Славяне
Такая диковинка, как женщины с оружием в руках, как, впрочем, и другие чудеса — одноглазые и козлоногие люди, люди с песьими головами, гигантские муравьи, добывающие золото, и грифы, его стерегущие, — всегда располагались, с точки зрения путешественников и историков, на окраинах цивилизованного мира. Интересно, что историки церковные в этом смысле не являлись исключением. Знаменитый Адам Бременский в своей книге «Деяния архиепископов гамбургской церкви», написанной в одиннадцатом веке, не ограничился описанием деяний архиепископов (хотя и они чудесны) и сообщил читателям о чудесах другого рода.
«С востока к Свеонии (нынешняя Швеция. — О. И.) примыкают Рифейские горы с их пустынными местностями и глубокими снегами: доступ в те края закрывают стада звероподобных людей. Там живут амазонки, циноцефалы и циклопы, у которых во лбу один глаз».
Впрочем, если информация о циклопах и выходит за тематические рамки книги об архиепископах, то об амазонках этого сказать нельзя, ибо они, по словам Адама Бременского, послужили в свое время во славу Церкви: «За то, что свеоны изгнали назначенного к ним епископа, их постигла небесная кара. Королевский сын Анунд, который был послан отцом завоевывать Край женщин, погиб вместе со всем своим войском от яда, подмешанного амазонками в водные источники». Кроме того, в стране разразилась засуха. И тогда злосчастные свеоны, наказанные амазонками и погодой одновременно, «отправили к архиепископу послов, прося простить их и вернуть изгнанного епископа, которому они обещали свою верность». Так амазонки-отравительницы способствовали духовному просветлению свеонов.
Как подлинный ученый Адам Бременский, отвлекшись ненадолго от основной темы своей книги, сообщает читателям ряд полезных сведений по этнографии амазонок:
«Говорят, где-то на берегах Балтийского моря обитают амазонки, их страну называют теперь Краем женщин. Иные рассказывают, что амазонки становятся беременны, выпив воды. Другие говорят, что они зачинают либо от проезжающих купцов, либо от тех, кого берут в плен, либо, наконец, от чудовищ, которые в этих землях не редкость. Последнее, полагаем, наиболее вероятно. Когда же дело доходит до родов, то оказывается, что, если плод мужского пола, это циноцефал, а если женского, то совершенно особая женщина, которая будет жить вместе с другими такими же, презирая общение с мужчинами. Если же в их край приезжает какой-нибудь мужчина, они изгоняют его совершенно по-мужски. Циноцефалы — это те, которые носят на плечах песью голову. Их часто берут в плен в Руссии, а говорят они, мешая слова и лай».
Сами славяне, рядом с землями которых средневековые авторы охотно «размещали» амазонок, тоже имели представление о воинственных женщинах. Но и они, в свою очередь, отодвигали амазонок подальше от границ известного им мира. Созданная в двенадцатом веке «Повесть временных лет» — самый ранний из дошедших до нас древнерусских летописных сводов — давала обзор разных племен и народов с кратким описанием их нравов. О некоторых из них летописец отзывался похвально, о многих, прежде всего отдаленных, сообщал, что они «всякое бесстыдство творят, считая его добродетелью». К «творящим бесстыдство» «Повесть» относит и амазонок:
«Амазонки же не имеют мужей, как скот бессловесный, но единожды в году, близко к весенним дням, выходят из своей земли и сочетаются с окрестных земель мужчинами, считая то время как бы неким торжеством и великим праздником. Когда же зачнут от них в чреве — снова покидают те места. Когда же придет время родить и если родится мальчик, то убивают его, если же девочка, то вскормят ее и прилежно воспитают».
