1 января 1896 г. я оставил Хотан с небольшим, тщательно подобранным караваном, состоявшим из четверых людей и трех верблюдов. Кроме того, я взял с собой двух ослов, чтобы испытать их пригодность для форсированного перехода по пустыне. Спутниками моими были: Ислам-бай, Керим-Джан, тоже ошский уроженец, и два охотника, Ахмет-Мерген и сын его Касим-ахун, которые помогали нам в розысках после крушения в пустыне нашего первого каравана.

Наученные опытом первого тяжелого перехода, мы теперь знали, что снаряжение экспедиции должно быть по возможности несложным и легким. Поэтому мы на этот раз взяли с собой лишь самое необходимое, что составило три легких вьюка для наших трех отличных верблюдов-самцов. Таким образом, если бы нам опять пришлось бросить караван на произвол судьбы, потеря была бы не так чувствительна.

Намерением моим было исследовать Мазар-таг, затем отправиться к востоку через пустыню к Керии-дарье и посетить по пути развалины древнего города, о котором мне рассказывали в Хотане. Обратный путь я рассчитывал сделать, направившись к югу по руслу Керии-дарьи, и затем через город Керию вернуться в Хотан. Этот первоначальный скромный план разросся, однако, не на шутку, и вышла крупная экспедиция, богатая неожиданными важными открытиями, как читатель узнает из следующих глав.

Худо было лишь то, что я не захватил с собой китайского паспорта и раз чуть было не попал из-за этого в большую беду; но и это приключение окончилось благополучно. Составляя свой план, я и не помышлял, что нам придется прийти в столкновение с китайскими мандаринами.

Для моих вещей и инструментов понадобился один ягдан, для кухонных принадлежностей другой; кроме того, понадобилось несколько переметных сум для муки, хлеба, риса, сушеной зелени, макарон, котлов и кастрюль, сахару, чая, свечей, фонарей и пр. Наконец, мы взяли с собой шубы и большой спальный мешок из козьего меха, несколько войлоков, два топора, две лопаты, заступ, оружие и боевые припасы.

Такие предметы, как палатка и кровать, были сочтены излишней роскошью. Я спал, как и мои люди, в продолжение всего путешествия, завернувшись в шубы, прямо на земле, даже зимой при 22° мороза. В топливе не предвиделось недостатка, да и весна была не за горами.

Мой новый друг Лю-дарин полагал, что трех верблюдов было мало, и хотел на свой счет подкрепить караван еще двумя верблюдами и двумя людьми. Но я пуще всего-то и опасался обременить себя слишком большим караваном и постарался отговорить его. Лю-дарин удовлетворился тем, что отправился вперед нас в лежавшее на нашем пути селение Хазрет-Султан, где и велел разбить большую красную палатку. Внутри палатка была убрана на китайский манер стульями и столом и вся задрапирована красной материей.

На виду огромной массы народа мы побеседовали здесь часок, покурили, напились чаю и расстались. Я сел на своего верхового верблюда, и под звон колокольчиков мы продолжали путь к северу, следуя по левому берегу реки Юрун-каш. В течение четырех дней мы ехали по пустынным местам, прорезанным лесными участками, пока не добрались до Исламабада, последнего населенного пункта на этом берегу; здесь мы перебрались через реку по крепкому льду.

Мы шли обыкновенно не больше пяти-шести часов в день, чтобы не переутомить животных. Расположившись лагерем, мы принимались за обычные занятия: двое рыли колодец, двое других выкапывали корни тамариска для костра, Ислам-бай готовил мне обед, а Керим-Джан развьючивал и убирал верблюдов. Я сам усаживался в шубе и валенках на войлочном ковре и делал заметки, набрасывал эскизы, измерял углы падения барханов, высоту их, направление и пр., а затем направлялся к колодцу, который к тому времени почти всегда был уже вырыт.

Скоро мы привыкли распознавать, стоит копать на данном месте колодец или нет. Если поблизости растет свежий тамариск (юлгун) или тополь (тограк) и верхний слой чисто песчаный, влажный почти до самой поверхности, можно быть уверенным, что пресная вода покажется приблизительно на глубине двух метров. Мы только на таких местах и разбивали лагерь, поэтому к концу дневного перехода я всегда высылал вперед кого-нибудь из людей отыскать наиболее подходящее место для стоянки.

На гребне каждого перевала мы делали продолжительный привал, чтобы высмотреть, в каком направлении можно найти наиболее удобный путь. Если впереди виднелся тамариск, мы направлялись прямо к нему. Он то и дело нырял за барханами, но показывался опять. Часто он казался нам совсем близехонько, но добраться до него оказывалось не так-то скоро.

В одной впадине мы нашли два тополя с засохшими, истрескавшимися стволами; ветви, однако, еще жили и готовились покрыться почками, но, увы, не пришлось им дождаться этого, — наши верблюды и ослы общипали их с жадностью. Для животных переход этот был настоящим курсом голодовки; хорошо еще, что время как раз было такое, когда верблюды едят мало, но зато кипят задором и все рвутся в драку; через несколько дней пути они, однако, уходились и присмирели.

