Выдающийся правитель Цинской империи богдохан Сюанье
Порывы ледяного ветра несли из пустыни Гоби мелкий песок. Он забивался во все щели и хрустел на зубах. Солдаты цинской армии — маньчжуры, монголы и китайцы — зябли и жались к слабому пламени костров. Сюда, в малонаселенную и открытую всем ветрам Южную (Внутреннюю) Монголию, войска императора Сюанье вернулись из успешного похода в Халху. В июне 1696 года в битве у Чамдо на реке Терельджин-гол они наголову разгромили войско ойратского правителя Галдана Бошокту-хана, стремившегося объединить под своей властью всех монголов — ойратов, халхасов и южан. Теперь же, зимой, армию разместили, по сути, под открытым небом. Палатки, шатры, навесы и жалкие костры не спасали от холода и ветра. К крепким морозам добавилась нехватка продовольствия и фуража для лошадей и верблюдов. В войсках начался приглушенный ропот, от солдат и офицеров он перекинулся к военачальникам. Все знали, что находящийся при армии император в своей ставке в городе Нинся жаждет захватить Галдана живым или мертвым. Что уже есть приказ Сына Неба опять идти походом на Халху, чтобы добыть голову ойратского хана. Но в Халхе выпал такой глубокий снег, что кони не могли копытами добывать себе оставшуюся с осени траву. Зная все это, военачальники — маньчжурские князья не сразу, однако, решились обратиться к императору с просьбой отложить выступление. Их разногласия с Сюанье по поводу ведения войны назревали давно. Сюанье нужна была скоротечная, рискованная и беспощадная кампания, рассчитанная на уничтожение Галдана и его войска. Они же желали затяжной борьбы без особого риска. Поначалу, то есть с 1690 года, они именно так и действовали, но в 1696 году Сюанье взял руководство в свои руки, создал 85-тысячную армию, перебросил ее через пустыню Гоби и глубоко вторгся в Халху. Военачальники-князья сделали попытку вернуться к своему «спокойному» варианту. В мае 1696 года дядя императрицы — князь Сонготу, канцлер Исанъа, дядя богдохана по материнской линии князь Дунго-вэй и другие сановники, якобы боясь за жизнь Сына Неба, подали ему доклад с советом вернуться в Пекин. Мол, не дело, когда богдохан покидает столицу и как обычный полководец ведет войска в глубину суровой северной страны, лежащей далеко за Великой стеной! Для этого есть опытные военачальники! Император же должен править, сидя в своем дворце на «драконовом троне». Прочитав сей документ, Сюанье понял, зачем его так заботливо хотят удалить из армии. Не выйдет!
Когда авторов доклада торжественно впустили в желтый огромный шатер Сына Неба, разразилась буря. Богдохан вскочил с походного кресла-трона. Всегда сдержанный и уравновешенный, Сюанье топал ногами и в бешенстве кричал над их склоненными головами: «Мы казним тех, кто не идет отважно вперед! Мы покараем топчущихся на месте и отступающих! Раз наша армия прибыла уже сюда, Галдана нужно схватить и уничтожить! Как же можно трусливо отступать?!» Он был страшен в неистовом гневе. Таким его никогда не видели, и это поразило их больше всего. Поняв, что перечить и бесполезно и опасно, князья и сановники, пятясь и низко кланяясь, покинули шатер.
И вот в декабре 1696 года конфликт возник снова. Князья и сановники опять решились перечить своему повелителю. Они собрались в одном из внутренних двориков местного ямэня в Нинся, превращенном во временную резиденцию богдохана. Вместе с несколькими чиновниками императорского двора их провели в покои Десятитысячелетнего Господина. Едва выйдя к ним, он все понял, и его лицо окаменело. После обычных коленопреклонений и земных поклонов вперед вышел один из чиновников Дворцового управления. Пав на колени, он подал Сюанье доклад, почтительно, но твердо сказав при этом, что армия ощущает недостаток продовольствия и в случае похода скоро кончатся съестные припасы, предназначенные для Сына Неба и его свиты. Подтекст сказанного был предельно ясен — бросок в Халху надо отложить! И вновь, как в мае, повторилась сцена монаршего гнева. Однако на этот раз ярость, клокотавшая в императоре, вылилась не в крик, а в действие. Скомкав доклад в руке, Сюанье кивнул на смельчака и негромко приказал: «Схватить бунтовщика. Плаху под мои окна. Казнить. Палача сюда. Живо». В наступившем мертвом молчании чиновника вывели во двор, под окнами появилась переносная плаха, глухо прозвучал удар тяжелого двуручного меча, и палач поднял за косу отрубленную голову. Все молчали. Тогда заговорил Сюанье: «Я лучше буду есть один снег, но не поверну обратно свои войска. Запомните это!» Тем не менее император отложил зимний поход.
