Глава 2.
Создание империи

В те годы, когда император Цинь Ши-хуанди оттеснил кочевников на север, воздвиг Великую стену и построил вдоль границы сорок четыре новых города, власть над сюнну принадлежала шаньюю по имени Тоумань. Из текста «Исторических записок» не вполне понятно, существовал ли в это время какой-то союз их племен, или же Тоумань правил лишь одним из них. Судя по той огромной армии, которые сюнну и их союзники смогли выставить против царства Чжао в середине III века до н. э. (см. главу «Поиски предков»), процессы объединения у северных варваров уже шли полным ходом. Тем не менее их гигантская кочевая империя была создана поколением позднее. А пока Тоумань под натиском китайцев перебрался на север.

Старшего сына Тоуманя звали Маодунь (Модэ или Моду), он должен был наследовать отцу. Но шаньюй решил передать власть младшему сыну, рожденному любимой женой. Для того чтобы избавиться от нежелательного, хотя и законного претендента, Тоумань отправил своего наследника заложником к племенам юэчжи, а потом напал на них, рассчитывая, что заложник будет убит. Юэчжи действительно собрались расправиться с юношей, однако Маодунь, «завладев прекрасным конем, сумел ускакать» и вернулся к отцу. Тот, как пишет Сыма Цянь, «оценил его мужество» и отдал под командование сына десять тысяч всадников. Быть может, Тоумань просто вынужден был сделать красивый жест, чтобы отвести от себя подозрения в попытке сыноубийства. Во всяком случае, Маодуня это не обмануло, и он стал тщательно готовить свою маленькую армию.

Маодунь приказал изготовить стрелы «минди» со свистящими наконечниками и издал приказ: «Каждый, кто не станет немедленно стрелять в направлении полета свистящей стрелы, будет обезглавлен». Сыма Цянь рассказывает:

«[Маодунь] отправился на охоту на диких птиц и зверей и всем, кто не стрелял туда, куда летели свистящие стрелы, он снес головы. В конце концов Маодунь выпустил свистящую стрелу в своего отличного коня, и некоторые из его приближенных не осмелились выстрелить в него. Маодунь тут же казнил тех, кто не стал стрелять в коня. Еще через некоторое время Маодунь выпустил свистящую стрелу в свою любимую жену. Некоторые из его приближенных страшно испугались и не осмелились стрелять, Маодунь казнил и их. Через какое-то время Маодунь поехал на охоту и послал свою свистящую стрелу в отличного скакуна, принадлежавшего шаньюю, все его приближенные выстрелили по нему. Тогда Маодунь понял, что все его приближенные годятся в дело. Как-то во время охоты со [своим] отцом Тоуманем он выпустил свистящую стрелу в Тоуманя, и все его приближенные тоже выстрелили свистящими стрелами в том же направлении и убили шаньюя Тоуманя. Затем [Маодунь] предал смерти мачеху, младшего брата, тех сановников, которые не повиновались ему, и объявил себя шаньюем». Это случилось в 209 году до н. э.

Ближайшими соседями сюнну в те годы были племена дунху, они «были сильны и процветали». Узнав о воцарении нового правителя, дунху направили к нему посла с требованием отдать «скакуна Тоуманя, который мог пробежать в день тысячу ли». Тысяча ли тогда составляла 432 километра (сегодня — строго 500 километров); это значительно больше, чем может проскакать за сутки даже очень хорошая лошадь (максимальный зарегистрированный результат —311,6 километpa в сутки), — вероятно, Сыма Цянь несколько приукрасил достоинства коня. Во всяком случае, приближенные Маодуня решительно воспротивились такому требованию. Однако сам Маодунь сказал: «Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть [для него] одного коня?» И лошадь была отправлена к новым хозяевам.

Через некоторое время осмелевшие дунху направили Мао-дуню очередное требование: они хотели получить одну из его жен. Приближенные шаньюя вновь воспротивились и обвинили соседей в том, что те «не знают правил поведения». «Маодунь [на это] ответил: “Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть для него одну женщину?” И он отдал свою любимую жену дунху».

Тогда дунху, «еще более возгордясь», потребовали отдать им пограничные земли, лежавшие между ними и сюнну. Земли эти не были населены и по большому счету никому не были нужны; некоторые из советников Маодуня сказали: «Эти заброшенные земли можно отдать, а можно и не отдавать». Но на этот раз правитель пришел в «страшный гнев». Он сказал: «Земля — это основа государства, разве можно отдавать ее!» И отрубил головы всем, чья точка зрения не совпала с его собственной. Лишились голов и те, кто запоздал явиться на срочно объявленную мобилизацию.

Вероятно, Маодунь слегка покривил душой и дело было не столько в землях, сколько в том, что дунху, привыкшие к покладистости соседа, никак не ожидали от него такой реакции и не были готовы к нападению. «Маодунь во главе своих отрядов атаковал дунху, разгромил их и убил их предводителя, взяв в плен множество людей, скота и имущества».

