Шахматово

В 1865 году в поезде Петербург — Москва молодой, но уже известный ученый, профессор химии Петербургского университета Д. И. Менделеев из разговоров попутчиков узнал, что недалеко от Клина продается имение Боблово. Не откладывая дело в долгий ящик, он отправился туда. Местность поразила его: три холма, густо поросшие елями, между ними неторопливо льется речка Лутосня, далее луга, сменяющиеся лесами, — и так до самого горизонта. В Боблове открылось нечто напоминавшее славянскую языческую древность. Без длительных раздумий Менделеев купил имение. По собственным чертежам он построил большой дом, оборудовал лабораторию и на ближайших полях начал производить агрохимические опыты.

Через несколько лет другой известный ученый, также профессор (а впоследствии и ректор) Петербургского университета, обосновался неподалеку в усадьбе Шахматово. Это был близкий друг Менделеева — ботаник А. Н. Бекетов. С Шахматовом связана почти вся жизнь его внука — великого поэта Александра Блока.

Блок писал В. В. Розанову 17 февраля 1909 года: «Я с молоком матери впитал в себя дух русского «гуманизма». Дед мой — А. Н. Бекетов, ректор СПб Университета, и я по происхождению и по крови «гуманист», т. е. как говорят теперь «интеллигент». Чем более пробуждается во мне сознание себя как части этого родного целого, как «гражданина своей родины», тем громче говорит во мне кровь».

Поэт вырос в среде, где служение идеалам «высокой науки» сочеталось с активной общественной деятельностью. Бекетов был не только выдающимся ботаником. Как ректор он был на плохом счету у властей, ибо энергично ходатайствовал за студентов, замешанных в различного рода политических манифестациях. Он был фактическим создателем Высших (Бестужевских) женских курсов, не названных его именем только потому, что правительство считало его человеком слишком беспокойным и не особенно благонамеренным. Руководителем их поставили историка Бестужева-Рюмина, не отличавшегося столь строптивым характером. Правда, в облике Бекетова были черты своеобразной профессорской чудаковатости, о чем не без юмора Блок вспоминает в «Автобиографии»: «Дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, лишь бы отвязались».

Женскую часть семьи составляли бабушка поэта Екатерина Григорьевна и три дочери — Екатерина, Александра (мать поэта) и Мария. Все они в той или иной степени были причастны к литературе. Екатерина Григорьевна получила известность как даровитая и на редкость работоспособная переводчица, диапазон интересов которой колебался от Теккерея, Флобера и Мопассана до Дарвина и Брема. Она издала более двухсот томов; целый ряд ее переводов считались лучшими вплоть до 1930-х годов. Блок сожалел, что бабушка не успела написать воспоминаний. В числе ее знакомых были Гоголь, Достоевский, Ап. Григорьев, Л. Н. Толстой, Полонский, Майков.

Старшая дочь Екатерина (в замужестве Краснова) была, по-видимому, самой способной из сестер; но она умерла слишком рано, в 1892 году, и Блок ее почти не помнил. За свою короткую жизнь она опубликовала две книги: одну — рассказов, другую — стихотворений. Последняя получила почетный отзыв Академии наук. Но в русскую литературу Екатерина Бекетова-Краснова вошла как поэт одного стихотворения, и то, пожалуй, потому, что его положил на музыку Рахманинов. Это «Сирень» — ныне один из самых популярных рахманиновских романсов. Гораздо более значительными стали труды младшей сестры — Марии Бекетовой, оставившей ряд ценнейших мемуаров: «Александр Блок», «Блок и его мать», «Шахматово. Семейная хроника» и др. Мать поэта Александра также переводила и писала стихи, но больших достижений у нее не было.

Брак родителей Блока фактически распался еще до его рождения. Поэт рос без отца в семье деда. В младенчестве он был всеобщим баловнем, но тем не менее очень рано ощутил жестокость человеческих страстей, омрачивших «первоначальные лета» трагической горечью. Однако это нельзя понимать в том смысле, что детство поэта не было счастливым.