Описывает автор и народы, у которых женщины, не являясь амазонками в полном смысле этого слова, все же «мужские дела совершают». Среди них он называет скифское племя «гилии». Вообще говоря, к тому времени, когда создавалась «Повесть», никаких скифов на свете уже не было. Но, видимо, слава об их замечательных женах продолжала жить в народе и волновать умы:
«Другой закон у гилий: жены у них пашут, и дома строят, и мужские дела совершают, но и любви предаются сколько хотят, не сдерживаемые вовсе своими мужьями и не стыдясь; есть среди них и храбрые женщины, умелые в охоте на зверей. Властвуют жены эти над мужьями своими и повелевают ими».
В отличие от историков едва ли не всех времен и народов чешский хронист Козьма Пражский помещает амазонок не на окраину известных ему земель, а на землю своей родины и возводит к самовластным и воинственным женщинам собственный народ. «Чешская хроника» Козьмы была написана приблизительно в ту же эпоху, что книга Адама Бременского и «Повесть временных лет», — в конце одиннадцатого и начале двенадцатого века. Она повествует о том, как некогда племенами, жившими на территории будущей Чехии и Словакии, управляли три сестры, «которых природа щедро одарила мудростью не меньшей, чем обычно наделяет мужчин». Старшая из них, по имени Кази, «в знании трав, в искусстве прорицания… не уступала Медее Колхидской, в искусстве же врачевания — Пеонию (мифический древнегреческий врач, исцелявший, в частности, богов. — О. И.), даже Парок (богини судьбы, — ред.) она часто заставляла прекращать свое нескончаемое занятие». Средняя сестра, Тэтка, «выстроила град и назвала его своим именем — Тэтин». Кроме того, Тэтка «научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях». Интересно, что толерантный Козьма хотя и называет обычаи, введенные язычницей Тэткой, «нечестивыми», но о самой деве отзывается благожелательно:
Достойна хвалы была Тэтка, рожденьем хотя и вторая.
Женщина тонкого вкуса, свободно, без мужа жила.
Третья сестра, «по рождению самая младшая, но превосходившая всех мудростью», звалась Либуше. Она тоже выстроила город, которому дала свое имя, — Либушин, где стала правительницей и судьей. «При рассмотрении тяжб, возникавших в народе, она никого не обижала, со всеми была обходительной и даже более — любезной. Либуше была гордостью и славой женского пола». С особой осмотрительностью Либуше разбирала тяжбы, в которых были задействованы мужчины. Но все ее достоинства не спасли правительницу от гендерной дискриминации. Однажды истец, проигравший дело в ее суде, заявил:
«О, оскорбление, непереносимое для мужчин! Эта ничтожная женщина со своим лукавым умом берется разрешать мужские споры! Нам ведь хорошо известно, что женщина, стоит ли она или сидит в кресле, не располагает большим умом, а еще меньше его у нее, когда она возлежит на подушках! Поистине, пусть она в таком случае лучше имеет дело с мужчиной, а не принимает решения, касающиеся воинов. Хорошо ведь известно, что у всех женщин волос долог, а ум короток. Лучше мужчинам умереть, чем терпеть подобное. Природа выставила нас на позор народам и племенам за то, что мы не имеем правителя и судьи из мужчин и над нами тяготеют женские законы».
