Мелихово

Зимой 1892 года Чехов стал помещиком. В письме А. С. Киселеву 7 марта он сообщает: «Не было хлопот, так купила баба порося! Купили и мы порося — большое громадное имение, владельцу которого в Германии непременно дали бы титул герцога». Чехов не скрывает своей радости, хотя и добродушно подшучивает над собой: «Больше ста десятин лесу, который через 20 лет будет походить на лес, теперь же изображает собою кустарник. Называют его оглобельным, по-моему же, к нему более подходит название розговой, так как из него пока можно изготовлять только розги… Фруктовый сад. Парк. Большие деревья, длинные липовые аллеи… Вся усадьба загорожена от мира на манер палисадника… Дом и хорош и плох. Он просторнее московской квартиры, светел, тепел, крыт железом, стоит на хорошем месте, имеет террасу и сад, итальянские окна и проч., но плох он тем, что недостаточно высок, недостаточно молод, имеет снаружи весьма глупый и наивный вид, а внутри преизбыточествует клопами и тараканами, которых можно вывести только одним способом — пожаром; все же остальное не берет их». Но о главном Чехов умалчивает: уже не надо снимать в Москве пристанище за большие деньги.

Мысль о покупке усадьбы (или хутора — как предпочитал выражаться писатель), где можно было бы жить круглый год, вызревала в многочисленной семье Чеховых постепенно. Сначала чуть было не куплено имение в гоголевских Сорочинцах близ Миргорода. Наконец зимой 1892 года Чехов стал владельцем Мелихова.

Писатель не принимал участия в покупке. Он поставил единственное условие: усадьба должна быть в таком состоянии, чтобы там можно сразу поселиться. Брат и сестра — Михаил и Мария, ездившие осматривать Мелихово, сочли, что дом вполне пригоден для жилья. Правда, потом выяснилось, что по их неопытности приобретен был в значительной степени кот в мешке. Зимой, когда все под снегом, никто никогда не покупал имения. Не говоря о том, что просто-напросто было трудно определить его границы, нельзя было также с уверенностью сказать, что дорога (а ведь Мелихово находилось от станции Лопасня на расстоянии 12–13 верст) не превратится весной в сплошную грязь. Но к счастью, дело обернулось не худшим образом.

Чехов приехал в Мелихово лишь после того, как все формальности были улажены, и остался доволен. Дом быстро отремонтировали и приспособили для нужд семьи; самая просторная комната стала кабинетом писателя. Едва сошел снег, распределились обязанности по хозяйству; огород передали в ведение Марии Павловны, сад — самого Антона Павловича.

Внешне дом в Мелихове удивляет своей причудливостью, обилием резьбы (именно это имел в виду писатель, говоря, что вид у дома глупый). Дело в том, что до Чехова он принадлежал художнику театра Лентовского Н. П. Сорохтину и тот оформил его в стиле собственных декораций. Сорохтин обожал сказочность; поэтому его дом должен был выглядеть как театральный терем. Он даже поставил по обе стороны лестницы, ведущей на веранду, золоченых деревянных грифонов (но новые владельцы их уже не застали). Короче говоря, это — типичная усадьба эпохи, когда в архитектуре господствовала эклектика.

Чехов быстро приобрел известность в округе как безотказный врач, готовый без малейших колебаний ехать за десяток верст в тряской телеге к заболевшему крестьянину. Брат писателя М. П. Чехов вспоминает: «С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал и никого не отпускал без лекарства; его постоянной помощницей, «ассистентом» была сестра Мария Павловна. Расход на лекарства был порядочный, так что пришлось держать на свои средства целую аптеку. Я развешивал порошки, делал эмульсии и варил мази, и не раз, принимая меня за «фершала», больные совали мне в руки пятачки, а один дьячок дал даже двугривенный, и все искренне удивлялись, что я не брал. Будили Антона Павловича и по ночам. Я помню, как однажды проезжавшие среди ночи мимо Мелихова путники привезли к нам человека, с проколотым вилами животом, которого они подобрали по дороге. Мужик был внесен в кабинет, в котором на этот раз я спал, положен среди пола на ковре, и Антон Павлович долго возился с ним, исследуя его раны и накладывая повязки».