Бекетовское Шахматово традиционно сохраняло многие черты стародворянского уклада. Ни дед, ни бабушка не рассматривали приобретенную подмосковную как недвижимость, которой надлежало приносить доход. Ей с самого начала предназначалась роль места летнего отдыха. Правда, слово «дача» считалось в семье неприличным; применительно к Шахматову его никогда не употребляли. Шахматово оставалось «сельцом», «усадьбой». Сам Бекетов принципиально устранился от хозяйственных дел; они стали обязанностью его жены. Та же никогда не стремилась стать настоящей помещицей. М. А. Бекетова выразительно описывает ведение домашних дел в Шахматове: «Мать наша хозяйничала особым способом. Она вставала рано, иногда в 5 часов утра, но вовсе не для того, чтобы идти смотреть, как доят коров или вообще присматривать за хозяйством. Она гуляла по саду, занималась каким-нибудь рукоделием, читала, раскладывала пасьянс, а в более поздние годы — переводила. За всеми надобностями и распоряжениями по хозяйству подходили к ней под окно… В деревне мы проводили, самое большее, четыре месяца, остальные восемь Шахматово было в полном распоряжении работников, скотницы и пастуха, остававшегося частенько и зимой на нашем иждивении. При таком ведении хозяйства неудивительно было, что нас обкрадывали и, как когда-то сказал молодой Блок, у нас образовалась «династия Проворовингов». Но это мало трогало наших родителей. Во-первых, они были большие философы, а во-вторых, считали, что иначе и быть не может в помещичьем хозяйстве. Мать толковала с работниками о пашне, о сенокосе и других очередных делах, она же платила им жалованье и договаривалась с теми, кого нанимала».

В деревне Бекетовы жили уединенно; они не поддерживали связей с соседними помещиками, с некоторыми даже не были знакомы. Участниками детских игр поэта были его двоюродные братья Феликс и Андрюша Кублицкие, также летом жившие в Шахматове. Старший Саша Блок верховодил. Как многие мальчики на свете, они, начитавшись Купера и Майн Рида, изображали из себя индейцев. По их просьбе бабушка даже сшила американский флаг. Разыгрывались целые эпизоды из романов любимых писателей — и мирные и воинственные. Другим занятием была игра в поезда. Все скамейки в парке были названы по именам станций Николаевской железной дороги: Любань, Большая Вишера, Бологое и т. д. Мальчики носились с воплями и пыхтением от одной скамейки к другой, прижав к ребрам локти согнутых рук и выбрасывая их вперед, наподобие поршней.

Тяга к творчеству пробудилась у Блока примерно в пятилетием возрасте. Сначала это были отдельные рифмованные строки, затем через несколько лет он сочиняет стихотворения, небольшие рассказы и драматические сценки. В юности Блок колебался — какую стезю избрать: литературную или сценическую. В семейной анкете — шуточном вопроснике, который обязаны были заполнить все Бекетовы, — семнадцатилетний Блок раскрывает свои тайные чаяния:

Первым театральным опытом Блока стал «Спор греческих философов об изящном» Козьмы Пруткова, разыгранный им совместно с одним из двоюродных братьев на лужайке перед домом в Шахматове летом 1895 года. Вскоре страсть к лицедейству привела Блока в Боблово и сблизила с его будущей женой Л. Д. Менделеевой.

Поэт любил дальние прогулки верхом; он пропадал на окрестных холмах целые дни вплоть до заката, очерчивая все большие и большие круги вокруг Шахматова. Он появился в Боблове как юный принц, выехавший из леса на белом коне.

