Важнейшее место в деятельности министра-кардинала занимали вопросы гражданской администрации. Считая себя продолжателем дела Генриха IV, Ришелье насаждал централизацию, энергично борясь с сословным и провинциальным партикуляризмом. Он мечтал дать стране единые законы и единую, строго организованную администрацию. Под его непосредственным руководством и при самом активном участии сразу же после закрытия ассамблеи нотаблей началась работа по систематизации законодательных актов, продолжавшаяся до конца 1628 года.

В январе 1629 года Людовик XIII подписал ордонанс, получивший название «кодекса Мишо» (по имени хранителя печати Мишеля де Марильяка, считавшегося составителем этого документа). Действительным же его вдохновителем и редактором был кардинал Ришелье. Основные идеи «кодекса Мишо» можно найти во многих памятных записках, подававшихся кардиналом Людовику XIII, а также в его «Политическом завещании». По мнению Габриэля Аното, «кодекс Мишо» — «это первый опыт кодификации законов» во Франции- Он представлял собой систематизированное собрание правил и установлений, принятых в разное время Генеральными штатами и ассамблеями нотаблей, включая последнюю ассамблею 1626–1627 годов.

Красной нитью через «кодекс Мишо» проходит идея о королевской власти как о единственной, бесспорной власти во Франции. В нем подтверждались суверенные права государства в области финансов, во внутренней и внешней политике. Кодекс запрещал губернаторам, грандам и провинциальным чиновникам по собственной инициативе повышать налоги или вводить дополнительные обложения, осуществлять набор солдат, накапливать оружие и порох, укреплять крепости и замки, созывать открытые и тем более тайные ассамблеи — одним словом, делать все. что могло бы представлять угрозу для внутреннего мира и безопасности страны.

Как опытный политик Ришелье понимал: любое законодательство только тогда будет действовать, когда его будут проводить в жизнь заинтересованные люди. «Кодекс Мишо» с самого начала натолкнулся на глухое сопротивление парижского и провинциальных парламентов, губернаторов и аристократии, привыкших чувствовать себя в своих вотчинах бесконтрольными удельными князьями. С большим трудом, прибегнув к прямому нажиму со стороны самого Людовика XIII, Ришелье удалось заставить парижский парламент зарегистрировать «кодекс Мишо».

Любопытно, что, когда хранитель печати Марильяк был казнен, парижский парламент воспользовался этим для того, чтобы фактически перестать руководствоваться кодексом в своей деятельности.

Перед мощной оппозицией «кодексу Мишо» Ришелье не оставалось ничего другого, как уповать на энергию его доверенных лиц в центральной и провинциальной администрации. Процесс формирования разветвленной бюрократической структуры был еще в начальной стадии, и Ришелье мог опираться не столько на аппарат, сколько на преданных ему людей. «В конце концов необходимо признать, — отмечает современный французский историк Виктор Тапье, — что он (Ришелье. — П. Ч.) управлял главным образом при помощи людей, а не через посредство институтов».

Клиентельная система при Ришелье переживала пору расцвета. В обстановке всеобщего недоброжелательства к себе, порождавшего частые заговоры, Ришелье вынужден был прибегать к помощи многочисленных родственников и проверенных помощников, предоставляя им важные посты в центральной и провинциальной администрации. Именно они — эти доверенные люди — претворяли в жизнь политику главного государственного министра. Разумеется, число их было ограниченно, а отсюда и недостаточная эффективность административно-реформаторской деятельности Ришелье.

Одним из наиболее серьезных противников министра-кардинала помимо столичной аристократии были парламенты, откровенно претендовавшие на то, чтобы разделять власть с королем. В эпоху Людовика XIII наряду с парижским парламенты существовали еще в восьми городах Франции: Тулузе, Гренобле, Бордо, Дижоне, Руане, Ренне, По и Эксе. В 1633 году по инициативе Ришелье был создан парламент в Меце. Эта мера была продиктована стремлением прочнее привязать Лотарингию к Франции, оторвав ее от Империи.

Самое серьезное сопротивление усилению абсолютизма оказывал парижский парламент, взявший себе за правило всячески затягивать регистрацию королевских эдиктов. Особое упорство парламенты проявляли в отношении тех эдиктов, которые касались финансово-налоговых вопросов. Абсолютизм в лице Людовика XIII и его первого министра не мог долго мириться с посягательствами на свою власть.

В 1641 году королевская декларация официально запретила парламентам всякое вмешательство в дела государственной администрации. Преамбула этой декларации выразила всю суть внутренней политики Ришелье, направленной на укрепление абсолютизма. «Установление монархий, основанных на единоличной власти, — говорилось в документе, — является залогом существующего в них порядка, который сообщает им столько же силы и могущества, сколько и совершенства. Но, так же как эта абсолютная власть возносит государства на высшую ступень славы, эта слава развеивается, как только власть слабеет. Для подтверждения данной истины достаточно примера Франции… прискорбные беспорядки и расколы Лиги, которые должны быть преданы вечному забвению, берут свое начало и усиливаются из-за пренебрежительного отношения к королевской власти… Генрих Великий, в котором по милости Божьей соединились самые высшие добродетели великого государя, унаследовав корону от Генриха III, своими достоинствами возвысил королевскую власть, которая была весьма принижена и повержена. Франция вновь обрела свою изначальную силу и показала всей Европе, что держава, воплощенная в личности сюзерена, является источником славы и величия монархий, а также фундаментом, на котором они держатся. Мы посчитали необходимым упорядочить систему правосудия и показать нашим парламентам, как законно пользоваться властью, которой их наделили предшествующие нам короли, и мы озабочены тем, чтобы задуманное на благо народа не привело к противоположным результатам, как может случиться, если чиновники, вместо того чтобы удовольствоваться властью, позволяющей им держать в своих руках жизнь людей и имущество наших подданных, захотят заняться управлением государством, что составляет исключительную компетенцию государя».

На протяжении всех 18 лет своего правления кардинал Ришелье последовательно и целеустремленно вел наступление на права парламентов и провинций, лишая их политических полномочий и региональных свобод. Там, где оказывалось открытое неповиновение, Ришелье прибегал к принуждению. Провинциальные парламенты вынуждены были склонить голову перед натиском первого министра, и лишь парижский парламент мог изредка позволить себе неповиновение.

Сопротивление усилению королевской власти пытались оказывать и провинциальные сословные ассамблеи (штаты провинций), созывавшиеся для обсуждения региональных проблем. Наибольшую активность в этом отношении проявляли штаты Лангедока, Бретани. Бургундии, Дофине, Прованса и графства По — провинций, издавна обладавших широкой свободой самоуправления. Правда, все эти ассамблеи созывались, как правило, по распоряжению короля, который определял сроки и продолжительность их работы.

Позиция провинциальных штатов в отношении правительства в определенной степени зависела от их состава. В штатах Бретани, например, имели право заседать все дворяне провинции, в то время как число представителей от третьего сословия ограничивалось лишь 40 депутатами. В Лангедоке, напротив, дворянство располагало 23 депутатскими местами, а третье сословие — 68. Поддержка мятежа Монморанси в Лангедоке и Дофине стоила этим провинциям утраты большей части их прежних свобод. Еще в 1628 году Ришелье добился окончательного роспуска без права нового созыва штатов Дофине, воспротивившихся его налоговой политике. С огромным трудом удалось сохранить остатки внутренней автономии штатам Бургундии и Прованса, где сильны были позиции крупных земельных собственников. Зато в Бретани тон задавали мелкопоместные дворяне, поддержавшие Ришелье в борьбе с губернатором провинции герцогом Вандомом, замешанным в «заговоре Шале». Уже в 1626 году органы самоуправления Бретани изъявили готовность подчиниться воле первого министра.