Борьба с Ойратским (Джунгарским) ханством из-за Хал-хи потребовала от молодого властелина тонкого расчета, хитрости, лицемерия, терпения, смелости, решительности, мобилизации всех духовных сил. Сюанье всемерно стремился предотвратить возникновение на северо-западной границе Цинской империи единого Монгольского государства. В нем богдохан видел реальную опасность и грозное препятствие для будущей маньчжурской экспансии. В самой Халхе Сюанье умело натравливал одних ханов на других, а когда те слабели во взаимной борьбе, стремился стать арбитром, потихоньку подчиняя себе и тех и других. Феодальная раздробленность и постоянные междоусобицы делали эту страну доступной для иностранного подчинения. Грозным претендентом на эту лакомую добычу и опасным соперником Сюанье явился ойратский хан Галдан, стремившийся объединить под своей властью всех монголов. В этом ему всячески помогали иерархи ламаистской церкви Тибета и правители Лхасы, давшие своему воспитаннику и союзнику титул «Бошокту-хан», то есть «Благословенный владыка». На первой, дипломатической, стадии борьбы против него Сюанье проявил себя тонким и умным политиком старой китайской имперской школы. Им в ход было пущено все — нарочитая поза «миротворца», справедливого посредника, вдохновенного моралиста, и «отеческое» увещевание, и аффектация «дружеских» чувств. Лицемерие, вероломство и обман сочетались с умелым разжиганием конфликта, направлением его в нужное Пекину русло. Параллельно велась скрытая подготовка грозной воинской силы для неожиданного удара по обманутому пышной риторикой Галдану. Своим советникам Сюанье говорил: «Если… я лично не схвачу и не уничтожу этого бандита, то буду сожалеть», а самому «бандиту» в то же самое время он предлагал «установить навеки мир и дружбу».
При этом навязчиво повторялся тезис об изначальной подчиненности всех монголов династии Цин, о необходимости присылать «дань» и самим приезжать на поклон к богдохану. Только Сын Неба может разрешить запутанные и кровавые дрязги халхаских ханов и тайджи, а главное — их конфликт с ойратами. Только он в состоянии разобраться со своими «данниками». Как и все императоры Китая, Сюанье считал себя всемирным монархом — правителем всей суши, то есть Поднебесной. «Мы (то есть Сюанье. — Авт.) управляем Вселенной. Народы всей земли — наши дети», — провозглашал он, подчеркивая свое одинаковое «отеческое» отношение как к своим («внутренним»), так и к чужим («внешним») народам — «детям». Претензии Сюанье на мировое господство и восприятие «внешних» стран и государей только как изначальных «данников» династии Цин проистекали из древней концепции «мироустроительной миссии», провиденциального предназначения богдохана, его «священного» права и сакральной обязанности перед Небом мирить и карать, поощрять и порицать, увещевать и поучать, судить и миловать правителей соседних стран. Маска миротворца и благодетеля, воспитателя и честного судьи, слова о милосердии, «забота» о судьбах монголов и ведение двойной игры — все было пущено в ход Сюанье.
Когда началась халхаско-ойратская война 1687–1688 годов, Сюанье и не подумал прийти на помощь своим «детям»-халхасам, а умело разыграл роль нейтрального и объективного арбитра. Прежде всего ему надо было поставить на колени строптивых, гордых и заносчивых потомков Чингисхана в Халхе. Сознательно подведя их под разгром со стороны Гаддана, Сюанье сделал их более послушными. После сокрушительного поражения местных феодалов в сражении у озера Ологой (Олохой-нор) 28–29 августа 1688 года сотни тысяч их подданных, бросив скот и кибитки, бежали в Южную (Внутреннюю) Монголию под защиту Сюанье. Это поставило светских и духовных иерархов Халхи в безвыходное положение. Они были вынуждены принять подданство Цинской империи, тем более что самовластие Галдана страшило их больше, нежели маньчжурское господство. Тем самым Сюанье получил великолепный предлог для покорения Халхи под видом ее «защиты» от Галдана. Только после того, как разгромленные им ханы, князья и церковные владыки Халхи осенью 1688 года признали над собой власть императора, Сюанье вступил в Халху во главе большой армии. Ему уже не надо было ее завоевывать, но следовало защитить свое новое приобретение от рук соперника. Обстановка складывалась удачно для Сюанье — в тылу Галдана восстал его племянник Цэван Рабдан, захвативший власть в Джунгарии. Сюанье поддержал последнего, а также противников Галдана в Лхасе.
