29 июня мы с зари были уже на ногах, и мой мирный приют в саду опустел. Привели лошадей и принялись их вьючить. Некоторые из лошадей стали за долгий срок отдыха норовистыми и пугливыми, так что в течение первых дней путешествия каждую пришлось вести в поводу особому человеку.

Пока люди снаряжали караван, я отправился проститься с Лю-дарином и подарил ему золотые часы, купленные мной у одного богача купца из Ладака. Военный начальник города, подаривший чудесный ковер для моей палатки, получил от меня все ненужное нам боевое снаряжение и револьвер. Алиму-ахуну, моему хозяину, я вручил часы и халат, а всем людям, оказавшим нам разные услуги, сделал денежные подарки.

Татарин Рафиков взял на себя отправку в Швецию моих археологических коллекций, шкуры дикого верблюда и массы купленных в Хотане ковров. Благодаря его стараниям, а также заботам генерального консула Петровского все эти вещи в полной целости достигли места назначения.

Только в 10 часов утра все было готово, и длинный караван из 20 лошадей и 30 ослов, сопровождаемых целой толпой слуг пешком и верхом, выступил из города и направился к востоку. Через какой-нибудь час мы были на левом берегу Юрун-каша. Река теперь имела совсем иной вид, нежели месяц тому назад. Теперь она делилась на четыре рукава, из которых ближайший к правому берегу был наиболее многоводный. Вода прибывала с такой силой, что почва дрожала под нашими ногами. Пришлось прибегнуть к услугам двадцати «сучи», которые переправили лошадей, навьюченных продовольственными запасами, палаткой и менее хрупкими вещами. Тут стояла к услугам путешественников неуклюжая лодка, напоминавшая формой длинный, тяжелый, угловатый ящик. Я поместился в ней со всеми своими ящиками, содержавшими более хрупкие вещи, и с Джолдашем, находившим переправу в такой валкой лодке крайне неприятной.

Проведя ночь в прекрасном доме в Сампуле, мы 30 июня миновали последние юго-восточные селения хотанского оазиса. Около Котас-лянгара (Постоялый двор яка) протекал последний арык этой оросительной системы, и тут же растительность разом прекращалась, словно ошпаренная кипятком. Ни единой былинки не переходило через границу искусственно орошенной области. Перед нами расстилался твердый, желтый, с пологим подъемом и совершенно бесплодный сай, образующий переходную ступень между пустыней и горами и знакомый уже нам по областям Копы и Соургака.

Между этой полосой сая и песчаной пустыней мы нашли узкую и прерывающуюся полосу оазисов и караванных путей. Сай прорезывается небольшими речками, текущими по глубоким руслам с северных склонов Куньлуня. Главнейшие из них, которые нам предстояло перейти: Уллуг-сай, Керия-дарья, Ния-дарья, Толан-ходжа, Бостан-тограк, Мольджа и Кара-муран.

В тех местах, где реки эти выступают из гор, находятся небольшие селения, жители которых сеют ячмень и занимаются скотоводством. Таким образом, можно различить три типа оазисов в Восточном Туркестане: оазисы, идущие по течению рек, оазисы, лежащие у границ пустыни и орошающиеся искусственными арыками, — к этим оазисам принадлежат все города — и, наконец, оазисы, находящиеся около пунктов выхода рек из гор и также очень богатые травяной растительностью.

В Котас-лянгаре мы сделали небольшой привал, чтобы напоить караванных животных. Здесь же простились с нами аксакал Мирза-Искандер и вся кавалькада провожатых из Хотана. Первый захватил мою корреспонденцию, и отныне я не мог уже больше сообщаться с Европой. Только в Пекине разорванная связь возобновилась.

В течение следующих дней мы ехали по чудесным, прохладным областям около подошвы хребта. Первоначально я намеревался отсюда попытаться пробраться на Тибетское нагорье, но это оказалось невозможным, так как необычайный разлив Керии-дарьи преградил узкую, трудную горную дорогу. Другого не оставалось, как снова спуститься к северу на большой караванный тракт, которого мы и достигли около Керии. Тут мы остановились на четыре дня и лишь здесь могли переправиться через реку.