Политика Ришелье в отношении провинций была направлена на ослабление влияния своевольной аристократии, рассматривавшей провинции как свои неотчуждаемые владения. Ришелье понимал, что именно там, в провинциях, скрыты корни влияния аристократии. Только обрубив эти корни, он мог надеяться окончательно подчинить грандов государственной власти. Положение осложнялось тем, что все эти Вандомы, Гизы, Монморанси, Бельгарды, Суассоны и Роаны стояли во главе крупных губернаторств и наместничеств, активно препятствуя новой административной политике министра-кардинала. Ришелье с искренней горечью писал в «Политическом завещании»: «Губернаторства во Франции почти все так мало полезны…»

Всемерно ослабляя старые структуры власти, Ришелье последовательно насаждал новые. По его убеждению, провинциальная администрация должна была стать в полном смысле правительственной. Представитель центральной администрации должен сосредоточить в своих руках всю полноту власти, к тому же отчитываться только перед правительством.

В 1637 году министр-кардинал унифицировал провинциальную администрацию, создав для каждой провинции должности интендантов юстиции, полиции и финансов, которые стали реальным противовесом отмиравшей власти губернаторов. Нередко на должности интендантов назначались выходцы из буржуазных слоев, доказавшие безусловную верность лично Ришелье и проводимой им политике. Интенданты сосредоточили в своих руках практически всю административную власть, оказав правительству действенную поддержу в преодолении местничества и сепаратизма губернаторов, провинциальных штатов и парламентов. Институт интендантов несомненно сыграл важнейшую роль в утверждении абсолютной монархии, которой, в отличие от сословной, нужны были не союзники, а только подданные.

Навязчивое стремление к унификации и централизации, при всем их исторически прогрессивном значении, несло в себе и очевидные издержки. Подавление легальной оппозиции, ликвидация сословных и провинциальных свобод затрудняли, хотя и не могли остановить развитие гражданского общества во Франции. Ришелье создавал централизованное, бюрократизированное государство, полностью игнорируя интересы гражданского общества, постоянно попирая их. что и определило непрочность его творения. Внешне внушительное здание французской абсолютной монархии, создававшееся стараниями Ришелье, довольно быстро обветшало и пришло в негодность, лишенное поддержки общества.

«Великолепный министр иностранных дел. умелый военный министр и никудышный министр финансов» — так оценивал способности Ришелье в области финансово-экономической политики французский историк XIX века виконт д'Авенель. Данная точка зрения, казалось, подтверждается и самим кардиналом, который в одном из писем к сюринтенданту финансов Бюльону писал: «Я настолько признаю свое невежество в финансовых делах, а Вас считаю в них столь сведущим, что единственное мое пожелание Вам состоит в том, чтобы Вы подбирали себе людей, наиболее подходящих для королевской службы».

Тем не менее многие историки, специально изучавшие этот вопрос, пришли к выводу, что в области финансовой политики Ришелье проявил столь же незаурядные способности, как и в других областях.

Надо признать, что в сфере финансов Ришелье досталось тяжелое наследство. «Наихудшим злом для французской экономики в эти годы был царивший в ней беспорядок», — подчеркивает Тапье. Общая дезорганизация, непомерное возрастание налогов, денежный голод, иностранная конкуренция и растущая дороговизна жизни — таков порочный круг, который должен был разорвать Ришелье. Положение осложнялось тем, что успешно лечить финансово-экономические недуги можно было только в условиях длительного мира, а именно такой возможности министр-кардинал и не получил. Едва покончив с внутренними волнениями, он втянул страну в изнурительную европейскую войну, поставив под сомнение выполнение своих финансово-экономических проектов.

В «Политическом завещании» Ришелье разработал конкретные планы финансовой политики «для мирного времени», но не успел их осуществить, так как за 18 лет его правления лишь четыре года (1630–1634 гг.) пришлись на относительно мирный период. Идеи и соображения в области управления финансами Ришелье черпал из современной литературы, из докладных записок, составлявшихся по его поручению, из частных бесед со знающими людьми. Его взгляды здесь вполне соответствовали духу эпохи, тому, что мы называем меркантилизмом. Как и большинство его современников, Ришелье считал первейшим условием процветания государства изобилие в нем звонкой монеты. В отличие от Испании, получавшей золото из своих заморских владений, Франция могла надеяться привлечь к себе золото и серебро главным образом путем развития экспорта при минимальном импорте. Но здесь все упиралось в крайне ограниченные производственные возможности аграрной страны с ее закрытой экономикой. Крестьянство, составлявшее основную массу населения Франции, жило в условиях натурального хозяйства, едва сводя концы с концами. С землей была связана большая часть дворянства и даже городской буржуазии. Ограниченность потребностей у подавляющей массы французов накладывала отпечаток на всю экономику страны, пребывавшую в застойном состоянии. Ришелье не мог не понимать, что наращивание производства товаров невозможно в условиях постоянного усиления налогового бремени. Непоследовательность его финансово-налоговой политики заключалась в том, что, будучи противником дальнейшего повышения налогов, он тем не менее вынужден был постоянно прибегать к этой испытанной мере выкачивания средств, необходимых для ведения войны.

Большие надежды Ришелье возлагал на развитие внешнеэкономических связей, чему активно пытался содействовать. «Трудно поверить… — заметил французский исследователь экономической политики Ришелье Анри Озе, — что этот кардинал от государства находил время интересоваться сукнами, полотнами, шелками, пряностями, маслами и красителями, солью, квасцами, шафраном, ковким и хрупким железом».

Взгляды Ришелье на финансы и экономику Франции впервые подробно были изложены им на ассамблее нотаблей в 1626 году. Впоследствии он развил и уточнил их в «Политическом завещании».

«Давно уже считается, — писал Ришелье, — что финансы — это нервы государства, и действительно они составляют ту точку опоры, которая, согласно Архимеду, позволяет перевернуть весь мир. Нуждающийся государь не может предпринимать никакие славные деяния, ибо нужда порождает презрение к нему и государство оказывается под угрозой нападения со стороны его врагов и завистников.

…Нужно, чтобы деньги, получаемые государем от своих подданных, не превышали их возможностей и не только не разоряли, но и не наносили имуществу значительного ущерба… Беря от своих подданных больше, чем положено, государь истощает их любовь и верность, гораздо более необходимые для существования государства и сохранения его особы, чем золото и серебро, которые он может поместить в свою казну… Однако не следует требовать и меньше, чем это необходимо для государства. …Чтобы избежать необходимости собирать большие налоги, нужно как можно меньше расходовать, а в этом смысле нет лучшего средства, чем устранение всякого расточительства и осуждение всего, что ему способствует.

Франция была бы очень богата и народ очень многочислен, если бы не растрата общественных денег, которые в других государствах расходуются с толком. На мой взгляд, она теряет больше денег, чем другие королевства, претендующие на определенное равенство с ней».

Ришелье высказывался против обременительных займов и повышения налогов, неизбежно приводящих к дороговизне, упадку внутренней торговли, сокращению экспорта и земельной ренты, в результате же — к опасному росту недовольства. Однако из этого вовсе не следует, что кардинал отличался состраданием к народу, к его бедственному положению. Свое отношение к народу он четко определил все в том же «Политическом завещании». «Все политики согласны в том, — писал Ришелье, — что ежели народ будет пребывать в чрезмерном достатке, то станет невозможно держать его в правилах его обязанностей… Его можно сравнить с мулом, привычным к поклаже. От продолжительного отдыха он портится больше, чем от работы. Но работа эта должна быть соразмерна силе этого животного. Так же следует поступать и с народом…»

Ришелье убежден, что размер налога не может определяться одной лишь волей государя. «Это должен делать разум, и если государь переступает границы, отбирая от подданных больше, чем нужно, то, хотя они и обязаны повиноваться ему в этом, он будет отвечать за все перед Богом, который потребует от него строгого отчета». По мнению Ришелье, нет никаких политических соображений в пользу неоправданного повышения налогов.

«Я знаю. — продолжает Ришелье, — что в крупном государстве всегда необходимо иметь запас денег на непредвиденные расходы, но такие накопления должны быть пропорциональны богатству государства и количеству обращающихся в нем золотых и серебряных монет. В противном случае богатство государя обернется бедностью, поскольку подданные не будут иметь денег как для торговли, так и для уплаты налогов, пополняющих казну суверена.