Любовь Блока и Л. Д. Менделеевой нельзя назвать любовью с первого взгляда. Их взаимное чувство созревало медленно. При начале знакомства Блок показался девушке высокомерным; он явно превосходил остальную молодежь интеллектуально, в разговоре часто был непонятным. Но по мере продвижения переговоров о домашних спектаклях впечатление постепенно сгладилось. Летом 1898 года в Боблове ставились отрывки из «Гамлета», «Горя от ума», «Бориса Годунова», а также современные пьесы — «Горящие письма» Гнедича и «Букет» Потапенко. Об этих спектаклях вспоминает жена великого ученого — А. И. Менделеева:

«Старый бревенчатый сарай видел настоящее священнодействие — столько вкладывалось вдохновения, чувств и благоговения к искусству. Репетиции и приготовления к спектаклю давали артистам много наслаждения и интереса: костюмы, декорации, устройство сцены, зрительного зала — все делали сами или под своим надзором. Во все было вложено много любви, находчивости и таланта. Но самые спектакли иногда приносили большие огорчения. Публику, кроме родственников и соседей, составляли крестьяне ближних деревень. Репертуар совершенно не подходил под их уровень развития. Происходило следующее: в патетических местах ролей Гамлета, Чацкого, Ромео начинался хохот, который усиливался по мере развития спектакля. «Представление» в понятии деревни того времени должно было непременно потешать, смешить; так как в стихах вышеупомянутых авторов, произносимых спокойно, не было ничего смешного, то когда наступало волнение, жесты, — они думали, что вот тут-то и начинается, и разряжали свою скуку взрывами хохота, что очень смущало артистов. Чем патетичнее была сцена, тем громче был смех. Другие забывали, что это представление, — видели в артистах знакомые им лица: «Шахматовский барин-то как к нашей барышне-то, только, шалишь, не на таковскую напал», и так далее, и опять смех… Артисты огорчались, но не унывали. Их художественная совесть могла быть спокойна — игра их была талантлива. Александр Александрович, как исполнитель, был сильнее всех с технической стороны. Исполнение же шестнадцатилетней Любовью Дмитриевной роли Офелии, например, было необыкновенно трогательно».

1898-й — переломный год в жизни Блока; им датируются первые стихотворения, которые поэт включил в свое собрание сочинений. Он двигался ощупью; чувствуется, что его жизненный опыт еще слишком ограничен. Ясно ощутимы отзвуки русской музы прошлого — Жуковского и Фета. Это просто талантливые зарисовки окрестностей Шахматова, одухотворенные юношеским восторгом перед красотами природы. Ряд стихов обращен к Офелии — эхо спектаклей в Боблове.

Через два года характер поэзии Блока заметно меняется. Шахматовская природа в стихах Блока приобретает иную тональность. Она полна напряженности, пронизана внутренней борьбой. Всюду — на небе, в полях, в лесу — поэт чутко ловил вещие приметы. Лето 1901 года Блок считал «мистическим». Та, кого он любил, теряет черты реальной девушки и становится воплощением Вечной Женственности. Сама любовь оборачивается служением этому идеалу; она не приносит счастья, как бесхитростная земная любовь. Ранняя поэзия Блока пронизана неясными предчувствиями: уже тогда он — «тревожный поэт».

В 1902 году семейный клан почти одновременно постигло два тяжелых удара: скончались его старейшины — дед и бабушка. Еще в 1897 году Бекетова разбил паралич. Он стойко переносил неподвижность, вдвойне мучительную для столь энергичного человека. По шахматовскому саду его возили в инвалидном кресле. Он тихо окончил свои дни в ночь на 1 июля. До последней минуты маститый ученый сохранял ясность мысли и стоическую несокрушимость духа.

Блок впервые постиг ужас потери близкого человека. Светлый образ деда навсегда запечатлелся в его душе. Вот отрывок из «Автобиографии»: «Мои собственные воспоминания о деде — очень хорошие: мы часами бродили с ним по лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу; выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я помню и теперь много ботанических названий. Помню, как мы радовались, когда нашли особенный цветок ранней грушевки, вида, неизвестного московской флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор каждый год ищу на той самой горе и не нахожу; очевидно, он засеялся случайно и потом выродился». Бекетов был похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище; за гробом шел сосед по имению Менделеев. Через четыре месяца рядом легла и его жена. Елизавета Григорьевна скончалась уже после возвращения из Шахматова — 1 октября.