Одержав первую победу, Маодунь разгромил племена юэнжи на западе, а на юге завоевал территории, занятые племенами лоуфань и байян. Он полностью вернул сюннуские земли, отобранные императором Цинь Ши-хуанди, и установил границу с Китаем по прежней укрепленной линии к югу от Хуанхэ. Потом он вторгся в земли Янь (в окрестностях современного Пекина) и Дай (во Внутренней Монголии). Теперь в его распоряжении имелось уже более трехсот тысяч лучников. На севере сюнну подчинили племена хуньюй, цюйшэ, динлин, гэкунь и синьли. С тех пор, пишет Сыма Цянь, «вся сюннуская знать и высшие сановники покорились Маоду-ню, посчитав его мудрым правителем».

В научной литературе Маодуня часто отождествляют с Огуз-каганом, эпическим предком тюркского народа, — эту точку зрения впервые предложил Н.Я. Бичурин. Действительно, биографии обоих героев — исторического и эпического — в чем-то схожи. Конечно, Маодунь из китайских летописей, в отличие от Огуз-кагана, не мог похвастаться тем, что был зачат матерью от луча света, вырос за сорок дней и имел в помощниках говорящего волка. Но оба героя едва не погибли от козней своих отцов, оба пришли к власти, совершив отцеубийство, оба не слишком дорожили двумя своими первыми женами, оба провели схожие структурные преобразования в своих государствах.

Сыма Цяня отделял от его героя не такой уж долгий период времени — около ста лет. Тем не менее за этот короткий срок рассказы о Маодуне успели приобрести типичные для эпоса (или даже для сказки) черты: повтор аналогичных событий по три или четыре раза с нарастанием эффекта (стрельба вслед за свистящими стрелами, отсылка дани соседям); готовность героя ритуально пожертвовать такими традиционными для фольклора ценностями, как конь и жена; положительная оценка главного героя, хотя он совершает поступки безусловно аморальные (убийство отца, мачехи и младшего брата).

Отметим, что отцеубийство (несмотря на то что в данном случае его можно оправдать местью) было тяжелейшим, практически невероятным преступлением в глазах любого китайца. Оно нарушало основы не только конфуцианской морали, но и самой структуры мироздания. И тот факт, что Сыма Цянь сообщает об убийстве Маодунем собственного отца совершенно спокойно, не давая этому преступлению никаких нравственных оценок и не выводя из него никаких грядущих катастроф, говорит о том, что историк, описывая юность будущего шаньюя, опирался не на китайские архивы, а на сюннуский эпос.

Кроме того, очень многое из того, что рассказывает Сыма Цянь о Маодуне, представляется попросту невозможным в реальной жизни — на это обращает внимание Н. Н. Крадин в книге «Империя хунну». Во-первых, трудно представить, чтобы политический переворот и отцеубийство готовились столь публично, с привлечением такого количество народа. Во-вторых, известно, что мужчины из рода шаньюев (Сюй-ляньти или, в другой транскрипции, Люаньди, Луяньти) традиционно брали жен в других знатнейших сюннуских родах: Хуянь, Сюйбу, Цюлинь и Лань. Конечно, среди многочисленных супруг шаньюя могли рано или поздно появляться и женщины иного происхождения. И все же есть все основания думать, что юноша, которому еще не исполнилось и 25 лет и который совсем недавно вернулся к своим соплеменникам, не успел обзавестись гаремом. Скорее всего, жена Маодуня была сосватана ему отцом, когда тот решил примириться с сыном, и, значит, она принадлежала к сюннуской знати. Беспричинное убийство этой женщины не могло остаться безнаказанным. В-третьих, непонятно, почему массовые казни воинов, не решившихся пустить стрелу в коня и в знатную женщину, не обратили на себя внимание шаньюя и его приближенных. Да и сами воины — свободные общинники — не стали бы терпеть подобный террор от человека, который был всего лишь одним из возможных наследников шаньюя. В-четвертых, невероятно, чтобы кто-либо, будь он даже и родным сыном, мог без последствий для себя убить любимую лошадь отца. Конь всегда был священным животным для кочевника, убийство чужого коня было вызовом и жесточайшим оскорблением. Не слишком вероятным представляется и сам факт отцеубийства, более типичный для фольклора, чем для реальной жизни. Конечно, всякое случалось, и все же в истории кочевого мира в борьбе за престол значительно чаще убивали братьев, кузенов, дядей и других родичей — то есть возможных претендентов, чем отца.

Но какими бы эпическими подробностями ни украсились образ и биография Маодуня, не вызывает сомнения одно: так или иначе, этот человек стал шаньюем, возглавил сюннуские племена и вернул земли, утраченные Тоуманем.