С середины 1690 года Сюанье, сбросив маску миротворца, включился в войну за Халху. Однако 21 июля 1690 года цинские войска были разбиты Галданом в сражении на реке Урхуй (Ульхун) близ Великой Китайской стены. Все помыслы Сына Неба сосредоточились теперь на уничтожении Галдана. Ненависть к хану была столь велика, что, будучи больным, Сюанье осенью 1690 года лично возглавил свою армию. Он опасался, что его военачальники упустят Галдана. Противника следовало удерживать в непосредственной близости от старых цинских границ у Великой стены, не дать ему уйти на север, где он стал бы недосягаем для богдохана. Император всеми силами стремился избежать долгой изнурительной маневренной войны в бескрайних степях Халхи. Война должна быть скоротечной. Для достижения этого Сюанье вновь проявил первоклассные способности дипломата. Он уверял ненавидимого им хана, что цинские войска напали на него без санкции императора, что они были посланы только для «беседы» с Гадданом и для установления «дружбы» с ним. Дабы усыпить бдительность врага, Сюанье затеял «деловую» переписку с Галданом об их якобы предстоящей встрече, серьезных переговорах, выполнении им требований хана и установлении «вечной дружбы».
Усыпив таким образом бдительность Галдана, Сюанье нанес ему неожиданный удар. 3 сентября 1690 года цинские войска под командованием князя Фуцюаня застали врасплох и разбили силы ойратов у Улан-Бутуна (во Внутренней Монголии). Борьба за Халху оказалась наполовину выигранной. Сюанье поспешил политически оформить результаты своей победы. В последних числах мая 1691 года в окрестностях озера Долон-нор он организовал съезд (чулган) ханов, дзасаков и нойонов Северной и Южной Монголии, где было объявлено о включении Халхи в состав Цинской империи. Сюанье восседал на троне, а монгольские феодалы совершили перед ним «три коленопреклонения и девять земных поклонов». Затем они сели строго по степени знатности семью рядами на коврах и войлоках, постеленных на земле перед Сыном Неба. Началось угощение. Находившиеся в первых трех рядах получили чаши с вином прямо из рук Сюанье, а остальным вино разнесли маньчжурские военачальники из «восьмизнаменного» войска. Долоннорский съезд покончил с политической независимостью Халхи. Здесь вводилась, как это произошло ранее с Внутренней (Южной) Монголией, маньчжурская «знаменная» (хошунная) система организации населения и войска. Угощение халхаских феодалов на съезде явилось, по сути, поминками по былой свободе и независимости Монголии. Розданные затем подарки — серебро и шелк — стали как бы платой за совершенное на Долоннорском съезде. И пившие богдоханово вино гордые потомки Чингисхана скоро почувствовали на своей шкуре, как тяжела рука маньчжурского владыки.
Теперь предстояло покончить с Галданом, отвоевать у него большую часть Халхи, особенно западную. Дабы предотвратить уход противника далеко на север — в Халху, император вновь пустил в ход лесть, щедрые посулы и лицемерие. Готовясь к новому походу, Сын Неба постоянно заявлял о своем страстном стремлении к миру, к созданию счастья и рая на земле для всех народов. При этом Сюанье поддерживал врагов Галдана и торговой блокадой и голодом ослаблял силы противника перед решительной схваткой. Рядясь в тогу миротворца и пытаясь усыпить бдительность хана, Сюанье до последнего момента не порывал с ним дипломатических отношений. Император «по-дружески» предлагал Галдану передвинуться ближе к цинской границе и провести личную встречу. Делалось все, чтобы заманить хана в хитро расставленные сети и расправиться с ним без особого труда. На фоне такого коварства Галдан — прямолинейный и безрассудно смелый степной хищник — выглядел чуть ли не благородным рыцарем и честным бойцом. Впрочем, он не поддался на ухищрения императора, отступил через Гоби в Халху, и тогда Сюанье двинул против него войска.
