Память места
Шарики да ролики
Когда кому нужда была в ножике очинить перо, то он немедленно обращался к Ивану Федоровичу.Николаи Гоголь. Иван Федорович Шпонька и его тетушка
Осенью 1965 года в СССР стартовало промышленное производство шариковых ручек. Так начался закат эпохи «вставочек», стальных перьев и чернильниц, а «вечные» перья и авторучки по большей части стали дорогим аксессуаром.
Конечно, главное не «чем?», а «что?» и «как?».
Из бочки можно капли извлекать,
А можно сквозь соломинку — лакать!
— писала когда-то Новелла Матвеева. Надо признать, что мысль о большей значимости сути по сравнению с формой была выражена не только ею и не только в стихах. Стал бы Александр Сергеевич Пушкин писать лучше (звучит несколько по-идиотски, не правда ли?), если бы пользовался не гусиными перьями или уже появившимися в его время ручками со вставным стальным пером, а гелевой ручкой фирмы «Пилот»? Стали бы интереснее и глубже произведения Эрнста Хемингуэя, если бы он писал не карандашами (добавим для исторической правды — по обыкновению стоя у конторки или сидя на стульчаке), а, скажем, перьевой ручкой «Монблан», украшенной 4654 черными бриллиантами, общим весом 17 карат и стоимостью почти в 135 тысяч евро? Вряд ли. «Папаша Хэм» сразу бы заложил все черные бриллианты, починил бы дом на Кубе, подремонтировал лодку «Пилар», угостил бы всех посетителей бара «Флоридита» двойным «дайкири» да вернулся бы к карандашам.
С другой стороны, нет ничего приятнее, чем хорошее перо. Это сейчас, когда привыкшие к клавиатуре пальцы большинства людей начинают неметь после нескольких минут письма «традиционным» способом, мало кто помнит восторг от использования хорошей ручки. Мягкий, под удобным углом падающий свет, качественная бумага, легкое поскрипывание пера, ровный след настоящих, классических чернил. Такими перьями и рисунки на полях рукописи получались изящными. А штриховка? Попробуйте получить весь этот комплекс ощущений сидя у компьютера. То-то…
Страшно подумать, но приспособлениям для письма уже около пяти тысяч лет. Можно считать таковыми и вавилонские палочки для выдавливания клинописных значков на глиняных «табличках», а также римский стилус, бронзовый «стилет», которым писали на табличках восковых. Вспомним изображенную на фреске прекрасную жительницу засыпанного пеплом города Помпеи. В задумчивости она поднесла к губам тупой конец стилуса и, по всей вероятности, вот-вот сотрет им только что написанное. Скорее всего, любовное послание. Но, строго говоря, технология использования и стилуса, и глиняных табличек мало чем отличается от письма заостренной палочкой на песке. Вот когда сложилось великое триединство «перо — чернила — бумага», тогда и началась эпоха письменных принадлежностей. И в этой области первенство у тех, у кого оно и во многих других: у китайцев и древних египтян.
С китайцами все более-менее понятно: изобретение бумаги в I веке нашей эры (по некоторым данным — на триста лет раньше) позволило использовать для письма те кисточки, которыми прежде писали на шелке тушью. Египтяне, за три тысячи лет до нашей эры, начали использовать для письма тростниковые палочки с расщепленным кончиком, лист папируса и, строго говоря, тоже тушь, то есть смесь сажи с растительным маслом. Впрочем, тростниковые ручки использовались низшим рангом писцов. Для фараонов писали уже такими ручками, которые не требовалось постоянно окунать в чернила. Эти древнеегипетские ручки представляли собой полые свинцовые или бронзовые трубочки с заостренным концом. В трубочку вставлялась тростинка, наполненная чернилами, которые, просачиваясь по волокнам стебля, накапливались на заостренном конце трубочки.
