И немедленно выпил!

Главный герой одного из романов Роберта Пенна Уоррена измерял время сигаретами («Это было столько-то пачек сигарет назад…»). Гораздо более серьезная и эмоционально нагруженная шкала была у террориста Богрова, убившего царского премьера Столыпина. Богров на предложение написать прошение о помиловании на высочайшее имя якобы ответил: «А что мне жизнь? Еще пару сотен котлет съем!» Таким образом, мы можем увидеть, что повседневность сама предлагает то, что годится для измерения времени жизни. Помимо выкуренных сигарет время можно измерять изношенными штанами, как это делает английский писатель Стивен Фрай, а можно купленными или проданными газетами и журналами, как один из русских медиамагнатоволигархов. Рюмки водки (в России, скорее, стаканы или бутылки!) более годятся для измерения степеней душевной расслабленности или близости, а также многих других персональных характеристик. Формула «Я его не знаю, я с ним не пил» представляется исконно русской. Ведь в традиции русской повседневности от века заложено, что для лучшего узнавания качеств того или иного человека с ним надо вместе хорошенько выпить. Непьющий же вызывает настороженность. Про такого в первую очередь думают не то, что этот человек просто следует здоровому образу жизни, а что у него есть что-то не совсем хорошее за душой. Недаром «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» – характерная русская поговорка. Способность же много выпить и не опьянеть в повседневности связывается не с физиологической устойчивостью к алкоголю (или, наоборот, со второй стадией алкоголизма…), а с положительными качествами личности: «Умеет держать “банку”! Значит, “правильный мужик”». Тоже очень русская формула!

А в каких произведениях русской литературы нет ни одного упоминания водки, ни одной сцены употребления оной? Это тема для настоящей диссертации. Но нынешнее время вносит свои коррективы. Вот в популярном некогда романе Сергея Минаева «Духless» водку не пьют, пьют виски да шампанское, нюхают «кокс», но только продукт Минаева – не литература, а симулякр для офисного планктона, в котором жизнь и проявления оной мутировали в нечто искусственное и непотребное.

Прежде водка считалась не только знаком уважения, символом веры, источником счастья или корнем зла. Она довольно часто заменяла деньги. Существовала универсальная единица – «бутылка». В закрытом обществе именно «бутылками» измерялся труд людей таких важных профессий, как, скажем, автослесарь или водопроводчик. Была специфическая градация стоимости работ, от самых дешевых (треть «бутылки», точнее, один рубль двадцать копеек), гарантировавших получателю возможность после работы распить с кем-то реальную бутылку «на троих», до дорогих (полная «бутылка», то есть три рубля шестьдесят две копейки). Причем треть была и самой ходовой, и самой отвечающей менталитету советского человека, привыкшего после работы выпить в компании где-нибудь на детской площадке, в подворотне, а не по-буржуазному – у себя дома, в гордом одиночестве или ожидая тумака от законной супруги.

Изменения в структуре повседневности и в «бутылочной» шкале стали необратимыми. Выражаясь околонаучным языком, можно сказать, что они привели к радикальному изменению внутренней структуры русского пития, к изменению смыслов, стоящих за водкой. Изменилась и сама суть водки. Ведь недаром художник-нонконформист Оскар Рабин издевательски изображал колокольню заброшенной церкви, возле которой в луже лежит пьяный в виде водочной бутылки. Теперь водка перестала быть извращенным символом веры, а пьяные, хотя пить меньше не стали, не валяются в лужах.

Возможно, в Россию пришла жесткость отношений, прежде в значительной степени чуждая российскому духу. Водка, как и деньги, за нее заплаченные, становится все более и более частным делом. Индивидуальным. Пьют дома, не выходят в красной рубашоночке показать себя народу. Прежде пьяного кто-то обязательно довел бы до дому. Теперь же ему повезет, если у него только заберут последние деньги. И положительные или отрицательные качества личности всё чаще проверяются по другим шкалам. Не водочным. Можно сказать, что водка постепенно становится только продуктом. Товаром. Одним из. Товаром обыкновенным.

