Безостановочный переезд по железной дороге на расстоянии 2116 верст, отделяющих Оренбург от Петербурга, — вещь не совсем-то приятная, особенно в такое время года, когда дождь, слякоть и ветер отнимают у путешественника охоту пользоваться остановками на станциях, чтобы прогуляться по платформе, а топка вагонных печей или наполняет воздух зловонием, или производит нестерпимую жару, что делает пребывание в купе не всегда сносным. Четверо суток, понадобившихся, чтобы проехать через Европейскую Россию, не показались, однако, ни долгими, ни утомительными.

Разговор со спутниками считается в России самым обычным делом, и если нет другого предлога для вступления в разговор, то всегда можно спросить соседа, куда он едет. Мои спутники большей частью направлялись в разные соседние города: Рязань, Пензу, Самару и др. и, получая в ответ на вопрос: куда еду я, — «в Пекин», немало изумлялись и часто даже, по-видимому, не вполне ясно представляли себе, где, собственно, находится такой город.

Бесконечные степи, пахотные поля, бородатые крестьяне в меховых шапках и длинных полушубках, белые церкви с зелеными маковками, избушки, ветряные мельницы, которые, по крайней мере в то время, не имели недостатка в ветре, — вот картины, представлявшиеся мне из окна вагона. Час за часом, день за днем те же самые картины, и только к востоку от Тамбова паровой конь понес нас через низкий лес, из которого кое-где высовывались макушки сосен.

Так проносились мы на восток через губернии Рязанскую, Тамбовскую, Пензенскую, Саратовскую и Симбирскую, пока наконец около Сызрани достигли величайшей европейской реки, через которую перекинут один из длиннейших мостов на свете, длиной в 1484 метра. Волга похожа здесь скорее на море, чем на реку; другой берег ее исчезает в тумане; мутные, темные волны ее катятся очень медленно под гигантскими пролетами железного моста. Река здесь так же безжизненна, как и область, по которой она протекает; виднеются только несколько яликов да стоящий на якоре колесный пароход.

А затем мы опять несемся по однообразной степи. На границе между Самарской и Оренбургской губернией знакомимся с юго-западными отрогами Урала; местность становится здесь более пересеченной, и железная дорога часто бежит по кривой линии между холмами. Вдоль больших пространств по железнодорожной линии воздвигнуты заборы, которые защищают полотно от заносов зимой. Чем дальше подвигаешься к востоку, тем пустыннее становится местность; лишь около станций увидишь людей да в степях редкий раз стада рогатого скота, овец и коз. Небо серое и хмурое, поля желтеют поблекшей травой. Такова сопредельная Азии область Европы.

По прошествии этих четырех суток прибыл я в главный город края и резиденцию губернатора Оренбург, расположенный близ впадения реки Сакмары в Урал. Город представляет мало интересного. Красивые церкви, из которых самая большая — Казанский собор, еще не совсем оконченный, и низенькие каменные домики, расположенные по бокам широких, но немощеных улиц, на которых можно утонуть в грязи. На окраинах же города можно любоваться чисто азиатскими картинами: там раскинули свои торговые палатки под открытым небом или в низеньких сараях татары и киргизы. В одном месте продают всевозможные тележки, телеги, брички и тарантасы, которые большей частью привозятся сюда из Уфы, в другом — сено, наваленное громадными копнами на сани, запряженные верблюдами, в третьем — лошадей, рогатый скот, овец, кур, гусей, индеек и другую живность. Из 66 000 жителей Оренбурга около 8000 мусульман. Большинство из них татары, остальные башкиры и киргизы. Главная татарская мечеть, воздвигнутая на средства одного богатого купца, очень красива.

Между магометанами заметно, кроме того, много купцов из Хивы и Бухары, торгующих хлопком, который вывозится из Средней Азии.

В Оренбурге стоит в военное время 18 казачьих полков, в мирное — 6; в каждом около 1000 человек. Службу казаки несут в мирное время по очереди, так что под ружьем всегда только 6 полков, сменяющихся каждые три года. Остальные 12 обрабатывают в свободный от службы срок свою землю, отведенную им от казны в вознаграждение за службу. От казны же полагается им огнестрельное оружие, а обмундировка и лошади у них свои. Несущие ныне службу очередные 6 полков расквартированы в Ташкенте, Новом Маргелане, Петро-Александровске, Киеве, Варшаве и Харькове. Оренбургское казачество представляет всегда значительную силу и численностью уступает лишь донскому и кубанскому. Уральское казачество состояло во время моего пребывания в России только из трех полков: один находился в Самарканде и два на австрийской границе. Казаки эти — народ зажиточный, так как им предоставлено исключительное право ловли рыбы в нижнем течении Урала, и они воздвигли повыше своего главного города Уральска запруды, чтобы помешать стерлядям идти к Оренбургу. Начальник казаков носит титул атамана. Атаманом оренбургских казаков был при мне генерал Ершов, губернатор Оренбурга.