Триединство в дальнейшем развивалось только за счет совершенствования своих составных частей. Прорывов приходилось ждать веками. Тысячелетиями! Например, первые «вставочки», то есть тонкие металлические трубочки, куда вставлялись бронзовые перья, появились в III веке до нашей эры в Греции и оттуда были привезены в Рим. И дожили «вставочки», изрядно изменившись — в 1803 году был получен патент на стальные перья, — до второй половины XX века. Таким образом, советские школьники, которых мучили на уроках чистописания, совграждане, отправлявшие телеграммы и макавшие перьевые ручки в чернильницы почтовых отделений, мало чем отличались от вольноотпущенников Древнего Рима, составлявших касту писцов.
Другое дело, что совшкольники и совграждане использовали игравшие всеми цветами радуги «фиолетовые» чернила, а вольноотпущенники Рима, особенно те, кто выводил древнеримскими «вставочками» важные императорские документы, — красные чернила из пурпура и киновари, так называемые «консульские». Любопытно, что подобное разделение «плебсу — фиолетовое, патрициям — красное» сохранилось и в обществе развитого социализма: некоторые советские партфункционеры свои резолюции выводили тоже чернилами красными.
Пурпурные чернила, ровно как и чернила с использованием серебра или золота, например те, которыми на окрашенном пурпуром пергаменте переписана знаменитая Серебряная Библия, ныне хранящаяся в библиотеке университета Упсалы, были несомненной редкостью. Чернила изготовляли из того, что было под рукой. В каждой стране были свои чернильные рецепты, и Россия не была исключением. Наиболее древний русский рецепт — сажа (лучшую получали при сжигании виноградных косточек, бывших, к сожалению, в дефиците в Древней Руси) с вишневым клеем, разведенная в холодной воде. Позже чернила стали изготавливать с добавлением коры дуба, кусков железа, кипятить, настаивать, процеживать. Прообраз современных чернил получили тогда, когда в середине XIX века смогли синтезировать гематоксилин, вещество, содержащееся в коре сандалового дерева.
…Почти тысячу лет, со времени раннего Средневековья и до конца XVIII века, главным пишущим инструментом были специально обрезанные и заточенные гусиные перья. Гусиные перья оказались удобнее в руке, чем тростниковые ручки, значительно дешевле, чем римские и древнеегипетские «вставочки», и дольше служили. Да и грызть гусиное перо было несравненно приятнее. Очевидным неудобством гусиных перьев было то, что подготовить его для удобного письма не так-то просто. Классический способ подразумевал, что обязательно весной у здорового, сильного молодого гуся вырывали одно из пяти внешних перьев. Непременно — из левого крыла, так как если правша, которых большинство, будет писать правокрыльным пером, то при письме написанное будет загораживаться. Потом перо обжигали в горячем песке, потом острили кончик уже упомянутым перочинным ножом. Несмотря на отнюдь не поголовную грамотность, тем более — на то, что число тогдашних «творческих интеллигентов» и «работников интеллектуального труда» было относительно невелико, перьев требовалось очень и очень много. В некоторых источниках есть данные, будто в XVIII веке из России в Англию отправлялось по нескольку миллионов перьев в год. Иными словами, без пера от русского гуся ни Лоренс Стерн, ни Джонатан Свифт, ни даже Генри Фил-динг, не говоря уже про премьера Питта и лорда Веллингтона, шагу — пардон! — строки не могли вывести…
Гусиная часть истории письменных принадлежностей закончилась с возвращением «вставочек» и с изобретением стального сменного пера. Центром производства таких перьев стал английский Бирмингем, причем первые перья продавались по цене в пять шиллингов, что в конце XVIII века было очень дорого. Но тем не менее пионеры промышленного производства стальных перьев Джон Митчелл и Джеймс Перри, придумавшие, как сделать за счет просечки отверстия в центре пера между кончиком и крыльями стальные перья более упругими, не жаловались на отсутствие заказов.
Простая, не менявшаяся на протяжении десятилетий конструкция перьев компенсировалась разнообразием непосредственно ручек, «вставочек». Деревянные, с кусочком жестяной трубочки, которыми писали школьники, элегантные из новых материалов, «вставочки» из каучука, из слоновой кости, золотые, серебряные, повторяющие форму гусиных перьев. Правда, были и попытки сделать так, чтобы перо не надо было часто окунать в чернила. Для этого в перьях делали специальные ложбинки, углубления, перья двойные. Другие мастера направили свои усилия на создание письменных приборов, в которые, помимо непосредственно «вставочек», входили подставки для них, чернильницы, с крышками или без, обязательно — пресс-папье.