Любовь Блока и Л. Д. Менделеевой была трудной. Сначала их сблизили бобловские спектакли, но затем наступил почти полный разрыв. Перелом наметился только в период «мистического лета» 1901 года. Блок регулярно два раза в неделю приезжал в Боблово на белом коне по кличке Мальчик. Он был буквально переполнен поэзией первого поколения символистов. Возлюбленная девическим чутьем угадывала часы его приезда и садилась с книгой на террасе. Она была восторженной слушательницей Блока, без конца читавшего стихотворения В. Соловьева, Брюсова, Бальмонта. Однажды она его спросила напрямую: «Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?» Блок не отрицал, но читать не захотел. В следующий свой приезд он подарил ей аккуратно переписанные на отдельных листках четыре стихотворения.

Однако решительного слова произнесено не было. Наоборот, волнения следующего, 1902 года вновь отдалили молодых людей друг от друга. Девушке даже казалось, что она освободилась от любовного наваждения. Но это было ошибкой. В марте 1903 года Блок писал своему родственнику и другу С. М. Соловьеву: «Тебе одному из немногих и под непременной тайной я решаюсь сообщить самую важную вещь в моей жизни. Я женюсь. Имя моей невесты — Любовь Дмитриевна Менделеева. Срок еще не определен». В следующем письме он приглашает С. М. Соловьева быть шафером на свадьбе.

Свадьба состоялась 17 августа. Молодые венчались в церкви села Тараконова. Эта церковь не была приходской. Она составляла единый комплекс с заброшенной усадьбой XVIII века, пришедшей в запустение еще до рождения Блока. Среди немногочисленных стихотворений его матери есть поэтический набросок этой усадьбы, датированный 1879 годом:

Священник таракановской церкви, по словам Блока, был «не иерей, а поп». Это был настоящий дикарь — грубый и жадный; он постоянно запивал и без конца требовал с крестьян подношений. На обитателей Шахматова у него был большой зуб, так как они богомольем не отличались и, следовательно, ему ничего не перепадало. Дикий поп долго отказывался отпевать старика Бекетова, говоря, что не знает, какого тот был вероисповедания, ибо в церкви его никто не видел; только после обильного угощения и большой мзды он согласился совершить обряд. Нечто подобное произошло и на свадьбе Блока. На этот раз поп заупрямился потому, что якобы дело ему показалось подозрительным; он твердил, что молодые — родственники. Умилостивить его пришлось тем же способом.

Но это была лишь мимолетная задержка. Свадьба удалась на славу. День начался дождливо, но постепенно прояснилось, и к часу венчания уже сияло солнце. Жених и невеста представляли собой на редкость красивую пару. Маститый старец Менделеев был при всех орденах. Когда он под руку с дочерью вошел в церковь, грянул хор «Гряди, голубица…». По возвращении в Боблово крестьяне поднесли молодым хлеб-соль и двух белых гусей с алыми лентами на шее.

В Шахматове Блок приготовил для своей будущей жены отдельный флигель, в котором новая семья поселилась на следующий год. Программу работ можно найти в записной книжке поэта. Она носит заглавие «Наш флигель»: «Дикий виноград. Закрыть стену амбара таволгой или филодельфусом. Прорыть дорожку. Срубить липу. Черемухи. Бересклет. Два цветника. Табак. Вербены. Лилии. Филадельфусы и сирень на голых буграх. Задняя стена забора к орешнику — сахалинская гречка. Мальвы вдоль всего забора (семена). Засадить пустые места в прованских розах. На задней стене — сахалинская гречка. Береза. Тополь серебристый».

Самым значительным событием лета был приезд в Шахматово Андрея Белого в начале июля. Острым взглядом художника он первым увидел земные корни творчества своего нового друга. Белый писал: «Здесь, в окрестностях Шахматова, есть что-то от поэзии Блока; и — даже: быть может, поэзия эта воистину шахматовская, взятая из окрестностей; встали горбины, зубчатые лесом; напружились почвы и врезались зори». На фоне Шахматова Блок показался ему добрым молодцем из русских сказок; он и молодая жена стояли рядом как царевич с царевной. Белый продолжает: «Сразу было видно, что в этом поле, саду, лесу он рос и что природный пейзаж — лишь продолжение его комнаты, что шахматовские поля и закаты — лишь подлинные стены его рабочего кабинета». Горожанина Белого поразило, с каким упоением Блок предавался работам в саду. Он был заботливым, обходительным хозяином, умевшим создать уют в доме. Белый отметил у Блока «житейскую эпикурейскую мудрость».

