Книга: От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы
Назад: От Ландскроны до Ниеншанца
Дальше: «Храм для поклонения Господу всего мира»

ГОРОД ПЕТРА

Императорский город С.-Петербург

На протяжении всего XVIII столетия была жива мечта шведов об отвоевании областей, потерянных и отошедших к России в годы Северной войны. Шведские короли дважды силой оружия пытались претворить эту мечту в жизнь. Но наступательные войны, начатые Фредриком I в 1741 г. и Густавом III в 1788-м, не привели к желаемому результату; мечта осталась мечтой, а по Абоскому мирному договору 1743 г. шведско-русская граница отодвинулась еще дальше на запад.
Эпоха шведского великодержавия навсегда канула в прошлое, но в народном сознании, как и в поэзии, память о ней сохранялась долго. Поэтом, точнее всего выразившим боль от утраты восточных территорий государства, для старших поколений шведов стал Эсайас Тегнёр. В поэме «Свеа» (с подзаголовком «Pro patria» — «К Отечеству»), принесшей ему в 1811 г. высшую премию Шведской академии, поэт высказал горечь потери уступленной двумя годами ранее Финляндии, но более давнее поражение, понесенное Карлом XII, вибрирует в стихах, как резонатор.
Поэма воспринималась настолько оскорбительной для России (улучшения отношений с которой желала Швеция), что Академия сочла необходимым попросить поэта изменить в тексте то, что «нашла заслуживающим изменения», прежде чем премия может быть присуждена. Что Тегнёр и сделал.
Петр Великий и в физическом отношении был гигантом, его рост составлял 204 см. После его кончины, последовавшей в 1725 г., Бартоломео Карло Растрелли изготовил восковую фигуру царя в натуральную величину. Именно этим «мастерски выполненным из воска изображением» восхищался король Густав III при своем визите в Петербург в 1777 г.

 

В России популярное изображение событий в еще большей степени увековечено стихотворцами, и прежде всего Александром Пушкиным, который в поэме «Медный всадник» (1833) отразил собственное восхищение Петром и его подвигами. Основание Петербурга показано здесь как деяние одного человека:
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел…

В том, что царь Петр «вдаль глядел», сомневаться не приходится — у него было достаточно причин поразмыслить над сложившейся ситуацией. Однако перед его пытливым взором представали не «пустынные волны». Ниен, как уже говорилось, на переломе веков был вторым по величине городом Финляндии. И даже если многие шведские подданные успели бежать оттуда до русского нашествия, в невской дельте стояло слишком много дворов и деревень, чтобы эта местность могла быть сочтена «пустынной».

Пожалованные земли

Острова дельты в те времена были больше всего известны под их финскими названиями, но имели также шведские и русские. Так, например, Ристисаари (от финского risti — крест и saari — остров) назывался Крестовским островом и Корсхольмен (швед. kors — крест и holmen — остров); Кивисаари (фин. kivi — камень) — Каменный остров (Стенхольмен; швед. sten — камень). Другие острова получили новые названия. Лосиный остров (Хирвисаари, Эльгхольмен), к примеру, уже ранее имел параллельное русское название, которое сохраняет и поныне, — Васильевский остров. Березовый остров (Койвусаари, Бьёркхольмен), напротив, обрел совершенно новое название и с петровских времен стал именоваться Петербургской (ныне Петроградская) стороной.
Острова хотя и были заселены, но неравномерно. На восточной стороне Васильевского острова находилась деревня Хирвисаари с охотничьей избушкой Якоба Делагарди, а западная часть острова была настолько низменной и топкой, что там стоял лишь один-единственный двор, в котором жили лоцманы, проводившие суда через мели в устье Невы.
На этом фрагменте карты Эрика Белинга 1688 г. показаны три шведских двора в центре будущего Петербурга: усадьбы Бьёркенхольма, Усадисса (двор Коноу) и Первускина (двор Акерфельта) (Государственный архив Швеции, Стокгольм). Справа — фрагмент плана города, изданный И. Б. Хоманом приблизительно в 1720 г.; здесь можно видеть, что Петр I выбрал эти же места для постройки своих роскошных зданий, в частности Летнего дворца. Государственный архив Швеции (Стокгольм)

 