Изобретение в 1883 году Льюисом Уотерманом перьевой авторучки не положило конец эпохе «вставочек», но чувствовалось — это только начало, еще не одно изобретение потрясет пишущий мир. Перьевые авторучки не только изменили процесс письма. Они стали символом успеха, солидности, значимости. Любопытный эпизод приводит в своих воспоминаниях Николай Смирнов-Сокольский: «Зная неравнодушие Маяковского ко всякого рода автоматическим ручкам, я выдернул из кармана великолепное перо, подаренное мне ко дню рождения Демьяном Бедным, с выгравированной надписью: «Смирнову-Сокольскому — от Демьяна». Маяковский впился в ручку и, явно завидуя, стал внимательно изучать ее механизм. В то время перья эти были большой редкостью.
— Не завидуйте, Владимир Владимирович, со временем и вам такую же надпишут!
Последовали ядовитая пауза и ответ Маяковского.
— А мне кто ж надпишет-то? Шекспир умер!»
…Те, кого в первых классах школы мучили на уроках чистописания, кто обязательно носил в портфеле чернильницу-«непроливайку», еще далеко не старые люди. Если они вспомнят свою молодость, если попытаются разложить все по полочкам и во всем разобраться, то вряд ли смогут найти ответ на вопрос: чем руководствовались учителя, методисты, работники Министерства образования СССР, когда заставляли ни в чем не виноватых детей так страдать? Кому были нужны потуги по превращению детей XX века в «крапивное семя», у которого четкость почерка и правильное использование нажима было непременным условием получения нового чина? Нет ответа, нет. Просто садизм? Желание приучить к дисциплине? А если вспомнить чудовищного качества бумагу из школьных тетрадей, жуткие промокашки, то станет понятнее стремление поскорее вырасти и начать писать авторучками или ручками шариковыми. Но нет — сначала только «вставочки». Авторучки только после четвертого класса, да и то — исключительно синие чернила под маркой «Радуга»…
И тут до нас наконец-то докатилось изобретение Джона Дауда, предложившего аж в 1888 году «авторучку с вращающимся наконечником». Изобретение было, конечно, революционным, но революции не произошло: дело было в чернилах, или оставлявших кляксы, или подтекавших, или застывавших. Дауд смог сделать ручку, которая хорошо писала лишь при 21 градусе по Цельсию.
Изобретение Дауда могло «лечь на полку», пока за его совершенствование не взялись выходцы из Австро-Венгрии братья Ладислав и Георг Биро, журналист и химик. В середине 30-х годов XX века братья отдыхали на одном из курортов Адриатического моря и познакомились с пожилым господином, которому показали свою шариковую ручку. Господин, оказавшийся президентом Аргентины, генералом Агустином Педро Хусто Ролоном, пришел в восторг, и братья оказались в Аргентине, где продолжили свои опыты. Первый промышленный образец появился в 1943 году. Несмотря на трудности — например, писать надо было, держа ручку строго вертикально, — братья не останавливались на достигнутом и добились исправления недостатков, а пилоты стратегической авиации США, обнаружившие, что аргентинскими ручками удобнее всего делать записи в бортовом журнале, обеспечили устойчивые заказы. После войны выяснилось, что то, что хорошо для пилотов, не годится для простых смертных. Над шариковыми ручками вновь сгустились тучи: потребителей раздражало то, что после долгого неиспользования ручка отказывалась писать, то, что она могла вдруг исторгнуть из себя пасту и испортить как документы, так и одежду. Все продолжалось до тех пор, пока братья не продали право на изобретение Марселю Бишу, более известному как барон Бик. Барон посвятил шариковой ручке почти семь лет и в 1952 году выпустил на рынок то, без чего современный мир немыслим: дешевую шестигранную одноразовую ручку с удобным колпачком.
