», и «девы с веслами», и те самые «горные кошки», промышлявшие в непосредственной близости от буддийских и синтоистских храмов, и те, кто «дают лежа или стоя в зависимости от оплаты». Впрочем, судите сами:

«После столь сумбурных и двусмысленных речей Асаносин осмотрелся вокруг и растерялся: соблазнительно зазывающие фонари, стук деревянных тэта, светильники за решетками ярче, чем днем, высвечивают вышитые узоры на платьях девушек; одни, вытянув пальчики к пепельницам, пускают клубы дыма в сторону своего ненаглядного, другие сочиняют любовные послания, причем беспорядочные пряди волос рассыпаются по белоснежным их воротникам, а невнятные речи, когда они перешептываются с соседками, очаровывают сердца. Привлекающие к себе сердца мужчин мелодии сямисэна, пусть порой и казались излишне шумными, поднимали настроение настолько, что переставали казаться причастными к миру людей. “Уж не небесные ли это девы, чьим облакам ветры заслонили путь?” — подумал он. Куда бы он ни обращал свой взор, ему не попадалось на глаза ничего безобразного, но когда ему хотелось на чем-то взгляд остановить, то ничему не мог отдать предпочтение. Устав бесцельно на все таращиться, он решил метнуть копье наугад. Чтобы внести в регистрационную книгу все союзы, что за одну ночь заключают эти девушки, даже богам из Идзумо пришлось бы как следует потрудиться!

Но все эти предварительные развлечения, забавы в спальных покоях, лукавые обманы, тайные планы, хитрые уловки известны с глубокой древности — о них не стоит даже говорить. Встретиться с девушкой во второй раз называется “восстановить первоначальную основу”: это выражение пришло из жаргона гончаров. “Сменить седло” означает “торговать своим телом в другом месте”, и, по-видимому, это выражение восходит к глубокой древности, поскольку очень уж напоминает высказывания Бо Ли, китайского оценщика лошадей. От второй встречи к третьей, от пятой — к седьмой, и с каждым разом становится все интереснее и интереснее. <...> Того же, кто проник в тайны веселых кварталов, называют “щеголем” или “знатоком”.

“Да, — подумал Асаносин, — до чего же прав был Тика-мацу: продажные девки и бамбуковые трубки особенно хороши, пока они зеленые!” Он перестал бывать в Ёсивара и, желая позабавиться с мальчиками, направился в квартал Сакаи. Это уже был совершенно иной мир, но обладающий своим особым изяществом. На фонарях, которые несут маль-чики-служки, видны гербы знаменитых актеров, от дуновения любовного ветра колышутся широкие рукава хаори. Очаровательная фиолетовая шапочка-эбоси просвечивается сквозь плетеные корзины на головах: этот цвет свидетельствует о своеобразном праве выступать на сцене. Вкусы у людей столь же разные, как и их лица. Есть совсем юные, но есть и взрослые: и каждый может подыскать себе партнера по нраву. Некоторым уже за сорок, и на щеках их виден синеватый отблеск от сбритой щетины. Но они-то особенно и ценятся знатоками любовных дел: в них есть настоящая закваска, хотя зрелые бамбуковые стволы уступают по вкусу нежным молодым побегам!

...Можно еще отправиться к несравненному храму Хати-мана в Итигая, или сорвать рано распустившийся цветок сливы вблизи святилища Амамицугами, либо насладиться постелью в квартале Кодзимати. От моста Добаси, где не встретишь “привкуса земли”, — в Хитоцумэ. Там водятся одноглазые “горные кошки”, как часто называют оборотней.

...Но стоит свернуть в изящный район Синагава, и сразу покажется, что имеешь дело со стражниками на перекрестках Острова Женщин. А обманчивые вывески на побережье в Арисо... А своенравные кокетки из Фукагава после нескольких встреч становятся податливыми, как ячменные тянучки-амэ. Редька в квартале Дайконбатакэ — на Редь-ковом Поле — мягкая и не пристает к зубам, но тот, кто живет там долго, уже не ощущает возбуждающего действия пилюль дзио.

...В квартале Отоба разносятся пронзительные звуки сями-сэна... Проведи в беседах всю ночь в квартале Бессонницы — Нэдзу, а когда заалеет восток, отправляйся из Акаги в чащу поблуждать во мраке, потом — в Такаинари, где громко раздаются шаги прихожан. Затем от лис Айкё-Инари — к оборотням в квартале Итибэй. От холодного неба над водами Ледяной Реки, дрожа, пройди до квартала Добо, потом загляни в Маруяма, где девушки спят не раздеваясь, пройдись к длинному-предлинному Новому Большому Мосту, тридцать три пролета которого напоминают о долгой страсти. А потом остановись в гостинице Наосукэ, полюбуйся отплывающими и приплывающими лодками в Ирибунэ— Квартале Приплывающих Лодок, послушай в Исиба мелодии “цукуда”; пообщайся с “неваляшками”, которые, упав, снова поднимаются, со знаменитыми “лысыми красотками”, что дают и стоя и лежа, в зависимости от оплаты. И хотя в “лодочных пампушках” не найдешь фасолевого мармелада, а у “ночных соколих” нет крыльев, но, подобно тому как “коршун стремится в небо, а рыба любит танцевать на глубине”, всякий отыщет то, что ему по вкусу.