Но все-таки неповторимый колорит водки остается. Как-то автор этих строк оказался в маленьком, пришедшем в жуткий упадок селе, прежде достойном уездном городе Крапивна. Впервые Крапивна упоминается в завещании Дмитрия Донского, в котором он отказывает ее в пользу своей жены княгини Евдокии, а в указе императрицы Екатерины II от 8 марта 1778 года, где утверждались гербы городов Тульской губернии, крапивненский герб описывался так: «В золотом поле шесть посаженных веток крапивы».

Видимо, великую русскую императрицу трудно вытравить из генетической памяти народа: в здешнем, торгующем спиртным магазине молодая скучающая продавщица посоветовала купить выпущенную в память о Екатерине водку. Правда, сделала она это несколько фамильярным, панибратским тоном: «А возьмите “Катю крепкую”». И добавила, желая показать, что и в провинциальной глуши люди не чуждаются современных веяний: «Это наш фирменный бренд!» С водкой «Екатерина Великая. Крепкая» на витрине соседствовали водка со странным, литературным названием «Что делать?» и водка с названием не менее литературным – «Левша». Справедливо предполагая, что после «Что делать?» в голове обязательно начнет свербить другой извечный русский вопрос: «Кто виноват?», а от «Левши» непременно захочется кого-нибудь подковать, мы последовали совету продавщицы.

Вот только пить «Катю крепкую» было трудновато. Она была действительно крепка (пятьдесят градусов!), но вкусом скорее напоминала какой-то ядохимикат. И, несмотря на то что распивалась в компании имеющих водочный опыт людей, была не допита: кто-то достал из сумки заначенную, проверенную уже поколениями бутылку «Столичной».

Тем не менее шкала и меры повседневности еще ждут своего вдумчивого исследователя. Кого взять в качестве отправной точки? Того же Венедикта Ерофеева? Но времена коктейлей «Слеза комсомолки» и «Сучий потрох» прошли. Как уже невозможно войти в привокзальный буфет и «спросить хересу».

Но оставим культурологические метания. Взглянем в глубь веков и попробуем увидеть – хотя бы приблизительно – тот судьбоносный момент, когда водка – будем пользоваться этим, устоявшимся и привычным наименованием – впервые явилась миру. Какими бы ни были нынешние рецепты и технологии получения водки, изначально ее получали перегонкой, «выкуриванием вина». Как отмечали историки, технология перегонки была уже намечена в Древней Греции, доведена до воплощения в Риме, хотя конечный продукт перегонки использовался или как самостоятельное лекарственное средство, или как основа для растворения других лекарственных средств. Нет никаких сомнений в том, что величайший врач Средневековья Ибн Сина (Х – XI века) использовал полученный дистилляцией спирт для составления своих лекарств и был первым, кто не только обеззараживал им кожу вокруг ран, но и рекомендовал его для очистки рук хирурга. Водка, точнее – aqua vitae, «вода жизни», использовалась как средство, оживляющее сердце, излечивающее колики, водянку, паралич, перемежающуюся лихорадку, врачами медицинской школы Солерно, Южная Италия, начиная с 1100 года. Активное применения водки как лекарственного средства продолжалось до тех пор, пока в 1387 году королю Наварры Карлу Злому не прописали для снятия болей в суставах обертывание в пропитанное водкой сукно. Сукно, для пущего эффекта, было зашито толстыми нитками, конец одной из ниток беспокоил короля, он попросил его отрезать, но слуга решил убрать лишнее с помощью пламени свечи: сукно и Карл Злой вспыхнули, слуга, позже лишившийся головы, бросился бежать…