Подобно тому как необходимо заботиться о накоплении денег для удовлетворения государственных нужд и добросовестно их сократить при отсутствии причин для их расходования, не менее необходимо свободно их тратить, если того требует общественное благо, и делать это к месту и вовремя: зачастую урезывание в таких случаях дорого обходится государству и заставляет терять невозвратное время.

Нередко случалось, что ради сохранения своих денег государи теряли вместе и деньги, и государство. Известно также, что тот, кто тратит неохотно, расходует порой больше других, так как делает это слишком поздно. Требуется немало рассудительности, чтобы предугадать наиболее важный час и момент, и тот, кто способен накоплять, может из-за неумения расходовать вызвать несказанные бедствия».

Как ни был настроен Ришелье против чрезмерных налогов и займов у финансистов, в практической политике он постоянно вынужден был прибегать и к тому и к другому, особенно начиная с 1635 года, когда Франция вступила в Тридцатилетнюю войну. Налоги и займы давали правительству крупные суммы, необходимые для содержания многочисленной, в подавляющей массе наемной армии. «Невозможно держать гарнизоны, если не оплачивать их наличными, — с горечью писал Ришелье сюринтенданту финансов Бюльону 18 ноября 1638 г. — Я прекрасно знаю, что господа советники заявят, что они составили на это смету, но такие заявления лишены всякого смысла, если деньги не припасены заранее. Вот теперь мне стало известно, что одна из крепостей королевства, расположенная неподалеку от противника, находится в очень плохом состоянии, так как гарнизон разбежался из-за того, что солдатам не выплачивали жалованья. Господам финансовым советникам гораздо легче собрать деньги, чем нам набрать солдат. Собранные деньги уже не исчезнут, а набранные солдаты сразу же разбегаются».

В целом финансово-экономические проекты Ришелье вполне могли быть реализованы, если бы не война. Кардинал надеялся на скорое окончание военных действий и думал сам претворить в жизнь свои проекты, но этому не суждено было сбыться. Задуманные им реформы были осуществлены лишь спустя два десятилетия после его смерти. В принципе Ришелье не изобрел ничего нового, он лишь продолжал линию Генриха IV и Сюлли.

Исторический портрет Ришелье был бы неполным без хотя бы краткой характеристики активной деятельности кардинала на ниве культуры и просвещения.

Как известно, ни один режим и ни одно правительство в истории не основывали свою власть исключительно на силе принуждения. Они всегда нуждались в идеологическом обосновании власти и стремились обеспечить себе идейную поддержку в обществе хотя бы по основополагающим вопросам. Необходимости создания такого рода консенсуса не избежал и главный государственный министр Франции — кардинал Ришелье. В своей энергичной борьбе за национальное единство страны он широко использовал не только административные меры и силу оружия, но и не менее эффективные средства культурно-идеологического воздействия. «Ришелье взялся за эту задачу, используя на благо короля… науку, литературу и искусства, с настойчивостью и прозорливостью заботясь о необходимых преобразованиях, которые, как представляется, превратили его в одного из виднейших поборников единства нации…» — подчеркивал член Института Франции Ролан Мунье на открытии международного научного коллоквиума «Ришелье и культура», состоявшегося в Париже в ноябре 1985 года.

В сфере культуры Ришелье осуществлял монопольное руководство, поскольку Людовик XIII был совершенно безразличен к ней, целиком и полностью полагаясь здесь на своего министра. Одним из первых, если не самым первым в Европе, Ришелье пытался осуществлять государственное руководство культурой, направляя ее развитие в нужном правительству русле. Это можно проследить буквально во всем: в печати, сфере образования, науке, литературе и театре, живописи и архитектуре.

Первостепенное значение Ришелье придавал пропаганде правительственной политики. Он первым понял необходимость идеологического воздействия на широкое общественное мнение. Не довольствуясь малотиражным официальным изданием «Меркюр франсе», выходившим всего раз в год, Ришелье поручил Теофрасту Ренодо, своему доверенному человеку, врачу по специальности, наладить регулярный выпуск официозной «Газет», первый номер которой вышел 30 мая 1631 г.

Издавая и широко распространяя как внутри страны, так и за ее пределами «Газет», Ришелье постарался установить государственную монополию на информацию. Он был убежден, что стране нужна только та информация и только в том освещении, которые выгодны правительству, отвечают интересам его политики. Как внутренняя хроника, так и сообщения из других стран подвергались самой тщательной обработке. Создать благожелательное правительству общественное мнение — такова была задача, поставленная Ришелье перед редактором «Газет». Кардинал не только сам постоянно писал в «Газет» (разумеется, анонимно), но и приобщил к «журналистике» самого Людовика XIII.

«Газет» сыграла важную роль в подготовке общественного мнения накануне вступления Франции в Тридцатилетнюю войну в 1635 году. На ее страницах регулярно помещались статьи, обличающие захватнические, гегемонистские притязания Испании и Империи. Читателю настойчиво внушалась мысль о том, что война против Габсбургов не противоречит интересам католической религии, отнюдь не идентичным интересам короля Испании и императора, такая война имеет сугубо оборонительный, «справедливый» характер, так как на карту поставлена сама судьба Франции. Редактор «Газет» не жалел черной краски в изображении «несправедливостей», чинимых испанцами и имперцами в многострадальной Германии.

Воспользовавшись затишьем, наступившим в стране после 1629 года, Ришелье решил заняться реконструкцией Парижа, начав с альма-матер — Сорбонны. Он задумал не только архитектурную реконструкцию старейшего университета, но и его внутреннюю реорганизацию, открыв там ряд новых кафедр и основав коллеж, которому дал свое имя.

Реконструкция Сорбонны, которую Ришелье доверил своему личному архитектору Жаку Лемерсье, началась в 1635 году. 15 мая 1635 г. кардинал заложил первый камень в строительство церкви Сорбонны, где впоследствии завещает похоронить себя. Еще в 1630 году он выделил на нужды строительства 52 тысячи ливров из личных средств. Тогда же передал университету часть своей библиотеки; после смерти Ришелье, согласно его завещанию, Сорбонна унаследует все богатейшее собрание книг кардинала.

При Ришелье средневековый Париж превращается в город нового времени. Сносятся ветхие дома и целые кварталы, на их месте появляются новые здания и площади. Ришелье приобрел старый квартал по соседству с Лувром, где Жак Лемерсье построил для него великолепную резиденцию — Пале-Кардиналь. Впоследствии кардинал подарит дворец Людовику XIII, и он станет называться Пале-Рояль.

Министр-кардинал приказывает проводить ежеутреннюю очистку мостовых и отдает распоряжение создать сеть канализации и водоснабжения.

Всю жизнь Ришелье питал особую слабость к литературе и языку, считая себя знатоком в этой области. Он и сам, грешным делом, был не чужд ремеслу писателя, вернее — драматурга. Ему принадлежало несколько пьес, которые ставились в театре и даже имели успех: «Большая пастораль», «Смирнский слепой», «Мирам», «Европа»… Аплодисменты доставляли ему истинное наслаждение. Однажды, работая со своим литературным помощником Демаре, Ришелье неожиданно спросил:

— Как вы думаете, месье, что доставляет мне наибольшее удовольствие?

— По всей видимости, монсеньор, трудиться на благо Франции, — учтиво ответил литератор.

— Вовсе нет, — возразил кардинал. — Писать стихи.

Несомненно, у него был тонкий литературный вкус, который, правда, несколько портили сильные политические пристрастия. В своих собственных сочинениях Ришелье стремился не столько к изысканности стиля, сколько к ясности мысли и простоте формы.

Он покровительствовал кружку литераторов, регулярно собиравшихся в доме маркизы де Рамбуйе на улице СенТома-дю-Лувр. В числе постоянных посетителей салона мадам Рамбуйе были Малерб, Бенсерад, Вуатюр, Жан Луи Бальзак, Ракан, Конрар, Вожела, Шаплен — цвет тогдашней литературной Франции. Ришелье получал сведения об этих «конференциях» от аббата де Буаробера, одного из своих секретарей, также завсегдатая салона.