На одном из меньших островов были, согласно сообщению одного немца, наблюдавшего город в конце 1710 —начале 1711 г., только заросли кустарника, а также скот и северные олени, принадлежавшие самоедам…
Ко времени завоевания русскими территория, на которой потом постепенно раскинется Петербург, являлась ленным владением, которое Кристина, «наследная королева, великая княгиня Финляндская, герцогиня Эстляндская и Карельская, а также владетельница Ингерманландская», в 1638 г. пожаловала Бернхарду Штеену фон Штеенхузену, немецкому предпринимателю из шведских Прибалтийских провинций. Он занимал должность «генерального директора» этой области и должен был, в частности, «смотреть за тем, чтобы почта там работала исправно».
Короной ему было также поручено попытаться перевести русскую торговлю из Архангельска в Ниен, Ревель и Нарву (с этим заданием он не справился). Владения фон Штеенхузена были расширены более поздней жалованной грамотой 1648 г. Приведенный здесь текст показывает, как мог выглядеть такой документ.
Жалованная грамота на имения в Спасском погосте
Мы, Кристина, и проч., и проч., извещаем. Поскольку мы считаем наш город Ниен местом мало приспособленным, особенно для рыбной ловли и пастбищ, то при всем том всемилостивейше желаем споспешествовать и улучшать условия его жизни как в этом, так и в прочих важных обстоятельствах, дабы тамошние бургомистр и советники вместе с простыми горожанами возможно более старались создать там добрый и хорошо устроенный стапельный город как для дел коммерческих, так и для иных честных занятий. А посему согласно вышесказанному и по нашей особой милости и благорасположению мы предоставили и уступили и то, и другое. Также мы здесь силой сей нашей открытой грамоты предоставляем и уступаем названному нашему городу Ниену эти нижеперечисленные пожалованные нами в Нотебургском лене и Спасском погосте генеральному директору Бернхарду Штеену фон Штеенхузену имения: Кульсёя, одна четверть обжи; Охкья, одна восьмая часть обжи; Ахкиа Ниссра, пять шестых частей обжи; Вийгара, или Вийхабю, одна четвертая часть обжи; Уконова пустошь, три тридцать вторых (частей) обжи; Перекюля пустошь, три тридцать вторых частей обжи; Сондуя Лахтенскоя, одна шестая часть обжи; Лахте Корельскоя, пол-обжи; селение Спасское, пол-обжи; Сабрино с Аллерюно пустошью, три четвертых части обжи, и деревня Коньюда, три восьмых части обжи; всего — три целых и пять шестых частей обжи. Ими со всем к ним принадлежащим и имуществом, без всякого исключения, что там теперь есть, как бы оно ни называлось, будь то пребывает исстари или отныне может отойти и быть получено по закону и суду, пользоваться, употреблять и сохранять как свое законное родовое поместье в вечном владении. Но что касается пастбищ и рыбных ловель, которые таким образом пожалованы городу, наши слуги близ города, как и горожане, должны ими пользоваться и употреблять для их скромных надобностей. Всем, к кому это относится, надлежит там должным образом сему следовать, отнюдь не чиня противного.
Дано в нашем дворце в Стокгольме
31 октября 1648 года.

 

Фон Штеенхузен выстроил в своих донационных имениях две довольно большие усадьбы, или «резиденции», — там, где теперь расположены центральные части города Петербурга. Одной из усадеб была Усадиссахоф (Усадиссхоф), которая стояла на восточном устье впадающей в Неву реки Кямяйоки (названной потом Фонтанкой). Другой — Бьёркенхольмсхоф (Бьёркенхольм) или Биркенхольмсхоф, на Березовом (Петербургском) острове; то был большой двор с тринадцатью служанками, слугами и прочей домашней челядью. После кончины фон Штеенхузена, последовавшей в 1648 или 1649 г., в Бьёркенхольме жила его вдова. В Усадиссхофе жили его дочь Мария Элизабет со своим мужем Иохимом фон Коноу, отец которого в 1631 г. приехал сюда из Марк-Бранденбурга, чтобы занять должность управляющего имениями Карла Карлсона Юлленъельма. После ранней смерти супруга Мария Элизабет в 1652 г. вновь вышла замуж — за лейтенанта Класа Акерфельта, который прослыл мужчиной расточительным и довел поместье до разорения.
Картуш плана города, составленного около 1720 г. самым знаменитым картографом того времени немцем Иоганном Баптистом Хоманом по заказу царя Петра. Здесь показано течение Невы от Ладоги до Финского залива — местность, отошедшая к Швеции по условиям Столбовского договора 1617 г.; ее русские войска отвоевали, взяв шведские крепости Ноте-бург (1702) и Ниеншанц (1703). Картуш содержит много символических изображений: св. апостол Петр от ворот небесного царства благословляет своего тезку русского царя, назвавшего его именем новый город. Ключи апостола Петра от небесного царства (герб Ватикана) царь с некоторыми изменениями сделал своими — герб Петербурга представляет собой два перекрещенных якоря

