Книга: Женщины-воины: от амазонок до куноити
Назад: Дочери Ареса
Дальше: Кавказ

Степь

В начале первого тысячелетия до н. э. греки начинают осваивать берега Черного моря. Раньше считалось, что путь к нему заграждают коварные Симплегады — сталкивающиеся скалы, которые давили проплывавшие между ними корабли. Это место в свое время с большим трудом преодолел знаменитый Арго — корабельщики пустили впереди себя голубя, а когда птица проскочила, оставив Симплегадам половину хвоста, и скалы начали расходиться, корабль успел промчаться между ними раньше, чем простодушные Симплегады поняли, в чем дело. Сухопутную дорогу к южным берегам моря, в том числе к долине Термодонта и месту обитания знаменитых амазонок, преграждало могучее, воинственное (и значительно более реальное, чем Симплегады) Хеттское царство. Поэтому экспедиции греков на берега Черного моря можно было посчитать на пальцах: Фрикс, долетевший до Колхиды по воздуху; Ясон с товарищами, добравшийся туда морем; Геракл и Тесей, плававшие в Фемискиру; Ифигения, перенесенная в Тавриду волей Артемиды; Орест и Пилад, вернувшие Ифигению обратно в Грецию… Вот, пожалуй, и все греки, побывавшие на негостеприимных берегах Черного моря.
Сначала это холодное и суровое с их точки зрения море греки и впрямь называли негостеприимным — Аксинским. Но после разрушения Трои, контролировавшей путь через Геллеспонт (Дарданеллы), и падения Хеттского царства дорога стала доступнее. Коварные Симплегады уже не крушили корабли (согласно воле богов, пропустив хотя бы один корабль, они должны были стать неподвижными). И вскоре греки настолько освоились в новых местах, что даже переименовали ранее нелюбимое ими море: теперь оно называлось Эвксинским — гостеприимным.
В восьмом веке до н. э. начинается активная колонизация берегов Эвксинского Понта, а столетием позже греки основывают первые колонии на его северных берегах. Около 640 года до н. э. возникло греческое поселение на острове Березань в устье Днепра, чуть позже — Ольвия в устье Буга, Пантикапей на Керченском полуострове, Херсонес в Крыму. В седьмом веке до н. э. греки основали поселение Кремны на берегах Меотиды (возле нынешнего Таганрога), а двумя веками позже в устье Танаиса возникла торговая фактория, название которой до нас не дошло (это поселение сегодняшние историки окрестили Елизаветовским городищем). В середине третьего века неподалеку от нее вырос крупный город-крепость Танаис, в котором греческие купцы (выходцы с Боспора Киммерийского) торговали с местными степняками…
По мере того как берега Черного моря включались в границы Ойкумены, загадочным и не вполне реальным амазонкам места там уже не находилось. Амазонок требовалось срочно «переселить» куда-нибудь подальше, что и было сделано мифографами и историками. И те, и другие стали (часто — задним числом) помещать царство амазонок и даже вполне реальную малоазийскую речку Термодонт на Кавказ или в степи Северного Причерноморья. Некоторые теперь считали, что амазонки с самого начала жили в этих местах. Но более логичной выглядит теория переселения амазонок, которые оставили насиженные земли в долине малоазийского Термодонта и ушли на Восточный Кавказ или же в степи, на северные берега Меотиды.
На рубеже восьмого и седьмого веков до н. э. на Кубани действительно появились скифы, позднее перебравшиеся в Северное Причерноморье; их женщины в большинстве своем воинственностью не отличались, но для греков, чьи жены ничего опаснее веретена в руках, как правило, не держали, скифянки, скакавшие верхом на конях и умевшие при случае пустить в ход оружие, представлялись образцом воинской доблести. А в пятом веке до н. э. на берегах Танаиса появились савроматы, женщины которых, по свидетельству античных авторов, действительно охотились и сражались наравне с мужчинами. Некоторое время скифы и савроматы жили в неспокойном соседстве, граница между ними проходила, возможно, по Северскому Донцу, притоку Дона.
В эти годы (пятый век до н. э.) в Северное Причерноморье приезжает знаменитый греческий путешественник Геродот. О том, что на малоазийском побережье никаких амазонок давно уже не наблюдается, Геродот не знать не мог — он сам писал, правда, по другому поводу, о «сирийцах, живущих на реках Фермодонте и Парфении, и их соседях-макронах». Версия о том, что амазонки были изгнаны из Малой Азии греками, возможно, бытовала и до Геродота. Теперь историк из первых рук узнал о воинственном племени савроматов (сам он по Танаису не поднимался, ограничившись, вероятно, пребыванием в Кремнах). Во всяком случае, два факта были налицо: на месте бывшего государства амазонок на Термодонте живут греки и сирийцы, а в Северном Причерноморье неизвестно откуда появился народ, чьи женщины своими повадками очень напоминают исчезнувших амазонок. В результате возникла убедительная история о том, как амазонки, разгромленные греческими завоевателями, очутились на берегах Танаиса. Геродот излагает эти события настолько образно и убедительно, что у авторов настоящей книги не поднялась рука пересказывать ее своими словами или сокращать, и они взяли на себя смелость надолго передать слово «отцу истории».

 