Регулярные встречи литераторов натолкнули Ришелье на неожиданную мысль, очень скоро овладевшую им безраздельно, — создать своего рода академию, миссия которой состояла бы в том, чтобы совершенствовать французский язык и способствовать «правильному» развитию французской литературы. Настойчивое стремление Ришелье к упорядочению государственной и политической жизни было распространено им и на культуру, где он попытался дисциплинировать не только язык, но и мысль. И здесь он выступал прежде всего и главным образом как политик, убежденный, что единое государство немыслимо без единого языка, без единой культуры. Его мысли шли еще дальше: он вознамерился превратить французский язык во всемирный, в средство международного общения. Когда-то таким языком был древнегреческий, уступивший затем место латыни. Теперь настал черед французского языка — так считал министр-кардинал, имевший привычку проводить свои идеи в жизнь.

В марте 1634 года был составлен проект одного из самых оригинальных институтов, когда-либо существовавших во Франции, — Французской академии. После соответствующей доработки проект был утвержден Людовиком XIII. 10 февраля 1635 г. стало днем рождения Французской академии, существующей уже более 350 лет. Кардинал Ришелье был назначен ее первым главой и покровителем.

Формально функции академии ограничивались совершенствованием французского языка, в действительности же с самого начала она стала общекультурным центром. Разрабатывая статут академии, Ришелье отказался от узкопрофессиональной ее ориентации в пользу общекультурной и даже политической. Он мыслил Французскую академию как своего рода интеллектуальный Олимп. Именно поэтому в числе «сорока бессмертных» наряду с литераторами Шапленом и Конраром оказались канцлер Сегье, дипломаты Ботрю и Сервьен. математик Баше и врач Лашамбр… При Людовике XIV во Французской академии получили представительство военачальники и деятели церкви. До сего дня детище Ришелье принимает в свой состав помимо наиболее крупных писателей также политических и военных деятелей, ученых… На исходе XX столетия Французская академия по-прежнему представляет собой своеобразное собрание нотаблей.

Способствуя выращиванию интеллектуальной элиты, Ришелье вместе с тем был далек от того, чтобы поощрять свободу мысли, устранить государство от контроля за духовным развитием общества. На всем протяжении своей политической деятельности он пытался направлять этот процесс в интересах абсолютистского государства. Он ввел за правило, что литературные произведения, вызывавшие сомнения по части политической благонадежности, направлялись на заключение во Французскую академию. В случае возникновения конфликтов окончательное решение о судьбе произведения выносил сам кардинал Ришелье.

Так было и с трагедией «Сид», принадлежащей создателю французского национального классицистического театра Пьеру Корнелю. Ришелье поначалу усмотрел в «Сиде» завуалированную попытку защитить идеалы и обычаи феодальной эпохи, когда гранды осмеливались противостоять королевской власти, к тому же пьеса была на испанский сюжет, а Франция в это время (конец 1636 — начало 1637 г.) уже находилась в состоянии войны с Испанией. Кардинал направил пьесу на отзыв во Французскую академию, которая высказала негативное отношение.

И все же Ришелье сумел подняться выше узкополитических соображений, оценив талант драматурга. Он дал разрешение на постановку пьесы, имевшей шумный успех. С этого времени Ришелье взял Корнеля под свое покровительство, определив ему солидную пенсию. В то же время контролировал творчество выдающегося драматурга, а порой и вмешивался в творческий процесс. Корнель в полной мере познал «и барский гнев, и барскую любовь». Свое отношение к Ришелье он выразил в следующих строках, написанных на смерть кардинала:

С Корнелем связан триумф классицизма в драматургии и литературе, воспевавшего пафос гражданских и государственных идей, оптимизм, героику, высокое нравственное начало. Надо сказать, Корнель понимал значение политических усилий Ришелье, высоко ценил его, несмотря на все давление, которому подвергался со стороны кардинала. Он видел всю разницу между великим реформатором и его посредственным преемником кардиналом Мазарини и в пьесе «Никомед» (1651 г.) выразил свое отношение к ним обоим.

Ришелье был убежден, что государственная власть если и не может создавать таланты (в конце концов, это промысел Божий), то просто обязана обеспечивать благоприятные условия писателям, художникам и ученым. Ришелье первым начал осуществлять государственные дотации театру. Традиция эта привилась и жива до сих пор, причем не в одной только Франции. Отдельные театральные труппы при нем получали от 6 до 12 тысяч ливров ежегодных субсидий. Он же стал выплачивать пенсии литераторам, соответственно требуя от них служения не одной только музе, но и государству. К слову сказать, сразу же после смерти Ришелье Людовик XIII отменил выплату пенсий литераторам, сказав при этом: «Нас это больше не касается». Литературный мир Франции в полной мере мог оценить значение Ришелье лишь после его смерти, как это сделал поэт Исаак де Бенсерад в шутливой «Эпитафии кардиналу Ришелье»:

Торжество классицизма в литературе и искусстве в «эпоху Ришелье» сочеталось с утверждением рационализма в философии, окончательно порвавшей со средневековой схоластикой. «Cogito, ergo sum!» — воскликнул современник Ришелье Рене Декарт. Его знаменитый трактат «Рассуждения о методе» появился в один год с «Сидом» Корнеля. Будущее сблизит имена Ришелье, Корнеля и Декарта: каждый из них по-своему и все вместе выражали политические и философские идеи, художественно-эстетические принципы нового времени.

При всей неоднозначности и противоречивости общий итог деятельности Ришелье на ниве культуры все же может быть оценен положительно, поскольку она, эта деятельность, безусловно способствовала прогрессу просвещения и росту талантов, подготавливая наступление «золотого века».

В этом смысле и сам Ришелье являл собой колоритную личность, наделенную многими талантами помимо его известных качеств государственного деятеля. Он был не только драматургом и писателем, но также художником в музыкантом, знатоком античности и Возрождения, меценатом и коллекционером. У него была одна из самых богатых библиотек, его коллекция из 250 картин только в Пале-Кардиналь была представлена полотнами Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Караваджо, Пуссена, Рубенса, Бассано, Клода Лоррена и многих других выдающихся художников. Облик самого Ришелье дошел до нас в основном благодаря картинам Филиппа де Шампеня и гравюрам Жака Калло, на которых Ришелье как бы олицетворял идею торжествующей абсолютной монархии, Ришелье, поглощенный внутренними делами, с растущей тревогой наблюдал за развитием европейского конфликта: маятник войны явно качнулся в сторону Габсбургов, угрожая интересам не только германских протестантских княжеств, но и других государств Европы, прежде всего Франции.

После побед, одержанных Габсбургами в Чехии и Пфальце, Фридрих V, пфальцграф и король чешский, лишился обеих корон. Их поделили между собой император Фердинанд II и курфюрст Максимилиан Баварский. Отныне в избирательной коллегии Империи насчитывалось пять католиков и лишь два протестанта (курфюрсты Саксонский и Бранденбургский). Протестантские князья в Германии могли рассчитывать только на помощь извне. Попытка Англии перебросить войска на континент окончилась неудачей, после чего все надежды германских протестантов устремились к датскому королю Христиану IV. В свою очередь, Христиан IV обратился за финансовой помощью к Англии, Соединенным провинциям и Франции, заключившим между собой союз в 1624 году.