 

Человеком, при котором поместье вновь «расцвело», стал старший сын Иохима — Эрик Берндт, в двадцатилетием возрасте вернувшийся в 1662 г. в Ингерманландию после службы на шведском военном флоте. На одной карте 1701 г. этот двор назван Коносхофом. Похоже, что он был единственным, оставшимся от некогда обширных владений фон Штеенхузена (и потом Коноу) после проведенной Карлом XI в Прибалтийских провинциях редукции дворянских земель.
С появлением в этих местах русских войск Эрик Берндт фон Коноу бежал, как и многие другие, в Швецию. В 1713 г. он приехал в Стокгольм, где, по всей вероятности, в том же году и скончался. В дополнение к другим переживаемым фон Коноу трудностям он был дворянином немецким, а не шведским; его род лишь в 1776 г. под именем фон Конов был введен в шведский Дом Дворянства.
Шведские имения в невской дельте в значительной мере связаны с этими тремя именами: фон Штеенхузен, фон Коноу и Акерфельт. На упомянутой карте 1701 г. показан двор Акерфельта — на том месте, где теперь стоит Инженерный замок. Дело в том, что другая дочь фон Штеенхузена была замужем за ротмистром Урбаном Акерфельтом, братом отчима Эрика Берндта. Согласно Ларсу Юхану Эренмальму, в качестве военнопленного находившемуся в городе в конце 1710-го — начале 1711 ив 1712 гг., владения Акерфельта были настолько обширны, что в то время его имя носил весь остров. В середине XVII столетия двор Акерфельта упоминается как Первускинахоф, по принятому названию этой части острова: Первусинахоль-ма (Первускина, Перузина и т. д.) — от финского слова, которое означает твердую землю, в противоположность более топкой местности севернее Мойки в сторону Невы, и «остров» (holma).
Следует помнить, что земля в невской дельте тогда была болотистой, непригодной для обработки и подверженной частым наводнениям. Наибольшую угрозу наводнения представляли для невских берегов, особенно северного — так называемой Финской (или Карельской) стороны. На южной, Ингерманландской, стороне, где стояло большинство шведских деревень и дворов, земля, наоборот, во многих местах была хорошо обработана и грунт укреплен. Петр с присущими ему рационализмом и хозяйственностью выбрал для строительства те места, где прежде жили шведские и финские новопоселенцы. Например, во владениях Эрика Берндта фон Коноу находился сад в голландском стиле, что объясняет, почему Петр именно на этом месте решил заложить свой Летний сад. Пригодился и Первускинахоф: вместе с несколькими другими шведскими поместьями он был подарен жене царя Екатерине, которая в 1713–1715 гг. возвела здесь один из первых императорских летних дворцов.

Миф об основании Питербурха

Очень немногие города так овеяны легендами, как город Петра, и миф о невской дельте как необжитом, пустынном крае был типичен для фольклора, который с самого начала окутал строительство на ингерманландских болотах. Стремительность, с какой вырастал прекрасный город, и в самом деле непостижима. Когда в 1830-х годах Владимир Одоевский задумал описать основание Петербурга, он в уста «старика финна» вложил слова, так объясняющие это чудо: «И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще его города. „Ничего вы не умеете делать“, — сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю».
Другой устойчивый миф связан с первой воткнутой в землю лопатой, положившей основание городу.
16 мая 1703 г., через пятнадцать дней после капитуляции Ниеншанца, на Заячьем острове был заложен первый камень в основание крепости. Об этом событии стокгольмская оборонная комиссия смогла доложить королю Карлу уже спустя одиннадцать дней. По легенде, дело было так: Петр окинул взглядом остров, взял у одного из своих солдат алебарду, вырезал два куска дерна, сложил их крест-накрест и сказал: «Здесь будет город». Затем он взял лопату и принялся копать ров. Тут с небесных высот спустился орел и стал кружить над царем. Когда ров достиг двухаршинной глубины, в него опустили высеченный из камня ящик; священники окропили его святой водой, и царь положил в ящик золотой ковчег с мощами апостола Андрея Первозванного. Потом царь накрыл ящик каменной крышкой с вырезанной надписью: «По воплощении Иисус Христове 1703 маия 16 основан царствующий град Санктпетербург великим государем царем и великим князем Петром Алексиевичем, самодержцем Всероссийским».
Завершив это дело, царь срубил две тонкие высокие березы, связал их верхушки и поставил наподобие ворот в два сделанных в земле углубления. Паривший в небе орел спустился и сел на эти ворота. Ефрейтор по фамилии Одинцов снял с них орла. Петр, усмотревший в этом доброе предзнаменование, весьма обрадовался.
По замыслу Петра I, говоря словами Пушкина, «все флаги в гости будут к нам», то есть Петербургу предстояло стать крупным торговым городом. На этой гравюре голландца П. Пикарта, созданной в первые годы XVIII в., за многочисленными кораблями видны слева — Петропавловская крепость, а справа — мелочные лавки (первый Гостиный двор) и Троицкая церковь. Королевская библиотека (Стокгольм)