«О савроматах рассказывают следующее. Эллины вели войну с амазонками (скифы называют амазонок „эорпата“, что по-эллински означает мужеубийцы; „эор“ ведь значит муж, а „пата“— убивать). После победоносного сражения при Фермодонте эллины (так гласит сказание) возвращались домой на трех кораблях, везя с собой амазонок, сколько им удалось захватить живыми. В открытом море амазонки напали на эллинов и перебили всех мужчин. Однако амазонки не были знакомы с кораблевождением и не умели обращаться с рулем, парусами и веслами. После убиения мужчин они носились по волнам и, гонимые ветром, пристали наконец к Кремнам на озере Меотида. Кремны же находятся в земле свободных скифов. Здесь амазонки сошли с кораблей на берег и стали бродить по окрестностям. Затем они встретили табун лошадей и захватили его. Разъезжая на этих лошадях, они принялись грабить скифскую землю.
Скифы не могли понять, в чем дело, так как язык, одеяние и племя амазонок были им незнакомы. И скифы недоумевали, откуда амазонки явились, и, приняв их за молодых мужчин, вступили с ними в схватку. После битвы несколько трупов попало в руки скифов, и таким образом те поняли, что это женщины. Тогда скифы решили на совете больше совсем не убивать женщин, а послать к ним приблизительно столько молодых людей, сколько было амазонок. Юношам нужно было разбить стан поблизости от амазонок и делать все, что будут делать те; если амазонки начнут их преследовать, то они не должны вступать в бой, а бежать. Когда же преследование кончится, то юноши должны опять приблизиться и вновь разбить стан. Скифы решили так, потому что желали иметь детей от амазонок.
Отправленные скифами юноши принялись выполнять эти приказания. Лишь только женщины заметили, что юноши пришли без всяких враждебных намерений, они оставили их в покое. Со дня на день оба стана все больше приближались один к другому. У юношей, как и у амазонок, не было ничего, кроме оружия и коней, и они вели одинаковый с ними образ жизни, занимаясь охотой и разбоем.
В полдень амазонки делали вот что: они расходились поодиночке или по двое, чтобы в стороне отправлять естественные потребности. Скифы, приметив это, начали поступать так же. И когда кто-нибудь из юношей заставал амазонку одну, женщина не прогоняла юношу, но позволяла вступить с ней в сношение. Разговаривать между собой, конечно, они не могли, так как не понимали друг друга. Движением руки амазонка указывала юноше, что он может на следующий день прийти на то же место и привести товарища, знаком объясняя, что их будет также двое и она явится с подругой. Юноша возвратился и рассказал об этом остальным. На следующий день этот юноша явился на то же место вместе с товарищем и застал там уже ожидающих его двух амазонок. Когда прочие юноши узнали об этом, они укротили и остальных амазонок.
После этого оба стана объединились и жили вместе, причем каждый получил в жены ту женщину, с которой он впервые сошелся. Мужья, однако, не могли выучиться языку своих жен, тогда как жены усвоили язык мужей. Когда наконец они стали понимать друг друга, мужчины сказали амазонкам следующее: „У нас есть родители, есть и имущество. Мы не можем больше вести такую жизнь и поэтому хотим возвратиться к своим и снова жить с нашим народом. Вы одни будете нашими женами, и других у нас не будет“. На это амазонки ответили так: „Мы не можем жить с вашими женщинами. Ведь обычаи у нас не такие, как у них: мы стреляем из лука, метаем дротики и скачем верхом на конях; напротив, к женской работе мы не привыкли. Ваши же женщины не занимаются ничем из упомянутого, они выполняют женскую работу, оставаясь в своих кибитках, не охотятся и вообще никуда не выходят. Поэтому-то мы не сможем с ними поладить. Если вы хотите, чтобы мы были вашими женами, и желаете показать себя честными, то отправляйтесь к вашим родителям и получите вашу долю наследства. Когда вы возвратитесь, давайте будем жить сами по себе“.
Юноши послушались жен и так и поступили: они возвратились к амазонкам, получив свою долю наследства. Тогда женщины сказали им: „Мы в ужасе от мысли, что нам придется жить в этой стране: ведь ради нас вы лишились ваших отцов, и мы причинили великое зло вашей стране. Но так как вы хотите взять нас в жены, то давайте вместе сделаем так: выселимся из этой страны и будем жить за рекой Танаисом“.
Юноши согласились и на это. Они переправились через Танаис и затем три дня шли на восток от Танаиса и три дня на север от озера Меотида. Прибыв в местность, где обитают и поныне, они поселились там. С тех пор савроматские женщины сохраняют свои стародавние обычаи: вместе с мужьями и даже без них они верхом выезжают на охоту, выступают в поход и носят одинаковую одежду с мужчинами.
Савроматы говорят по-скифски, но исстари неправильно, так как амазонки плохо усвоили этот язык. Что касается брачных обычаев, то они вот какие: девушка не выходит замуж, пока не убьет врага. Некоторые умирают старухами, так и не выйдя замуж, потому что не в состоянии выполнить обычай».

 