Перед этим, проявив большие организаторские способности и железную волю, он собрал и перебросил через пустыню Гоби 85-тысячную армию с множеством пушек и огромным обозом. Император возглавил одну из трех колонн и совершил трудный переход через мертвые пески и полупустынные пространства, жестко пресекая все разговоры о возможности отступления. Галдан даже не предполагал, что через Гоби может пройти такое огромное войско и что его поведет сам император. Сюанье при этом не был столь самонадеян, чтобы взять командование всеми тремя колоннами на себя. Общее руководство он предусмотрительно возложил на опытного военачальника Фэйянгу в чине главнокомандующего (дац-зянцзюнь), ему же была доверена и наиболее мобильная западная колонна. Именно он, Фэйянгу, 12–13 июня 1696 года у Чамдо на реке Терельджин-гол (южнее Урги) наголову разгромил Галдана. Лишь ночью с небольшим отрядом всадников тому удалось вырваться из окружения. Победители захватили много пленных и гигантский обоз — множество кибиток и около 60 тысяч голов скота. Сюанье — жестокий и беспощадный к поверженному врагу — приказал обезглавить несколько тысяч пленных ойратов.
В операции между реками Тола и Керулен император проявил определенные стратегические способности. Тем не менее его победа была предрешена заранее и добыта за счет других факторов. Во-первых, за счет фатальных просчетов самого Галдана. Во-вторых, за счет огромного численного перевеса и технического превосходства цинской армии, имевшей большее число пушек, мушкетов и аркебуз. О «военных подвигах» Сюанье и его «военной доблести» говорить трудно. Сам он лично не участвовал ни в одном из сражений. Даже в день битвы у Чамдо возглавляемая им центральная колонна оставалась вдали от поля боя.
Для Сюанье, как для истинного маньчжура, было мало выигранного сражения и победоносной войны. Ему нужен был сам Галдан, живой или мертвый, — для публичной казни или надругательства над его трупом. Сюанье был буквально одержим этой мыслью и готов был лично отправиться с войском на поимку бежавшего ойратского владыки. Император успокоился, лишь когда попавший в безвыходное положение Галдан 3 мая 1697 года покончил жизнь самоубийством, приняв яд. После этого вся Халха — от Алтая до Барги — оказалась в руках Сюанье. Развеялся призрак Единой и Великой Монголии. К империи отошла огромная территория. Присоединив Тайвань, всю Северную и Центральную Маньчжурию, всю Северную Монголию (Халха), а затем и Тибет, Сюанье окончательно обрел репутацию великого воителя и полководца.
Внутри империи Сюанье приступил к покорению неханьских народностей Юго-Западного Китая, превращению их из «данников» в обычных подданных империи, замене их правителей общекитайской бюрократией. В собственно китайских провинциях сохранялось спокойствие, и только восстание 1721 года на Тайване, охватившее весь остров, знаменовало собой конец мирного периода и безропотного подчинения китайцев маньчжурам.
Между тем перед Сюанье стояла задача возродить разрушенную войной экономику. Он создавал льготные условия для тех, кто распахивал заброшенные земли — залежи и пустоши, временно отменял налоги, соблюдал режим бюджетной экономии, избегал больших трат на роскошь императорского двора. Зато большие средства направлялись на строительство и ремонт дамб, плотин, водоотводов, оросительных систем и каналов. Только на возведение и укрепление защитных и ирригационных сооружений богдохан ежегодно отпускал свыше 3 миллионов лянов серебра. Особое внимание он уделял восстановительным и профилактическим земляным работам на реке Хуанхэ, стремясь свести к минимуму ее разрушительную силу и повысить судоходность Великого канала. Он совершил шесть поездок в провинции долины Янцзы (с 1684 по 1707 год), чтобы лично инспектировать ход этих работ, принуждая чиновников к большей добросовестности. В районах стихийных бедствий он зачастую отменял сбор налогов. Такого рода недобор с 1662 по 1705 год составил свыше 90 миллионов лянов серебра. После завоевания Тайваня Сюанье отменил введенную его отцом Фулинем политику «морского запрета», которая привела к обезлюдению и опустошению широкой полосы вдоль морского побережья и превращению ее в «мертвую зону». Согнанному в глубь страны населению богдохан разрешил вернуться на прежние места жительства, заниматься морским каботажем и торговлей, в том числе с европейцами — «заморскими варварами».