Через Ой-тограк и Аврас добрались в три дня до Нии, небольшого городка с 500 уйлыками (домами); управляли им бек, два юз-баши и четыре он-баши. Значение Нии в том, что в двух днях пути от нее к северу лежит в песках мазар Имама Джафар-Садыка, который ежегодно, особенно в конце лета и осенью, привлекает до 3–4 тысяч богомольцев. Последние приносят сюда, как и на могилу Урдан-Падишаха, дары натурой и деньгами, идущие на содержание мазара, пяти шейхов и прочих служителей святыни. Мазару принадлежат между прочим до 4000 овец, пасущихся в лесах Нии-дарьи.

Из Нии, которую мы оставили 18 июля, мы направились снова вдоль подошвы гор к реке Толан-ходжа. По дороге туда с нами приключилась неприятность. Ислам-бай, ехавший несколько впереди, привязал свою лошадь, а сам прокрался по балке к стаду пасшихся антилоп и выстрелил в них. Убить он никого не убил, а наших вьючных лошадей перепугал так, что они опрометью кинулись по сильно пресеченной и поросшей кочками степи и скоро исчезли из вида.

К счастью, лошадь, навьюченную ящиками с моими дорогими приборами, всегда вели под уздцы, и таким образом она не могла принять участия в этой бешеной скачке. Остальные лошади остановились тогда только, когда вьюки их сбились на сторону, сползли и стали мешать их бегу. Многие ящики оказались разбитыми, один из кухонных разлетелся в куски, причем все содержимое рассыпалось и фарфоровая посуда разбилась в дребезги.

В области Кара-сай мы в первый раз услыхали о перевале через Куньлунь, находящемся, как говорили, к югу от Далай-кургана, в одном дне пути к юго-востоку от Копы. Мы решили поэтому вернуться в Копу за точными сведениями и за проводниками.

Для нашего путешествия по Северному Тибету нам нужны были несколько верблюдов, и я поручил Парпи-баю, одному из лучших моих слуг, отправиться вперед к реке Мольдже — в яйлаках, расположенных по ее верховью, пасется масса верблюдов — и присмотреть нужных нам животных. Парпи выполнил поручение с честью, и, прибыв 28 июля к реке, мы нашли здесь 15 отличных верблюдов и их хозяев. Мы заблаговременно послали также курьера к беку Копы Тогда-Магомет-беку, который прибыл сюда и помог нам купить верблюдов по сходной цене. Мы приобрели шесть верблюдов-самцов из породы, привыкшей к горным дорогам.

Прежде чем выступать в путь со всем караваном, я решил произвести рекогносцировку и отправился 1 августа, в сопровождении Фонг-Ши, Ислам-ахуна, Рослака и двух таглыков, по долине Далай-курган к перевалу того же названия (4367 метров). На следующий день я продолжал путь к востоку до главного перевала (4932 метра), с которого открывается величественный вид на целое море скал. Подъем на перевал с запада очень крут, но мы все-таки полагали, что верблюды осилят его.

Восточный склон перевала представлял гораздо большие трудности. Посоветовавшись между собой, мы решили все-таки попытаться перейти перевал. Багаж можно было спустить на веревках по откосу, лошади и ослы могли пробраться сами, а верблюдов, если они не могут спуститься, мы решили окутать войлоками и спустить вниз волоком.

6 августа наш внушительный караван двинулся к перевалу Сарык-кол. Долина все суживалась, подъем становился круче. Верблюды осторожно пробирались по скользкому щебню. Лошади и ослы часто падали, приходилось их развьючивать, потом снова навьючивать, и они потом спешили догнать остальных. Я, как всегда, ехал верхом позади каравана, чтобы мне виднее было все происходящее вокруг, и только тогда вздохнул свободно, когда последние животные скрылись за перевалом.