История эта могла произойти не ранее конца седьмого века до н. э., поскольку раньше ни скифов, ни поселения Кремны на берегах Меотиды не имелось.
Савроматы и скифы действительно были родственными племенами с достаточно близкой культурой. Хотя по поводу того, как возник народ савроматов, сегодняшние ученые имеют свое мнение, отличное от мнения Геродота. Во всяком случае, савроматы пришли с востока, а не появились единовременно на берегах Меотиды в результате коллективного брака скифских юношей. Но вот обычаи савроматских женщин, судя по сообщениям древних авторов, во многом напоминали обычаи амазонок. И пишет об этом не один только Геродот. В другом трактате, ошибочно приписываемом Гиппократу, утверждалось даже, что савроматской девушке, прежде чем выйти замуж, надлежало убить не одного врага, а трех. Впрочем, несмотря на подобные небольшие расхождения, античные авторы дружно считали женщин племени савроматов наследницами амазонок. Псевдо-Гиппократ писал:
«В Европе есть скифский народ, живущий вокруг озера Меотиды и отличающийся от других народов. Название его — савроматы. Их женщины ездят верхом, стреляют из луков и мечут дротики, сидя на конях, и сражаются с врагами, пока они в девушках; а замуж они не выходят, пока не убьют трех неприятелей, и поселяются на жительство с мужьями не прежде, чем совершат обычные жертвоприношения. Та, которая выйдет замуж, перестает ездить верхом, пока не явится необходимость поголовно выступать в поход. У них нет правой груди, ибо еще в раннем их детстве матери их, раскалив приготовленный именно с этой целью медный инструмент, прикладывают его к правой груди и выжигают, так что она теряет способность расти, и вся сила и изобилие соков переходят в правое плечо и руку».
Когда савроматы, просуществовав в степях Танаиса немногим более ста лет, были вытеснены сарматами, захватившими огромные территории от Ирана, где они основали могучее Парфянское царство, до северных лесов, воинские доблести были автоматически перенесены на их женщин. Римский географ начала первого века, Помпоний Мела, писал о жителях Сарматии:
«Это воинственный, вольный, необузданный и до такой степени дикий и суровый народ, что даже женщины у них принимают участие в войне. Чтобы женщины были более ловки, когда рождается девочка, ей сразу прижигают правую грудь. После этого правая грудь не отличается от мужской, и правая рука может свободно наносить удары. Девочки занимаются у них стрельбой из лука, верховой ездой и охотой. Достигшие зрелости девушки обязаны убить врага. Не сделать этого считается позором, и провинившуюся в виде наказания обрекают на вечную девственность».
Что же касается савроматских женщин, Помпоний Мела помещает их на берегах Каспия. Он пишет: «У Каспийского залива живут скифы и амазонки, причем последние прозваны савроматидами…» О том, что амазонки из Малой Азии переместились на Восточный Кавказ и даже к самым берегам Каспия, сообщают многие авторы (хотя Помпоний ошибался: к савроматам жительницы этих мест не имели отношения). Но об этом мы еще будем говорить в главе «Кавказ». А пока что вернемся к воинственным женщинам причерноморских степей.
Описанный Геродотом путь амазонок и их новоявленных скифских мужей анализирует Б. А. Рыбаков в своей книге «Геродотова Скифия. Историко-географический анализ». Он считает, что кочевья амазонок должны были находиться «на северо-западном (по нашему счету) берегу Меотиды, восточнее Кремн, где, согласно легенде, амазонки высадились на берег». Соответственно через Танаис (Дон) новое племя переправлялось с правого берега на левый, причем переправа «должна была состояться у самой дельты Дона, т. к. дальнейшие отсчеты ведутся от Азовского моря. Переправившись через Танаис, юные скифы и амазонки оказывались за пределами той земли, на которую простиралась власть царских скифов».
Б. А. Рыбаков пишет, что стороны света в представлении Геродота отличались от «нашего счета». Греческий историк считал, что Танаис течет с севера на юг (тогда как мы знаем сегодня, что Дон в нижнем течении направлен с востока на запад и лишь слегка уклоняется на юг). Поэтому «„Три дня пути на север от озера Меотиды“ мы можем понять только как движение вверх вдоль Дона, по его левому берегу. Три геродотовских дня приводят нас к месту слияния Северского Донца с Доном». Б. А. Рыбаков подчеркивает, что «Танаисом, рекой… отделяющей Европу от Азии, на основании устойчивой тысячелетней традиции следует называть Северский Донец плюс нижнее течение Дона (от устья Донца до моря)». Именно вдоль этой реки и проходила, по словам Геродота, граница между скифами и савроматами. Причем, как пишет Б. А. Рыбаков, слова «за рекой Танаисом» могли бы быть поняты и как определение левого берега Дона. Но далее Геродот говорит: «Савроматы занимают полосу земли к северу, начиная от впадины Меотийского озера, на пятнадцать дней пути, где нет ни диких, ни саженых деревьев. Выше их обитают, владея вторым наделом, будины». Это утверждение, по мнению современного ученого, помещает земли савроматов между правым берегом Дона и левым берегом Северского Донца.
Б. А. Рыбаков сообщает: «Между верховьями Северского Донца и Доном есть много савроматских памятников действительно в большом удалении от Меотиды, что почти соответствует 15 дням по прямой». Впрочем, савроматские памятники есть и в среднем и нижнем течении Северского Донца; встречаются они и на левом берегу Дона — «именно здесь, по Манычской впадине, и проходила юго-западная окраина обширного сарматского мира, тянувшегося далее на восток через Сальские степи к Волге». Б. А. Рыбаков пишет: «Не придираясь особенно к геродотовским указаниям на страны света, которые и не могли тогда быть точными, не упрекая историка за то, что он не знал всех извилин рек, мы должны признать, что савроматы жили действительно за Танаисом — Северским Донцом, на восток от него, в междуречье Донца и Дона, а также и на юго-восток от излучины Танаиса — Донца (совр. устье Донца) на три дня пути, т. е. в Сальских степях по Манычу…» Таким образом, рассказ Геродота о савроматах имеет некоторое археологическое подтверждение.
Савроматы пришли в степи Танаиса с северо-востока, с земель, расположенных между Волгой и Уралом. Именно этих пришельцев Геродот и счел потомками скифов и амазонок. Профессор В. И. Гуляев, много лет руководивший раскопками скифских курганов и поселений, в интервью журналу «Новый Акрополь» рассказывал:
«Сначала все это считали мифом. Но между Волгой и Уралом стали находить савроматские погребения женщин с оружием, предметами культа. Антропологи определили, что это женщины, причем молодые. Они были достаточно вольнолюбивыми и занимали в обществе высокий статус. Они были жрицами, в могилах у них находят алтарики. Часто женский курган — основа всей могильной группы. В них находят предметы культа и оружие. Предполагали даже, что у савроматов был матриархат. Правда, мы точно этого не знаем: скорее всего правили мужчины, а женщины имели определенный социальный статус и в религии, и в общественной жизни, и в военных делах. Очевидно, это было потому, что мужчины уходили со стадами, в военные походы и т. д., и надо было кого-то оставлять на защиту. Поэтому определенные возрастные группы — молодые жен-шины, девушки, обученные с детства воинскому делу, — выполняли роль защитников… Я думаю, что „амазонками“ были не все. Это социальная группа среднего и высшего слоя».
В середине двадцатого века обширные раскопки, проведенные в местах обитания савроматов, дали сенсационный материал: огромное количество женских погребений с оружием. Советский археолог К. Ф. Смирнов, монография которого «Савроматы» несколько десятилетий оставалась настольной книгой для исследователей этого народа, писал: «…У савроматов достоверно женских погребений с оружием или конской сбруей значительно больше (не менее 20 % от всех могил с оружием и конской сбруей), чем у других древних народов нашей страны».