Оскорбленная Либуше не перенесла такого заявления и решила отказаться от власти. Она созвала народ на вече. «Когда все собрались, женщина, сидевшая на высоком престоле, обратилась к грубым мужчинам: „О, народ, ты несчастен и жалок, ты жить не умеешь свободно“». После чего потребовала, чтобы горожане сосватали ей мужа, каковому она передаст бразды правления, что и было исполнено. С этого времени правлению женщин на чешской земле пришел конец. А через некоторое время было покончено и с их личной независимостью. Хронист описывает, как именно это произошло. Правда, рассказанная им история очень напоминает ту, что некогда была описана Геродотом. Авторы настоящей книги подробно пересказали ее в главе «Степь». Но раз уж мы предоставили слово Геродоту, у нас нет никаких оснований отказать в этом поборнику прав женщин и весьма уважаемому хронисту Козьме Пражскому. Что мы и делаем:
«В то время девушки этой страны достигали зрелости быстро: подобно амазонкам, они жаждали военного оружия и избирали себе предводительниц; они занимались военным делом так же, как и молодые люди, и охотились в лесах, как мужчины; и поэтому не мужчины избирали себе девушек в жены, а сами девушки, когда желали, выбирали себе мужей и, подобно скифскому племени, плавкам (Plauci) или печенегам, они не знали различии между мужской и женской одеждой. Смелость женщин возросла настолько, что на одной скале, недалеко от названного града, они воздвигли себе град, защитой которому служила природа, и дали этому граду название Девин, от слова „дева“. Юноши, видя все это, очень рассердились на девушек и, собравшись в еще большем числе, выстроили неподалеку град на другой скале среди чаши, на расстоянии не более чем звук рога; теперешние люди называют этот город Вышеградом; в те же времена он носил название Храстен, от слова „чаща“. Так как девушки нередко превосходили юношей в хитрости и умении обманывать, а юноши часто были более храбрыми, чем девушки, поэтому между ними то возникала война, то наступал мир. И однажды, когда был заключен между ними мир, обе стороны решили собраться для общей еды и питья и в течение трех дней без оружия веселиться в условленном месте. Что же дальше? Юноши стали пировать с девушками, как хищные волки, которые ищут добычи и стремятся ворваться в овчарню. Первый день они провели весело; шел пир, происходило обильное возлияние.
Унять пока жажду хотели, жажда возникла другая,
Юноши жажду свою сохранили до часа ночного.
Ночь наступила, луна землю с небес озарила.
Один из юношей, затрубив в рог, тем самым подал знак и сказал:
„Всласть наигрались мы днем, довольно уж ели и пили,
Встаньте, нас рогом зовет своим золотая Венера“.
И каждый юноша тотчас похитил по девушке. Когда же наступило утро, между воевавшими был заключен мир; еда и питье — дары Цереры и Вакха — были унесены из города Девина, пустые же стены его — отданы во власть… Вулкану. С той поры, после смерти княжны Либуше, женщины находятся под властью мужчин».
В Братиславе до сих пор можно видеть развалины замка, называвшегося Девин, и Девичьей башни. Это все, что осталось от города амазонок.
При всем уважении авторов настоящей книги к средневековым хронистам лично они придерживаются той точки зрения, что амазонок в полном смысле слова (если понимать под ними женщин, создавших свою государственность) среди славян Восточной Европы все-таки не было. А вот женщины, бравшие в руки оружие, встречались, хотя и были очень редким исключением. Их, например, упоминает Никифор, патриарх Константинопольский, живший во второй половине восьмого — начале девятого века. В своей книге «Краткая история со времени после царствования Маврикия» патриарх описывает осаду Константинополя объединенными силами аваров и славян в начале седьмого века. В войске славян были и женщины. Авары атаковали город с суши, славяне на лодках-однодеревках — со стороны реки, впадающей в залив Золотой Рог. Защитники города послали свою флотилию для перехвата лодок противника. «Увидев знак, славяне от реки, именуемой Барбисс, устремились и пошли по направлению к городу. Те же налетели на них, загнали их в середину и сразу же опрокинули, так что и морская вода сильно закрасилась кровью. Среди трупов убитых оказались и славянские женщины».
Женщины, о которых сообщает Никифор, были, вероятно, добровольцами, а быть может, и просто подругами воинов; возможно, они намеревались покинуть челны до начала битвы, но не успели это сделать из-за неожиданной атаки противника. Во всяком случае, воинскому призыву славянки в отличие от кельтских женщин не подлежали. Но известна ситуация, когда русским женщинам приходилось браться за оружие в обязательном порядке. Причем она была связана отнюдь не с войной, а с судопроизводством. По законодательству некоторых городов (например, Новгорода и Пскова) представительницы прекрасного пола должны были отстаивать свои права на судебных поединках.