Южный склон был значительно менее крут. Придерживаясь небольшого ручейка, спустились мы к широкой долине Лама-чимен и уже готовились свернуть налево к находившемуся на востоке перевалу Чокалык, как вдруг аксакал, предводитель наших проводников-таглыков, объявил нам — несколько поздно, — что есть другой, более удобный перевал Япкаклык около верховьев Митта. Таким образом, он лгал, уверяя нас сначала, что Чокалык — единственный перевал.

Дело в том, что он, боясь китайцев, не смел указать нам неизвестный до тех пор новый путь в Тибет. Теперь же, когда мы уже забрались сюда, он наконец набрался храбрости и сказал нам правду. Я дал ему хороший нагоняй за обман, заставивший нас сделать такой крюк через перевалы Далай-курган, Чокалык и Сарык-кол.

Близ подошвы конгломератовой террасы, на правом берегу, мы разбили лагерь. Перед нами был безвестный пустынный Северный Тибет, и только через два месяца предстояло нам вновь прийти в соприкосновение с людьми. Здесь мы сожгли наши корабли, испытывая при этом приятное чувство от сознания, что находимся вне сферы влияния китайских мандаринов. Отныне мы должны были, однако, подвигаться ускоренным маршем и отдыхать лишь в таких областях, где могли найти подножный корм.

Сведения, полученные на этот счет от таглыков, были малоутешительны. Они единогласно утверждали, что вся страна к югу совершенно бесплодна. Это утверждение согласовалось с опытом, вынесенным экспедицией Певцова из путешествия по восточным областям страны, и я уже приготовлялся к тому, что животные наши мало-помалу падут от изнурения и истощения. Для нас же, людей, я не видел ничего опасного в этой экспедиции, надеясь, что в худшем случае мы сможем пешком добраться до населенных местностей — на севере или на юге. Точно так же остались теперь позади и области, обыкновенно посещаемые таглыками и обозначенные у них географическими названиями. Мне пришлось с этих пор отмечать места на своем маршруте и в дневниках буквами и цифрами. Замечательно, что как раз в этой области многие географические названия указывали на монгольское происхождение, например Калмак-чап (Балка монголов), Калмак-ютургён (Монгольская лодка), Кара-муран (Черная река), Далай-курган (Далайская крепость) и Лама-чимен (Пастбище ламы).

Животные наши в последний раз спокойно и мирно наслаждались сочным подножным кормом, не подозревая, что ждет их впереди. Два месяца спустя большинство их погибло на северных нагорьях Тибета, а караван наш при выступлении в путь был немаленьким. Мы взяли с собой 17 лошадей, 12 ослов и 6 верблюдов, не считая временно нанятых животных. Около Сарык-кола наш караван увеличился еще 4 лошадьми и 17 ослами. Ослы были навьючены мешками с маисом для корма животным.

Всего, значит, было у нас 56 животных; из них достигли окраинных гор Цайдама три изнуренные, полумертвые лошади да один осел, иными словами, 90 процентов пало. Поэтому можно, судить чего довелось натерпеться бедным животным. Для нас, однако, эти потери, в сущности, не имели большого значения, так как теряли мы животных постепенно и почти в соответствующей прогрессии с убылью продовольствия, но было мучительно видеть их страдания.

В Сарык-коле мы купили 12 овец и 2 козы, предназначая их на убой по мере надобности. Я хотел купить 20 овец, но слуги мои объяснили, что на значительных высотах, по которым нам предстояло странствовать, мы не так охотно будем есть мясо, как рис. Купленных овец, однако, только-только хватило на половину пути, а затем нам пришлось пробавляться мясом диких яков.

К нашему походному зверинцу принадлежали еще три отличные собаки. Прежде всего мой верный Джолдаш из Курли, постоянно спавший рядом со мной и стороживший палатку с таким усердием, что никто, кроме Ислам-бая, не смел и войти в нее. Далее Джолбарс (тигр) из Карасая, большой, желтый, лохматый пес, и, наконец, черный с белым Буру (волк) из Далай-кургана. Две последние собаки постоянно держались около людской палатки, подымая по ночам страшный шум и ворча на караванных животных, если те отходили слишком далеко от лагеря.