Но в конце века эти результаты были пересмотрены. Дело в том, что по внешнему виду скелета очень трудно с уверенностью сказать, принадлежал он женщине или мужчине, — для этого требуется антропологический анализ, проводимый специалистом, а такой специалист есть далеко не во всякой экспедиции. И по окончании раскопок кости тоже далеко не всегда направляются на экспертизу. Чаще всего сложный вопрос о том, кому же принадлежала могила — женщине или мужчине, — археологи решают, изучив лежащие в ней предметы. В середине двадцатого века традиционно считалось, что, например, зеркало или костяная ложечка — это чисто женский атрибут. Ложечки, как утверждали ученые, употреблялись для растирания косметики, ну а для того, чтобы эту косметику наносить, савроматские воительницы смотрелись в зеркала… Тот же Смирнов писал: «Наиболее характерным признаком инвентаря женских погребений являются предметы туалета: бронзовые зеркала, раковины с различными минеральными красками, растиральники и костяные ложечки для растирания румян, белил и прочих красящих веществ».
Исходя из этой нехитрой посылки, археологи, обнаружив погребение, в котором меч и наконечники стрел соседствовали с зеркалом и костяной ложечкой, относили его к «женским». Так в археологических отчетах и статьях (научных и популярных) появилось множество «савроматских воительниц», которые владели оружием (как на этом, так и на том свете), не забывая при этом заботиться о своей женской привлекательности. Ряды этого загробного женского воинства росли и множились, пока в конце двадцатого века ученые не решили проанализировать ситуацию еще раз. Из огромного количества (около 500) савроматских захоронений, раскопанных между Волгой и Уралом, были выбраны и изучены шестьдесят три, для которых проводился антропологический анализ пола. И к изумлению археологов выяснилось, что савроматские мужчины тоже смотрелись в зеркала или же использовали их как предметы культа. Из десяти зеркал, найденных в указанных захоронениях, одно принадлежало мужчине. Обнаружили в мужских погребениях и раковины, которые раньше считались чисто женским символом. Что же касается костяных ложечек, то из шести штук, присутствующих в этой выборке, мужчинам принадлежали пять. Правда, использовали их савроматские воины вопреки ранее существовавшему мнению не для изготовления косметики, а для чего-то другого. Единственная «женская» ложечка действительно была найдена вместе с туалетным набором и красками, а ложечки из мужских погребений почему-то сохранились в колчанах, вместе с наконечниками стрел… Но так или иначе, теперь вся археологическая статистика, которая уверенно говорила о множестве женских погребений с оружием, в результате этого исследования оказалась недостоверной. Теперь уже невозможно сказать, кому принадлежали те многочисленные савроматские могилы, в которых оружие соседствовало с зеркалами, раковинами и костяными ложечками, — женщинам или мужчинам.
В уже названной выборке из шестидесяти трех захоронений лишь в одном женском погребении было найдено оружие, причем определение пола именно в нем вызывает некоторые сомнения — оно было сделано только на основании замеров черепа, а такие определения, по мнению антропологов, могут дать ошибку в 10 процентах случаев.
Таким образом, воинственность савроматских женщин оказалась под некоторым вопросом. Теперь она подтверждается уже не столько данными археологии, сколько сообщениями античных авторов и косвенными свидетельствами. Так, Б. Н. Граков, крупнейший специалист по скифской и сарматской истории, отмечал, что слово «амазонки», по-видимому, скифское: оно имеет явные иранские корни. А поскольку переводится оно как «госпожи мужчин», то, значит, не только далекие греки, но и ближайшие соседи савроматов, скифы, отмечали необычное положение их женщин в общественной жизни. Впрочем, высокий статус савроматских женщин археологией не оспаривается. Быть может, они и не были столь воинственными, как об этом писали греки, но их могилы часто имеют богатый инвентарь, в том числе и такой, который говорит о высоком жреческом сане.
А вот по поводу скифянок ситуация сложилась обратная. Сегодня археологи все чаще сообщают о погребениях скифских женщин с оружием. Что же касается античных авторов, то они не имели единого мнения на этот счет. Если верить Геродоту, то скифские женщины «не охотятся и вообще никуда не выходят». Псевдо-Гиппократ писал о скифянках, что для них характерны «тучность и сырость тела», что «сами они не выносят трудов, отличаются тучностью, живот у них холоден и мягок» и, наконец, что они «отличаются удивительно сырой и слабою комплекцией». Все это не слишком соотносится с воинственностью. В то же время многие античные авторы так или иначе связывали амазонок со скифами, называли савроматов «скифским» племенем и даже амазонок с малоазийского Термодонта считали выходцами из Скифии…
Но к концу двадцатого века археология расставила свои акценты. В. И. Гуляев в уже упомянутом интервью говорил, что на территории только одной Украины найдено более сотни погребений скифских женщин с оружием. Причем речь идет о погребениях, пол которых определен с достаточной точностью. 70–80 процентов этих женщин были молоды (двадцать — двадцать пять лет) и принадлежали к среднему и высшему классу. Это, по мнению ученого, соответствует рассказам античных авторов о том, что у степняков воевали незамужние девушки. Но археологи находят и вооруженных женщин средних лет. Так, В. И. Гуляев рассказал о захоронении тридцатилетней женщины с двумя детьми — скифянка была «при полном вооружении и со следами ранений». Встречаются и вооруженные женщины сорока и даже пятидесяти лет. Профессор сообщил, что его экспедиция, раскопав сорок скифских курганов, обнаружила в них пять «амазонских» погребений. Причем женщин этих не просто хоронили с оружием — для них проводился тот же ритуал, что и для мужчины-воина, включая тризну. Ученый сказал:
«То, что скифские женщины не только участвовали в сражениях, но и погребались в полном соответствии с обычаями воинского сословия, подтверждают уже довольно многочисленные женские захоронения с оружием, для которых имеются антропологические определения. Эти захоронения, открытые совсем недавно (в 60–90-х гг. XX в.), дают нам бесспорные доказательства того, что некоторые группы женщин занимали довольно высокое положение в обществе и играли немалую роль в защите родных очагов и имущества в тех случаях, когда их отцы и мужья, братья и сыновья уходили далеко от дома (военные походы, сезонные кочевания со стадами скота)».
В те годы, когда савроматы со своими воинственными (или не очень?) женщинами только направлялись в междуречье Дона и Северского Донца, а потом кочевали по их берегам, не смея пересечь границу Скифии, в самой Скифии, в дельте Дона, возникло уже упоминавшееся Елизаветовское городище. А рядом с ним, соответственно, большой курганный могильник, где местные жители, скифы и меоты, хоронили своих покойников. На сегодняшний день археологи уже исследовали здесь больше трехсот курганов, в которых обнаружено более четырехсот погребений. Антропологический анализ их, как водится, проводился не всегда, тем более что плохая сохранность костей порой делала его невозможным. Но для двадцати девяти погребений анализ все-таки выполнили. Изучив предметы, найденные с людьми, чей пол был известен, ученые смогли понять закономерность: какие именно вещи в этой местности и в это время могли принадлежать исключительно женщинам. Список оказался достаточно солидным: жен-шины и только женщины забирали в мир иной пряслица, веретена, иголки или проколки, сосудики для благовоний, зеркала, серьги или височные подвески, камни для пращи, раковины каури и, наконец, ожерелья из бус (единичные бусины встречались и в мужских могилах).
Теперь археологи могли установить пол любого человека, погребенного в курганах Елизаветовского могильника, включая и тех, кто был раскопан давным-давно и чьи кости были утрачены (в отличие от вещей, хранящихся в музее и описанных в отчетах). И выяснилось, что по крайней мере двадцать восемь местных жительниц (каждая третья из тех, что были удостоены отдельной могилы) имели оружие и, видимо, умели им владеть. Праща была здесь специальным женским оружием (мужчины ею не пользовались). При этом женский арсенал отличался разнообразием. Три воительницы, похороненные в пятом веке до н. э. в отдельных могилах, взяли с собой полное воинское снаряжение: меч, копье, стрелы… Важно, что пол двух из этих воительниц подтвержден антропологами (пол третьей «амазонки» определили по инвентарю). Еще одна женщина была похоронена рядом с мужчиной, вероятно, с мужем, причем оба супруга имели по полному набору наступательного оружия.