 

Он связал платком ноги птицы, посадил ее себе на руку и так отправился на судне в Ниеншанц, где было устроено щедрое угощение. Празднование продолжалось под пушечную пальбу до двух часов ночи.
Такова легенда. Большинство историков утверждают, что Петра вовсе не было 16 мая в будущем Петербурге, он находился тогда на Ладоге, где проверял работы по строительству своего флота. Никакой орел не кружил в небе и никакого ящика не закапывали в землю, а человеком, заложившим первый камень в основание крепости, был царский фаворит будущий князь Меншиков. Ближе к истине, вероятно, будничное сообщение в газете «Ведомости»: «Его царское величество по взятии Шлотбурга в одной миле от туды ближе к Восточному морю на острове новую и зело угодную крепость построить велел, в ней же есть шесть бастионов, где работали дватцать тысящь человек подкопщиков, и тое крепость на свое государское имянование прозванием Питербургом обновити указал».
22 июня стоявшие в Ниеншанце гвардия и прочие полки были переведены в новую крепость, а спустя неделю, 29 июня, вдень свв. апостолов Петра и Павла, в ново-построенных казармах был задан пир. Тогда же была возведена церковь во имя Петра и Павла, которая дала название и крепости; с тех пор слово «Санкт-Петербург» стало означать и крепость, и город, выросший вокруг нее на островах и берегах русел невской дельты. Едва ли случайно то, что новый город носил имя и апостола, и царя.
Уже в ноябре 1703 г. к крепости подошло первое голландское торговое судно, привезшее вино и соль. Царь, щедро наградив капитана и команду, назвал корабль «Петербургом» и предоставил ему особые привилегии; корабль ходил в Петербург пятьдесят лет. Двумя следующими торговыми судами стали английские, четвертым — снова голландское. Так на Неве началась оживленная морская торговля — торговля, которой столь жаждали шведы, но осуществить которую выпало на долю русского царя.
Поначалу Петр вовсе не помышлял сделать свой новый город столицей государства. Он рассматривал Петербург прежде всего как гавань для экспорта и импорта товаров, обеспеченную сильной крепостью. В первые годы своего существования город был еще окружен принадлежавшими Швеции Прибалтийскими провинциями, шведские корабли подстерегали русских в Финском заливе, а шведские и русские войска время от времени сражались между собой. Наиболее известен неудачный поход на Петербург генерала Любеккера в 1708 г. Другими словами, творение Петра было так же уязвимо, как прежде Ниен и Ниеншанц, а может быть, и еще более, если учесть, что Россия все еще находилась в состоянии открытой войны со Швецией. Лишь после победы под Полтавой и особенно после завоевания Выборга царь ощутил в себе достаточно сил, чтобы отважиться в 1712 г. провозгласить Петербург новой столицей России. Спустя два года были начаты по-настоящему масштабные работы по строительству нового города.