Полностью обозрев все эти достопримечательные места Эдо, решил Асаносин поискать удовольствий в других провинциях. <...> Чтобы развеять дорожную грусть, прибегал к “траве забвения”: служанки-“приходилки” в тавернах, чьи закопченные лица покрыты белой мазью, на семь частей состоящей из порошка кудзу и лапши, наведенные румянами круги на щеках... А называют этих женщин из придорожных таверн “приходилками” по следующей причине: когда путник останавливается в таком доме и уже не в силах сдерживать тоску, он говорит: “Приходи сегодня вечером, составишь мне компанию!” — и они тайком приходят к нему в постель. Вот поэтому-то таких девушек и называют “приходилками”!

...Помимо Канагава, Оисо, Гою, Акасака, Окадзаки, Нитё-мати, Фуруити, Ямада он побывал в Урага, Симода, Тоба, Анори, Нагасима, Танабэ, ненадолго присел в Инами, задержался в Када, где у порогов дома стоят весла, и, наконец, прибыл в Симабара, самую знаменитую из многочисленных бухт любви в столице цветов, у входа в которую цветы сакуры смешиваются с листьями ивы. Затем вкусил в Гионе любовные ароматы в квартале Миягава, позволил опутать себя в Наватэ — квартале Опутывающих Рук, побывал в квартале Каменных Оград — Исигаки, где дают твердые, как камень, обещания встречи в очередной праздник, затем посетил новые кварталы Домашних Владений в Утино, где не чувствуешь себя как дома, направился к Семи Домам в Китано, куда входят с шумом, а потом в чаще устраивают тайные свидания в “светлячковых домиках”, где влюбляются без слез, а девичьи задницы обжигают, как огонь. Когда же начинало смеркаться, он отправлялся в Имадэгава или к чистейшим водам на холме Киёмидзу, гулял по Второй, Седьмой улицам, перед храмом Ясака, заходил поразвлечься в храм Кодайдзи, принимал ванны под ивами, склоняющимися под порывами ветра, побывал в Мибу, Тэнрюдзи, в храме Горе, а после того как изучил все до самой западной Каменной Стены, отправился в тростниковые заросли Нанива. Весна была там в полном разгаре, блистали и “сосны” и “сливы”, распространяя по улице Симмати соблазнительные ароматы. “Белые дамы” и “танцовщицы” с севера и с юга при помощи модных песенок наперебой предлагали свои прелести. Сцены ревности в Сонэдзаки и Симаноути, утомительные подъемы по склонам любви в Коиносакамати, чайные домики Ирохадзяя, где тайная любовь всегда становится явной и узнают даже гостей, скрывающихся под шляпами с широкими полями, — все перепробовал! А вот уже и Соляной Квартал, затем Нип-пори и Адзикава, перед очарованием которого невозможно устоять.

...Квартал Нодо огромный, но нужно сильно сжаться, чтобы пройти по Ивовому Переулку. А чем же можно заняться в домике под названием “Делать-то-что”? Дом с восьмью пролетами оказывается излишне просторным для семи прогулок! Не подойдет и новая гостиница в Намба. Рэйфу, “Монашеская Обитель”, Санадаяма — все это излюбленные места для тех, кто приходит, скрывая свое лицо. Неподалеку от этого отверстия — чайный домик “Пупок”, где можно получить удовольствие в домике свиданий за шестьдесят четыре монеты, а при храмах Дзёюдзи, Фукудзэндзи обитают ночные потаскушки.

...А далее — роскошные куртизанки из Миядзима в районе Аки, распустившие зонтики над головами, как павлины хвосты, и торжественно ступающие по мосту Камоносэки. Обжигающий огонь любви девушек, развлекающих гостей в бухте Цукуси, что в Хаката, Конский Приют в Наруко, квартал Маруяма, который утратил свою неотесанность оттого, что туда захаживают иностранцы, Тимпункан, где балабонят по-чужеземному, холодные края Микуни, Ниигата, Идзумосаки, Цуруга, Имамати и Канадзава, где одеяния девушек белее снега, а также высокое побережье Сака-та-Коё в провинции Дэва, квартал Ясуката в Аомори или Цугару, Мотомэя и Хаттюномэ в провинции Муцу и Эсасима в провинции Мацумаэ. И все эти места он посетил».

Сегодня мы не можем посетить все те места, где побывал неунывающий и неутомимый Асаносин. Самому Гераклу этот подвиг мог бы оказаться не под силу. Хотя... кто знает? Ведь в каждом из этих кварталов, сколь коротко, столь же и емко описанных Хирага Гэннай, не мужчина старался ублажить женщину, а, наоборот, женщина делала все, чтобы мужчине было хорошо, — в этом заключалась генитальная простота японских гендерных отношений, когда мужчина брал, а женщина (или другой мужчина) безропотно отдавала. Так что Геракл не затратил бы сколько-нибудь значительных усилий для достижения своей цели, разве что на переезды по Японии понадобилось бы много времени. Перед нами такая проблема не стоит — столетия внесли свои коррективы, и большинство злачных мест, воспетых средневековым автором, сегодня представляют собой вполне пристойные деловые и спальные (в хорошем смысле слова) кварталы современных японских городов. Дольше всего держалась Ёсивара — самый старый, самый большой и самый прославленный из всех «веселых кварталов» Японии. Строго говоря, Ёсивара существует и сейчас — это район, примыкающий к любимому туристами кварталу Асакуса, где находятся храм Сэнсодзи и знаменитые ворота Грома — Каминаримон — редкий гость Японии не сфотографировался на их фоне. Но о современной Ёсиваре разговор еще впереди, а пока нас ждет экскурсия в историю — во времена, когда, как поется в японской народной песне, жена, отпуская мужа в Эдо, точно знала, как и с кем он проведет свободное время...

Муженек собрался в Эдо —

Меня покидает.

Пусть в погожий день шагает,

Устали не знает.

Только пусть без потаскушек

Ночлег выбирает!