Во время перехода все собаки, играя и обгоняя друг друга, бежали то впереди каравана, то позади, то предпринимали экскурсии в стороны, в горы, за дичью. В общем, они очень развлекали нас во время наших странствований и оживляли лагерь. При переходе через нагорья собаки чувствовали себя лучше всех животных и людей. Разреженный воздух как будто не оказывал на них ни малейшего влияния, аппетит у них всегда был прекрасный, и они отлично справлялись со своей порцией, а она была не маленькая, так как в их пользу поступали все остатки от заколотых овец, застреленных яков и куланов и, за недостатком лучшего, павшие лошади, верблюды и ослы, которых мы потом теряли на каждой стоянке.

Постоянных слуг у меня было восемь: Ислам-бай — наш караван-баши, Фонг-Ши — китайский переводчик, Парпи-бай из Оша, Ислам-ахун из Керии, Гамдан-бай из Черчена, Ахмет-ахун — полукитаец, Рослак из Кара-сая и Курбан-ахун из Далай-кургана. В Далай-кургане я нанял 17 таглыков, под предводительством их аксакала. Они были взяты только для того, чтобы помочь нам перебраться через самые трудные перевалы, а через несколько недель могли вернуться обратно.

Двое таглыков, бывших со мной на рекогносцировке, бежали утром из боязни наказания за то, что заставили нас напрасно перейти трудный перевал. Они исчезли по прибытии на то место, где аксакал решился показать нам дорогу к Япкаклыку, но мы не хватились их, пока не остановились на привал. Таким путем они, конечно, избегли заслуженного наказания, но лишились и платы за лошадей, которых доставили нам для рекогносцировки.

Переход был поистине чудесным; несмотря на значительную высоту, на солнышке было так тепло, что я ехал, одетый по-летнему. Но едва дневное светило скрылось за западным хребтом гор, как ночная прохлада дала себя знать, и пришлось прибегнуть к пальто и зимней шапке.

Из другой палатки доносился веселый говор, достигший своего апогея, когда подали дымящийся пилав. Мои слуги-туркестанцы не желали есть из одной посуды со случайными нашими проводниками-таглыками, к которым — и основательно — не питали особенного доверия. Таглыки поэтому оставались под открытым небом и ели отдельно.

За едой разговор шел о предстоящем путешествии. С особенным вниманием прислушивались к речам Парпи-бая, который несколько раз пересекал Тибет. Он участвовал в экспедициях Кэри и убитого Дальглейша, Бонвало и принца Орлеанского, также убитого Дютрейля-де-Рина и Гренара и в некоторых русских экспедициях, но не мог указать, в каких именно. Он был для нас настоящей находкой — никто лучше его не знал этих областей. Злые языки говорили, что у него в каждом местечке оставалось по жене, которых он покидал, как только они ему надоедали. Ислам-бай находил дурным предзнаменованием, что он находился на службе у двух европейцев, которых убили в пути.

На службе у меня Парпи-бай все время вел себя отлично, был всегда вежлив и полон достоинства и пользовался большим уважением всего каравана не только за свою опытность, но и за лета: ему было около шестидесяти лет.

Теперь он как раз рассказывал о том, как падали одно за другим животные каравана Бонвало, как редел караван Дютрейля-де-Рина и как нападение туземцев около Там-будды уничтожило его вконец. При этом повествовании другие люди отвернулись и заметили, что, значит, счастье будет, если мы выйдем из опасного путешествия целыми и невредимыми.

Нашу стоянку на берегу Митта таглыки основательно называли Лайка, т.е. глинистая, так как река отложила здесь на большом пространстве слои глинистого ила. Еще в течение одного дня тракт был знаком таглыкам, и они называли нам наиболее выдающиеся места, но дальше уже спасовали. Они сообщили, что долина реки Митт, прорезывавшая горный хребет, который мы пересекли по перевалу Сарык-кол, очень глубока, узка и непроходима во все времена года. Она представляет глубокую балку с отвесными боками, по которой между рухнувшими обломками скал дико пенится река, тесно прижимаясь к скалам.