Китайцам же в те годы было не до северного соседа — в стране завершалась гражданская война. Генерал Сян Юй, разгромивший циньскую династию, теперь, в свою очередь, терпел поражения от новоявленного повстанческого вождя Лю Бана — вчерашнего крестьянина и будущего основателя династии Хань, которой на четыре последующих века было суждено утвердиться на троне Поднебесной. Маодунь решил воспользовался смутой и двинуть свои войска на Китай.

В 202 году до н. э. Лю Бан, уже носивший титул Хань-вана, одержал окончательную победу над своими противниками и провозгласил себя императором (в китайских летописях он обычно фигурирует под посмертным именем Гао-ди или храмовым Гаоцзу). Но власть его еще не упрочилась, и на окраинах было неспокойно. Северные земли Поднебесной он отдал в управление военачальнику Хань Синю, которому был в значительной мере обязан и победами, и троном. Благодарный император назначил Хань Синя «править землями к северу от Тайюани с резиденцией в Цзиньяне и [повелел] быть готовым к отражению [племен] ху». Но Хань Синь счел, что его резиденция находится слишком далеко от театра военных действий, и испросил высочайшего дозволения перенести ее в пограничный город Май. Возможно, он уже тогда замышлял измену, но ничего не подозревающий император дал согласие.

Осенью следующего года Маодунь со своим войском взял ставку Хань Синя в окружение. Китайский военачальник затеял с сюнну переговоры, но почему-то предпочел вести их тайно, и императорский двор, узнав, что он «неоднократно посылал тайком послов к ху», заподозрил Хань Синя в измене. В Май был послан чиновник для расследования этого дела. Тогда Хань Синь, уже не скрывая своих намерений, договорился с Маодунем о совместных военных действиях против бывших соотечественников. «Затем он поднял восстание, сдал Май хусцам [и] напал на Тайюань». Военачальники, служившие под началом Хань Синя, поддержали своего командира, и их армия объединилась с армией сюнну.

Император лично возглавил войска, чтобы покарать как изменников, так и северных варваров. Но погода не благоприятствовала китайцам. Сыма Цянь пишет: «Стояла зима, сильно похолодало, шли дожди и снега, и в каждой десятке ханьских солдат у двух или трех человек оказались обмороженными пальцы. Тогда Маодунь, притворившись побежденным, стал отходить, заманивая ханьские войска».

Историю отступления Маодуня Сыма Цянь излагает по крайней мере в трех главах своих «Исторических записок», причем иногда оно описано как тактический ход, а иногда — как реальное поражение. Сегодня трудно сказать, когда историк покривил душой, но, вероятно, он, будучи патриотом, несколько приукрасил победы китайского оружия. Во всяком случае, сюнну отступили, но император усомнился в том, что его армия может нанести им решающий удар, и послал во вражеский стан лазутчиков. Однако Маодунь предвосхитил намерения противника. «Спрятав своих боеспособных мужей, упитанных быков и лошадей, сюнну выставили напоказ старых и слабых [мужчин] и истощенный скот. Посланцы, которых было около десяти человек, вернулись и доложили, что на сюнну можно нападать».

«Тогда все ханьские войска, насчитывающие триста двадцать тысяч воинов, по преимуществу пехотинцев, бросились на север преследовать противника. Император Гао-ди первым достиг Пинчэна. Еще не прибыли все пехотные части, а Маодунь во главе отборных войск из четырехсот тысяч всадников окружил Гао-ди у [возвышенности] Байдэн. В течение семи суток ханьские войска не могли оказать осажденным ни военной помощи, ни помощи продовольствием. Что касается сюннуских всадников, то на западной стороне все они были на белых лошадях, на восточной стороне — на сивых лошадях, на северной стороне — на вороных скакунах, на южной стороне — на каурых».

Устрашенный этим зрелищем, император справедливо усомнился в своем военном превосходстве и решил перейти к дипломатии. Он отправил тайного гонца с подарками к янь-чжи — старшей жене Маодуня. Та приняла дары благосклонно и не осталась в долгу. Она сказала мужу: «Вы, два правителя, не мешаете друг другу. Если даже вы, шаньюй, захватите ханьские земли, вы в конце концов все равно не сможете на них поселиться. Кроме того, ханьский ван пользуется покровительством духов. Вам, шаньюй, следует об этом подумать».

Так или иначе, Маодунь вместо того, чтобы воспользоваться плодами своей победы, разомкнул кольцо окружения и дал возможность императору и его людям соединиться с их главными силами. Затем оба военачальника отвели свои армии и прекратили военные действия.

Неизвестно, убедили ли шаньюя доводы супруги о непригодности для него китайских земель, или же он убоялся духов. Скорее первое. Земли, которые лежали к югу от Великой Китайской стены, кочевникам были не нужны — стена очень четко фиксировала естественную границу между двумя гигантскими природными зонами: зоной, пригодной для кочевого скотоводства, и зоной, пригодной для земледелия. А становиться земледельцами и уподобляться китайцам сюнну не собирались.

