На этот раз мы пробыли на Малом Кара-куле с конца сентября до 9 октября. Нам нужно было отдохнуть. Неподалеку находился аул из шести кибиток. Я и привлек к совещанию относительно способа промера глубины озера всех мужских обитателей аула, бека Тогдасына и еще нескольких из наших киргизских друзей. Лодки, разумеется, негде было достать; да и понятие-то о лодке вообще имел только один из всех киргизов, видевший таковую на верховьях Аму-дарьи. Другие же и не знали вовсе, что это за штука такая и как ее сделать. Материала для лодки также негде было взять — во всей долине Сары-кол растут только шесть тощих березок около Каинды-мазара, да и тех нельзя было трогать, не совершив святотатства. До ближайшей же рощи было около 15 миль пути.

Единственным материалом под рукой являлись слегка выгнутые жерди, служащие для остова юрт, да шкуры животных. Но как смастерить из этого лодку, не мог придумать и умнейший из киргизов. Тогда я сделал из палочек и промасленного холста небольшую модель лодки с парусом, рулем и килем; модель эта, к большому удовольствию киргизов, отлично плавала по озеру.

Но бек Тогдасын заявил, что если смастерить такую лодку в больших размерах, то прогулка в ней наверняка будет стоить мне жизни, и советовал лучше подождать заморозков, когда озеро станет, чего надо было ожидать, по его словам, недель через шесть. Уже теперь температура падала ночью до — 10°, и маленькие береговые лагуны каждое утро подергивались тонким ледком, который таял к полудню. На Кара-куле же сильное волнение не давало воде застыть, и, кроме того, в течение всех девяти дней нашего пребывания на озере с утра до вечера дул по направлению к Булюн-кулю сильный южный ветер. Но мы не унывали: я велел разбить юрту всего в двух метрах расстояния от самого берега, чтобы поближе слышать музыку волн, а рядом с юртой устроил и верфь, на которой мы стали сооружать лодку. Гибкие жерди связывались и переплетались крепкими бечевками, и через несколько часов остов лодки был готов; в длину он равнялся всего двум метрам, а в ширину метру.

Лошадь, околевшая накануне, да одна овца ссудили нас шкурами для обтяжки остова. Воздвигнута была и мачта с красным, как огонь, парусом; затем с каждой стороны около бортов прикрепили по два надутых козьих бурдюка да около кормы один — корма уже начала было подозрительно погружаться. Весла соорудили тоже из жердей, расщепленных на одном конце наподобие двузубых вил; между зубьями же натянули козью кожу.

Рулем служила попросту укрепленная на корме лопата.

3 октября эта своеобразная лодка была спущена. По правде сказать, она не делала чести шведскому судостроительству; судну нашему совершенно недоставало правильной округленности форм, чем так славятся наши катера. Своими кривыми, косыми боками оно напоминало скорее поломанную коробку из-под сардинок; когда же его спустили на воду и оно закачалось около берега на своих надутых бурдюках, то походило на какое-то допотопное животное.

Бек Тогдасын прибыл ранним утром поглядеть на чудовище. Остановившись в почтительном расстоянии, он скорчил невыразимо комичную гримасу, обозначавшую, должно быть: «Так вот какие бывают лодки! Не ожидал!» Но он тактично промолчал, а я кусал губы, чтобы не рассмеяться. Позже я пригласил его прокатиться вместе, он согласился после нескольких отговорок, и на деле оказалось, что он далеко не так боялся воды, как все его сородичи.

В день спуска судна к нам съехались и ближние и дальние киргизы. Я спросил стариков, как они думают, удержался ли бы от смеху сам Джан-дарын, если бы мы погрузили его на наше судно и покатали по озеру, и старики чуть не лопнули со смеху.

Никогда чистые, голубые волны не плескались о борта более жалкого судна. Оно нисколько не гордилось тем, что было первым судном на Кара-куле и на такой значительной высоте над уровнем моря. Напротив, оно боязливо качалось на резвых волнах, которые словно играли с ним, и, хотя остов его был обтянут лошадиной, овечьей и козьей шкурами, делало самые неуклюжие повороты, притом именно тогда, когда меньше всего ожидали этого.

Лодка наша соглашалась идти и на север и на юг, но только с попутным ветром, иначе преспокойно повертывала туда, куда дул ветер, словом, была настоящим яком по упрямству. И так как все время дул южный ветер, то нам оставалось только каждый раз перетаскивать лодку на южный берег и затем уже, плывя по ветру, производить промер. Впервые этот способ был применен 4 октября; лодку на лошади перевезли по мелкой воде на южный берег; там я уселся в нее с Магометом Турды. Ветер был не сильный, но холодный, и я поэтому надел тулуп.