До наших дней дошла «Псковская судная грамота» — компилятивный свод, объединивший княжеские законы с «псковскими исконными обычаями» и принятый на псковском вече в 1397 (по другой версии в 1467) году. «Грамота» очень часто предлагает судебные поединки. Их надлежит проводить и в целом ряде земельных тяжб, и в спорах между купцами о разделе прибыли, и при отказе от возврата долга или взятого на хранение имущества, и даже «если перехожий рабочий, нанимающийся в сельской волости пахать землю или пасти скот, возбудит иск о хранении или о хлебе».
В ряде случаев «Грамота» предлагает драться не истцу или ответчику, а послуху, т. е. свидетелю. Именно послуху надлежало доказывать правоту своих показаний в «деле о побоях или грабеже», а также если предметом насилия оказалась борода потерпевшего: «Если кто-нибудь вырвет у другого бороду, а послух засвидетельствует это, то послух должен принести присягу и драться с виновным на судебном поединке».
Не освобождались от судебных поединков и представительницы прекрасного пола. Правда, в большинстве случаев они могли выставить вместо себя наемного бойца: если «истцом окажется женщина, или малолетний, или человек престарелый, или больной, или с каким-либо увечьем, или монах, или монахиня, то такие истцы имеют право выставить за себя на судебный поединок наемных бойцов; тяжущиеся должны, однако, лично давать присягу, а наемники могут только сражаться на поединке. Ответчику в свою очередь предоставляется право, если он не желает выходить на бой с подставным бойцом истца, также выставить против него своего наемника». Но такие послабления предлагались только в том случае, если женщине предстояло драться с мужчиной. Одна из последних статей «Грамоты» гласит: «Если две женщины приговорены к судебному поединку, то ни одна из них не может выставить вместо себя наемного бойца». Женские поединки, как, впрочем, и другие положения «Грамоты», внедрялись в жизнь «по благословлению отцов своих попов всех пяти соборов, и иеромонахов, и дьяконов, и священников, и всего Божьего духовенства».
Но чаще всего в землях славян женщину с оружием в руках можно было встретить все-таки не в войске и не на «поле», где проводились судебные поединки, а в былине или песне. С тех пор как скифы, савроматы и сарматы покинули причерноморские степи, погребения воительниц с оружием стали редкостью. Но в эпосе «амазонки» продолжали жить и совершать славные подвиги. Часто их называли поленицами или поляницами. Вооружением, стилем боя, а иногда и образом жизни поляницы были похожи на былинных богатырей, которых, кстати, неизменно побеждали. Кроме того, им, как и германским валькириям, полагалось быть девственницами — выйдя замуж, богатырша нередко теряла свою воинскую силу и могла погибнуть в поединке, если все-таки в него ввязывалась. Случалось, что поляница при замужестве принимала крещение — по мнению некоторых исследователей, это косвенный намек на то, что изначально она была язычницей, степнячкой. Иногда она, несмотря на славянское имя, происходила из Золотой Орды или Литвы. Собственно, даже не важно, откуда именно, важно другое — для славян она все-таки была чужая, пришлая.
Крупнейший отечественный специалист по археологии и истории степняков С. А. Плетнева писала по поводу национальной принадлежности поляниц:
«Не могло быть речи в XI в. о каких-то „поляницах“— русских девушках. Это, несомненно, были молодые половчанки. Характерно, что былинный Добрыня Никитич встретил „поляницу“ в „чистом поле“, т. е., видимо, в степи, сидящей на добром коне. Победив Добрыню, „поляница“ сунула его в кожаный мешок, притороченный к седлу. Это тоже, несомненно, кочевнический образ, тем более что девушка не ранила Добрыню, а „сдернула“ его с седла, что также является типичным приемом кочевников… Добрыня, после того как был извлечен из кожаного мешка, под угрозой позорной смерти… согласился жениться на „полянице“, и когда привез ее в Киев, то прежде всего девушку „привели в верушку крещеную“. Таким образом, она прошла обычный путь девушки-половчанки, взятой из степи замуж за русского князя или простого воина: ее прежде надо было окрестить (дать ей христианское имя), а потом уже вести под венец».