Впрочем, какие-то начатки земледелия у них, возможно, имелись — об этом ученые спорят, и к этому вопросу мы еще вернемся в главе «Бытописание». Но в целом надо отметить, что за всю свою грядущую историю сюнну, несмотря на теснейшее общение, не переняли у жителей Поднебесной практически ничего из более или менее значимых хозяйственных и культурных достижений. Жители Кореи, Вьетнама, Японии, как бы они ни держались за свою национальную самобытность, очень многое заимствовали у китайцев — и модель государственной организации, и календарь, и иероглифическую письменность (в основе японской письменности и по сей день лежат китайские иероглифы). Что же касается сюнну, то они, казалось, не замечали своего великого соседа и обращали на него внимание лишь тогда, когда речь шла о получении материальных благ (продукты, ткани, металлы, предметы роскоши). Может быть, Маодунь и не задавался вопросом о национальной самобытности, но жить в пределах Великой стены и возделывать рис, хотя бы и руками покоренного народа, он не намеревался.

Кроме того, Маодунь уже тогда, вероятно, понимал: разгром Поднебесной ему абсолютно невыгоден. Дальнейшие события подтвердили, что сюнну могли извлекать немалую прибыль из благоденствия своего южного соседа. Богатый и преуспевающий Китай под видом подарков охотно выплачивал кочевникам дань, лишь бы они не слишком тревожили его границы. Если же эта дань не удовлетворяла сюнну, они грабили пограничные земли, и это опять-таки приносило им гораздо большую, причем регулярную, прибыль, чем могло бы принести завоевание Китая.

Так или иначе, Гао-ди был выпущен из окружения и благополучно вернулся в свою столицу. Империя уцелела, но набеги сюнну на границы Поднебесной продолжались. Очень часто в этих набегах участвовали вчерашние подданные китайского императора, которые охотно переходили на сторону сюнну.

Хань Синь стал сюннуским военачальником. Главнокомандующим китайскими пограничными войсками в области Дай, непосредственно рядом с землями сюнну, был назначен некто Чэнь Си, но и с ним императору не повезло. Чэнь Си тоже поднял мятеж и, подстрекаемый Хань Синем, стал разорять северные области Поднебесной. В конце концов оба мятежника были разбиты войсками императора и казнены, но проблемы с сюнну это не решило. Не решило это и проблемы с перебежчиками. Сыма Цянь пишет: «В этот период многие ханьские военачальники переходили на сторону сюнну, и поэтому Маодунь мог постоянно нападать и грабить земли Дай. Это очень тревожило ханьский дом».

Бегство китайских военных и чиновников к сюнну приняло столь массовый характер, что этой судьбы не избежал даже ближайший друг детства императора Лу Вань. Он был уроженцем того же селения, что и будущий владыка Поднебесной (напомним, что основатель династии Хань происходил из крестьянской семьи). Сыма Цянь пишет:

«Отец Лу Ваня и (…) отец Гаоцзу, были хорошими друзьями, и так случилось, что сыновья у них родились в один день, а жители селения пришли с [тушей] барана и вином поздравить обе семьи. Когда Гаоцзу и Лу Вань возмужали, они вместе учились, вместе читали книги и стали хорошими друзьями. (…) И когда будущий Гаоцзу был еще простолюдином, и когда был мелким чиновником и скрывался, Лу Вань всегда находился с ним, куда бы он ни шел и что бы с ним ни случалось. И когда Гаоцзу впервые поднял восстание в Пэй, Лу Вань сопровождал его…»

Став императором, Гаоцзу высоко оценил преданность друга: «Лу Ваню подносились одежды, пища и питье, о которых не смели и подумать другие чиновники. Даже особо отмеченные за службу деятели (…) не могли сравниться с Лу Ванем в отношении благосклонности государя и близости к нему». Лу Ваню был пожалован титул Янь-вана — правителя княжества Янь. Но ни старая дружба, ни милости императора не удержали Лу Ваня от общего соблазна — начать сепаратные переговоры с сюнну и с мятежным Чэнь Си, который в то время пребывал среди них. Узнав об этом, император вызвал Лу Ваня к себе, но он сказался больным. На борьбу с новоявленным мятежником были брошены войска, и тот уже собрался явиться к императору с повинной, но Гаоцзу умер, и Лу Вань, опасаясь преследований со стороны вдовствующей императрицы, «вместе со своими людьми бежал к сюнну» — здесь он получил титул «Лу-ван восточных ху».

Китайские власти относились к перебежчикам, по крайней мере к тем, что возвращались с повинной, на удивление терпимо. Например, Хань Синь уже после того, как он долгое время разорял окраины Поднебесной в составе сюннуской армии, получил от одного из высокопоставленных китайских чиновников письмо с предложением вернуться на родину; в нем, в частности, говорилось: «…Ныне вы, ван, потерпев поражение, бежали к хусцам, но это не является крупным преступлением; поскорее изъявите свою покорность!»