Военнопленные

Одна из важнейших целей Петра, которые он преследовал, основывая Петербург, заключалась в том, чтобы новый город не походил на столь ненавистную царю Москву — символ всего варварского и реакционного в России. Идеалом Петра был Амстердам, рационально возведенный торговый город с гаванью. Согласно одному из первых планов Петербурга, составленному французом Жаном Батистом Леблоном, центром города должен был стать Васильевский остров, подобно своему голландскому образцу вдоль и поперек пересеченный каналами. Однако этот замысел был отринут — центр тяжести административной и коммерческой деятельности в городе был перенесен на Адмиралтейскую сторону, где с тех пор и находится.
Этот рисунок сделан пленным шведским солдатом Паулем Бетюном, вероятно, после освобождения и возвращения в Швецию. Рисунок уникален, поскольку является одним из самых первых изображений Петербурга и сделан вскоре после того, как город стал российской столицей (1712). Верхняя часть изображает «увеселительный дом царя» — построенный шведскими военнопленными летний дворец Екатерингоф при западном устье впадающей в Неву Фонтанки. В нижней части показан центр города. Улица слева позднее получила наименование Миллионной. Именно здесь стоял дом шведского пастора Якоба Майделина, служивший и помещением для богослужений, пока в 1730-х гг. приход не получил собственную церковь. Рисунок неточен — отчасти потому, что скорее всего выполнялся по памяти. Например, «дворец царя» располагался не в том месте, как это показано Бетюном, а на южном берегу Невы, где теперь стоит Зимний дворец. Военный архив (Стокгольм)
На плане города 1737 г. хорошо видно, что Невская прешпектива была тогда всего лишь длинной «березовой аллеей», как ее описал в своих путевых заметках К. Р. Берк. Наряду со всеми «малопримечательными постройками» здесь обозначены немецкая церковь Св. Петра, отведенный под застройку шведско-финский участок земли с церковью Св. Анны и французская реформатская церковь. Все три храма стояли между Невским проспектом и императорскими конюшнями

 

Для осуществления своих грандиозных планов Петр пригласил строителей из-за рубежа, прежде всего из Италии и Франции. Леблон успел поработать в Петербурге всего три года, в 1719 г. он умер от оспы. Он успел лишь начертить план Екатерингофа (для жены Петра) и частей Петергофа. В первые десятилетия наиболее влиятельным архитектором был Доменико Трезини (из Тессина в южной Швейцарии), прибывший в Петербург уже в октябре 1703 г. и создавший, в частности, Петропавловскую крепость, Летний дворец царя и Александро-Невский монастырь. В отличие от большинства городов Петербург возводился по заранее составленному плану и в первые годы рос под непосредственным наблюдением Трезини. Преемники Петра на престоле последовали его примеру приглашать иностранных архитекторов, и поэтому петербургская архитектура, в противоположность московской, носит ярко выраженный западноевропейский облик.
В отличие от беспорядочно и тесно застроенной и подверженной пожарам деревянной Москвы новая столица должна была быть выстроена в камне, и в сентябре 1714 г. царь издал указ, запрещавший во всем государстве на протяжении нескольких лет строить каменные дома, поскольку в Петербурге недостает каменщиков и каменотесов. Камень для строительства зданий в новом городе доставляли отчасти из Ниеншанца и Ниена, но этого хватило ненадолго.