Окрестности Шахматова способствовали углублению мистических настроений Андрея Белого. Вот что он увидел: «Здесь чувствуется как бы борьба, исключительность, напряженность, чувствуется, что зори здесь вырисовываются иные среди зубчатых вершин лесных гор, чувствуется, что и сами леса, полные болот и болотных окон, куда можно провалиться и погибнуть безвозвратно, населены всяческой нечистью («болотными попиками» и бесенятами). По вечерам «маячит» Невидимка, но просияет заря, и Она лучом ясного света отражает лесную болотную двойственность». Белый уловил сказочный характер местности. Действительно, в округе бытует множество легенд — и не только о похождениях нечистой силы. Воображение Блока поразила молва об озере около деревни Сергеевской. В этом озере якобы нет дна; оно соединяется подземным каналом с Атлантическим океаном; на нем часто всплывают доски с иностранными надписями, по-видимому обломки кораблей.

Гость уехал из Шахматова 15 июля. В Москве на вокзале его ошарашило известие, что эсер Сазонов убил министра внутренних дел Плеве. Началась первая русская революция.

Уже с самого начала следующего года встал вопрос — ехать ли вообще летом в Шахматово? По всей России прокатилась волна крестьянских волнений. Но в Подмосковье царило относительное спокойствие; поэтому переселение состоялось в обычное время. Внешне жизнь в усадьбе мало изменилась, но брожение, охватившее всю страну, не могло не наложить своего отпечатка и на этот тихий уголок.

Блок вступил в новый этап своего творческого возмужания. Душа поэта жаждет простора; и закономерно, что роль Шахматова в творчестве такого «обновленного Блока» заметно снижается.

Самым значительным произведением Блока, в котором нашел выражение душевный настрой этого периода, стала драма «Песнь судьбы». Главный герой Герман — сам Блок, его жена Елена — Любовь Дмитриевна. Она — духовный двойник Германа, отзвук его мыслей; такова была и Любовь Дмитриевна в первые годы после замужества. Молодой сад в драме — тот самый сад, который поэт заботливо растил вокруг своего флигеля. Идиллическая обстановка первого акта — совершенно шахматовская. Но Герману становится невыносимой жизнь в «белом доме» на холме. Он спускается вниз, «в деревню» для того, чтобы слиться с Россией.

Любовь Дмитриевна была даровитой натурой; она упорно стремилась утвердиться на собственном пути в искусстве. Блок, однако, не видел в своей жене задатков крупной актрисы. Он с неодобрением относился к ее постоянным гастрольным поездкам. 24 июня 1908 года поэт писал из Шахматова: «Время ползет без тебя какое-то тусклое, бесплодное. Здесь почти не перестает дождь — серый, осенний… Ты зачем-то в каком-то Боржоме; я совершенно уверен, что тебе там делать нечего… Что за охота проваливаться где-то на краю света с третьестепенной труппой?»

Блок остро переживал свое одиночество. Он не находил душевного комфорта ни в семье, ни в общении с тем кругом интеллигенции, который составлял в то время культурную элиту страны. Этот круг, по его мысли, перестал понимать кровные интересы России. Поэтическим выражением этих мыслей стал знаменитый цикл «На поле Куликовом»:

Три первые — и основные — стихотворения этого цикла написаны в Шахматове, соответственно — 7, 8 и 14 июня 1908 года.