Что же касается того, что поляницы в русских былинах обыкновенно носят славянские имена, С. А. Плетнева пишет: «…Следует помнить, что имя половцев уже давно стерлось из памяти народной, женские тюркские имена не были распространены на Руси и не попали в эпос».
Былина «Добрыня и Настасья», записанная в разных вариантах, повествует о том, как «молодец Добрынюшка Никитич млад» поехал «гулять да в полё чистоё». Там он увидел землю, взрытую копытами богатырского коня, и «поехал по следу да богатырскому». Далее авторы былин расходятся в описании событий. В одном из вариантов Добрыня догоняет своего будущего противника и наносит ему несколько богатырских ударов палицей по голове, не понимая еще, что перед ним женщина. В другой записи Добрыня пытается совершить свой «подвиг», уже поняв, что перед ним «девица либо женщина», что, впрочем, не помешало славному богатырю трижды ударить незнакомую даму палицей по голове.
Наезжает он богатыря в чистом поле:
А сидит богатырь на добром коне,
А сидит богатырь в платьях женских.
Говорит Добрыня сын Никитьевич:
«То ведь не богатырь на добром коне,
То же поляница знать удалая,
А кака ни тут девица либо женщина».
И поехал тут Добрыня на богатыря,
Ударил своей палицей булатной
Тую поляницу в буйну голову…
В какой-то мере героя оправдывает лишь то, что ему оказалось не под силу справиться с богатыршей. Впрочем, до боя как такового дело не дошло:
Говорит же поляница да удалая:
«Думала же, русские комарики покусывают,
Ажно русские богатыри пощелкивают!»
Ухватила тут Добрыню за желты кудри,
Сдернула Добрынюшку с коня долой,
А спустила тут Добрыню во глубок мешок…
Судьба славного богатыря могла бы оказаться весьма плачевной, и неизвестно, кто бы в дальнейшем охранял русскую землю от татар и служил посыльным у князя Владимира, но в дело вмешался конь поляницы. Он человеческим голосом заявил, что нести двух богатырей ему не под силу. Тогда девушка (как выяснилось, ее звали Настасья) вынула богатыря из мешка:
«Если стар богатырь — я голову срублю,
Если млад богатырь — я в полон возьму,
Если ровня богатырь — я замуж пойду».
Увидала тут Добрынюшку Никитича.
«Здравствуй, душенька Добрыня сын Никитьевич!»
Бывшие противники разговорились, выяснили, что Настасья знает своего пленника:
Я видала тя, Добрынюшку Никитича;
А тебе же меня нынче негде знать.
А поехала в чисто поле поляковать,
А искать же я себе-ка супротивничка.
Возьмешь ли, Добрыня, во замужество?
Впрочем, вопрос этот оказался чисто риторическим, поскольку воинственная дева заранее предупредила своего жениха, что будет с ним в случае отказа:
На ладонь кладу, другой сверху прижму,
Сделаю тебя да в овсяный блин!
Благоразумный богатырь не стал спорить с более сильным противником. Да и по всем законам воинской чести побежденному спорить не полагалось. Поэтому он послушно заявил:
Я приму с тобой, Настасья, по злату венцу!
И единоборство двух богатырей закончилось трехдневным свадебным пиром в стольном городе Киеве, у князя Владимира.
Другие былины, повествующие о русском богатыре Дунае Ивановиче и девушке-полянице, заканчиваются не столь радостно. Дунай Иванович по поручению Владимира Красно Солнышко отправляется сватать князю невесту. Едет он либо в Литву, либо прямиком в Золотую Орду. Сватовство завершается удачно, но, кроме скромной и домовитой невесты для князя, Дунай Иванович привозит в Киев и невесту для себя самого. Это сестра будущей княжеской супруги, в разных вариантах ее зовут либо Авдотья Семеновна, либо Настасья-королевишна. Причем Авдотью Дунай изнасиловал, застав ее спящей в дорожном шатре, после чего девушке ничего другого не оставалось, как согласиться на за мужество. Что же касается Настасьи, то ее богатырь тоже застал спящей, но насиловать не стал, а вызвал на поединок. Как выяснилось позднее, его противница для того и выехала в поле, чтобы биться с проезжими богатырями, впрочем, питая при этом самые пристойные для юной девицы замыслы:
Я у батюшки-сударя отпрошалася, —
Кто мене побьет во чистом поле,
За того мне, девице, замуж идти.