Куда более значительный шведский вклад в основание Петербурга внесла рабочая сила. В первые годы на строительных работах в городе были заняты приблизительно по 20 тысяч человек ежегодно. Большинство из них составляли насильно приведенные русские и ингерманландцы, но много было и шведских пленных. За три года — с 1712 по 1714-й, в которые военнопленные наиболее интенсивно привлекались к работам, 2682 шведа были присланы в Петербург либо прямо с мест военных действий — из Выборга, Гельсингфорса и т. д., либо из других областей России, где пленные тоже трудились. Плененный шведский сановник граф Карл Пипер в своем дневнике сообщает, что видел истощенных шведских мужчин, женщин и детей, шедших через Москву в Петербург. Среди рабочих были также и мирные подданные Швеции, захваченные в ходе военных действий.
Пленные были заняты не только в ремесленном производстве и на строительных работах, но и в административных учреждениях — как писари, казначеи, секретари, аудиторы и т. д.; дело в том, что Петр высоко ценил добросовестность и профессионализм шведов. Они поступали на русскую службу с условием, что их не будут использовать для исполнения дел военного характера. Некоторые шведы даже могли свободно передвигаться без сопровождения караульных, если давали письменное обещание — так называемый пароль, — что не сбегут и не будут вести тайной переписки.
Шведы участвовали в возведении некоторых первых самых значительных петербургских зданий, и документы свидетельствуют, что руководители строительных работ часто хвалили их за мастерство и смелость.
Так, например, в 1712 г. десять шведских плотников и кузнецов участвовали в строительстве Петропавловской крепости. Двумя годами позднее двадцать шесть шведских плотников трудились в первом царском Зимнем дворце, и тогда же довольно много шведов были заняты на строительстве Летнего дворца Екатерингоф на Фонтанке; дворец не сохранился). В 1718–1720 гг. Ларе Лин вместе с тринадцатью соотечественниками и десятью русскими плотниками строил купол на крепостной церкви и поднимал шпиль ее колокольни. В 1719 г. 159 пленных ремесленников работали в Петергофе, среди них было 13 каменотесов, 12 столяров, 79 плотников.
Аллея, в 1715 г. получившая название Невской прешпективы (так! — Примеч. перев.), была заложена и содержалась в порядке шведскими военнопленными. Хотя эта улица тогда не была такой широкой и оживленной, какой стала в XIX в., она все же являлась парадной. Шведский ученый и нумизмат Карл Рейнхольд Берк, посетивший город в 1735–1736 гг., в своих «Путевых заметках о России» (рукопись хранится в стокгольмской Королевской библиотеке) так описал эту «аллею»:
«Она проложена от Адмиралтейства и уходит далеко за город. Домами она застроена лишь в наименьшей своей части, прочая часть состоит из березовой аллеи — где прорубленной, а где насаженной и представляющей собой чрезвычайно красивый бульвар. Там, где начинается город, стоят деревянные триумфальные ворота, украшенные живописными изображениями и скульптурами; ворота были поставлены по случаю въезда императрицы в Петербург в 1732 году. Другие стоят в конце улицы, почти у площади, находящейся перед Адмиралтейством; они тоже деревянные и поставлены по тому же самому случаю. Слова над аллегорическими изображениями на обоих воротах… почти всегда — на двух языках, русском и латыни, чем поддерживается уважение к русскому языку, а слова понятны и природному русскому, и чужестранцу… На Перспективной улице… мало примечательных зданий, помимо каменной русской церкви, которая пока не достроена, но будет, по-видимому, красивой; каменной евангелической немецкой, деревянной финской (в которой отправляется и шведское богослужение) и деревянной реформатской французской церкви. Все три стоят на площади между названной улицей и императорскими конюшнями».
Фрагмент карты шведского офицера-фортификатора Карла Фредрика Койета 1721 г., где изображены работающие военнопленные. Один из стоящих справа господ— должно быть, сам Койет, а в мужчине с усами можно предположить городского архитектора Доменико Трезини. Военный архив (Стокгольм)