 

Античные авторы донесли до нас имена нескольких «амазонок» из степного пояса Евразии. Причем в отличие от малоазийских амазонок здесь речь идет о женщинах, чья реальность почти не вызывает сомнений. Это не героини мифов, а реальные люди, быть может, лишь слегка приукрашенные фантазией древних историков. Среди них Томирис, царица массагетов и предводительница их войска.
Массагеты были племенем, живущим в закаспийских степях. Их нравы и обычаи подробно описаны Геродотом, который среди прочего пишет: «Иные считают их также скифским племенем». О воинственности массагетских женщин историк не говорит — единственное его сообщение, которое касается прекрасного пола, повествует о брачных традициях:
«Об обычаях массагетов нужно сказать вот что. Каждый из них берет в жены одну женщину, но живут они с этими женщинами сообща. Ведь рассказы эллинов о подобном обычае скифов относятся скорее к массагетам. Так, когда массагет почувствует влечение к какой-нибудь женщине, то вешает свой колчан на ее кибитке и затем спокойно сообщается с этой женщиной».
Вероятно, такая свобода нравов была по вкусу массагетским дамам, потому что, когда персидский царь Кир Великий послал к их вдовствующей царице Томирис сватов, она отказала властителю могучей державы. Впрочем, Геродот считает, что перс попросту «домогался царства массагетов», и это не понравилось Томирис. Так или иначе, Кир получил отказ, обиделся и «открыто пошел войной на массагетов», начав строить понтонные мосты через реку Араке.
Некоторое время противники вели переговоры о том, на какой стороне реки произойдет генеральное сражение. Томирис предоставила решение этого вопроса Киру. Она благородно обещала, что в случае, если перс захочет биться в ее владениях, она отступит на три дня пути и предоставит врагу возможность спокойной переправы. Но если бы персы пожелали принять бой на своей территории, она ждала от них такой же уступки. Томирис вела войну по «рыцарским» правилам, и в этом была ее ошибка. Лидиец Крез (чье былое и к этому времени утраченное богатство вошло в поговорку), находившийся в ставке персов, дал царю следующий совет:
«Киру, сыну Камбиса, было бы постыдно и нестерпимо подчиниться женщине и позволить ей вторгнуться в твою страну. Так вот, по-моему, нам следует перейти реку и затем проникнуть в глубь страны, насколько враги отступят, а затем попытаться одолеть их, поступив вот как. Как я узнал, массагетам совершенно незнакома роскошь персидского образа жизни и недоступны ее великие наслаждения. Поэтому-то нужно, думается мне, устроить в нашем стане обильное угощение для этих людей, зарезав множество баранов, и сверх того выставить огромное количество сосудов цельного вина и всевозможных яств. Приготовив все это, с остальным войском, кроме самой ничтожной части, снова отступить к реке. Ведь если я не обманываюсь в своем суждении, то враги при виде такого обилия яств набросятся на них и нам представится возможность совершить великие подвиги».
Неизвестно, счел ли Кир, уже завоевавший полмира и носивший титул Великого, что победа над пьяными массагетами действительно зачтется ему в качестве «великих подвигов», но он охотно согласился со своим советчиком. Геродот пишет:
«Оставив на месте только слабосильных воинов, сам царь с лучшей частью войска снова отступил к Араксу. Тогда третья часть войска массагетов напала на оставленных Киром воинов и, несмотря на храброе сопротивление, перебила их. После победы, увидев выставленные в стане персов яства, массагеты уселись пировать. Затем они наелись досыта, напились вина и улеглись спать. Тогда пришли персы, перебили большую часть врагов, а еще больше захватили в плен. В числе пленников был и сын царицы Томирис, предводитель массагетов, по имени Спаргапис.
А царица Томирис, узнав об участи своего войска и сына, велела отправить вестника к Киру с такими словами: „Кровожадный Кир! Не кичись этим своим подвигом. Плодом виноградной лозы, которая и вас также лишает рассудка, когда вино бросается в голову и когда вы, персы, напившись, начинаете извергать потоки недостойных речей, — вот этим-то зельем ты коварно и одолел моего сына, а не силой оружия в честном бою. Так вот, послушайся теперь моего доброго совета: выдай моего сына и уходи подобру-поздорову из моей земли, после того как тебе нагло удалось погубить третью часть войска массагетов. Если же ты этого не сделаешь, то клянусь тебе богом солнца, владыкой массагетов, я действительно напою тебя кровью, как бы ты ни был ненасытен“.
Кир, однако, не обратил никакого внимания на слова глашатая. А сын царицы Томирис — Спаргапис, когда хмель вышел у него из головы и он понял свое бедственное положение, попросил Кира освободить его от оков. Лишь только царевич был освобожден и мог владеть своими руками, он умертвил себя. Так он скончался.
Томирис же, узнав, что Кир не внял ее совету, со всем своим войском напала на персов. Эта битва… была самой жестокой из всех битв между варварами… Сначала, как передают, противники, стоя друг против друга, издали стреляли из луков. Затем исчерпав запас стрел, они бросились врукопашную с кинжалами и копьями. Долго бились противники, и никто не желал отступать. Наконец массагеты одолели. Почти все персидское войско пало на поле битвы, погиб и сам Кир. Царствовал же он полных 29 лет. А Томирис наполнила винный мех человеческой кровью и затем велела отыскать среди павших персов тело Кира. Когда труп Кира нашли, царица велела всунуть его голову в мех. Затем, издеваясь над покойником, она стала приговаривать так: „Ты все же погубил меня, хотя я осталась в живых и одолела тебя в битве, так как хитростью захватил моего сына. Поэтому-то вот теперь я, как и грозила тебе, напою тебя кровью“».