Сюанье стабилизировал бюджет, его расходная часть стала меньше доходной — иногда на 7 миллионов лянов ежегодно. Накопления казны возросли, по разным оценкам, в 2,5–5 раз. Своему наследнику он оставил более 50 миллионов лянов и большие запасы зерна в казенных амбарах. Стремясь укрепить денежное обращение, Сюанье в 80-х годах установил твердый официальный курс обмена серебра на медную монету. Отныне 1 лян серебра равнялся 1 тысяче медных монет. Этот неизменный курс стал обязательным как для казенных, так и для частных расчетов. С 1688 года право на отливку монеты Сюанье объявил монополией центрального казначейства, чем пресек рост бесконтрольной медноденежной эмиссии на местах — в провинциях и наместничествах.
В 1712 году Сюанье провел налоговую реформу. Ставки налогов и уровень обложения на 1712 год были объявлены постоянными и неизменными, что способствовало восстановлению сельской экономики. Налоговая реформа проводилась постепенно, распространялась на все новые провинции и растянулась до конца XVIII века. Начиная с 90-х годов XVII века Сюанье повел борьбу с укрытием частных — помещичьих и крестьянских — полей от регистрации в земельных кадастрах и от налогообложения. Виновные подлежали суровому наказанию. В ходе этой кампании был проведен обмер полей и вскрыты огромные массивы неучтенных земель. Проводимая Сюанье экономическая политика способствовала быстрому возрождению сельского хозяйства, ремесла, торговли, транспорта и горнодобывающей промышленности, характеризуя его как заботливого и рачительного хозяина, как прогрессивного и «честного чиновника».
Завершив завоевание Китая, Сюанье встал перед необходимостью покончить с глубокой пропастью, разделившей маньчжуров и покоренных им китайцев. С окончанием военных действий грубые силовые методы по отношению к населению, особенно китайской элите, становились опасным пережитком. Еще верный слуга монгольских завоевателей Китая Елюй Чуцай (1190–1244), один из советников Чингисхана, Угэдэя и Хубилая, говорил: «Хотя мы империю получили, сидя на лошадях, управлять ею, сидя на лошадях, невозможно». Между тем маньчжуры долго не хотели «сойти с лошадей». Особенно жестко придерживался старых силовых приемов Обой, что обострило политический кризис. Поняв, что это тупиковый вариант, Сюанье запретил наиболее грубые методы насилия над китайцами. В первую очередь он положил конец практике «окружения земли», то есть прямого захвата полей, жилищ и имущества, приглянувшихся завоевателям. Произволу он противопоставил силу закона, ибо ему нужен был гражданский мир в разоренной стране. Желая привлечь на сторону завоевателей как можно больше состоятельных китайцев, Сюанье разрешил продажу им ученых степеней и званий. Если Фулинь, Обой и Сонготу видели в китайских шэныпи и интеллигенции только завоеванных, Сюанье рассмотрел в них будущую опору цинского режима. По его приказу в 1679 году впервые после более чем сорокалетнего перерыва состоялись экзамены на ученые звания. Когда же многие из патриотов демонстративно отказались участвовать в них, Сюанье просто сделал вид, что не заметил этого.
Восстановив китайскую экзаменационную систему и сеть конфуцианских учебных заведений, Сюанье привлекал ко двору авторитетных ученых-конфуцианцев. Даже маньчжурская знать теперь вынуждена была давать своим детям классическое китайское образование. По распоряжению богдохана на маньчжурский язык были переведены китайские классические книги, изданы маньчжурско-китайский и монголо-китайский словари. Вместе с тем он беспощадно пресекал всякое смешение маньчжурской крови с китайской, боясь растворения малочисленной касты победителей в гигантской среде побежденных. Чтобы привлечь китайских шэньши и интеллигенцию на сторону цинского режима, Сюанье организовал массовые «литературные работы» — подготовку многотомных энциклопедий, антологий, словарей и комментариев к древним текстам. По его указанию переиздавались произведения древней и средневековой китайской литературы. Над всем этим трудилось множество ученых — историков, литературоведов, филологов, а также редакторов, писателей, поэтов, каллиграфов, художников и граверов. На эти цели богдохан выделял большие средства из казны. Такого рода масштабной, хорошо оплачиваемой работой, выгодными литературными и редакторскими заказами Сюанье стремился погасить неприязнь шэньши и ученых к завоевателям, переключить этот огромный интеллектуальный потенциал на службу династии Цин, занять интеллигенцию конкретным делом.