 

Пленные шведские солдаты участвовали также в «плетении ограды» царского Летнего дворца и в разбивке Летнего сада, южная часть которого еще в конце XVIII в. именовалась Шведским садом — на том основании, что в нее много труда вложили садовники и работные люди шведского и финского происхождения. Некоторые пленные (в источниках упоминается, например, некий Нильс Ландрин) работали также наставниками, от них требовалось, обучив русских, сделать их квалифицированными ремесленниками.
Принудительный набор русской рабочей силы и ее привод из других областей страны шел туго. А те, кому не удавалось уклониться от пересылки в Петербург, старались при первом удобном случае сбежать оттуда. Условия жизни и труда были ужасными, работали прямо на болоте, стоя в воде. Один аптекарь приготовил лекарственное питье — водку, настоянную на еловых шишках, и в 1705 г. было продано 231 ведро, но и такое лечение не помогало: работные люди умирали, по словам одного немца-очевидца, «как мухи». Среди шведов смертность тоже была высокой — из 2682 пленных, приведенных в город в 1712–1714 гг., ко времени заключения мира в 1721 г. в живых осталось немногим больше половины. Выдающийся русский историк Василий Ключевский подытожил: «Едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте. Петр называл новую столицу своим „парадизом“; но она стала великим кладбищем для народа».
После Ништадтского мира 1721 г. шведским военнопленным позволили вернуться домой. Большинство офицеров возвратились в свое отечество, как и многие рядовые солдаты. Для Петра было важно удержать как можно больше квалифицированных мастеровых людей, и поэтому он издал специальный манифест, в котором гарантировал всем, кто останется в России, сохранение своего вероисповедания и те же права, какие были у российских подданных. Второе предложение было, надо полагать, менее привлекательным, чем полагал царь, но все же часть специалистов пошла на русскую службу. Некоторые пленные, кроме того, женились на русских и перешли в православие или пустили в России корни иным образом.
Помимо этого, Петр велел своему посланнику в Стокгольме графу Михаилу Бестужеву-Рюмину стараться вербовать в Петербург шведских специалистов: садовников, земледельцев, плотников, каменщиков и слесарей, «а особливо совершенно искусных в делании ружейных замков, пружин и машин». В 1723 г. царь отправил одного из лучших своих архитекторов Михаила Земцова в Стокгольм для найма умелых специалистов и изучения вопроса о том, какую обмазку зданий применяют шведы — ведь климатические условия в Стокгольме и Петербурге были сходными.
Величайшие трудности доставляла вода: как сообщает Эренмальм, местные жители жаловались на то, что она постоянно проникает в подвалы и что во время ежегодно случающихся наводнений по улицам приходится плавать на лодках. Среди тех, с кем заключил контракты Земцов, были каменщики и штукатуры Хенрик Сигмунд Крюг и Кристиан Кегель, которым как раз и было поручено таким образом смешивать известь с цементом, чтобы вода не просачивалась, в подвалы и наружные стены были защищены от холода и непогоды. Другими, польстившимися на приглашение царя, были кровельщик Константин Хейнеке, через год продливший контракт с русской короной; садовник Улоф Удефельт, оставшийся в Петербурге до 1728 г., и Юхан Глюцман, специалист по мельницам, приводимым в движение силой ветра, воды или лошадиной тягой.
Как только русские осваивали соответствующие профессии, Канцелярия от строений предлагала Сенату отсылать иностранных специалистов домой. Например, в 1725 г. могли быть «отпущены» один шведский плотник, один каменотес и несколько каменщиков, после того как архитекторы Т. Усов и П. Еропкин известили Канцелярию о том, что «те дела, которые они исправляют, могут они, Усов и Еропкин, отправлять с русскими людьми».
Помимо мужской рабочей силы, использовавшейся на строительных работах, многие шведские подданные работали у знатных и богатых русских поварами, лакеями, кучерами, служанками и т. д. Вторая супруга Петра царица Екатерина, происходившая из Лифляндии и первым браком бывшая замужем за шведским кавалеристом Иоганном Крузе, кажется, хорошо относилась к государству, в границах которого родилась и выросла. При ней было несколько фрейлин-шведок, как и у княгини Меншико-вой — ко времени заключения мира в 1721 г. в домашнем хозяйстве А. Д. Меншикова служили не менее 65 шведских пленных. Если большинство мужчин шведско-финского прихода ремесленничали, то (согласно статистике начала 1730-х годов) почти половина женщин-прихожанок были служанками, горничными и кормилицами.
Еще одной сферой, в развитие которой внесли свой вклад шведы при строительстве новой, европеизированной России, какую хотел создать Петр, была административная: новая русская административная система создавалась по образцу шведской. Органами центральной власти по примеру Швеции стали коллегии, органы местного управления тоже образовывались подобно шведским и даже названия некоторых ведомств заимствовались у шведских: Штатс-контор, Камер-коллегия, Коммерц-коллегия, Берг- и Мануфактур-коллегия и т. д. Этот импорт бюрократического ноу-хау имел большое значение в деле модернизации России.
Но как в России строят?