Если я прибавлю еще, что Оренбург расположен на рубеже Азии, на самом крайнем восточном пункте огромной Европейской России, что в нем есть казармы, больница, богадельня, школы, гостиница, носящая характерное название «Европа», театр, где как раз при мне давали Тургенева и Ибсена, что в нем имеет свое пребывание губернатор, вице-губернатор и военный губернатор Тургайской области (между рекой Уралом и Аральским морем), — то, думаю, вот и все достопримечательное, что можно найти в этом городе. Климат здесь вполне континентальный; летом стоит удушливый зной, бездождье и пылища. Зимой температура падает часто до — 40°, холод этот бывает, однако, не особенно чувствителен, так как обыкновенно при этом нет ветра. Время от времени подымаются бураны, наметающие такие огромнейшие сугробы снега на улицах, что иногда по целым дням нельзя выйти из дому, — с уборкой снега здесь не так-то спешат. Зато санный путь стоит тогда превосходный; отличные черные лошади бойко мчатся по улицам, и санки под звон бубенчиков скользят по снегу с легкостью перышка. Весной и осенью погода очень непостоянна, выпадает много атмосферных осадков, и улицы превращаются в настоящие болота.

Расстояние от Петербурга до Оренбурга равняется, как сказано, 225 шведским милям; между Оренбургом и Ташкентом — 208 миль (1956 верст), и мне следовало сделать почти такой же путь в экипаже, какой я сделал по железной дороге в четверо суток: две тысячи километров в тарантасе, в ноябре месяце, по каменистым, размытым или занесенным снегом дорогам, через степные пустынные области! Я несколько побаивался такой дороги, почти равняющейся по расстоянию прямому пути от Нордкапа через Стокгольм и Мальме до Рюгена, пути от Стокгольма до Рима, от Берлина до Алжира или от Иерусалима до Хартума.

Можно, если угодно, ехать в почтовом экипаже, но тогда надо менять его на каждой станции, а так как этих станций 96, то можно представить себе, сколько потеряешь времени и трудов на перекладку багажа. Лучше всего поэтому в самом начале поездки купить собственный тарантас, устроиться в нем на все время пути как можно удобнее со всеми своими войлоками, коврами и тулупами — тарантас не имеет ни сиденья, ни рессор, — и тогда знай только меняй лошадей на станциях.

Перед отъездом надо запастись разными необходимыми вещами, прежде всего провизией, потому что на станциях не найдешь в большинстве случаев ничего съедобного; только самовар за 15 копеек всегда к услугам путешественника, да иной раз можно приобрести кусок черного хлеба. Затем надо запастись веревками, гвоздями, гайками и тому подобными предметами, на случай неизбежной поломки экипажа, а также смазкой, так как на каждой третьей станции необходимо смазывать оси, чтобы они не загорелись. Покидая Оренбург, разом расстаешься со всякой цивилизацией и, углубляясь на восток, оказываешься всецело предоставленным самому себе.

Попадавшиеся в глубине степей станции были более чем примитивного устройства; иногда они состояли просто из киргизской юрты, обнесенной изгородью из тростника и сучьев. Но даже такие юрты, как и вообще помещения для проезжих на почтовых станциях, украшены портретом царя и снабжены кожаным диваном, стульями и столом. В углу висит икона с лампадкой, а на столе лежит Евангелие для пользования проезжих. Между Оренбургом и Орском на всех станциях имеются Библии, пожертвованные великим Пржевальским.

Станционные смотрители (старосты или старшины) всегда из русских и коротают здесь свою ужасающе однообразную жизнь со своими семействами. Единственное, что нарушает это вечное однообразие, — прибытие почты или проезжего в грохочущем тарантасе. Но такое соприкосновение с внешним миром обыкновенно лишь мимолетно; проезжий спешит выехать из этого уединенного двора, приказывает закладывать свежих лошадей, пьет чай, пока их запрягают, и затем мчится дальше.