Но в отличие от героини предыдущей былины противница Дуная оказалась не слишком сильна в военном деле. Впрочем, для тех целей, которые она преследовала, это и не требовалось. Дунай даже не стал биться с ней боевым оружием:
Скочил он, Дунай, со добра коня,
Воткнет копье во сыру землю.
Привязал он коня за востро копье,
И горазд он со девицею дратися, —
Ударил он девицу по щеке,
А пнул он девицу под гузна, —
Женский пол от того пухол живет,
Сшиб он девицу с резвых ног,
Он выдернул чингалище булатное,
А и хочет взрезать груди белые.
Втапоры девица возмолилася:
«Гой еси ты, удалой добрый молодец!
Не коли ты меня, девицу, до смерти…»
После обручения Дунай отобрал у поляницы ее оружие и «панцирь с кольчугою» и велел облачиться в простую женскую одежду. Свадьбу играли в Киеве. И здесь воинские таланты молодой жены обернулись против нее. Как выяснилось, будучи слаба в рукопашной, она прекрасно стреляла из лука. Пьяный молодожен пожелал состязаться с новобрачной, причем один из противников должен был в качестве мишени «на главе золото кольцо держать».
Держит Дунай на главе золото кольцо,
Вытягала Настасья калену стрелу,
Спела-де тетивка у туга лука,
Сшибла с головы золото кольцо…
После этого собрался стрелять муж. И гости, и жена уговаривали Дуная отказаться от состязания, тем более что молодая уже была беременна. Но богатырь был непреклонен.
А и первой стрелой он не дострелил,
Другой стрелой перестрелил,
А третьего стрелою в ее угодил.
Так победа поляницы обернулась ее поражением, и она погибла на собственной свадьбе… В другом варианте былины Дунай на свадебном пиру, «во хмелю», оскорбляет изнасилованную им самим невесту, называя ее «худыма словами». Женщина отвечает ему:
Кабы я была в доме батюшка родителя,
Я бы съездила по твоей шее белой саблей вострою,
А топерь ты надо мной изгиляишься,
Изгиляишься, да искитаишься,
Надо мной, над красной девицей, ломаишься.
Но поляница, побежденная мужчиной и потерявшая свое девство, уже не может сопротивляться, ее сакральная боевая сила утрачена. И пьяный Дунай убивает молодую жену прямо на свадебном пиру.
Тут взял Дунай Авдотью выше буйной главы,
Бросил ей да о кирпишат пол —
Тут Авдотье смерть случилося.
С той со ярости с великоей
Вынимал он чинжалище — булатен нож,
Распорол у Авдотье живот и груди белые,
А когда завидел во чреве двух отроков,
Не мог стерпеть тогда он этого —
Разрезал свои груди белые.
Тут Дунаю смерть случилася.
Авдотья была дочерью «Семена, царя Лиховитого», т. е., согласно условностям былинной географии, родом из Литвы. Вообще говоря, для былины достаточно, чтобы поляница происходила из каких-нибудь не вполне славянских земель. Литва вполне удовлетворяла этому требованию: в литовских землях было много славян, оттуда вполне могла происходить девушка по имени Авдотья, но все-таки это была «заграница».
Интересно, что в Литве существовало народное предание о своей «амазонке», по имени Гражина, жене Новогрудского князя Рымвида. Внешняя политика князя, желавшего заключить союз с немецким Орденом меченосцев (впоследствии Ливонский орден), не устраивала его патриотически настроенную супругу. Поэтому, когда послы от меченосцев прибыли к ним для переговоров, Гражина без ведома мужа отослала их прочь. После этого она надела боевые доспехи мужа и, выдав себя за него, повела войско в битву. Рым-вид тем временем мирно спал, не догадываясь, что политика его княжества успела поменяться. К тому времени, когда он проснулся, дело было уже сделано, и он успел только принять последнее «прости» от своей смертельно раненной жены. Этот сюжет лег в основу поэмы Мицкевича «Гражина».