Надо сказать, что победа над Киром Великим, основателем великой персидской державы, покорившим Вавилон и Малую Азию, действительно делает честь царице Томирис. Геродот пишет, что из многих рассказов о кончине Кира этот кажется ему наиболее достоверным. Впрочем, у авторов настоящей книги некоторые сомнения по поводу его достоверности вызывает тот факт, что Кир Великий, при каких бы обстоятельствах он ни погиб, был похоронен в городе Пасаргады, древней столице Ахеменидов, где его мавзолей можно видеть до сих пор (правда, в конце четвертого века до н. э. он был разграблен). Но если Геродот прав, то сами похороны Кира становятся весьма маловероятными. Трудно представить, чтобы мстительная Томирис выдала персам тело своего врага.
Кстати, по поводу действий Томирис как стратега в войне с персами существует и диаметрально противоположная версия. Полиэн в своей книге «Стратегемы», посвященной военным хитростям всех времен и народов, писал во втором веке н. э., что не персы подпоили массагетов, а наоборот, хитроумная военачальница Томирис предложила персам обильное угощение, которым те и воспользовались.
«Томирис, когда Кир пошел на нее походом, притворилась, что сдается врагам. Она бежала из массагетского лагеря, пришла в персидский и захватила в своем лагере много вина, еды и жертвенных животных, которыми персы беспрепятственно воспользовались и обильно угощались всю ночь как победители. Когда же после обилия вина и еды они легли спать, Томирис, придя, убила лежащих неподвижно персов вместе с самим Киром».
Другая «амазонка», о которой сообщает Полиэн, звалась Тиргатао. Историки утверждают, что она жила в степях Северного Причерноморья в начале четвертого (по другой версии — в начале третьего) века до н. э. Тиргатао была меотиянкой, но замуж вышла за Гекатея, царя соседнего племени синдов, тоже живущего на берегах Меотиды. Замужество не принесло женщине счастья: сначала ее супруг потерял власть, а когда тиран Боспора Сатир помог ему вернуться на трон, «благодетель» пожелал, чтобы на этом троне рядом с Гекатеем оказалась дочь самого Сатира. Слово «тиран» в те годы не означало ничего особенно плохого: тирания была попросту одной из форм государственного управления; мудрые и гуманные тираны встречались ничуть не реже, чем мудрые и гуманные цари. Но Сатир оказался тираном в современном понимании этого слова. Причем он, как выяснилось, не был сторонником многоженства, поэтому Гекатею было предложено умертвить первую супругу. Любящий муж оказался в сложном положении, из которого нашел половинчатый выход. Он женился на дочери тирана, но первую жену убивать не стал, потому что, по утверждению Полиэна, сильно любил ее. Его любви хватило на то, чтобы заключить Тиргатао в крепость и приставить к ней стражу.
Однако Тиргатао умудрилась бежать от любящего мужа и добраться до племени иксоматов, которое одни ученые считают сарматским, а другие меотским. Но кем бы ни были иксоматы, у Тиргатао оказались среди них родственники. Они не остались равнодушны к судьбе брошенной жены, и Тиргатао «подвигла иксоматов к войне». Опальная царица не ограничилась местью своим обидчикам, но, войдя во вкус войны, «подчинила многие из воинственных народов вокруг Меотиды». Хотя, конечно, землям бывшего мужа и злополучного тирана доставалось больше всего. Измученные набегами Гекатей и Сатир послали к Тиргатао масличные ветви, украшенные белой шерстью, в знак мира и передали ей заложника — сына Сатира. Но, видимо, тиран не слишком высоко ценил жизнь собственного ребенка, потому что подослал к Тиргатао убийц под видом перебежчиков. Те напали на царицу во время мирной беседы, но ее боевой пояс, обшитый металлическими бляхами, спас ей жизнь, приняв удар на себя. Стража задержала неудачливых убийц, и они под пытками признались в своем замысле.
Узнав о коварстве Сатира, «Тиргатао тотчас же предприняла войну, убив заложника и наполнив страну всеми ужасами грабежа и убийства до тех пор, пока сам Сатир не умер, впав в отчаяние, сын же его Горгипп, унаследовав власть, сам, придя в качестве просителя и дав ей величайшие дары, не прекратил войну».
Полиэн пишет и об еще одной степной царице, жившей в первой половине второго века до н. э. Это была Амага, жена Медосакка, царя сарматов. Муж ее «погряз в роскоши и пьянстве», поэтому царица «сама часто вершила суд, сама же поставила и стражей страны, отражала набеги врагов и сражалась вместе с местными жителями, которым наносили обиду». Когда херсонеситы, живущие на Таврике, стали терпеть притеснения со стороны своих соседей скифов (и лично их царя, которого Полиэн тоже называет Скифом), они обратились за помощью не к спившемуся Медосакку, а к его воинственной жене. Амага отправила Скифу письмо с требованием воздержаться от нападений на Херсонес, но царь «это презрел». Тогда Амага взяла сто двадцать человек «наиболее сильных душой и телом», дала каждому по три коня и, проскакав за сутки тысячу двести стадий (почти 250 километров), напала на дворец несговорчивого соседа. Она «перебила всех, бывших перед воротами», после чего «скифы были приведены в замешательство как бы неожиданным ужасом» и решили, что нападающие значительно многочисленнее, чем они были на самом деле. Амага же, одержав со своей горсткой воинов победу над превосходящими силами противника, убила самого Скифа и «бывших вместе с ним родственников и друзей». После чего она благороднейшим образом «вернула землю херсонеситам, сыну же убитого вручила царство, повелев править справедливо и удерживаться от нападений на живущих по соседству эллинов и варваров…»
Является ли Амага лицом историческим — вопрос спорный. Но сегодняшние историки считают, что в целом подобные события происходили в описываемом регионе, и даже привязывают время нападения Амаги на Скифа к договору 179 года до н. э. между царем Понта и его малоазийскими соседями. Царство Медосакка располагалось между Днепром и рекой Молочной. Здесь действительно находят немало курганов, в которых погребены женщины с оружием. Что же касается Амаги, то, по словам Полиэна, «слава ее была блистательной среди всех скифов».