Около полудня мы достигли впадины, где кётек, т.е. мертвый лес, или высохшие деревья стали попадаться в изобилии. Низкие стволы и пни, серые, хрупкие, как стекло, перекоробившиеся ветви, корни, выбеленные солнцем, — вот все, что осталось от прежнего леса. Лес этот шел вдоль впадины по направлению с юга к северу и, без сомнения, отмечал пересохшее русло реки — ясное дело — Керии-дарьи. Как я уже имел случай отметить, восточно-туркестанские реки обыкновенно стремятся переместиться к востоку.

Живых тополей оставалось всего два-три; это были последние представители вымершего рода, оставленные лицом к лицу с все умерщвляющим песком, как бы брошенные товарищами, переместившимися вместе с рекой к востоку. Для нас эта полоса высохшего леса представляла большое значение, так как проводники наши хорошо знали, что старый город, который они называли Такла-макан, расположен около восточного края этой лесной полосы. Судя по поверхности почвы, они заявили, что мы уже недалеко от развалин, в чем убеждали нас и найденные глиняные черепки. Мы расположились на привал. Вырыв колодец и найдя воду, мы послали проводников отыскивать самые развалины.

24 января, оставив наш лагерь на месте, мы все отправились к развалинам с лопатами и топорами. Я ехал на своем славном верблюде. Ехать пришлось, впрочем, недалеко, развалины оказались совсем близко. Из всех урочищ Восточного Туркестана, где мне до сих пор пришлось побывать, ни одно не было похоже на этот оригинальный город, остатки которого лежали теперь перед нами. Обыкновенно местные развалины представляют остатки стен и башен из сырца или в лучшем случае из обожженного кирпича. Здесь же все дома были построены из дерева (тополя), и не было и следа каменных или глиняных построек.

Большинство жилищ представляло форму небольшого квадрата, заключенного внутри квадрата побольше, или прямоугольников, разделенных переборками на несколько небольших помещений. От них остались лишь столбы в два-три метра высоты, с заостренными верхушками, истрескавшиеся, изъеденные ветром и песком, твердые, но тем не менее хрупкие, как стекло, и разлетающиеся в дребезги от удара.

Таких остатков домов насчитывались здесь сотни. Из расположения их нельзя, однако, было вывести заключение о плане города или определить улицы, базары или открытые площади. Причиной то, что весь город целиком, занимающий обширную площадь в три-четыре километра в поперечнике, погребен под высокими барханами. Лишь остатки тех домов, которые были расположены на возвышенностях первоначальной поверхности или приходились теперь во впадинах между барханами, высовываются из песка.

Пытаться отрыть что-нибудь из-под сухого песку — безнадежный труд. Песок тотчас же осыпается назад и снова заполняет копаемую яму. Надо снести целиком весь бархан, чтобы обнажить то, что скрывается под ним, а это не по силам человеческим. Лишь бураны способны кое-что сделать. Мне, однако, посчастливилось наткнуться на такие находки, которые помогли мне составить понятие относительно общего характера древнего города.

От одной постройки, которую люди называли «будхана», или храмом Будды, уцелели между вертикальными столбами стены вышиной приблизительно в метр. Стены были заплетены из камыша и обмазаны глиной, смешанной с рубленой соломой. Как с наружной, так и с внутренней стороны тонкие стенки эти были, кроме того, покрыты белой штукатуркой.

Самая штукатурка была украшена живописью, изображавшей полуодетые коленопреклоненные женские фигуры со сложенными, как на молитву, руками; черные волосы их были закручены в узел на макушке головы; брови сходились над переносьем, носившим такую же метку, какая и до сих пор в обычае у индусов.

Были тут изображены и мужчины с черными бородами; арийский тип их сразу бросался в глаза; одеяния же напоминали современные персидские. Затем были здесь изображения собак, лошадей, кораблей, качающихся на волнах, — картина, производившая своеобразное впечатление среди этой песчаной пустыни! Наконец, на одной фреске находился ряд овалов, и в каждом изображение сидящей женщины с четками в руках. Особенно же изобиловала эта стенная живопись изображениями цветов лотоса.

Увезти кусок такой стены было невозможно. Самая стена выдержала бы путешествие, но штукатурка с живописью рассыпалась бы в прах. Я поэтому лишь срисовал узоры и некоторые изображения и отметил размеры и цвета.

Отрывая из-под песку верхние части стены, мы нашли клочок бумаги с непонятной для нас надписью, большей частью хорошо сохранившейся. Кроме того, мы нашли гипсовый слепок с человеческой ноги в натуральную величину, изобличавший, как и живопись, руку тонкого мастера. Видимо, нога эта принадлежала статуе Будды, и предположение людей, что мы находимся в древнем буддийском храме, было весьма правдоподобно. О том же говорили местоположение развалин на возвышении и живопись на стене, изображавшая молящиеся фигуры.