Хань Синь не внял совету, но его потомки оказались большими патриотами. Значительно позднее его младший сын и внук от старшего сына, рожденные уже у сюнну, сдались ханьцам вместе со своими отрядами. Напомним, что по китайскому законодательству ответственность за совершенные человеком преступления могли нести до трех поколений его ближайших родственников. Тем не менее оба потомка Хань Синя были не только прощены, но и пожалованы титулами.

Жена и дети другого перебежчика, Лу Ваня, тоже вернулись от сюнну и прибыли к императорскому дворцу. Фактическая правительница государства, вдовствующая императрица Гао-хоу была больна и не могла их принять, но велела разместить гостей со всеми удобствами и намеревалась устроить в их честь прием (чему помешала ее смерть). Позднее внук Лу Ваня, ван восточных ху, сдался дому Хань и был пожалован титулом Ягу-хоу.

Уже первый император династии Хань после того, как потерпел поражение от сюнну, понял, что проблему северных соседей надо как-то решать. Гражданская война отгремела совсем недавно, центральная власть была еще слаба, и окраинные княжества лелеяли мечты о независимости. Маодунь был опасен и сам по себе, и тем, что его держава служила вечным соблазном для всех, кто был недоволен правлением новоявленной династии Хань. И тогда один из приближенных императора, Лю Цзин, выступил с инициативой:

«Если вы, Ваше Величество, сможете отдать Маодуню в жены свою старшую дочь от вашей первой жены, отправив ее с богатыми дарами, он поймет, что его уважают, и варвары непременно будут относиться к ней с почтением, провозгласят ее яньчжи. Когда у нее родится сын, он непременно будет назначен наследником и [в свое время] сменит шаньюя. Почему так произойдет? А из-за жадности к ценным вещам. Вы же, Ваше Величество, ежегодно посезонно посылайте в дар то, что в Хань имеется в избытке, а у сюнну недостает, и каждый раз справляйтесь о здоровье шаньюя. Кроме того, направляйте к ним бяньши, чтобы они деликатно наставляли их в правилах поведения и в ритуале. Пока Маодуньжив, он будет вашим зятем, а когда умрет, шаньюем станет ваш внук. А разве видано, чтобы внук осмеливался относиться к деду как к равному?»

Забегая вперед (подробнее мы будем говорить об этом в главе, посвященной обычаям сюнну), скажем, что Лю Цзин ошибся в своих расчетах. Китайцы считали почтительное отношение к предкам высшей из возможных добродетелей, и мужчина, который продал жену и детей в рабство для того, чтобы содержать своих престарелых родителей, почитался конфуцианцами как образцовый семьянин. Но сюнну придерживались других традиций, у них взрослый внук-воин действительно относился к дряхлому деду не как к равному — он относился к нему как к низшему. Сыма Цянь писал о сюнну: «Они ценят мужество и силу, с пренебрежением относятся к старым и слабым».

Однако узнать, насколько почтительным внуком стал бы сын сюннуского шаньюя и китайской принцессы, императору не довелось. Поначалу он оценил совет Лю Цзина, но его главная супруга Люй-хоу (во вдовстве носившая титул Гао-хоу) воспротивилась тому, чтобы ее единственную дочь отправили к варварам. Тогда было решено взять девушку из обычной семьи и отослать к Маодуню, выдав за дочь императора. Свадьба состоялась, и китайцы заключили с сюнну «договор о мире, основанный на родстве». Кроме того, они обязались «ежегодно посылать сюнну определенное количество хлопка и шелка, вина, риса и других продуктов питания». Но надежды Гаоцзу на мир не оправдались: Сыма Цянь сообщает, что после свадьбы Маодунь всего лишь «несколько сократил» свои набеги на земли новых родственников. Не исключено, что шаньюй догадался о подмене. Правда, древние хроники, насколько известно авторам настоящей книги, об этом умалчивают, и лишь составленный в X веке географический трактат «Тайпин хуаньюйцзи» сообщает: «Ложно поставили дочь титулованного лица вместо принцессы, а так как сюнну не поверили, то [все дело оказалось] бесполезным». И это очень похоже на правду, потому что лжепринцесса не оставила в истории взаимоотношения двух держав никакого следа. Наследником Маодуня стал сын от другой женщины. Сам же Маодунь, как будто забыв, что уже женат на императорской дочке, после смерти императора посватался к его вдове.

Отметим, что впоследствии китайцы в рамках «договоров о мире, основанных на родстве» неоднократно посылали в жены сюннуским шаньюям «принцесс императорского рода». Трудно допустить, что принцессы каждый раз оказывались подменными, тем не менее набеги сюнну на приграничные территории Поднебесной не прекращались — очередная стычка и даже серьезная война могли состояться уже через несколько лет после поступления в степь очередной невесты. Возможно, девушки эти были дочерьми императора не от главной жены, а от какой-либо из многочисленных обитательниц его гарема, поэтому шаньюй не слишком считались с таким родством. По крайней мере однажды, в 33 году до н. э., император Юань-ди в ответ на просьбу шаньюя о родстве с Хань пожаловал ему «наложницу Ван Лян по прозвищу Чжаоцзюнь, происходившую из добронравной семьи».