Как трезвомыслящий политик, Ришелье не мог допустить закрепления успехов Фердинанда II и Филиппа IV Испанского. Это означало бы утверждение габсбургской гегемонии на континенте. В то же время Франция по целому ряду причин не была готова непосредственно включиться в войну. Оставалось действовать за кулисами, оказывая противникам Габсбургов дипломатическую и, что не менее важно, финансовую поддержку. С самого начала Ришелье взял на себя роль закулисного режиссера и кредитора всех антигабсбургских коалиций. «Его мысль, — отмечал профессор Б. Ф. Поршнев, один из лучших знатоков истории Тридцатилетней войны, — была направлена на поиски союзников, руками которых Франция могла бы воевать и против этого противника (Габсбургов. — П. Ч.), не ввязываясь по возможности сама в военные действия, а опираясь преимущественно на свои финансовые ресурсы. Он искал союзников в любой части Европы. Это характерная черта Ришелье как дипломата. Если в политических планах Габсбургов Европа всегда являлась чем-то единым, ибо они предвосхищали в ней свое будущее безраздельное владение, то и Ришелье, естественно, противопоставил им дипломатию, исходившую из идеи Европы как целого. Его замыслы и комбинации всегда являлись всеевропейскими, и в этом их сила. Уже в самом начале своего правления Ришелье высказал гениальную мысль, к которой вполне присоединилось затем и правительство Голландской республики: гибельной для Империи война явится только в том случае, если это будет война на два фронта… Кто должен открыть два фронта в Германии? По замыслу Ришелье, это должны быть датчане на западе и шведы на востоке». С этой целью Ришелье отправляет два специальных посольства: Деэ де Курменена в Данию и барона де Шарнасе в Швецию.

Дания оказалась в большей степени готовой вступить в войну на стороне протестантской коалиции: во-первых, она сознавала угрозу со стороны католической реакции в Германии, а во-вторых, рассчитывала на территориальные приобретения на южном побережье Балтийского моря. Что касается Швеции, то она в это время была занята войной с союзником Габсбургов Польско-Литовским королевством (Речью Посполитой) и по этой причине не имела ни желания, ни возможности воевать еще и с самим Фердинандом II.

Германским протестантским князьям и их закулисному покровителю кардиналу Ришелье оставалось рассчитывать только на Христиана IV Датского.

В 1625 году Христиан IV при содействии князей Нижней Саксонии вторгся с 60-тысячной армией во владения Фердинанда II, захватив Везерское епископство. Король Дании объявил о намерении восстановить в Пфальце власть Фридриха V, отобрав пфальцграфство у Максимилиана Баварского. Возобновившаяся война с самого начала была неудачной для Христиана IV; его армии пришлось вступить в борьбу с двумя талантливыми полководцами Империи — графом Иоганном Тилли и Альбрехтом Валленштейном.

Тилли происходил из знатного люттихского рода, он отличился в войнах в Нидерландах и Венгрии. Перейдя на службу к Максимилиану Баварскому, Тилли создал ему первоклассную армию. Несомненные военные дарования сочетались у Тилли со слепым религиозным фанатизмом, крайней нетерпимостью и жестокостью. «Его духовному складу соответствовала причудливая и ужасающая наружность, — отмечал Фридрих Шиллер в своей „Тридцатилетней войне“. — Маленький, тощий, со впалыми щеками, длинным носом, широким морщинистым лбом, торчащими усами и заостренным подбородком, он ходил обыкновенно в испанском камзоле из светло-зеленого атласа с разрезными рукавами, в маленькой шляпе с огромным красным страусовым пером, ниспадавшим на спину. Всем своим обликом Тилли напоминал усмирителя Фландрии герцога Альбу, и это впечатление еще усиливалось его действиями».

Валленштейн родился в семье чешского дворянина-протестанта. Рано осиротев, воспитывался одним из своих дядьев-католиков, который и обратил его в католицизм. Удачная женитьба принесла Валленштейну помимо богатого приданого расположение эрцгерцога Фердинанда Штирийского (будущего императора Фердинанда II). Валленштейн участвовал в многочисленных походах против турок, венецианцев, чехов, венгров и трансильванцев. Он был с Фердинандом II в самые тяжелые для императора дни и стал для него едва ли не ближайшим помощником и советником. Второй, еще более удачный брак принес Валленштейну новые земельные владения. Император осыпал своего любимца знаками внимания и бесконечными подарками. В 1624 году он пожаловал ему титул герцога Фридландского. Растущее влияние Валленштейна, не привыкшего считаться с кем бы то ни было, неизбежно порождало завистников и врагов, первым из которых был Максимилиан Баварский.

Когда Христиан IV начал войну с Фердинандом II, Валленштейн на собственные средства взялся набрать 30-тысячную армию, не обременяя императора огромными расходами. «Не было человека, который не издевался бы над этим предложением как над химерическим созданием увлекающегося ума, но попытка оправдала бы себя даже в том случае, если бы он выполнил лишь часть своего обещания, — писал Шиллер в „Тридцатилетней войне“. — Через несколько месяцев под его знаменами стояли 20 тысяч человек, которых он повел за пределы Австрии. Вскоре он появился на границе Нижней Саксонии уже с 30 тысячами. Для всего этого начинания, — подчеркивал Шиллер, — император не дал ничего, кроме своего имени. Слава полководца, виды на блестящее повышение и надежда на добычу привлекали удальцов со всех концов Германии под его знамена, и даже влиятельные князья под влиянием корыстолюбия или из жажды славы вызывались теперь поставлять войска для Австрии». В 1626 году, перед решающими сражениями, у Валленштейна уже была превосходно оснащенная 50-тысячная армия. К слову сказать, понесенные расходы Валленштейн впоследствии с лихвой возместил. Шиллер указывает, что за свое семилетнее командование имперской армией Валленштейн постоянными вымогательствами, поборами и прямым грабежом собрал в Германии 60 миллиардов талеров. «Чем чудовищнее были вымогательства, тем обширнее становились его военные запасы, тем охотнее, стало быть, стекались под его знамена: весь мир гонится за счастьем. Его армия все увеличивалась, а земли, по которым она проходила, быстро хирели. Но какое ему было дело до проклятий, несшихся из областей, до воплей государей? — с горьким сарказмом замечал Шиллер. — Войско Валленштейна боготворило его, а само преступление давало ему возможность смеяться над всеми его последствиями».

Первое решающее сражение этого периода войны произошло 25 апреля 1626 г. при Дессау на Эльбе, где встретились армия Валленштейна и войска германских протестантов, возглавляемые Мансфельдом. Ловким маневром Валленштейну удалось отвлечь внимание Мансфельда и неожиданно ударить с тыла, вынудив его поспешно покинуть занятые позиции, оставив там 3 тысячи убитых. Мансфельд отступил в Бранденбург, где попытался пополнить армию.

Второе сражение, определившее судьбу всей кампании, произошло 27 августа 1626 г. у деревни Луттер в Брауншвейге. На этот раз войска Тилли наголову разгромили армию Христиана IV, потерявшую на поле боя более 4 тысяч убитыми, 60 знамен и всю артиллерию. В результате Тилли овладел Везером и очистил от датчан всю территорию Брауншвейга. В последующих менее крупных сражениях в Силезии и Мекленбурге войска Валленштейна и Тилли закрепили эти две решающие победы. Валленштейн выходит к Балтийскому морю и по приказу императора начинает спешно строить флот и береговые укрепления. В 1628 году он предпринимает попытку овладеть морской крепостью Штральзунд, находящейся под защитой шведского гарнизона, но терпит неудачу. Тем не менее Фердинанд II жалует своему любимцу громкое звание «Генерала Балтийского и Океанического морей», а сам Валленштейн начинает именовать себя не иначе как «генералиссимус императора на море и на суше». Военные приготовления Валленштейна, недвусмысленно указывавшие на подготовку вторжения в Данию со стороны моря, побудили Христиана IV пойти на мирные переговоры с Фердинандом II. 7 июня 1629 г. эти переговоры завершились подписанием Любекского мирного договора, провозгласившего возвращение к довоенному status quo. Дания признала свое поражение и отказывалась от каких-либо территориальных притязаний в Германии. Совершенно очевидно, что Любекский мир означал новый триумф католического дела и лично Фердинанда II.

Император спешит закрепить свой успех, подписав в том же, 1629 году так называемый Реституционный эдикт, согласно которому католическим князьям Германии должны быть возвращены все секуляризованные после 1552 года церковные земли, отошедшие к протестантам. Попытка росчерком пера ликвидировать одно из важнейших завоеваний Реформации, конечно же, была обречена на неудачу. Более того, именно Реституционный эдикт, предполагавший перекраивание политической карты Германии в пользу императора, герцога Баварского и других католических князей, вызовет всеобщее недовольство германских протестантов, что приведет к новому обострению внутригерманского конфликта.