Больше тут искать нечего было, и мы перешли к развалинам другой постройки. Наружные стены ее были разрушены, да и из столбов уцелело немного. На верхушках двух из них, повыше других, были четырехугольные отверстия, которые в связи с другими приметами обнаруживали, что дом был двухэтажный или, как персидские жилища и вообще многие дома в Хотане, Каргалыке и Яркенде, обнесен вокруг крыши галереей или балконом. Здесь же, в неглубоком песке наши лопаты отрыли целую массу гипсовых горельефных фигур, величиной в один-два дециметра, с плоской изнанкой; ясно было, что это были лепные стенные украшения. Изображали они частью сидящих Будд с головой на фоне лепестка лотоса или окруженной сияньем, частью стоящих Будд, у которых одна рука была опущена вниз, а другая прижата к груди; широкие одеяния спадали богатыми складками, рукава спускались очень низко, а ворот одеяния был вырезан и позволял видеть ожерелье на шее.

Лица были почти круглы, волосы закручены узлом на макушке, уши очень длинные, отвислые, как и у современных изображений буддийских божеств, миндалевидные глаза поставлены косо; голову окружало кольцо в виде сиянья.

Остальные фигуры изображали женщин с обнаженной грудью и дугообразной гирляндой на голове. Наконец, мы нашли еще много разнообразных фризов, обломков колонн, карнизов и цветов — все из гипса. Все эти находки были рассортированы, сделан строгий выбор, и кое-что я взял с собой.

Еще в нескольких домах нашли мы разную мелочь, например длинный резной деревянный карниз (я срисовал узор), шелковичную куколку, ось от колеса, по-видимому, от прялки или тому подобного орудия, черепки и ручки от глиняных кувшинов, хорошо сохранившуюся простую спираль или деревянный винт и жернов из порфира, почти в два аршина в диаметре.

Между многими барханами виднелись еще следы садов. Пни обыкновенных тополей тянулись рядами, показывая, что тут шли некогда тенистые аллеи. Росли здесь когда-то и абрикосовые и сливовые деревья.

Итак, этот погребенный в песчаной пустыне город лежал во время оно на берегу Керии-дарьи, и вдоль его домов и храмов струились воды арыков. Под самым городом, по берегам реки, росли великолепные леса, подобные ныне растущим по берегам Керии-дарьи; в летние жары жители города наслаждались тенью в своих фруктовых садах. Здесь же текли мощные потоки, которые могли приводить в движение тяжелые жернова. Здесь процветали шелководство, садоводство и промышленность, здесь жил народ, умевший художественно, со вкусом украшать свои жилища и храмы.

Мои проводники называли этот город Такла-макан, мы и сохраним за ним это название, так как с ним связано множество загадок, вопросов и задач, разрешение которых дело будущего. До сих пор никто и не подозревал о существовании этого города. Кто мог в самом деле думать, что в сердце пустыни Гоби, в той ее части, которая является пустыннейшей из всех пустынь земли, находятся развалины больших городов и остатки богатой культуры? И вот я стоял тут, посреди обломков минувшего, среди развалин домов, в которых хозяйничали теперь лишь песчаные бураны! Я стоял здесь, словно принц в очарованном лесу, я нарушил тысячелетний сон города, пробудил его к новой жизни в человеческом знании.

Нет также сомнения в том, что город был буддийский, и мы можем поэтому с полной достоверностью сказать, что он древнее 700 г., т.е. года вторжения в Туркестан арабов под предводительством Кутейбы-ибн-Муслима. Можно с уверенностью утверждать, что жители города, исповедовавшие буддийскую религию, были арийского происхождения. Вероятно, они явились из Индостана и, может быть, и подали повод к многочисленным легендам о народах Тогда-рашид и Нокта-рашид, против которых по преданиям воевал Сеид Арслан (Урдан-Падишах). Может быть, этот город процветал в одно время с Буразаном.

В старом городе распростились с нами наши проводники, ставшие ненужными, и повернули назад по нашим следам с тем, чтобы останавливаться на привалы около вырытых нами колодцев.

25 января мы прошли 8 даванов (барханов); под вечер нашли воду на глубине 1,87 метра. На следующий день песок стал глубже, идти становилось все труднее, но мы все-таки прошли 8 даванов. Перевалив через восьмой, мы нашли во впадине массу кустов тамариска и умирающего камыша, что весьма и соблазняло нас разбить лагерь, хотя мы и прошли в этот день еще немного. К востоку высился колоссальный даван, казавшийся в тумане далекой горой. Посоветовались и решили, однако, посмотреть, что будет за этим даваном. Высота его равнялась 40 метрам, и переход через него оказался страшно трудным. Люди упали духом, верблюды еле брели, ослы порядком отставали.

Наконец мы достигли гребня. Вот так сюрприз! Впереди ни одного давана больше! Далеко-то, впрочем, мы не могли видеть из-за пыльного тумана, носившегося в воздухе после последнего бурана. Скоро мы наткнулись на след лисицы, нашли мертвую утку; кусты тамариска и другие растения пустыни попадались все чаще. Мы с радостью замечали, как толща песку становилась все тоньше; вот показались следы лошадей и людей, мы вышли на равнину, поросшую тополевым лесом, наткнулись на брошенный шалаш, состоявший из крыши, покоящейся на нескольких столбах, и наконец расположились на ночлег на берегу, около скованной толстым льдом Керии-дарьи.