Сколько именно девушек было отослано в жены сюннуским шаньюям, сказать трудно. Несколько таких браков прямо названы хронистами. Гораздо чаще упоминается лишь заключение «договора о мире, основанного на родстве» — теоретически такой договор предполагал брачную церемонию, но не исключено, что она была необязательной. Впоследствии китайцы едва ли не каждые несколько лет заключали с сюнну подобные договоры, но хронисты далеко не всегда упоминают при этом принцесс, которых приносили в жертву большой политике, отправляя на вечное жительство к варварам.

«Договор о мире, основанный на родстве» предполагал равенство сторон, которые должны были вступить в «братские отношения». Правда, некоторые современные исследователи подчеркивают, что в китайском языке само слово «братья» (сюнди) подразумевает неравенство, потому что оно состоит из двух слов, значащих «старший брат» (сюн) и «младший брат» (ди). Надо полагать, что император Поднебесной во всяком случае относил себя к разряду старших. Впрочем, варвары могли иметь противоположную точку зрения. Что касается ежегодных поставок китайских тканей и продовольствия, которые всегда предусматривались договорами этого рода, их тоже можно было рассматривать двояко: и как подарки верному вассалу от богатого и могущественного сюзерена, и как дань, которую побежденные выплачивали победителям.

Гаоцзу не дожил до тех времен, когда шаньюем сюнну мог бы стать его внук, хотя бы и от подменной дочери, — Сын Неба умер в 195 году до н. э., еще при жизни своего «зятя». Фактическая власть в государстве перешла к его вдове Люй-хоу, получившей титул Гао-хоу. К этому времени сюнну были уже настолько сильны, что Маодунь решил претендовать на руку не скромной принцессы, а самой властительницы Поднебесной: он отправил вдовствующей императрице письмо с официальным предложением. Китайцы восприняли этот жест со стороны варвара как страшное оскорбление, но отомстить или хотя бы выразить протест не решились: война с Маодунем была для них не по силам. Содержание письма засекретили, и Сыма Цянь не решился даже намекнуть, чего же хотел варвар от правительницы Китая. Он сообщил лишь, что «Маодунь направил императрице Гао-хоу письмо, в котором было немало безрассудных [и оскорбительных] слов».

Через два с лишним века после этих событий, когда официальное отношение к Гао-хоу изменилось и ее объявили недостойной своего супруга, переписку Маодуня и императрицы обнародовал другой китайский историк, Бань Гу. Маодунь писал:

«Я, одинокий и находящийся [от этого] в возбуждении, государь, родился среди низин и болот, вырос в краю степных волов и лошадей. Несколько раз я подходил к границам, желая подружиться со Срединным государством. Вы, Ваше Величество, сидите одна на престоле, а я, одинокий и возбужденный, не имею никого рядом. Обоим нам скучно, мы лишены того, чем бы могли потешить себя. Хотелось бы променять то, что имею, на то чего не имею».

Получив это послание, которое варвар осмелился направить владычице Поднебесной, императрица пришла в ярость. Она вызвала сановников и «стала обсуждать с ними вопрос о казни гонца и отправке войск для нападения на Маодуня». Однако ей пояснили, что у китайцев может не хватить сил для победы, а кроме того, «варвары подобны диким зверям и птицам, их добрые слова не должны вызывать радости, а дурные слова не должны вызывать гнева». Императрицу эти доводы настолько убедили, что она отправила Маодуню крайне униженный ответ. Письмо Гао-хоу гласило:

«Шаньюй не забыл меня, возглавляющую бедное владение, и удостоил письмом. Я, стоящая во главе бедного владения, испугалась и, удалившись, обдумывала письмо. Я стара летами, моя душа одряхлела, волосы и зубы выпали, походка утратила твердость. Вы, шаньюй, неверно слышали обо мне, вам не следует марать себя. Я, стоящая во главе бедной страны, не виновата и должна быть прощена [за отказ]. У меня есть две императорские колесницы и две четверки упряжных лошадей, которые подношу вам для обычных выездов».

Гао-хоу в этом письме лукавила не только в том, что касалось ее «бедного владения». Дряхлой старушкой она, судя по всему, тоже не была. Овдовела императрица, по некоторым данным, в 46 лет (если считать годом ее рождения 241 год до н. э.). Да и умерла она не такой уж старой — вероятно, ей был 61 год. После смерти мужа Гао-хоу отнюдь не отказалась от личной жизни и имела фаворита — некоего Пиян-хоу Шэнь Ицзи. Правда, деликатные китайские хронисты о ее интимных взаимоотношениях с ним не говорят (хотя упоминают, что сановник «пользовался любовью» императрицы), но они пишут, что он был «в большом фаворе», и сообщают, что Пиян-хоу, нося титул первого советника, «своих прямых обязанностей не выполнял», однако же «все чиновники решали свои дела только через него». И это наводит на мысль, что вдовствующая императрица не слишком долго оплакивала усопшего супруга.