…За шариковую ручку в начале 60-х годов прошлого века могли вызвать родителей, могли ее сломать перед классом, обвинив в измене Родине, если ручка была «биковская» или — чур меня, чур! — фирмы «Паркер». Но не только подрастающее поколение страдало. Заполнять документы, расписываться на них шариковой ручкой было запрещено. Подпись считалась недействительной.
Хотя в некоторой степени запрет можно было объяснить тем, что первоначально качество отечественных шариковых ручек было настолько низким, что практически сразу шарик начинал «болтаться» внутри металлической канюльки на кончике стержня и во все стороны лезла резко пахнущая, вязкая, плохо смываемая паста. Запасные стержни были дефицитом. Существовали специальные мастерские, где в опустевший стерженек мрачный человек в синем халате закачивал пасту. Одна из таких мастерских в Москве располагалась в непосредственной близости от Дома журналистов, на Суворовском бульваре, там, где сейчас антикварный магазин.
Запущенное производство отечественных шариковых ручек чуть было не свернули. Мастерские по заправке — остались: надо же было как-то заправлять привезенные западные ручки, в том числе — одноразовые. В той же мастерской у Домжура человек в синем халате мог за пятьдесят копеек разъять казавшееся неразъемным соединение, вынуть стержень, заправить его, вставить на место, заделать все так, что ручка была хоть куда.
…Когда осенью 1965 года завод «Союз» выпустил первую партию более-менее качественных советских шариковых ручек, многие наивные люди подумали: могут же, когда хотят! Однако сами стержни делались на приобретенном за валюту швейцарском оборудовании. На нем сделать совсем уж плохо не получалось, зато быстро ломалась тонкая пластмасса корпусов, да и цена была крайне высокой — почти два рубля. Для сравнения — великолепного качества китайские чернильные авторучки с закрытым золотым пером стоили около семи рублей.
Распространение шариковых ручек привело к тому, что наконец-то исчезли «вставочки» да «непроливайки», что больше не стали учить «чистописанию». Но вот писать выпускные работы в советской школе, районные контрольные, сочинение на приемных экзаменах в институт можно было только ручкой перьевой, непременно — синими чернилами. Но что-то стронулось в королевстве датском. Кто-то, наверное, подумал, что важнее «как?», а не «чем?», дал соответствующую отмашку, и пошло-поехало.
После шариковой ручки в мире пишущих принадлежностей были лишь два заслуживающих внимания изобретения: фломастеры и роллеры. Они же — так называемые «гелевые» ручки, в принципе почти шариковые, только с использованием современных материалов и технологий.
Можно ли сказать, что шариковая ручка стала вершиной великого триединства? Ну, если человек не помнит или никогда не испытывал, как это — писать хорошим пером, хорошими чернилами по хорошей бумаге — особенно при условии, что есть что написать, — то можно…
Человек снимающий
Я фотографирую потому, что еще не умею этого делать. Если бы умел, то перестал бы.Йозеф Судек
Человек снимающий стал верной приметой нынешней эпохи. Причем если раньше фотоувеличение было достоянием избранных, то сегодняшнее фотоувЛ Ечение стало массовым явлением.
На первый взгляд заниматься фотографией сегодня настолько просто, что у всякого человека, взявшего в руки камеру, возникает иллюзия: он способен сделать снимок не хуже, чем великий француз Анри Картье-Брессон. Более того, самонадеянность адептов цифрового мира позволяет им рассматривать работы Брессона — если они, конечно, вдруг узнают о его существовании — не просто как архаичные. Его профессионализм, его документальность, то, что, кроме минимальных ухищрений при печати и кадрировании, он больше ничего не использовал, сегодня, при всевластии фотошопа, видятся как «не прикольные». «Прикольность» цифровой фотографии, то есть развлекательность, информативность и занимательность, тесно связанная с распространенностью, стала одной из важнейших особенностей общества потребления.
С «Лейкой» без блокнота
К концу XVI столетия мастера Позднего Возрождения достигли в искусстве портрета высшего совершенства. Но заказчики-богачи и власть имущие требовали, чтобы их облик был благороден, изящен и горделив, и художникам приходилось удовлетворять тщеславие заказчиков. В результате большинство художников страдало от недостатка творческой свободы.