 

В раннем средневековье знамя скифских, савроматских и сарматских женщин подхватили жившие на территории Хазарского каганата алано-болгарские воительницы. Каганы подчинили себе огромные территории от Волги и Каспия до Крыма, но собственно хазар на этих землях было не так уж и много, особенно на западных окраинах государства. Здесь продолжали жить самые разнообразные народы — и кочевые, и оседлые. Среди них были и аланы — потомки сарматов, вместе с болгарами оставившие археологам памятники так называемой «салтово-маяцкой» культуры. К этой культуре относится знаменитый Дмитриевский могильник, расположенный в лесостепи, в верховьях Северского Донца. Основную массу его погребений археологи датируют девятым веком.
Около трети женщин, похороненных в Дмитриевском могильнике, взяли с собой в загробный мир оружие, преимущественно боевые топорики. Интересно, что чаще всего вооруженными оказались или очень молодые, или пожилые женщины. Впрочем, это естественно: беременным или кормящим матерям воевать все-таки не сподручно. Возраст молодых воительниц из Дмитриевского могильника (18–25 лет) совпадает с возрастом воительниц из скифских погребений на той же территории. В отличие от пожилых женщин юные «амазонки», кроме топориков, часто имели при себе и полный набор оружия: луки, стрелы, ножи-кинжалы и даже сабли.
В одиннадцатом-двенадцатом веках в степи южной России и Украины приходят половцы. Об их воинственных женщинах славяне слагали легенды. Исследователи считают, что знаменитые поляницы, с которыми сражались и на которых часто женились русские богатыри, — это половецкие девушки. Впрочем, авторы настоящей книги вернутся к этому вопросу в главе «Славяне»… Половцы оставили в причерноморских степях огромное количество статуй — «каменных баб». Интересно, что значительная часть этих «баб» — мужского пола, с явственно видными усами и разнообразным оружием. Но есть и женские «бабы», без усов и в женской одежде.
В краеведческом музее города Николаева хранится половецкая каменная статуя женщины-богатырши высотой около трех метров. «Баба» имеет полный комплект воинского вооружения: саблю, колчан, кинжал. Грудь у нее подтянута (в отличие от отвислых грудей обычных женских «баб»), ее «защищают» вытесанные на ней изображения специальных круглых блях, типичных для мужского воинского костюма. На рукавах кафтана изображены нашивки, свидетельствующие о высоком общественном положении половецкой «амазонки».

 

Пока в европейских степях господствовали половцы (и половчанки), у их соседей по Степи, кочевников-огузов, складывались эпические сказания, которые в итоге составили записанную уже в пятнадцатом веке «Книгу моего деда Коркута». Судя по этой книге, среди огузских девушек встречались воительницы, которые могли не только сравняться со своими сужеными, но и превзойти их. Один из героев книги, юный воитель Бейрек, обращается к своему отцу со следующими словами: «Отец, возьми для меня такую девицу, чтобы, пока я еще не встал с места, она уже встала; чтобы, пока я еще не сел на своего черного богатырского коня, она уже села, чтобы, пока я еще не вышел на битву, она уже принесла мне голову врага; такую девицу возьми мне, отец».
Девица, обладающая столь редкостными достоинствами, среди огузов нашлась, ее звали Бану-Чечек, дочь Бай-Биджан-бека. Когда жених под чужим именем явился к шатру воинственной невесты, стоявшему в поле, она тоже решила скрыть свое настоящее имя и представилась собственной служанкой. Девушка вызвала Бейрека на состязание, предложив ему соревноваться в конных скачках, стрельбе из лука и борьбе. Вызов со стороны скромной прислужницы не удивил воина — видимо, рукопашная с заезжим богатырем считалась среди юных огузок делом обычным.
«Оба сели на коней, выехали на ристалище, пустили коней — конь Бейрека обогнал коня девицы; выпустили стрелы — Бейрек рассек стрелу девицы. Девица говорит: „Слушай, джигит, моего коня еще никто не обгонял, моей стрелы еще никто не рассекал; теперь давай поборемся с тобой“. Тотчас Бейрек сошел с коня; они схватились, обхватили друг друга, подобно двум богатырям; то Бейрек поднимает девицу, хочет сбросить на землю, то девица поднимает Бейрека, хочет сбросить на землю. Бейрек ослабел; он говорит: „Если эта девица одолеет меня, то среди остальных огузов моим уделом будут насмешки и обиды“. Так сказав, он воспылал гневом, схватил девицу, взял ее за повязку, ухватился за ее груди, обнял девицу; на этот раз Бейрек овладел стройным станом девицы, связал ее, сбросил ее спиной на землю. Девица говорит: „Джигит, Бану-Чечек, дочь Бай-Биджана, это я“. Так она сказала; Бейрек ее трижды поцеловал, один раз укусил. „Да принесет нам свадьба счастье, ханская дочь!“— сказал он, снял со своего пальца золотой перстень, надел его на палец девицы…»