Тем не менее Маодуня ее письмо убедило. Во всяком случае, он счел за лучшее исправить совершенную бестактность. Бань Гу пишет:

«Маодунь, получив письмо, снова послал гонца принести извинения и сказать: “Я никогда не слышал о правилах приличия и поведения в Срединном государстве, но, к счастью, Ваше Величество простило меня”. Затем [гонец] поднес [в дар] лошадей, и таким образом мир, основанный на родстве, был продолжен».

Тем временем держава сюнну продолжала расти и крепнуть. Рассказывая о «власти дома Хань» времен императрицы Гао-хоу, Сыма Цянь пишет, что «сюнну относились к ней с высокомерием». В 176 году до н. э., уже после смерти императрицы, Маодунь прислал недавно взошедшему на престол императору Сяо Вэню (Сяо Вэнь-ди или — кратко — Вэнь-ди) письмо, в котором в числе прочего сообщалось:

«Благодаря милостям Неба и тому, что командиры и солдаты были на высоте, а лошади в силе, [мы] смогли уничтожить юэчжи, которые были перебиты или сдались. Были усмирены также племена лоуфань, усунь, хуцзе и двадцать шесть соседних с ними владений, и все они подчинились сюнну. Так все народы, натягивающие луки со стрелами, оказались объединенными в одну семью».

Власти Маодуня к этому времени покорилось множество кочевых племен, из которых начинал складываться новый народ, — теперь слово «сюнну» в той или иной мере относилось уже ко всей, пока еще сравнительно разнородной, массе подданных шаньюя.

На этом Маодунь, который именовал себя «Поставленный Небом Великий шаньюй сюнну», завершил свои завоевания. Он писал в Китай: «… [Я] хотел бы прекратить военные действия, дать отдых воинам, откормить лошадей, отринуть прошлое и возобновить наш прежний договор о мире, дабы принести покой населению, живущему на границах, как это было исстари, чтобы малолетние могли достигать зрелого возраста, а старики — жить спокойно на своих местах и чтобы люди из поколения в поколение пребывали в покое и радости».

Объединение сюнну практически совпадает во времени с объединением Китая. Существует мнение, что это вряд ли случайно и что циклы развития Поднебесной и окружающих ее кочевых государств, от державы сюнну до империи Чингисхана, были тесно связаны между собой; что усиление центральной власти в Поднебесной вызывало усиление кочевников и их объединение. Эту точку зрения высказал английский историк Т. Дж. Барфилд, ее же придерживается российский ученый Н. Н. Крадин. Впрочем, еще Тайцзу, император Северной Вэй (правил в 386—409 годах), ссылаясь на даосских мудрецов, говорил: «…Когда рождается совершенномудрый правитель, появляются крупные разбойники…».

В книге «Империя хунну» Крадин утверждает, что у кочевых народов не было внутренней потребности в создании государства. Такая потребность возникала лишь тогда, когда рядом возникала земледельческая цивилизация, — кочевники объединялись в племенные конфедерации или вождества, чтобы успешнее торговать и воевать со своими соседями. Чем сильнее было оседлое государство, тем большая централизация требовалась и кочевникам.

С точки зрения авторов настоящей книги, это достаточно спорная точка зрения, поскольку, например, держава жужаней возникла и окрепла в IV— начале V века н. э., в период, когда Северный Китай был захвачен варварами и расколот на множество царств, непрерывно сражавшихся друг с другом. А в середине VI века н. э., когда на территории Китая существовало несколько государств, на его границах был создан Первый Тюркский каганат.

Впрочем, при изучении истории сюнну отмеченная Барфилдом и Крадиным закономерность действительно прослеживается. С VIII и по конец III века до н. э. Китай существовал в состоянии полнейшей раздробленности и непрерывных междоусобных войн. Соответственно и «северным варварам» не было никакой необходимости объединяться — они, как это следует из китайских хроник, успешно грабили пограничные территории без всякой централизации. Но как только Поднебесная была объединена под властью Цинь Ши-ху-анди и кочевники под давлением мощных имперских сил были вытеснены на север, в хрониках впервые появляется единый сюннуский шаньюй Тоумань. А уже его сын смог вернуть Ордос и создать гигантскую кочевую империю, которая заставила содрогнуться Китай.