В этом проявилась сама натура императора. Получив классическое китайское образование, богдохан приобрел многие черты интеллигента-гуманитария — любовь к знаниям, учебе, стихосложению и чтению. Сын Неба сам стал, по сути, «ученым мужем», шэньши, переняв у китайцев «культ кисти, тушечницы, бумаги и иероглифа». Он искал и привлекал выдающихся ученых и каллиграфов к себе в секретари, концентрировал их в своей личной канцелярии — Императорском кабинете (Наньшуфан). Для выявления талантов он организовал специальные экзамены, а выдержавшим испытание поручил написать многотомную «Историю династии Мин» («Мин ши»). Тысячи ученых были заняты составлением «Полного собрания книг старых и новых времен» («Гуцзинь тушу цзичэн»), словаря «Канси цзыдянь», «Собрания дотанской исторической литературы» («Юньцзянь лэйхань»), словаря рифм «Пэйвэнь юньфу» и других изданий.
Специальные комиссии и коллегии осуществляли цензурование и фальсификацию произведений, к чему прилагал руку и сам император. С теми шэньши и учеными, кто не покорился маньчжурам, Сюанье был беспощаден. Из книжника и интеллигента он порой превращался в восточного деспота, слегка прикрытого лоском конфуцианской образованности. Так, в 1711 году был брошен в тюрьму, судим и четвертован Дай Минши, включивший в свой труд описание антиманьчжурской борьбы. Члены семьи ученого и его друзья — всего более ста человек — тоже сложили свои головы на плахе. Тем самым Сюанье продолжил «литературную инквизицию», или «письменные судилища» (вэньцзы юй), начатые Обоем. В то же время он расширял участие шэньши и помещиков в штатской администрации, что вело к постепенному укреплению позиций китайского чиновничества и снижению роли «вось-мизнаменного» военного аппарата. Таким образом, Сюанье начал медленную планомерную «китаизацию» маньчжурского режима, видя в этом залог долговечности господства династии Цин. Под маньчжурскую военную машину он подводил прочный штатский фундамент централизованной бюрократической деспотии.
Будучи ревностным конфуцианцем, Сюанье особое внимание уделял идеологии. Он был сторонником консервативного неоконфуцианства (лисюэ) эпохи Сун (960–1279), и прежде всего его наиболее идеалистического и реакционного направления, созданного Чжу Си (1130–1200) и его последователями. Чжусианство основной упор делало на жесткой регламентации взаимоотношений людей в обществе, на закреплении их обязанностей, то есть на укреплении порядка при консервации существующей системы. Именно это и привлекло Сюанье. Император объявил Чжу Си выше «десяти мудрецов», особо выделил его для почитания, а его труды превозносил как образец для подражания. Канонизация Чжу Си превратила чжусианство в государственную догму. В 1712 году Сюанье особым указом присвоил Чжу Си посмертный титул «выдающегося гения».
Большое внимание богдохан уделял контролю за настроениями покоренного китайского населения. Он всемерно укреплял созданную еще до него систему «собеседований» (сянъюэ), регулярно проводимых особыми «беседчиками». Для этих «собеседований» Сюанье составил набор поучений из 16 заповедей, а в 1670 году опубликовал их в виде специального «Священного указа» («Шэнъюй»). Помимо сугубо моральных правил новый документ содержал ряд наставлений фискально-полицейского характера. В них Сын Неба убеждал крестьян и горожан полностью уплачивать налоги, участвовать в полицейской системе круговой поруки (бао-цзя), «подавлять воров и разбойников», не укрывать беглых и т.д.
В вопросах веры Сюанье проявлял явную терпимость. Прекратив начатые при Обое гонения на христиан, богдохан эдиктом 1692 года разрешил проповедь учения Христа, вернул из ссылки европейских миссионеров, сделав одного из них главой Астрономической коллегии. Вплоть до конца XVII века иезуиты оставались доверенными советниками Сюанье, оказывая Китаю помощь в литье пушек, точных науках, переводах с западных языков и в дипломатии. Отношение богдохана к иезуитам стало особенно милостивым с 1693 года, когда они при помощи хины вылечили его от малярийной лихорадки. Сюанье ценил знания отцов-иезуитов, любил проводить время в ученых беседах с ними, открывал для них дворцовое собрание редкостей, а с одним из них — Ф. Вербистом в 1682–1683 годах путешествовал по Южной Монголии. С неподдельным интересом и усердием Сюанье под руководством иезуитов изучал геометрию, тригонометрию, астрономию, естествознание, философию, физику и медицину. Сын Неба постигал «варварские науки», коих маньчжуры и китайцы не знали и демонстративно чурались.