Старосты получают от 150 до 280 рублей в год жалованья; в их распоряжении четыре ямщика, почти всегда из татар или киргизов. Жребий последних еще менее завиден: во всякое время, во всякую погоду будь готов сесть на козлы и направить свою тройку по дороге, изъезженной взад и вперед тысячи раз в дождь и в темень, в вёдро и в бурю, в мороз и вьюгу. Спят ямщики, когда придется, и поэтому охотно прощаешь им, если они иной раз, следуя примеру проезжего, тоже начинают клевать носом. Ямщики получают от 60 до 65 рублей в год, пуд или полтора пуда хлеба и полбарана в месяц. Провизию и другие, нужные для станции запасы доставляет особый человек, который в известное время объезжает с этой целью весь почтовый тракт. Почтовый тракт между Оренбургом и Ташкентом содержится частными лицами. На станциях между Оренбургом и Орском не уплачивают никакого государственного сбора, так как каждый станционный смотритель является хозяином лошадей и экипажей; но на тракте от Токана до Тереклы, содержимом оренбургским купцом Мякиновым, надо на каждой станции платить государственный сбор — по 10 копеек с лошади. В Токане уплачивается в пользу Мякинова сполна вся сумма за проезд до Тереклы. От этого места до Ташкента содержит почтовый тракт ташкентский купец Иванов; он же содержит смотрителей, ямщиков, лошадей и экипажи и за то собирает весь доход, получаемый с проезжих, уплачивающих на одной из конечных станций за проезд по всему тракту.

Повсюду слышались разговоры о «добром старом времени», когда этот путь служил единственной дорогой в русский Туркестан, по нему проезжала масса людей и на каждой станции держалось по 9–10 троек. С походом Скобелева против туркмен и постройкой Анненковым железной дороги завелись новые порядки. Главная почта в Ташкент и многочисленные проезжие предпочитают более быстрый, дешевый и удобный способ сообщения по железной дороге, и старый почтовый тракт, идущий через киргизские степи, пришел в упадок. Проезжие стали здесь диковинкой, города потеряли значение и обеднели, торговые сношения между Туркестаном и Россией упали, число караванов, возивших в Оренбург шерсть и хлопок, сильно убавилось, и только ради местной почты да политических и стратегических соображений не упраздняют этого тракта совсем. Во время моего пребывания в Оренбурге вице-губернатор, генерал Ломачевский, предоставил в мое распоряжение одного старого почтенного чиновника, который прослужил в городе 45 лет. С его помощью мне и удалось снарядиться в путь-дорогу хорошо и дешево. Так купили мы совершенно новый большой и прочный тарантас с толстыми железными шинами на колесах за 75 рублей. Впоследствии я продал его в Маргелане за 50 рублей. В тарантас без труда уместился я сам и весь мой багаж (около 300 килограммов); отныне этому экипажу предстояло служить моим постоянным жилищем в продолжение 19 суток беспрерывно.

14 ноября в Оренбурге разразился первый зимний буран, и термометр в полдень показывал — 6°. Но так как все у меня было готово, то я и не захотел откладывать отъезда. И вот принялись обшивать рогожами чемоданы и ящики с разными припасами, привязывать их крепкими веревками, частью сзади тарантаса, частью перед козлами; мешки, в которых могла явиться надобность в дороге, фотографические аппараты, провизия, а также войлоки, ковры, подушки и шубы укладывались в середину тарантаса; оси основательно смазали и запрягли первую тройку. Уладилось все только к вечеру, и я, приветствуемый на прощанье любезнейшим генералом Ломачевским, наконец отправился. Тяжелый тарантас с грохотом выехал из ворот; звон бубенчиков будил веселое эхо в улицах Оренбурга. Когда стемнело, мы были уже в степи; ветер гудел и свистал вокруг кожаного фартука и поднятого верха тарантаса и часто гнал нам в лицо целые облака мелкой снежной пыли. Мало-помалу ветер, однако, улегся, и звезды озарили тонкий снежный покров, покрывавший пространство вокруг.

По дороге на Гирьяльскую мы встретили первых путников. Это был караван в сто верблюдов, представлявший весьма живописное зрелище среди этого пустынного ландшафта. Гнали верблюдов киргизы, а навьючены верблюды были хлопком, который везли из Орска в Оренбург. На Красногорской, куда мы прибыли на заре, мы остановились позавтракать. Старик почтальон, коренастый, высокий, бородатый русак, жаловался мне, что по случаю поста нельзя есть ничего мясного, кроме рыбы, — все запрещено, и был очень приятно поражен, когда я предложил ему коробку с консервированной стерлядью. Покончил он с нею невероятно быстро и в продолжение ³/₄ часа выпил 11 стаканов чаю. Он сообщил мне, что в течение двадцати лет тридцать раз в год совершает переезд между Оренбургом и Орском; выходит, что он проехал за это время пространство на тысячу миль длиннее, нежели отделяющее Землю от Луны.

В Верхнеозерной, в большом, прекрасно расположенном городе с церковью посреди, женщины продают шали из козьей шерсти, похожие на кашмирские, — их тоже можно, свернув, продеть в кольцо.

Все степь да степь! Вдали видны горы; дорога идет вдоль замерзшего, запорошенного снегом Урала. Кое-где виднеются киргизские юрты, но вообще кругом пустынно, расстояния между станциями огромные; однообразная тряска по твердой замерзшей дороге и монотонное позвякивание бубенчиков нагоняет дремоту.