В 174 году до н. э. Маодунь скончался, и на престол гигантской молодой державы взошел его сын Цзиюй, принявший титул Лаошан-шаньюй («Почтенный шаньюй»). Сын Неба немедленно послал ему в жены принцессу императорского рода в качестве супруги. Свои письма к великому соседу китайский владыка начинал словами: «Император с почтением справляется о благополучии Великого шаньюя сюнну». Шаньюй высокомерно отвечал: «Небом и Землей рожденный, Солнцем и Луной поставленный, Великий шаньюй сюнну с почтением справляется о благополучии ханьского императора».

Китайцы по-прежнему, как было заведено еще во времена Гаоцзу, посылали сюннускому правителю регулярные подарки, которые скорее напоминали дань. Император Сяо Вэнь в своем письме шаньюю дипломатично объяснял это так: «Владения сюнну расположены на северных землях, где рано наступают свирепые морозы, поэтому через год с небольшим я посылаю людей передавать в дар шаньюю определенное количество гаоляна, солода, золота, полотна и прочих вещей».

Срединное государство, привыкшее высокомерно взирать на многочисленных кочевых соседей, впервые за всю свою долгую историю оказалось в положении слабого. Впрочем, как показали дальнейшие события, силы двух великих империй в течение некоторого времени оставались более или менее равными.

К концу правления Маодуня и в период правления его преемника Лаошан-шаньюя держава сюнну достигла пика могущества. Она занимала огромную территорию, сердцем которой (но не географическим центром) были горы Инь-шань к северу от Ордоса и сам Ордос в излучине Хуанхэ — исконные сюннуские земли с прекрасными пастбищами. Маодуню удалось отвоевать их у китайцев, а также покорить племена лоуфань и байян, жившие в восточной части Ордоса.

На востоке сюннуская империя времен Маодуня включала в себя почти всю Маньчжурию и граничила с государством Чаосянь (на севере Корейского полуострова). Некоторые погребения, открытые на территории Чаосянь (в окрестностях современного Пхеньяна), археологи склонны считать сюннускими, что подтверждает сильное влияние сюнну и на корейские земли.

На севере Маодунь еще в начале своего правления покорил «всех северных варваров», а затем племена хуньюй, цюйшэ, динлин, гэкунь и сыньли. Соотнесение этих народов с конкретными землями и археологическими культурами представляет проблему, вряд ли разрешимую в обозримом будущем. Но действительно, начиная с рубежа III—II веков до н. э. на огромных пространствах Забайкалья, Тувы, среднего течения Енисея археологи отмечают появление погребений и разнообразных изделий, характерных для культуры сюнну. Очевидно, в состав сюннуской державы с этого времени входили и Южное Прибайкалье и Верхний и Средний Енисей, включая Минусинскую котловину, населенную племенами самобытной и яркой татарской культуры.

На западе в конце правления Маодуня в зависимость от сюнну попали их соседи-кочевники юэчжи, жившие к западу от Ордоса и южнее пустыни Алашань, в так называемом Ганьсуском проходе в северных предгорьях Куньлуня. Эта полоса степей с благодатным для скотоводства климатом протянулась от юго-западного «угла» большой излучины Хуанхэ к оазисам — «царствам Западного края» в Восточном Туркестане (Синьцзян, Таримская котловина).

Лаошан завершил дело своего отца, окончательно разгромив юэнжи, убив их правителя и сделав из его черепа чашу для питья. Эта победа дала ему возможность в 166 году до н. э. совершить с земель, еще недавно принадлежавших юэчжи, неожиданный для китайцев и крайне удачный набег на Срединное государство и разграбить два императорских дворца.

Юэнжи, оставив свои исконные земли, начали вынужденное переселение на запад. Окончательный их разгром сюнну, вероятно, совершили руками своих новых подданных — усуней, жаждавших отомстить юэнжи за старые обиды. После нескольких лет странствий изгнанники осели на землях царства Дася (Бактрии) на берегах Сырдарьи.

Разделавшись с юэнжи, сюнну поселились в Ганьсуском проходе, обладание которым было для них не менее ценно, чем обладание Ордосом. Эти земли имели огромное стратегическое значение: здесь проходили торговые пути, ведущие из Китая на Запад. Обойти Ганьсуский проход с юга китайцы не могли — мешали горы, кроме того, там обитали недружественные им цяны. Такое положение дел отрезало Хань от мира Средней Азии — богатых стран Давань (Фергана), Дася (Бактрия) и Аньси (Парфия).

Еще западнее Ганьсуского прохода, примыкая к нему, находились упомянутые выше «царства Западного края» китайских источников — небольшие оазисные княжества — преддверие крупных государств Средней Азии. Именно их, вероятно, имеет в виду Маодунь, когда в письме к императору Вэнь-ди упоминает 26 завоеванных им «владений». В итоге на запад зависимые от сюнну земли простирались до государства Давань.

В течение примерно пятидесяти лет после завоеваний Мао-дуня и Лаошана границы сюннуской державы оставались практически неизменными. Неизменными в своей основе оставались и взаимоотношения сюнну с их соседями, из которых главным был, конечно, Китай.