…Приключившееся с Карлом Злым несчастье почти на два столетия притормозило водку. Она лишь к северу от Италии и Наварры стала популярной – настолько, что в 1496 году магистрат Нюрнберга запретил продажу aqua vitae в праздничные дни, а один врач написал трактат о вреде водки, в котором были такие слова: «…ныне любой и каждый завел обыкновение пить aqua vitae, и посему необходимо помнить о количестве, какое можешь себе позволить выпить, и научиться пить по возможностям своим, ежели желаешь вести себя как дворянин». Однако водка была не только алкоголем или лекарственным средством. Французские короли прекрасно понимали, что в водке, так сказать – в свернутом виде, содержатся значительные поступления в бюджет в форме налогов, и поэтому ее производство отдавалось тем корпорациям, которые могли соответствующие налоги платить. Сначала корпорации торговцев уксусом, потом корпорации кабатчиков, потом – бочаров. Бочары получали настолько большие доходы от производства водки, что доходило до открытых столкновений между соперничающими корпорациями, пока специальным указом 1650 года первый министр Франции Джулио Мазарини не ввел квотирование по корпорациям и процентные ставки по налогам. Примерно в этот время появились коньяк и арманьяк, но производство водки было, несомненно, и более прибыльным, и шире распространенным. Прошло еще почти сто лет, и появились первые перегонные кубы с постоянным охлаждением противотоком, а в конце XVIII века Эдуард Адан, чье имя наука «водковарения» несправедливо забыла, изготовил перегонный куб со змеевиком, то есть практически современный «самогонный аппарат».

А что в России? У нас все как обычно – нам почему-то долгие годы, если не десятилетия, казалось, будто водка исключительно отечественное завоевание-изобретение. А дело все в том, что если водка и исключительно русское изобретение, то только та, которая появилась в 1895 году, после введения по инициативе министра финансов Сергея Витте государственной винной монополии. Именно тогда водкой стал разведенный до сорока градусов (Менделеев тут ни при чем…) полученный в ректификационных колоннах – они, изобретенные в Германии, появились в России только в начале 1880-х – чистый спирт, который можно было гнать из чего угодно. Прежде же водочное производство в России было таким же, как и в Европе, «зелено вино» получали путем дистилляции, а мифический монах Исидор, якобы основавший его производство в подвалах Московского Кремля аж в XV веке, к нему никакого отношения не имел.

Знаменитая «шереметевка», которую гнали из ржи методом дистилляции крепостные графа Шереметева, была настолько чиста, вкусна, многообразна, что поставлялась и ко двору, и за границу, а на международных выставках получала неизменно золотые медали. Вот только выход ее (один литр из ста килограммов сырья) был совершенно нерентабелен и оправдан только условиями крепостного права.

Как бы то ни было, истинной причиной введения монополии была забота о пополнении госбюджета, и переход на ректифицированный спирт позволял получать наименьшую себестоимость напитка. Как за счет технологии, так и за счет перехода на дешевое сырье. Например, на картофель.

Вот само слово «водка», по мнению подавляющего большинства исследователей, русское. Впервые оно встречается в Аптекарском указе 1680 года, но относилось лишь к спиртовым настойкам медицинского назначения. Позже водкой стали называть все крепкие напитки, например – любимый моряками джин – «голландская водка», или напиток аристократии – «французская водка», которую получали после перегонки дорогих красных французских вин.

И тогда же, с момента введения государственной винной монополии, стали культивироваться несколько, опасно распространенных в России мифов. Например, миф, будто водка из спирта-ректификата менее вредна для здоровья. Позднейшие исследования опровергли это заблуждение, но и до сих пор благороднейшие aqua vitae обзывают презрительно самогоном, а обжигающий ядовитый разведенный спирт – нашим исконно-посконным…

Но не все так плохо. Тем более что в 20-е годы прошедшего века один парижский таксист, бывший полковник русского Генерального штаба, первым приготовил десерт «Белый русский полковник». В нем он соединил «французскую водку» и мороженое, причем водку можно взять и нашу, отечественную. Десерт готовится просто. Надо взять два лайма, очистить от кожуры, прокрутить в блендере, удалить косточки, смешать с предварительно слегка «отпущенным» мороженым, сделать шарики, положить в морозилку. Когда шарики затвердеют, положить в креманки, залить сильно охлажденной водкой до «экватора» шарика. Можно посыпать тертым шоколадом, но тогда «Белый полковник» потеряет белизну. Полковником при этом оставаясь…