Миссионер Фердинанд Вербист. Изображен в костюме гражданского чиновника эпохи Цин
По приказу богдохана лучшие, с его точки зрения, европейские сочинения переводились на китайский и маньчжурский языки. В ряде случаев он сам просматривал перевод и исправлял его слог. В последнее десятилетие своего правления Сюанье даже организовал специальную группу молодых китайцев и маньчжуров, которым преподавали ученые-иезуиты. Эта группа под патронажем императора опубликовала коллективную работу — сводный труд по математике, европейскому календарю и музыке. Особое внимание миссионеры, естественно, обращали на проповедь христианства. Однако склонные к религиозному синкретизму китайцы-неофиты сочетали культы Христа и Конфуция с поклонением предкам. Миссионеры не раз обращались к Сюанье с просьбой запретить новообращенным сохранять китайские верования. Богдохан отклонил это явное вмешательство во внутренние дела Цинской империи, но они продолжали настаивать на своем. Разгневанный Сюанье принял жесткие меры — один из папских легатов умер в тюрьме, а другой был выслан из Китая. Тем не менее проповедь христианства Сын Неба не запретил. В Пекине и других городах миссионеры, в основном иезуиты и францисканцы, по-прежнему несли китайцам слово Божие и открывали церкви.
Сильным и самостоятельным правителем Сюанье стал не сразу. Лишь в 1677 году, то есть за два года до отстранения Сонготу от власти, молодой император создал свой собственный «штаб» — Императорский кабинет. Здесь оформлялся ряд указов, не проходивших через Совет князей-регентов и сановников, роль которого начала падать. Умелый администратор, умный политик и хитрый дипломат, Сюанье сконцентрировал всю власть в своих руках постепенно. Делал он это так искусно, что оставался в полном согласии с Советом маньчжурской аристократии. Высоко ценя способных помощников из числа маньчжуров, богдохан тем самым как бы компенсировал подспудное недовольство «восьмизнаменных» крепнущим политическим союзом императора с китайской элитой.
Когда требовали обстоятельства, осторожный и терпеливый, склонный к уступкам и лавированию Сюанье становился решительным, жестким и бескомпромиссным политиком. Нелегкая школа, пройденная им при правлении Обоя и Сонготу, научила его скрытности и сдержанности. Он никогда не позволял чувствам брать вверх над разумом. Он всячески стремился быть образцовым конфуцианским правителем. Ни евнухи, ни женщины, ни клики маньчжурских аристократов, ни группировки сановников, сложившиеся вокруг его сыновей, не могли вывести его из равновесия. Все госучреждения находились под его непосредственным контролем. Сюанье, как и Петр I, лично вникал во все дела и сам отдавал распоряжения, являя собой пример честного труженика на троне.
Будучи хорошим управителем, он старался вести строгую экономию казенных средств. Преследуя пустое расточительство, богдохан гордился скромностью своих личных трат. Бережливый и практичный, он слыл добросовестным исполнителем своих «служебных обязанностей», «честным чиновником», выделявшимся примиренческим отношением к подчиненным, толерантностью и умеренностью. Он не вел беспощадной борьбы с коррупцией, однако в первую очередь выдвигал на повышение тех, о ком докладывали как о честных и неподкупных служаках. Перед такими богдохан открывал блестящую карьеру. Его природная любознательность зачастую отодвигала в сторону официальный этикет и дипломатический протокол. Так, он запросто, по-деловому беседовал с интересными ему людьми, например с чрезвычайным посланником Петра I капитаном лейб-гвардии Преображенского полка Львом Измайловым и с миссионерами-иезуитами. Он симпатизировал пленным русским, взятым при штурме Албазина. По его приказу в 1685–1686 годах их поселили в Пекине и в качестве особой роты («русской сотни») включили в «восьмизнаменные» войска.