В конце 1909 года умер отец Блока — профессор Варшавского университета. У поэта не было с ним близких взаимоотношений. Тяжелый характер отца стал основной причиной семейной драмы, отбросившей мрачную тень на всю жизнь Блока. Он был человеком, полным противоречий, в котором художественная натура соединялась с мелочным тиранством и скупостью. Но отец оставил поэту значительное наследство, позволившее ему несколько лет не заботиться о каждодневном заработке. Львиная доля этих денег была потрачена на Шахматово.

Усадебный дом был построен перед Отечественной войной 1812 года и с тех пор практически не ремонтировался. Ранней весной в апреле 1910 года поэт с женой приехали в Шахматово, где уже начались работы. Дом был обновлен и внутри и снаружи, но в целом сохранил свою первоначальную планировку. Сначала Блок увлеченно отдался делу. Его захватил не только сам процесс строительства, но и постоянное общение с рабочими. Он даже писал матери: «Все разные и каждый умнее, здоровее и красивее почти каждого интеллигента». Казалось, у Блока с новой силой проснулась тяга к земле, которая обуревала других русских поэтов. Параллель между Фетом и Блоком постоянно проводил Андрей Белый.

«Увлечение народом» скоро выявило свою оборотную сторону. Рабочие быстро постигли непрактичность нанимателя и постарались сделать поменьше, а урвать побольше. Блок перестал обманываться на их счет. От роли хозяина он устал. Вторая половина лета была омрачена постоянными ссорами едва оправившейся от психического заболевания матери поэта и Любови Дмитриевны, не умевшей, а подчас и не желавшей найти общего языка со свекровью. В Шахматове воцарилась гнетущая атмосфера. Лето, которое Блок встретил с большими надеждами, не принесло обновления; его дом с каждым днем становился все более холодным и неуютным. Во время одной из своих одиноких прогулок на камне около села Рукова Блок записал первые строки поэмы «Возмездие».

Лето 1910 года было последним, которое Блок целиком провел в Шахматове. В дальнейшем он приезжал сюда на месяц, самое большее — на шесть недель. Временами поэта вновь охватывала жажда лихорадочной деятельности. Всего за один месяц 1913 года он, чтобы прорезать сад, вырубил множество деревьев. Усадьба, ранее скрытая от глаз прохожих сплошной зеленой массой, потеряла значительную часть своей поэтической таинственности. В Шахматове поэт пережил роковой день 1 августа 1914 года, открывший новую эпоху. Из событий того «пограничного» лета следует упомянуть случайную встречу Блока и Анны Ахматовой на платформе станции Подсолнечная. Последняя вспоминает: «Летом… я была у мамы в Дарнице, под Киевом. В начале июля я поехала к себе домой, в деревню Слепнево, через Москву. В Москве сажусь в первый попавшийся почтовый поезд. Курю на открытой площадке. Где-то у какой-то пустой платформы, паровоз тормозит, бросают мешок с письмами. Перед моим изумленным взором неожиданно вырастает Блок. Я вскрикиваю: «Александр Александрович!» Он оглядывается и, так как был не только великим поэтом, но и мастером тактичных вопросов, спрашивает: «С кем вы едете?» Я успеваю ответить: «Одна». Поезд трогается… Открываю «Записные книжки» Блока и под 9 июля 1914 года читаю: «…Меня бес дразнит. — Анна Ахматова в почтовом поезде»».

В Шахматове великий поэт последний раз был в июне 1916 года; он провел здесь всего один день перед отправкой на фронт в Пинские болота.

После революции усадьба, оставшаяся безнадзорной, сначала была разграблена, а затем сожжена. Блок перенес гибель Шахматова стоически. «Туда ему и дорога», — сказал он К. И. Чуковскому.

Блок мог спасти Шахматово. Вряд ли ему стоило бы больших трудов добиться охранной грамоты для усадьбы, связанной с именами Бекетова и Менделеева. Но поэт никаких шагов не предпринял.

Тем не менее тоска по семейному гнезду не покидала его до последних дней жизни. В записных книжках Блока читаем: «Отчего я сегодня так обливался слезами в снах о Шахматове?» (22 декабря 1918 года); «Сны, сны опять: Шахматово — по-особенному» (20 марта 1919 года).