Тем не менее так называемый датский период Тридцатилетней войны завершился победой Габсбургов.

Упоенный победой, Фердинанд II в 1630 году созвал в Регенсбурге общегерманский сейм с целью, как было официально объявлено, поиска путей полного умиротворения Германии. Уже на этом сейме император впервые столкнулся с решительным сопротивлением протестантских князей Реституционному эдикту. Защитники протестантского дела в Германии нашли энергичную поддержку со стороны французской дипломатии: в Регенсбург прибыл эмиссар Ришелье — вездесущий отец Жозеф. Он довольно быстро разобрался в ситуации, сумев использовать в интересах Франции не только давних союзников-протестантов, но даже самого вождя Католической лиги Максимилиана Баварского. Проницательный капуцин сразу же уловил то скрытое недоброжелательство, которое герцог Баварский испытывал к герою завершившейся кампании Валленштейну. Не вступая в прямой сговор с Максимилианом, отец Жозеф умело действовал заодно с ним. Разница была лишь в том, что Максимилиан настойчиво добивался лишь отставки ставшего слишком популярным Валленштейна (благо война окончена), а отец Жозеф преследовал более далекие цели — ослабление военной мощи габсбургской империи.

Одержанные победы настолько вскружили голову Валленштейну, что его поведение стало совершенно невыносимым. Особое возмущение вызывали бесчинства возглавляемой Валленштейном армии. Курфюрст Бранденбургский оценивал убытки своего княжества в 20 миллионов талеров, курфюрст Померании называл цифру 10 миллионов, а курфюрст Гессена — 7, примерно в такие же суммы оценивали ущерб и другие княжества, которым «посчастливилось» принимать на своих территориях армию Валленштейна. Императора буквально засыпали жалобами на его фаворита.

Со своей стороны, отец Жозеф, которого часто можно было видеть в обществе Фердинанда II, умело внушал императору, что теперь, после столь впечатляющей победы истинной веры над протестантской «ересью», нет никакой необходимости держать армию, численность которой далеко превосходит разумные пределы. К тому же — и это особенно подчеркивал капуцин — чрезмерная воинственность, если не сказать — агрессивность, ее главнокомандующего внушает беспокойство «друзьям» Империи. В обмен на сокращение численности имперской армии эмиссар Ришелье обещал соблюдать нейтралитет, то есть не поддерживать врагов Империи. Вообще отец Жозеф, крайне сдержанный по натуре, был щедр на обещания и посулы.

Хитроумный капуцин буквально околдовал императора, который чуть ли не ежедневно приглашал его к себе по самым различным поводам. Фердинанд II, видимо, искренне полагал, что отец Жозеф принадлежит к окружению Марии Медичи — своей верной союзницы. Трудно сказать, что больше повлияло на императора — чары капуцина или давление Максимилиана Баварского, поддержанного большинством германских князей, но так или иначе Фердинанд II принял решение сократить свою армию и уволить в отставку Валленштейна. Не исключено, что невероятная популярность генералиссимуса в армии с некоторых пор внушала опасения и самому Фердинанду II. Впрочем, история знает множество примеров, когда овеянные славой побед генералы оказывались не у дел только потому, что становились опасными в глазах правителей.

Так или иначе, но Фердинанд II позволил обезоружить себя накануне предстоявшей ему новой схватки, чем с успехом воспользовалась французская дипломатия, создав очередную антигабсбургскую коалицию. Сам Фердинанд И задним числом всю ответственность за допущенную им грубейшую ошибку возлагал именно на отца Жозефа. «Этот нищий капуцин обезоружил меня своими четками и положил в свой капюшон шесть курфюршестских корон». Не лишним будет напомнить, что в Регенсбурге отцу Жозефу, помимо прочего, удалось добиться от Фердинанда II признания за Карлом де Невером прав на Мантуанское герцогство.

В то время как отец Жозеф публично уверял императора в лучших намерениях короля Франции, Ришелье втайне готовился нанести удар по Империи… руками шведского короля Густава II Адольфа, за которым наблюдал с возраставшим интересом. По выражению крупного французского историка XIX века Франсуа Гизо, «Густав Адольф был выбран Провидением в качестве орудия для завершения дела Генриха IV и Ришелье». Напомним еще раз, что речь идет о сокрушении мощи Габсбургского дома.

В дипломатической корреспонденции Ришелье можно найти неоднократные указания кардинала французскому послу в Германии барону Эркюлю де Шарнасе сообщать ему все сведения о молодом короле Швеции, которого он называл «новым восходящим солнцем». Вот что пишет Ришелье о Густаве Адольфе в своих «Мемуарах»: «Король Швеции… находясь в войне во всеми своими соседями, отнял у них многие провинции; он был молод, но уже пользовался высокой репутацией, имел врагами московитов, поляков и датчан, одержав над ними крупные победы..; он уже был настроен против императора, причем не столько из-за каких-то оскорблений, полученных от него, сколько просто потому, что был его соседом. Его Величество (Людовик XIII. — П. Ч.) обратил свой взор на этого юного государя, дабы попытаться использовать его со временем для отвлечения большей части сил императора и тем самым помешать императору вести несправедливую войну в Италии и Франции… Многие князья Империи, несправедливо лишенные своих владений оружием императора, смотрели на шведского короля, как моряки смотрят на север. Однако он был занят войной с Польшей. И хотя король имел достаточно смелости и честолюбия, он должен был быть избавлен от этого врага, прежде чем приобрести другого, да еще такого, как Австрийский дом».

К тому времени, о котором идет речь, Густав Адольф уже завоевал европейскую известность. Заняв трон 17 лет от роду, он приложил немало сил для того, чтобы возвысить Швецию. Густав Адольф получил отличное образование, знал иностранные языки — латинский, немецкий, голландский, французский, итальянский и древнегреческий, с ранних лет принимал активное участие в государственных делах, обнаружив особенное пристрастие к военному делу. Взойдя на престол, шведский король сумел обуздать дворянскую вольницу, одновременно обеспечив дворянству соответствующие права, улучшил внутреннюю администрацию и судопроизводство, принял меры по оживлению торговли и городского строительства. Предметом особых забот короля была армия, реорганизованная им в соответствии с новейшими требованиями. Важную роль в том, что мы назвали бы сейчас идеологической сплоченностью, играл в армии кальвинизм. Король подавал пример личной храбрости и стойкости в военных походах. Он спал на земле, как простой солдат, ел из общего котла, нередко маршировал в первой шеренге своей пехоты.

Шведская армия была единственной в ту пору национальной армией, сформированной на основе своего рода обязательной воинской повинности. Ядро этой армии составляли свободные шведские крестьяне, обязанные с 18 лет проходить трехлетнюю службу во имя веры и короля. Густав Адольф ввел новшества в области тактики боя. Так, в частности, он отказался от общепринятого использования кавалерии для лобовых атак, поставив перед ней задачу — обход флангов и окружение противника.

Высокое качество шведской металлургии позволило оснастить армию первоклассной артиллерией. Густав Адольф отдал предпочтение легкой полевой артиллерии — подвижным пушкам с ядрами весом до 2 килограммов. Такие пушки весили менее 100 килограммов, их можно было легко транспортировать, а их прислуга состояла всего из двух человек. Это позволило Густаву Адольфу постоянно иметь в действующей армии более 100 орудий, в то время как у Валленштейна никогда не было более 80, а у Тилли — 30. Каждый пехотный полк, состоящий из восьми рот (140 человек в каждой), как минимум располагал 6–8 орудиями.

Король лично наблюдал за интендантской службой, придавая ее работе исключительно важное значение. Снабжение шведской армии и выплата жалованья солдатам и офицерам осуществлялись с редкой по тем временам аккуратностью, что было широко известно и служило дополнительным притягательным стимулом для волонтеров. На высоте была и санитарная служба: на каждый пехотный или кавалерийский полк полагалось пять лекарей. Моральная обстановка в армии характеризовалась пуританской строгостью, за которой следил с помощью военных капелланов сам король. В армии не было ни женщин, ни прислуги для офицеров.