Когда былинные времена подошли к концу, воинственные женщины из эпоса перекочевали в песни. Теперь они уже не поляковали, а исполняли свой гражданский долг, как правило, заменяя старика-отца, который попадал под мобилизацию. Если поляницы часто выходили в поле, чтобы найти себе мужа-богатыря, то и девица-воин порой получала мужа, причем далеко не худшего. В польской песне «Король сзывает на войну» героиня идет в армию вместо отца. Она говорит ему:
Я, тятенька, я пойду,
Я сердца жестокого,
Я убью всякого…
Девица выдала себя за мужчину, отправилась в армию и сдержала свое обещание:
…Как на войну пришла,
Триста пруссаков убила.
Такой подвиг действительно можно считать выдающимся, особенно если учесть, что в те годы не было ни оружия массового уничтожения, ни даже многозарядных ружей. Поэтому он обратил на себя внимание польского короля.
Король этому удивлялся,
Потом сказал дружине:
«Это молодец ловкий,
Это парень пригожий,
Кабы он был девицей,
Стал бы он моей женой».
Естественно, что «амазонка» тут же поймала венценосца на слове:
Государь, я — девица,
Сдержи слово, я твоя.
На эту же тему есть волынская песня, которая, правда, заканчивается весьма двусмысленно. В ней Настуся, мать которой получила предписание поставить от своего двора одного солдата, идет на войну после того, как от этого отказались старшие сестры. Мать просит дочь быть осторожной и беречь себя. Но «амазонка» поступает по-своему:
Настуся матери не слухала,
Поперед войська выйахала,
Половыну войська звоювала.
«Звоюванное» Настусей войско оказалось турецким.
Ой то выйихав царь турецькый:
«Ой а що-ж бо то за такое,
Що Настуся войсько звоювала?»
Ой узяв коня за грывойку,
Ой а Настусю за ручейку…
На этом песня заканчивается. Но по логике развития сюжета, Настуся закончила свою жизнь в гареме турецкого султана. Впрочем, для скромной сельской девушки это можно считать неплохой партией.
Российский этнограф конца девятнадцатого — начала двадцатого века Н. Янчук в статье «К истории и характеристике женских типов в героическом эпосе» пишет:
«В Смиляншине (околоток местечка Смелы, Черкасского у., Киевской губ.) о женщинах-правительницах, своего рода амазонках, много ходит старых сказок, хотя все оне коротки и однообразии. Откуда взялось название м. Смила? От смелой защитницы бывшей здесь польской крепости княжны Любомирской. Подступил Зализняк к крепости и, встретив сильный отпор, спрашивает у пленных: „Кто ваш довудца? Большой он рыцарь и на высоком я его дубу повешу, когда он попадет в казацкия лапы“. И слышит ответ: „Довудца у нас не рыцарь и не пан, а сама светлая пани ксенжна Любомирская. Она и крепость боронит, и пушки наводит, и на вылазку нас водит, а ежели Бог даст, сама тебя, хлопа, и на осину повесит своими вельможными руками“. Бился, бился Зализняку крепости — надоело. „Та исмилаж баба!“ — похвалил он на прощание Любомирскую и пошел дальше. С той поры, говорит предание, от слова Зализняка и стала наша Смила…»
Правдива эта история или нет, но город Смела до сих пор существует в Черкасской области Украины под тем же названием.
Все славянские воительницы, о которых авторы настоящей книги говорили до сих пор, при всем уважении к их подвигам, все-таки в прямом смысле слова амазонками не были. А были они богатыршами, поляницами, княжескими женами или рядовыми действующей армии. Но в конце восемнадцатого века в России появилась целая сотня настоящих «амазонок». По крайней мере именно так они именовались в государственных документах, с которыми авторы настоящей книги спорить не рискуют. В 1787 году в Крыму по инициативе светлейшего князя Потемкина была создана так называемая «Амазонская рота».