Около Подгорной местность становится пересеченной; на следующем перегоне начинается подъем на Губерлинские горы, и нам пришлось ехать на четверке с холма на холм. Два раза переезжали широкую реку Губерлю. Между этими двумя станциями у одного русского офицера свалился под гору экипаж, и ямщик убился до смерти; после того обрыв в самых опасных местах обгородили столбиками.

Проезжая последние станции, мы встречали многочисленные стада рогатого скота, который гнали в Оренбург, а оттуда еще дальше, в глубь страны. Через двое суток мы прибыли в Орск, городок с 20 000 жителей, расположенный на левом берегу Урала и на правом берегу Ори. Лежит он, таким образом, уже на азиатской почве, и, чтобы попасть туда, надо переехать через величавый Урал по узкому деревянному мосту. Дома выстроились вокруг одинокого возвышающегося над городом холма, на вершине которого высится каланча, где днем колокола звонко отбивают часы, а ночью расхаживает сторож, готовый затрезвонить в случае, если где-либо вспыхнет пожар. С каланчи открывается беспредельный вид; вблизи виднеются низкие горы; только на юго-востоке, где идет дорога на Ташкент, местность представляется ровной.

Между рекой Уралом и холмом раскинулась та часть Орска, где находится церковь, все административные учреждения, школы, почта, телеграф и базары и где живут купцы и зажиточные граждане; на юге от холма ютятся жилища бедняков, крестьян, татар и киргизов.

Хотели было возвести на холме городской собор, заложили уже фундамент, но средств не хватило, и работы приостановились. Собор этот был бы виден издалека и со стороны Европы, и со стороны Азии.

Весенним разливом Урала иногда затопляет Орск. Река разливается местами в виде обширных озер, и горожане в это время с удивлением наблюдают со своего холма за обратившейся в море степью. Каждую весну ледоход ломает деревянный мост, который поэтому и возобновляется ежегодно. Бывает, что почту приходится переправлять на паромах.

Между рекой Уралом, Каспийским морем, Аральским, Сырдарьей и Иртышом простирается громадная ровная Киргизская степь. Население здесь кочующее и чрезвычайно редкое; животные и растения водятся также в очень небольшом количестве. Там, где почва сыра, растет непроходимыми чащами камыш или тростник, и даже в самых сухих песчаных местах растет косматыми кустами саксаул, достигая иногда в вышину даже двух метров. Его твердые, как кость, корни необычайной длины представляют наилучшее топливо; киргизы и запасаются ими на зиму с осени. Около каждого аула можно найти настоящие горы таких корней, а нередко попадаются и целые караваны, навьюченные ими.

Степь там и сям орошается ручейками, которые к осени обыкновенно пересыхают; они впадают в небольшие солено-водные озера, на берегах которых весной и осенью останавливаются пролетом бесчисленные массы перелетных птиц. У источников киргизы разбивают свои кочевья, состоящие из черных войлочных юрт и навеса из камыша. Зимние же жилища бывают обыкновенно сбиты из глины или земли. Летом киргизы направляются со своими большими стадами к северу, чтобы спастись от зноя и найти пастбища, невыжженные солнцем. Многие киргизы имеют по 3000 голов овец и 500 голов лошадей и считаются богачами. Киргизы — полудикий, но способный, здоровый и добродушный народ. Они любят величать себя «кайсаками», т. е. храбрецами, молодцами, довольны своей одинокой жизнью в степях, предпочитают всему на свете свободу, не любят подчиняться и презирают тех, кто живет в городах или занимается земледелием. Язык киргизов не особенно богат, и они в разговоре часто дополняют слова оживленной жестикуляцией.

В Орске багаж еще раз был уложен и перевязан снова, оси и колеса смазаны, и я опять залез в середину моего катящегося дома; ямщик свистнул, тройка рванулась, понеслась к югу с быстротой ветра и… прощай, Европа! От Орска почтовый тракт лежит вдоль правого берега реки Ори по чуть заметно пересеченной местности вплоть до станции Бугаты-сай, поблизости которой расположен зимний аул киргизов. Киргизы, видимо, были не особенно довольны моим посещением — я притащил с собой оба фотографические аппарата — и беспрестанно спрашивали, не стреляет ли больший из них, и ни за что не согласились стать в группу перед ним. Только посредством маленького аппарата (кодака) удалось мне увековечить некоторых из них.

После продолжительного отдыха мы покинули долину Ори. Снова началась пересеченная местность, кое-где покрытая снегом. Серебряный свет месяца обливал пустынную степь; нигде не было видно ни людей, ни следа зимнего поселка; кругом стояла мертвая тишина, нарушаемая только звоном бубенчиков, окриками ямщика и хрустом снега под колесами тарантаса.