Четкая организация в сочетании с бесспорными полководческими талантами самого Густава Адольфа обеспечила его армии очевидное превосходство над всеми противниками, с которыми ей пришлось скрещивать оружие. Вначале он очистил от датчан Южную Швецию. Затем добился успеха в войне с Московским государством, получив по Столбовскому миру 1617 года Карелию, а также Копорье, Орешек, Ям, Ивангород. Россия обязалась выплатить Швеции 20 тысяч рублей серебром. Правда, Швеции пришлось вернуть России Новгород, Старую Руссу, Порхов, Ладогу, Гдов и Сумерскую волость, захваченные ею в ходе войны. В 1621 году Густав Адольф начал войну с польским королем Сигизмундом III, не признававшим его права на шведский престол. В ходе этой затянувшейся войны шведам удалось захватить обширные территории в Прибалтике — Лифляндию, Курляндию и Эстляндию, а также ряд восточно-прусских городов — Мемель, Пиллау, Браунсберг и Эльбинг, в результате чего Швеция заметно приблизилась к желанной цели — господству на Балтийском море. Приблизилась, но не достигла ее, так как война с Речью Посполитой все еще не была завершена. А взор Густава Адольфа уже обратился в сторону Германии, обманчиво казавшейся шведскому королю легкой добычей. Все более настойчиво шведский завоеватель искал пути примирения с королем Сигизмундом. В этих своих поисках он неожиданно встретил предложение посреднических услуг со стороны первого министра Франции кардинала Ришелье.

Ришелье преследовал конкретную цель: развязав Густаву Адольфу руки в Польше, одновременно столкнуть в новой войне двух «извечных врагов» — Сигизмунда III и русского царя Михаила Федоровича, с тем чтобы обеспечить королю Швеции прочный тыл на востоке, пока она будет вести военные действия в Германии. Летом 1629 года Ришелье снарядил два посольства: одно во главе с бароном де Шарнасе в Польшу, другое, замаскированное под торговую миссию, — в Россию, которое возглавил барон Деэ де Курменен.

Поначалу Сигизмунд III весьма прохладно принял посла Людовика XIII и не обнаруживал особого желания принять французское посредничество. Он был намерен продолжать войну, рассчитывая на помощь Фердинанда II. Однако его первоначальная уверенность сменилась нескрываемым беспокойством после того, как Шарнасе доверительно сообщил, что Людовику XIII доподлинно известно, будто «московиты решили этой зимой нарушить перемирие с Польшей (Деулинское перемирие 1618 г. — П. Ч.) и вторгнуться в ее пределы с огромной армией», в результате чего у Речи Посполитой «окажутся на руках одновременно два столь сильных врага». Сведения, сообщенные Шарнасе, показались Сигизмунду заслуживающими самого пристального внимания. Отношения между Польшей и Россией после заключения Деулинского перемирия были крайне натянутыми. Сын Сигизмунда Владислав открыто претендовал на русский престол, к тому же Польша удерживала захваченные в последней войне Смоленск, Дорогобуж, Новгород-Северский, Чернигов и ряд других русских городов.

Возобновление польско-русской войны не входило в планы Сигизмунда III, и он принял решение пойти на перемирие с Густавом Адольфом. Посреднические услуги Франции были приняты, и Шарнасе немедленно приступил к выполнению своих обязанностей, курсируя между Варшавой и Стокгольмом. Мирные переговоры, начатые в Альтмарке (Бранденбург), осложнялись неоднократным вмешательством Фердинанда II, пытавшегося не допустить примирения Польши и Швеции. Тем не менее в сентябре 1629 года обе стороны заключили перемирие сроком на шесть лет. По условиям Альтмаркского перемирия Швеция сохранила за собой все последние завоевания на побережье Балтийского моря. Теперь Густав Адольф получил возможность обратить свое оружие против императора. Правда, он нуждался в прочном тыле. А его могла обеспечить только Россия в случае, если она возобновит войну с Польшей. Шарнасе сообщил Густаву Адольфу об истинной цели миссии Деэ де Курменена в Москве, состоявшей в том, чтобы, как признавался сам Ришелье, «подтолкнуть московитов к возобновлению войны». Тот же Шарнасе на переговорах с Сигизмундом III решительно отвергал обвинения польского короля в том, что Людовик XIII сознательно поощряет воинственные настроения Михаила Федоровича. Французский дипломат настойчиво внушал Сигизмунду III, что Деэ де Курменен отправился в Россию исключительно по торговым делам. «Для дипломатической школы Ришелье, — отмечал в связи с этим Б. Ф. Поршнев, впервые глубоко разобравшийся на основании материалов Посольского приказа в подлинном характере миссии Деэ де Курменена, — чрезвычайно характерно, что в то самое время, когда Шарнасе должен был отрекаться от Деэ, изображая его чуть ли не простым торговым агентом, Деэ должен был в Москве отрекаться от Шарнасе и его миссии в Польше. Поскольку прекращение польско-шведской войны, по мнению Ришелье, не отвечало интересам московской политики, Деэ уверял бояр, что французская дипломатия не причастна ни к каким попыткам примирения, исходящим-де от английского посла в Польше Томаса Ро и голландцев; Франция же, напротив, помогает в войне шведам».

Ришелье давно уже подумывал о том, чтобы привлечь в той или иной форме Россию к войне против Габсбургов или против их верной союзницы Речи Посполитой. К политическим интересам примешивались и торгово-экономические: Ришелье хотел наладить торговлю из Персии через Россию (по Волге и Москве-реке), затем по Балтике во Францию. По имеющимся сведениям, он намеревался отправить посольство в Москву еще в 1625 году. В то время идея Ришелье не была осуществлена, более неотложные дела отвлекали внимание первого министра.

В 1628 году французские купцы вновь напомнили Ришелье о России. Они подали кардиналу пространную записку, в которой предлагали основать компанию для торговли с Московией. Купцы считали, что помимо тех выгод, которые Франция может извлечь из торговых сношений с Московией, Его Величество Людовик XIII приобретет еще большее влияние «среди государей Севера и особенно на короля польского, который, не имея врага более могущественного, чем московиты, воздержится впредь способствовать интересам Австрийского дома, ибо Его Величество (король Франции. — П. Ч.) сможет и повредить ему, и оказать услуги Великому князю Московскому».

Ришелье поддержал идеи, высказанные в записке, и распорядился о снаряжении уже упоминавшегося посольства во главе с Деэ де Курмененом в Москву.

Главной темой состоявшихся в Москве переговоров был вопрос о присоединении России к антигабсбургской коалиции. Характерно, что тема войны России с Польшей не была зафиксирована в официальных документах, тем не менее все содержание переговоров свидетельствует о том, что это был центральный вопрос. Деэ, как свидетельствует русская запись переговоров, делал упор на близость интересов Франции и России: «Недружба у их короля Людовика с цесарем (императором. — П. Ч.) да с испанским королем… а с королем польским у их короля Людовика недружба, потому что польский король помогает цесарю, а у их короля Людовика с цесарем римским недружба». Далее Деэ заявил боярам, что Людовик XIII и его первый министр «ведают подлинно, что цесарь римский с польским королем заодно, меж себя они свои… и друг другу помогают. А Царскому Величеству с государем его Людовиком королем потому же быть в дружбе и в любви и на недругов стоять заодно». По сути дела, говоря современным языком, французский дипломат предложил нечто вроде военно-политического союза Франции и России. Он утвердительно ответил на вопрос бояр о возможности оказания помощи «ратными людьми» против Польши, оговорившись, правда, что Франция уже противодействует всеми средствами Империи. В конце концов эмиссар Ришелье получил от Боярской думы обещание возобновить войну с Польшей. Здесь следует подчеркнуть, что Россия ни в коем случае не становилась игрушкой в руках хитроумного Ришелье. У нее были собственные давние счеты с Речью Посполитой, захватившей значительные русские территории и откровенно посягавшей на русскую государственность. Война с Польшей в любом случае была неизбежна, речь шла лишь о сроках. Боярская дума тем охотнее согласилась возобновить войну, что помощь России обещала не только Франция, но и Швеция.