1892 год выдался тяжелым. Зимой на громадных пространствах Средней России бушевал голод; с началом же лета в южных губерниях вспыхнула эпидемия холеры. Она быстро распространилась вдоль Волги и затем Оки по питательной почве, подготовленной для нее костлявым предшественником. В Серпуховском уезде, как и всюду в Подмосковье, земство активно принимало меры, чтобы предотвратить вторжение неумолимой гостьи. Чехов, ставший членом санитарного совета, взял под наблюдение обширный участок, включающий 25 деревень с населением около 20 тысяч человек. Он неутомимо разъезжал в поисках средств. Нищее земство смогло снабдить его лишь одной парусиновой палаткой на случай устройства временной больницы (не нашлось даже подходящего барака). Чехов обратился к местным фабрикантам, сельским толстосумам, архимандриту монастыря Давидовой пустыни, графине Орловой-Чесменской, владелице усадьбы Семоновское-Отрада. Своего он добился: карантинные мероприятия не потребовали у земства ни копейки; все оплатили жертвователи. Недаром Чехов писал Суворину: «Пока я служу в земстве — не считайте меня литератором».

Принятые меры дали свои результаты; холера отступила. Постепенно все вошло в нормальную колею. В Мелихове жили открыто, весело, шумно. Атмосферу той поры воссоздает М. П. Чехов: «Положение Мелихова на большой дороге из Лопасни в Каширу повлекло за собой то, что к Антону Павловичу стали заезжать многие местные земцы и землевладельцы, были ли они знакомы с ним или нет. Летом же 1893 года в Мелихове было особенно многолюдно. Дом был битком набит приезжими. Спали на диванах и по нескольку человек во всех комнатах: ночевали даже в сенях. Писатели, девицы — почитатели таланта, земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники с сынишками — все эти люди, как в калейдоскопе, проходили сквозь Мелихово чередой. Антон Павлович при этом был центром, вокруг которого сосредоточивалось внимание всех: его искали, интервьюировали, каждое слово его ловилось на лету. Но приезжали и люди, плохо понимавшие, что такое деликатность: вваливались охотники, желавшие поохотиться в чеховских лесах; одна девица с головою, как определил Антон Павлович, «похожей на ручку от контрабаса», с которой ни он сам, ни его семья не имели ровно ничего общего, приезжала в Мелихово, беззастенчиво занимала целую комнату и жила целыми неделями». Понятно, что в подобной обстановке Чехов мог работать только урывками.

По первой же весне проложил дорогу в Мелихово В. А. Гиляровский. В письме Суворину 8 апреля 1892 года Чехов расписывает богатырские забавы своего приятеля: «Что он выделывал, Боже мой! Заездил всех моих кляч, лазил на деревья, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна. Говорил он не переставая».

Постоянными гостями были писатель И. Н. Потапенко и подруга Марии Павловны — Лика Мизинова. Им обеим выпал жребий сыграть большую роль в жизни Чехова. Потапенко — красивый, жизнерадостный, остроумный малоросс — скоро стал своим человеком в Мелихове. Всеобщей любимицей была и Лика. Все, знавшие ее, сходятся в одном — она была исключительная красавица. Чернобровая, сероглазая, с пепельными пышными волосами — Лика была из тех женщин, которых первыми замечаешь в толпе.

Для многочисленных гостей Чехов задумал построить небольшой флигель. Работа была завершена за два весенних месяца 1894 года. 21 апреля Чехов пишет Суворину о начале ее, а уже 26 июня делится своими восторгами: «Флигель у меня вышел мал, но изумителен. Плотники взяли за работу 125 рублей, а устроили игрушку, за которую на выставке мне дали бы 500 рублей». Писателя нетрудно понять. Действительно, это строеньице соединяет в себе простоту общих форм и изящество деталей. Флигель всего из двух комнат, с двускатной крышей, весь в резьбе, с готическим балконом. Он прекрасно гармонирует со старым домом. На балконе был установлен флагшток, и, когда там появлялся красный флажок, вся округа знала, что доктор дома и принимает. Скоро Чехов вообще перебрался жить во флигель; здесь в 1896 году была написана «Чайка». В этой пьесе очень много «мелиховских замет».

Среди близких знакомых Чехова из мира искусств самой крупной личностью, бесспорно, был И. И. Левитан. Их отношения были неровными, что неудивительно при импульсивной, неуравновешенной натуре Левитана, в котором было много черт «романтического гения». Но ко времени покупки Мелихова пока еще ничто не омрачало их дружбы. Левитан был одним из первых гостей чеховской усадьбы. 8 апреля 1892 года писатель сообщает Суворину: «У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа: сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежда. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу…» Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым влюбленным созданием стало меньше, а два дурака пошли домой и сели ужинать».

Один из самых обаятельных персонажей чеховской пьесы «Дядя Ваня» — земский доктор Астров. Его прототипом был санитарный врач Серпуховского уезда П. И. Куркин, неоднократно бывавший в Мелихове. Как и Астров, Куркин был страстным защитником русского леса. Картограммы, которые Астров показывает жене профессора Серебрякова Елене Андреевне, это подлинные картограммы лесов Серпуховского уезда, составленные Куркиным. Они использовались в первых представлениях «Дяди Вани» на сцене Художественного театра.