В отличие от Фулиня, безвыездно сидевшего в Пекине, Сюанье совершил шесть поездок в провинции долины Янцзы. Кроме того, он неоднократно путешествовал по Южной Маньчжурии и Южной Монголии. В конце своей жизни он писал: «Теперь я нахожусь на троне шестьдесят первый год… Я стремился к установлению мира в стране, шел к этому неустанно, осторожно, не допуская ослабления своего внимания. Десятилетия я прожил в заботах и стараниях, как один день. Это едва ли можно полностью исчерпать словами “труд” и “тяжесть”. В цвете лет я мог натянуть очень тугой лук и выстрелить тринадцатью стрелами одновременно. Я хорошо знаю военное дело, умело вел сражения и никого не убил зря… Средства, скопленные Ведомством налогов, никогда не расходовал не по назначению, кроме тех случаев, когда была война или неурожай, так как я считаю, что все это кровь мелкого люда. Поэтому, строя летние дворцы, я не делал особых украшений… Если сравнить это с расходами на ирригацию… то получится менее одной тысячной доли от последнего». Далеко не все в этой «исповеди» правда, но перед нами встают реальные черты живого Сюанье — человека и монарха.
До конца дней своих он сохранил ясность мысли и полный контроль за ситуацией в стране. Однако лет за десять до смерти в его характере произошел перелом — своего рода угасание активности. Он видел, как разлагается госаппарат, как сановники и чиновники объединяются в группировки и клики, как нарастает яростная склока среди его сыновей — грызня за место наследника престола, как вяло и бестолково ведется война с ойратами. Он держал ситуацию под контролем — но только и всего. Решительных действий не предпринималось. Это не было безволием или слабостью — до последнего вздоха он оставался сильным правителем. Просто он уже смотрел на происходящее из одного ему понятного далека. То ли произошло пресыщение властью, то ли пришла высшая мудрость…
Будучи склонным к интеллектуальному творчеству, Сюанье претендовал на славу ученого и литератора. Он писал стихи, прозу, комментарии и предисловия к переиздававшимся по его приказу древним и средневековым произведениям. Император был посредственным поэтом, плохим писателем и бесцветным каллиграфом. Но видимо, он хотел блистать в этих сферах творчества, ибо не пресекал холуйского восхваления в свой адрес, а также публиковал не только собственные стихи и прозу, но и произведения придворных литераторов под своим именем. Так, в 1704 году были опубликованы такие стихи в 28 цзюанях (частях, главах, тетрадях), а в 1711 году — проза в 150 цзюанях. Сюанье считал себя выдающимся музыкантом и математиком, но ничего не смыслил в музыке и усвоил лишь азы математики. При всем том он был щедрым меценатом, покровительствовал искусствам и наукам. В своих дворцах богдохан собирал художников и архитекторов, давая им высокооплачиваемую работу. Здесь трудились миссионеры, в основном иезуиты — художники, граверы, часовщики и механики.
Как маньчжур и воин, Сюанье отдавал предпочтение конной охоте. Начиная с 1683 года он ежегодно летом жил и охотился в Мулани (провинция Жэхэ), где построил свой любимый парк-дворец, получивший название «Горная усадьба, спасающая от жары»; позже этот дворец стал официальной летней резиденцией цинских императоров. К западу от Пекина Сюанье восстановил старый парк-дворец периода Мин и назвал его «Парк Вечной Весны», где проводил по нескольку месяцев в году. Здесь он и умер от гриппа 20 декабря 1722 года. До Сюанье при цинском дворе следовали маньчжурскому похоронному обряду — тела правителей, членов их семей и высших сановников сжигали на ритуальном костре, а золу и кости в специальных фарфоровых урнах погребали в землю. Сюанье восстановил похоронный обряд династии Мин — тело Сына Неба в большом гробу поместили в усыпальнице, наполненной богатой утварью и драгоценностями, а поверх гробницы насыпали высокий могильный курган. У Сюанье было много детей; до совершеннолетия дожили двадцать сыновей и восемь дочерей. За исключением одного сына от императрицы, все остальные были рождены от наложниц нижних рангов, бывших фрейлин и служанок императорского гарема.
Его царствование формально длилось около 60 лет (1661–1722), фактически — почти 43 года (1679–1722). За это время ему удалось сделать очень многое. Своему наследнику он оставил централизованную империю, резко расширенную за счет новых завоеваний, стабилизированную государственную власть, возрожденную экономику и полную казну. С «эпохи Канси» началось восхождение Цинской империи к вершине своего могущества.