Васильевский остров согласно решению Петра I должен был стать превосходнейшей, наилучшим образом застроенной и обнесенной вокруг укреплениями частью города. Петр I приказал разметить линии для домов (там не считают улицами, а говорят, что люди живут в первой, второй, третьей и т. д. линии; да и в остальном городе очень мало улиц, имеющих названия) и для каналов, которые предполагалось прокопать между линиями, — не только для того, чтобы, подняв грунт, предотвратить большой ущерб, уже неоднократно нанесенный подъемами воды, но и для того, чтобы, как тогда выражались при дворе, придать городу облик Венеции. Однако сей великий проект был остановлен кончиной его создателя, и теперь без преувеличения можно сказать, что остров еще по крайней мере на две трети покрыт лесом и болотом, а на застроенной одной трети пригодна (для жилья) едва ли половина домов.
Вообще о Петербурге известно, что весьма немногие русские поселились в нем по доброй воле, и особенно это относится к Васильевскому острову. Бояре получили приказ строить каменные дома соответственно их состоянию и по выданному чертежу. Им пришлось повиноваться, но поскольку без охоты, то они под любым предлогом — поездок по делам в другие местности и т. д. — старались уклоняться от завершения строительства или тянуть время до тех пор, пока у государя не пройдет первый пыл, и потом с радостью оставляли начатые дома.
Посему на этом острове много с размахом заложенных дворцов без окон, дверей и полов, они с каждым днем все больше разрушаются. Непохоже, что их когда-нибудь достроят, поскольку вся знать желает быть близ императорского двора или по крайней мере на том же берегу реки.
С деревянными строениями дело обстоит подобным же образом — весьма многие на этом острове и в других местах так и не были завершены либо, с радостью покинутые владельцами, за несколько лет совершенно разрушились, что ужасно обезображивает город…
Порой признается подлежащей сносу целая улица хороших деревянных строений, а их владельцы получают приказ за год-два возвести каменные дома определенной высоты. Они должны немедля ломать свои дома, переносить их во двор или на другое место, где разрешается стоять деревянным строениям, или по дешевке продавать свои постройки, уступая дворовое место тому, кто хочет (тут) строиться в камне.
Но как же в России строят? Это делается без старательных поисков добрых материалов и не приноравливаясь к должному времени года. Из плохо обожженного кирпича, только что срубленных бревен и сырых досок быстро и даже посреди зимы возводят дом, который снаружи выглядит сносно, но спустя непродолжительное время замечаешь, что крыша, пол и двери рассохлись, а стены сгнили. Владельца это мало печалит, ему лишь бы построить дом; какое-то время он может сполна взимать плату за наем и в конце концов оставит дом пустым, пока не поступят новые приказы.
Архитектура приблизительно такова. На болотистом грунте, в котором невозможно вырыть подвал, стоит дом с толстыми каменными стенами (они вследствие упомянутого беспечного способа строительства не высохнут и за несколько лет), деревянными крышей и стоком, английскими окнами, орнаментом вокруг них и над воротами, тоже из крашеного дерева; наружные сени и лестница построены со стороны двора, они тоже деревянные; все славно и удобосгораемо. Нет домов выше трех этажей, включая самый нижний — это подвал, причем очень низкий. Поэтому много изрядных домов, куда не проходит ни одна карета, и должно ездить через задние ворота, или же проломлена стена второго этажа, и тогда проход становится высоким, как триумфальные ворота; оба эти способа вполне безобразны.
В комнатах русских людей редко увидишь обои, а лишь несколько зеркал, столов и стульев; кафельные печи очень большие и топятся преимущественно из сеней. Часто они стоят прямо на балках черного пола, слишком близко к дереву, так что пожары возникали главным образом из-за скверной конструкции кухонных и изразцовых печей. Потому пришлось запретить горожанам отапливать комнаты после пяти часов вечера, дабы огонь не застиг людей спящими.
В Петербурге найдется мало домов, которые не имели бы своих ледников. Их строят тоже над землей, из дерева, с двойными стенами, засыпая промежутки между ними камнями и землей. Лед обычно нарубают на Неве, так как на каналах он редко бывает достаточно толстым. Но всякий живущий на берегу может рубить лед только напротив своего дома, а также обязан не забыть обнести прорубь оградой. Другие должны внести за нарубленный лед определенную сумму в Полицию. Обычно какой-нибудь работник становится подрядчиком — вносит плату в Полицию, находит себе помощников и поставляет лед в подвалы по 10–15 копеек за квадратную сажень, в зависимости от расстояния до дома.
Карл Рейнхольд Берк
«Путевые заметки о России. 1735–1736»
* * *
Война окончилась. Ниеншанц пал, Россия уничтожила шведское господство на Балтийском море и овладела устьем Невы. Но что касается шведского присутствия в Петербурге, вклад в его развитие шведских военнопленных, сколь бы основополагающим он ни был, означал лишь символическое начало. После подписания Ништадтского трактата 1721 г., отнявшего у Швеции почти все завоевания Столбовского мирного договора, отношения между двумя странами нормализовались. И хотя между ними еще неоднократно вспыхивали военные действия, Петербург отныне стал городом, который все сильнее и сильнее привлекал к себе шведскую — и финскую — рабочую силу, и теперь уже речь шла не о трудовых контрактах с Российским государством, а о свободном въезде в прибалтийскую метрополию, динамичное развитие которой сулило трудолюбивому, деятельному иноземцу хорошие возможности заработать себе на жизнь.
Назад: От Ландскроны до Ниеншанца
Дальше: «Храм для поклонения Господу всего мира»