Из других гостей Мелихова следует упомянуть известного журналиста М. О. Меньшикова. Он приезжал к Чехову летом 1895 года. К удивлению всех присутствующих, Меньшиков в теплый летний день не снимал ни больших галош, ни толстого ватного пальто с приподнятым воротником; при нем обязательно находился громадный дождевой зонтик. М. П. Чехов вспоминает, что это был настоящий «человек в футляре». Весьма вероятно, что именно он послужил моделью для внешнего облика героя знаменитого рассказа.

Чехов трезво смотрел на деревенский быт. Он писал Суворину 21 июня 1897 года: «Водку трескают отчаянно, и нечистоты нравственной и физической тоже отчаянно много. Прихожу все более к заключению, что человеку порядочному и не пьяному можно жить в деревне только скрепя сердце». Свои наблюдения он подытоживает в записной книжке: «Из деревни лучшие люди уходят в город, и потому она падает и будет падать».

В «Мужиках» и «В овраге», по словам М. П. Чехова, «на каждой странице сквозят мелиховские картины и персонажи». Центральная, узловая сцена «Мужиков» — деревенский пожар; сам писатель свидетельствует, что она является отображением пожара в Мелихове летом 1895 года. Журналисте. Н. Ладышенский, присутствовавший на освящении школы в Новоселках, пишет о своем разговоре с Чеховым: «Обратил он мое внимание на местного крестьянина, послужившего прототипом для старосты в «Мужиках» и указывал на своеобразную колоритность его речи». В «В овраге» изображено село Крюково, находящееся в трех километрах от Мелихова. По местной легенде, село Угрюмово, примыкавшее к Крюкову, когда-то так и называлось («В овраге»). Проезжавшая мимо Екатерина II распорядилась дать ему новое название. Императрицу поразили мрачность и села, и его обитателей. В Крюкове в конторе местного богатея купца Кочеткова Чехов оборудовал свой медицинский пункт. Писатель не делал тайны из источника своих произведений; он не раз говорил о верности и действующих лиц, и окружающей обстановки, но уточнял, что на самом деле все гораздо ужаснее.

Мелиховские реалии в произведениях Чехова легко узнаваемы. Судьба горничной Анюты Андриановой, выданной родственниками против воли замуж и впервые увидевшей своего жениха только в церкви, послужила темой рассказа «На Святках» (сохранился ее портрет работы М. П. Чеховой). Еще об одной колоритной фигуре, увековеченной братом-писателем, вспоминает М. П. Чехов: «…Началась земская деятельность… То и дело к нему приходил то с той, то с другой казенной бумагой сотский… Этот сотский, или, как он сам называл себя, «цоцкай»… выведен… в рассказе «По делам службы» и в «Трех сестрах». Это был необыкновенный человек; он «ходил» уже тридцать лет, все им помыкали: и полиция, и юстиция, и акцизный, и земская управа, и прочее, и прочее, и он выполнял их требования, даже самого домашнего свойства, безропотно, с сознанием, если можно так выразиться, стихийности своей службы».

В октябре 1898 года умер отец писателя и встал вопрос о продаже Мелихова. Причин было несколько: денежные затруднения, первые признаки смертельной болезни. Врачи требовали, чтобы Чехов немедленно сменил климат. Почти год он лечился за границей, после этого было принято решение купить участок земли в Ялте и перебраться туда. Наконец, может быть, главное: 26 июня 1899 года Чехов писал Суворину: «В беллетристическом отношении после «Мужиков» Мелихово уже истощилось и потеряло для меня цену».

Одним из возможных покупателей был отец начинающего писателя Б. К. Зайцева. По его поручению сын, давно уже мечтавший о знакомстве с Чеховым, отправился в Мелихово. Он воочию убедился, что боготворимый им писатель обитал в «тесноватой усадебке с небольшим садом вокруг дома да флигельком в стороне». Зайцев ощутил себя погруженным в декорацию «Чайки». По сути дела, переговоры ограничились только дружеским обедом с Марией Павловной, быстро разглядевшей в скромном посетителе не столько покупателя, сколько «поклонника» Чехова.

В дальнейшем на долю Мелихова выпало много злоключений. После революции была предпринята попытка сохранить усадьбу; тем не менее чеховские вещи (писатель продал имение со всей обстановкой) частью были реквизированы, частью расхищены, а сам дом рухнул в 1929 году. Только в 1940 году Мелихово получило статус заповедника. К этому времени здесь остался лишь флигель, благополучно переживший все вихри истории. К счастью, большинство чеховских реликвий удалось найти. Потребовалось еще двадцать лет, чтобы чеховская усадьба воскресла.