Одновременно с политическими обсуждались и торговые дела. Здесь Боярская дума проявила неуступчивость, отказавшись предоставить французским купцам свободный транзит по русской территории. Решительное возражение с ее стороны вызвало требование Деэ де Курменена разрешить католическое богослужение для французских торговцев в России. Тем не менее, несмотря на возникшие разногласия, в ноябре 1629 года в Москве был подписан «Договор о союзе и торговле между Людовиком XIII, королем Франции, и Михаилом Федоровичем, царем Московии». По этому договору французы получили право на хороших условиях торговать в трех русских городах: Москве, Архангельске и Новгороде. Но самое главное — Деэ де Курменен привез Ришелье твердое обещание России пойти войной на Речь Посполитую. Эта война, получившая название Смоленской, началась в 1632 году и продолжалась два года.

Наряду со Швецией и Россией Ришелье пытался вовлечь в антигабсбургскую коалицию Турцию и Трансильванию. У кардинала был «грандиозный замысел, — пишет Б. Ф. Поршнев, — охватить Империю с севера, востока и юга сплоченным полукольцом своих союзников: Англии, Голландии, Дании, Швеции, Московии, Турции, Трансильвании — все они были, кстати, враждебны католицизму, хотя и по-разному. Важной частью этого полукольца на Востоке должна была бы явиться военная коалиция Швеции, Московии, Турции и Трансильвании».

Решающую роль в этой коалиции Ришелье, безусловно, отводил Густаву Адольфу. Вскоре после подписания Альтмаркского перемирия, развязавшего руки королю Швеции, Ришелье начал переговоры с Густавом Адольфом о заключении франко-шведского союза. Однако переговоры растянулись на целый год. Слишком огромную сумму запросил Густав Адольф за участие в войне против императора. Со своей стороны, французская дипломатия настаивала на уважении королем Швеции прав и интересов католических князей Германии, с которыми он, судя по его неоднократным высказываниям, не намеревался считаться. Наконец разногласия удалось урегулировать, и 23 января 1631 г. в Бервальде (Неймарке) был подписан франко-шведский союзный договор, по которому Франция обязывалась ежегодно выплачивать Швеции в течение пяти лет миллион ливров в обмен на постоянное пребывание в Германии в течение этого срока 30-тысячной шведской армии и уважение католического вероисповедания во всех районах дислокации шведов. Обе стороны обязывались воздерживаться от заключения сепаратных соглашений с Империей и способствовать нейтралитету Баварии и других рейнских католических княжеств в предстоящей войне Швеции с Империей. Бервальдский договор со Швецией был очередной победой «дипломатии пистолей», практиковавшейся Ришелье в 1624–1635 годах, то есть со времени его прихода к власти до вступления Франции в войну против Габсбургов. В течение 10 с лишним лет Ришелье активно противодействовал настойчивым попыткам Австрийского дома укрепить свои позиции в Европе. Не имея до поры возможности бросить открытый вызов Мадриду и Вене, Ришелье охотно финансировал любого, кто готов был сражаться против Габсбургов.

Любопытна оценка Бервальдского договора, данная Фридрихом Шиллером: «Решение принимать от Франции субсидию и отказаться от полной свободы в ведении войны стоило королю Шведскому тяжкой внутренней борьбы. Но этот союз с французами был решающим для его положения в Германии. Лишь теперь, когда он опирался на самую значительную державу Европы, у имперских чинов Германии появилось доверие к его замыслу, за успех которого они до сих пор — и не без основания — трепетали. Лишь теперь становился он страшным для императора. Даже католические государи, желавшие унижения Австрии, смотрели теперь с меньшей тревогой на его успехи в Германии, потому что союз с католической державой обязывал его выказывать терпимость к их религии. Как появление Густава Адольфа означало защиту евангелической религии и германской свободы от непомерного могущества императора Фердинанда, так теперь вмешательство Франции означало охрану католической религии и свободы Германии от того же Густава Адольфа, если бы упоение удачей увлекло его за пределы умеренности».

Экспансия Швеции в Германии началась еще до заключения союза с Францией, но была ограничена узкой кромкой побережья Балтийского моря. 20 мая 1630 г. Густав Адольф явился в сейм, держа на руках четырехлетнюю дочь Христину, еще в колыбели объявленную наследницей. Он известил сейм, что отправляется в поход в Германию, и сообщил свое решение доверить регентство на время своего отсутствия Государственному совету. Он заставил депутатов сейма принести присягу верности их будущей королеве. Спустя несколько дней Густав Адольф во главе армии покинул пределы Швеции, а уже в первых числах июня высадился на острове Рюген, расположенном у берегов Померании. В июле 1630 года шведский король захватил город Штеттин, после чего начал переговоры с курфюрстами Бранденбурга и Саксонии о союзе против императора. Протестантские князья, однако, не жаждали ввязываться в новую разорительную войну. За спиной Густава Адольфа они пытались договориться с императором, требуя в обмен на союз против шведского короля отмены Реституционного эдикта.

Пока император тянул с ответом, Густав Адольф, укрепивший свое положение союзом с Францией, перешел в наступление, захватив в апреле 1631 года Франкфурт-на-Одере. Навстречу ему устремилась имперская армия Тилли, оказавшего неожиданную «услугу» королю Швеции.

Тилли осадил и в конечном счете захватил богатый город Магдебург, которым издавна правили протестантские князья из Бранденбургского дома. Всего за несколько дней город был разгромлен. От ужасающего зрелища содрогнулась видавшая виды многострадальная Германия. Жертвами распоясавшейся солдатни пали около 30 тысяч жителей Магдебурга. «Ничего подобного не видели со времени взятия Трои и Иерусалима», — злорадно утверждал сам Тилли.

Резня, устроенная солдатами Тилли в Магдебурге, вызвала бурю возмущения протестантов Германии. Курфюрст Бранденбурга поспешил заключить союз с Густавом Адольфом, предоставив в его распоряжение свои самые мощные крепости Шпандау и Кюстрин. Его примеру последовал курфюрст Саксонский, чьи владения пострадали от нашествия армии Тилли. Под знамена Густава Адольфа стекалось все большее число германских протестантов.

17 сентября 1631 г. Густав Адольф наголову разбил под Лейпцигом армию Тилли. На поле боя осталось более 5 тысяч имперских солдат, в плену оказались 7 тысяч человек. Сам Тилли с трудом спасся, получив три тяжелых ранения.

В результате одного только этого сражения чаша весов резко качнулась в сторону протестантской коалиции. В окружении императора началась паника, выяснилось, что нет сил для защиты Вены. После сражения под Лейпцигом Густав Адольф мог свободно идти на столицу габсбургской империи, что ему настоятельно советовал канцлер Оксенштерна, ближайший советник и друг короля. Такого же мнения придерживался и Ришелье. Однако шведский король решил иначе: он намерен стать властителем Германии.

Шведские войска захватывают Тюрингию и Франконию, города Эрфурт, Вюрцбург и Франкфурт-на-Майне. Германские союзники Густава Адольфа очищают от испанцев Майнцское архиепископство, а курфюрст Саксонский, не встречая сколь-нибудь серьезного сопротивления, вторгается в Чехию. В считанные месяцы Густав Адольф устанавливает контроль над большей частью германских земель, к неописуемому ужасу рейнских католических князей, обратившихся в поисках спасения к Франции. Наибольшую предусмотрительность проявил Максимилиан Баварский, поспешивший еще в мае 1631 года подписать договор с Францией.

Неожиданное возвышение Швеции явилось неприятным сюрпризом для Ришелье. Не поспешил ли он с заключением Бервальдского договора? Отец Жозеф недаром предостерегал его от слишком тесного союза с Густавом Адольфом. Политическое чутье подсказывало кардиналу, что дальнейшие успехи шведского короля, у которого военные победы явно вызывали головокружение, чреваты самыми серьезными последствиями для французских интересов в Германии и в Европе в целом. Пассивность Франции могла быть неверно истолкована как германскими союзниками, так и самим Густавом Адольфом.