Мы были еще не особенно далеко от берега, как налетел шквал и развел сильное волнение. Мы убрали парус и крепко схватились за борта, так как лодка прыгала словно взбесившаяся лошадь. Положение было критическое: лодка, быстро очутилась на середине озера и до обоих берегов было далеко.

Я правил «рулем»; вдруг корма нырнула в волны, вода наполовину наполнила лодку и основательно вымочила нас. Оказалось, что бурдюк, поддерживавший корму, оторвался и поплыл себе по волнам один. Каждая новая волна, настигавшая нас, обдавала нас новым душем, хотя я и старался лопатой разрезать волны, а киргиз изо всех сил вычерпывал воду.

Положение становилось серьезным, особенно ввиду того, что оба остальные бурдюка быстро худели — воздух выходил из них со свистом. Лодка накренялась на бок. Волны лезли в нее со всех сторон, словно бешеные морские тролли в белых шапках.

Я сильно опасался, как бы и остальные четыре бурдюка не оторвались и не уплыли или как бы из них не вышел весь воздух прежде, чем мы успеем добраться до берега, и я уже измерял глазами расстояние, соображая, смогу ли я проплыть его.

Настроение наше, конечно, не выигрывало от того, что Магомет Турды начал испытывать приступы морской болезни. Бедняга раньше понятия не имел о том, что такое кататься в лодке и что такое морская болезнь, и поэтому не в шутку воображал теперь, что пришел его последний час.

Киргизы, и пешие и конные, собрались на ближайшем к нам берегу и ждали с минуты на минуту, что лодка потонет. Нам, однако, посчастливилось продержаться с нею на воде и добраться до мелкого места у берега. Тут у нас гора свалилась с плеч. Промокшие насквозь, но здравые и невредимые, мы наконец очутились на берегу, поспешили в лагерь и велели развести большой костер, чтобы высушиться. Итак, первая же научная экскурсия на лодке потерпела фиаско.

В течение следующих дней, нам удалось без особых приключений провести три хорошие промерные линии. 8-го мы отплыли от западной части южного берега. В этот день мы нарочно выехали попозднее, выжидая, чтобы ветер немного утих, и медленно поплыли по озеру, не ставя паруса, чтобы не помешать точности промера. Час проходил за часом, стало смеркаться и уже стемнело, пока мы успели выгрести на мелкое место; до северного берега нам оставалось каких-нибудь сотни две метров.

На мгновение наступило полное безветрие, но вслед за тем с силой задул северный ветер и погнал лодку, как скорлупку, на середину озера. В перспективе было целое озеро и целая ночь. Мало толку было, что мы работали веслами изо всех сил, — ветер брал верх, и нас все несло на середину. Пока не взошел месяц, было совершенно темно; на берегу Ислам-бай, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, развел большой костер, служивший нам маяком. Северный ветер продолжался, к счастью, недолго, и к полуночи мы с помощью весел добрались-таки до нашего лагеря.

Большим преимуществом здешнего фарватера являлась невозможность столкновения в темноте с другим судном. Мы были полными хозяевами на Кара-куле, и лодке нашей открывался полный простор.

Посмеявшись над нашим славным судном, надо все-таки и похвалить его. Меня очень огорчило, что, по окончании навигации за выполнением всех работ и наступлением неблагоприятной погоды, пришлось разобрать нашу увеселительную яхту на части и вернуть материалы по принадлежности вместо того, чтобы целиком доставить ее в Северный музей, где она, без сомнения, привлекла бы общее внимание. Как бы то ни было, наша лодка научила киргизов, что за штука такая лодка, хотя и не внушила особенно высокого понятия о шведском навигаторском искусстве.

Киргизы уверяли, что в озере не водится никакой рыбы, и в самом деле я нашел всего одну маленькую мертвую, плававшую поверх воды. Рыбка принадлежала к той же породе, как и сохраненный мной экземпляр из близлежащего Басык-куля, и была, вероятно, занесена сюда какой-нибудь птицей. Но несправедливо было бы назвать Кара-куль безжизненным озером. Во время моих топографических работ на берегах я часто вспугивал целые семейства почтенных диких гусей или уток, которые мирно покрякивали в прибрежном тростнике, а при нашем приближении подымались и улетали на озеро. По ночам мы часто слышали крик диких гусей, сзывавших гусят или летавших над нашей юртой. Некоторым семействам приходилось делиться с нами своими членами, чтобы внести некоторую перемену в наше чересчур однообразное меню.

Не без грусти покинул я это маленькое прекрасное горное озеро, на которое привык смотреть почти как на свою собственность; мы провели здесь много мирных, обильных наблюдениями дней! Покинули мы его 9 октября. Выл бешеный южный ветер; волны пели свою обычную грустную, убаюкивающую песню, которую никогда не устанешь слушать, но скоро она замерла вдали, а мы еще раз направили свой путь к ледяному царству Мустаг-аты.