После победы над турками в 1774 году к России отошел целый ряд южных земель и крепости по берегам Керченского пролива. Вскоре эти территории начинают заселяться приглашенными императрицей Екатериной греками, а в 1783 году весь Крым входит в состав России. Обустройством этого края занимается князь Потемкин. Г. Дуси в «Записке об амазонской роте», опубликованной в 1844 году, писал:
«Екатерина II, вознамерясь обозреть вновь присоединенный к России Крым, имела разговор с светлейшим князем Потемкиным, который между прочим выхвалял храбрость греков и даже жен их. Государыня, смеясь храбрости женщин, спросила — чем он может доказать выхваляемую их храбрость? Потемкин обещался государыне уверить ее в сем на месте — в Крыму. Дав такое обещание, он прислал из Петербурга повеление подполковнику Балаклавского греческого полка Чапони непременно устроить амазонскую роту из вооруженных женщин. Повеление сие получено в марте, а императрицу ожидали в мае.
Подполковник Чапони был в большом затруднении исполнить такое повеление; но, посоветовавшись с капитаном Сардановым, решился предложить всем военным дамам участвовать в амазонской роте. Так как Сарданов был старшим ротным капитаном, то Чапони предложил жене его Елене быть ротным капитаном амазонской роты. Сто дам собралось под ее начальство.
Наряд амазонок составили так: юбки из малинового бархата, обшитые золотым галуном и золотою бахромой, курточки зеленого бархата, обшитые также золотым галуном; на головах тюрбаны из белой дымки, вышитые золотом и блестками, с белыми страусовыми перьями. Вооружение состояло из одного ружья и трех патронов пороху».
Рота под началом девятнадцатилетней Елены Сардановой была сформирована за два месяца. «Амазонок» обучили стрелять, фехтовать, скакать верхом, держать строй и перестраиваться. Впрочем, предоставим слово самой Сардановой: «Амазонская рота была составлена по ордеру (приказу. — О. И.) светлейшего князя Потемкина-Таврического, последовавшего на имя командира Балаклавского полка премьер-майора Чапони, и состояла из благородных жен и дочерей балаклавских греков, в числе 100 особ, в марте-апреле месяцах 1787 года… Встретить императрицу должно было близ Балаклавы у деревни Кадыковка, и рота под моим начальством была построена в конце аллеи, уставленной апельсиновыми, лимонными и лавровыми деревьями. Прежде приехал римский (австрийский. — О. И.) император Иосиф верхом осмотреть Балаклавскую бухту и руины древней крепости. Увидав амазонок, он подъехал ко мне и поцеловал меня в губы, что произвело сильное волнение в роте. Но я успокоила моих подчиненных словами: „Смирно! Чего испугались? Вы ведь видели, что император не отнял у меня губ и не оставил своих“. Слово „император“ подействовало на амазонок, которые не знали, кто был подъехавший. Осмотрев бухту и окрестности, венценосный путешественник возвратился к императрице и уже приехал во второй раз к Кадыковке с ее величеством и князем Потемкиным в ее карете. У Кадыковки императрица была встречена протоиереем Балаклавского полка о. Ананием. Не выходя из кареты, государыня подозвала меня к себе, подала руку, поцеловала в губы и, потрепав по плечу, изволила сказать: „Поздравляю вас, амазонский капитан! Ваша рота исправна: я ею очень довольна“».
Императрица пожаловала амазонкам десять тысяч рублей ассигнациями — это были огромные деньги. Лично Сарданова получила бриллиантовый перстень и чин капитана, став первой женщиной-офицером в русской армии. Но, как и многие начинания светлейшего князя, «амазонская рота» разделила участь «потемкинских деревень» — вскоре после того, как императрица полюбовалась на российских амазонок, рота была расформирована.
Назад: Германцы и скандинавы
Дальше: Индия