Напротив, на западе, находился удобный для перехода перевал Пеласлык, ведущий к верховьям Кок-мурана и в область, богатую подножным кормом и потому носящую название Чимлык. Выше в долине Митта находятся «каны», или колодцы, т.е. ямы, которые роются золотоискателями не глубже высоты человеческого роста. Там находились теперь несколько золотоискателей из Керии, которым не посчастливилось в Копе; они и направились сюда в надежде на большую удачу.

Эти золотоискатели ежегодно отправляются в долину Митта, но работают там не более шести недель, частью потому, что не могут запастись продовольствием на более продолжительное время, частью потому, что уже в начале сентября почва замерзает и нельзя более рыть. Оттаивает она снова в начале июня. Песок промывают в корытах, и добыча золота бывает не велика, так что каждый работник добывает золота не более как на сумму 2 тенег в день. Так как область, где они работают, совершенно лишена растительности, то вьючных ослов, привезших продовольствие, отводят в Лама-чимен, где они и пасутся на свободе, пока хозяева их работают.

С непривычки к ночным холодам мы порядком померзли в первый раз. Но как только взошло солнце, стало опять тепло. Утром сбежали еще двое таглыков, и аксакалу снова досталось за то, что он не умел поддержать дисциплину среди своих людей. У нас оставалось еще 13 таглыков, и этого было достаточно; вообще же нам требовалось порядочно людей, так как караван шел, разбившись на пять кучек.

Верблюды, шествовавшие медленно, выступали из лагеря первые под надзором Гамдан-бая и в сопровождении 2 таглыков. Затем выступал лошадиный караван с моими вещами: палаткой, кухней и проч. — под надзором Ислама, Парпи-бая и еще нескольких туркестанцев. Этот караван подвигался быстрее всех и приходил первым на место стоянки, выбор которого и был поручен Исламу. Ослы под надзором остальных людей выступали вслед за лошадьми, но скоро отставали и приходили на место привала обыкновенно с верблюдами. Еще позже являлось стадо овец со своими пастухами.

Я и Фонг-Ши ехали в сопровождении одного таглы-ка, которому местность была знакома, еще на протяжении нескольких дней пути. Мы ехали последними, так как я всю дорогу занимался съемкой маршрута, а также геологическими и гипсометрическими наблюдениями, набросками эскизов и проч. Это имело свое преимущество: приезжая в лагерь спустя несколько часов после лошадей, мы находили уже палатку разбитой, а чай и кушанье кипящими над огнем; таким образом, мне не приходилось ждать, пока мне приготовят кров и постель.

И славно было после долгого трудного пути очутиться в своей уютной палатке, выстланной дорогим ковром, подаренным мне на прощанье хотанским комендантом. У одной продольной стены помещалась моя постель, состоявшая из шуб, войлоков и пары подушек; у другой стояли мои сундуки.

Джолдаш, весь путь вертевшийся около меня, взял привычку, едва завидит вдали палатки, лететь к ним стремглав и располагаться на моем ложе. Когда я в свою очередь подъезжал к палатке, собака показывалась у входа в палатку и приветствовала меня, помахивая хвостом, словно она, собственно, была хозяином палатки, а я гостем. Ей, однако, приходилось довольствоваться ковром, когда я сам располагался на мягком ложе и принимался за дневник и прочие свои дела.

Фонг-Ши вел себя прекрасно. Я очень дорожил его обществом; образованный китаец стоит в умственном отношении куда выше магометанского муллы. В свободные часы, а часто и во время пути мы занимались с ним китайским языком и вели беседу по-китайски, насколько позволял мне мой скудный запас слов.

Одно горе: слуги мои, магометане, питали зависть к нему за то, что он так часто составлял мне компанию и во время уроков еидел в моей палатке. Они насмешливо называли его Кичик-тюря, т.е. барчуком, и досадовали, что они — правоверные мусульмане должны готовить кушанье китайцу-язычнику. Несколько раз мне приходилось вмешиваться в их ссоры и водворять мир.