 

Примерно в те годы, когда потомки огузов в Азербайджане записывали сказания о воинственной Бану-Чечек, в далекой Монголии правила не менее воинственная императрица по имени Мандухай-хатун. Овдовев в возрасте двадцати пяти лет, молодая правительница взяла бразды правления в свои руки, поскольку у ее покойного супруга не было сыновей. Дальновидная вдова не торопилась повторно выходить замуж, справедливо опасаясь, что это будет стоить ей трона. Вместо этого она поселила при дворе малолетнего сироту, единственного оставшегося в живых наследника юаньской династии (потомки Хубилая, сына Чингисхана), с тем, чтобы выйти за него замуж, когда ребенок подрастет, и возвести его (а вместе с ним и себя) на монгольский ханский престол. А пока жених был еще слишком мал, чтобы заниматься ратными делами, ими занималась сама Мандухай-хатун.
Уже на втором году правления вдова лично участвовала в военной операции против западных монголов — ойратов, возглавляя конный отряд собственного войска. А еще через два года, взяв крепость Тас, окончательно привела их к покорности. Юная императрица составила целый кодекс поведения, которому были обязаны следовать подчиненные народы: в частности, им было запрещено называть свои юрты дворцами и носить на шлемах кисти длиннее двух пальцев. Перед ханом им надлежало опускаться на землю, преклоняя колени. Мандухай-хатун регламентировала даже правила поедания мяса, запретив резать его ножом и повелев откусывать. Правда, последнее показалось ойратам непереносимо обидным (или неудобным?), и они обратились к императрице с просьбой смягчить суровое предписание, что она и сделала.
Когда юный жених императрицы достиг девятнадцати лет, Мандухай-хатун вторично вышла замуж и тут проявила себя не только воителем и государственным деятелем, но и редкостной женой: она родила мужу семерых сыновей (причем три раза у нее рождались двойни) и одну дочь. Даже беременная Мандухай-хатун продолжала участвовать в битвах.

 

Мандухай-хатун была не единственной воинственной монголкой. Потомки покоренных ею ойратов, откочевавшие в начале шестнадцатого века на запад, вошедшие в историю под именем калмыков и до сих пор живущие к западу от Волги, пронесли традицию женской воинственности через века.
Англичанин Самуэль Коллинс в середине семнадцатого века провел девять лет при московском дворе, будучи врачом царя Алексея Михайловича. В своем труде «Нынешнее состояние России» он сообщал в Лондон: «Калмычки также воинственны, как и их мужья. Многие калмыки признают себя царскими подданными. В нынешнем году калмычки решились отмстить за детей и пленников, отбитых крымцами: собрались, напали на татарское войско, взяли множество пленных и разбили татар наголову. Храбрые воительницы! Они достойны стать наряду с славными амазонками».

 

Еще столетием позже в Средней Азии совершали свои подвиги знаменитые «сорок девушек». Сегодня, конечно, уже трудно сказать с уверенностью, было ли их сорок на самом деле и существовали ли они вообще. Память о девушках сохранил каракалпакский эпос, который молодой народ создавал в восемнадцатом веке. В те времена в Хорезм вторглись завоеватели — джунгары и иранский шах Надир. Конечно, для того чтобы справиться с таким мощным натиском, сорока девушек было явно недостаточно. Но у эпоса свои законы, поэтому один из центральных эпизодов поэмы рассказывает, как в бой с завоевателями, которыми руководит калмыцкий хан Суртайша, вступает отряд из четырех десятков молодых воительниц, возвращавшихся домой с воинских учений.
Сорок дней и сорок ночей
Вдалеке от родной земли
Сорок девушек провели.
Сорок дней и сорок ночей
Радовались воле своей,
Закаляя борзых коней
И учась ремеслу войны.

Ремеслу войны девушки учились не зря, потому что, вернувшись домой, они обнаружили, что их край разорен войсками «кровавого разбойника» по имени Суртайша. И «сорок соколиц» под предводительством своей «старшей сестры» Гулаим снарядились в поход, дабы «утолиться всласть местью». Скоро один из отрядов Суртайши был настигнут.
Гулаим рубила сплеча,
Била, стаскивала с седла
Диких ратников Суртайши.
Ликовала, конем топча
Их растерзанные тела.
Дева храбрости — Сарбиназ
В этом незабвенном бою
Сотни сотен и сотни раз
Обагрила кровью их
Смуглую десницу свою.

Бой кипел семь дней и семь ночей, после чего противники «сорока девушек» потерпели поражение, а их предводитель раскаялся в совершенном набеге, обозвал самого Суртайшу (правда, заглазно) ишаком и пообещал устроить пляски на его погребении. Разбойники, оставшиеся в живых, возвратились домой в самом неприглядном виде:
Всадники без коней,
Пращники без пращей,
Меченосцы без мечей,
Лучники без луков и стрел…

Но «сорок девушек» не удовлетворились первой победой и осадили город Суртайши. Пока шла осада, Гулаим встретила свое женское счастье — познакомилась с богатырем Арысланом, женой которого она вскоре стала. Тем не менее в единоборство с главным врагом Суртайшой вступает не Арыслан, а его юная супруга. Трое суток рубятся они на мечах, но ни один не может одержать победы. Тогда противники «бросают мечи в ножны» и приступают к борьбе. Как это ни удивительно, но именно в этом уж совсем не женском единоборстве побеждает Гулаим:
Ногти в чреве врага сомкнув,
К солнцу Суртайшу подняла
И метнула вниз
И в песок
Вбила головой по крестец.
Тут ему и пришел конец.

Но повествованию, равно как и подвигам Гулаим, конец на этом не приходит. Теперь воительнице надо отразить нападение иранского шаха Надира. Для такого подвига, даже и по законам эпоса, сорока девушек уже явно недостаточно. На шаха идет армия, которой руководят оба супруга. Они освобождают Хорезм от завоевателя, после чего Гулаим останавливает войну, чтобы избежать ненужных жертв.
На территории Каракалпакстана до сих пор сохранилась древняя крепость, носящая название Кырк-кыз-кала — «Сорок девушек».
Назад: Дочери Ареса
Дальше: Кавказ