В XIX веке наступили перемены к лучшему, но к тому времени фотография уже начала вытеснять живописный портрет. Первыми серьезность конкуренции со стороны нового изобразительного средства ощутили художники-миниатюристы. Исполненное боли предсказание «С сего дня живопись погибла», произнесенное художником Ларошем в 1839 году на официальном представлении нового открытия, сбылось, конечно, не полностью. Но появление фотографически точных изображений очень скоро привело почти к полному исчезновению портретистов — творили лишь «лучшие из лучших».
Тем не менее долгое время за фотографией не признавалось право на эстетическое творчество. Художники и искусствоведы принимали фотографию как некую механическую копию действительности, способную разве что имитировать живопись. Чтобы хоть как-то преодолеть «бездушие» фотоаппарата, фотографы прошлого тратили немало сил и фантазии. Они использовали монтаж, колдовали с кистью в руках над отделкой отпечатка, сочиняли и ставили, подобно театральным режиссерам, сцены на различные сюжеты. Известен случай, когда фотограф, снимавший Марлен Дитрих для журнала «Вог», совместил снимок актрисы с отдельным отпечатком, на котором был отображен замысловатый завиток табачного дыма, результатом чего и стал самый знаменитый портрет великой актрисы.
Но и после появления сравнительно легких съемочных камер и более простых способов печати, а затем и знаменитой «Лейки», вполне умещавшейся и в кармане пиджака, и в дамской сумочке, и в вещмешке солдата, фотограф всегда должен был обладать целым набором как технических знаний, так и практических умений. Да, фотография неким образом разделилась. С одной стороны — фиксация, документ, подлинность, относящиеся к репортерской деятельности. С другой — преображение натуры, создание вымышленных абстрактных фоторабот, соперничающих с живописью. Две тенденции, которые условно можно обозначить как реалистическую и художественную, определились с максимальной полнотой и ясностью.
И несомненно, были мастера, способные соединить их вместе. Такие, как Анри Картье-Брессон, писавший, что «фотографировать — это значит задержать дыхание, когда все наши способности объединяются в погоне за ускользающей реальностью, и добытое таким образом изображение доставляет огромную физическую и интеллектуальную радость».
Или, например, великий русский фотомастер Карл Булла — и репортер в петербургских ночлежках, и создатель новой реальности в своих великосветских сериях. Однако каковы бы ни были таланты фотографа, он был бы беспомощен, если не имел знаний по химии, физике, если не умел самостоятельно вставить отснятую пленку в проявочный бачок.
Принцип «Кодака»
Все это и позволило философу Ролану Барту сказать, что фотография «находится на пересечении двух качественно различных процессов: химического, связанного с воздействием света на некоторые вещества, и физического, дающего изображение с помощью оптического устройства». Вот только уже тогда, во времена «аналогового господства», фирма «Кодак» выдвинула свой принцип, крайне привлекательный для потребителя, не желающего вникать в многосложные тонкости: «Вы нажимаете на спуск, мы делаем все остальное!»
Цифровая эра довела принцип «Кодака» почти до абсурда. Сейчас уже не нужен фотоаппарат как таковой. Огромное число снимков делается с помощью мобильных телефонов, а установленная на них оптика и разрешающие способности матриц позволяют достичь такого (как минимум внешнего) качества, которое не снилось и самому Карлу Булле. В область преданий уходят не только проявочные бачки, не только фотолаборатории, но и такие вроде бы цифровые устройства, как сканеры, остающиеся в арсенале лишь профессионалов. Один фотограф цифровой эры делает «фотки», скачивает их в ноутбук, правит программой «Фотошоп». Другой обходится без компьютера и соединяет свою камеру напрямую с «продвинутым» принтером. Третий вообще пересылает отснятое им по MMS, одновременно просматривая «фотки» со вчерашней тусовки. И все они думают, что создали свою собственную реальность. Что, конечно, неправда.
Искусство снимать «пацанов»
Штука в том, что между человеческим восприятием объекта съемки и его восприятием фотообъективом (не важно, на что нацеплен объектив — на старый добрый «Хассельблад» за 10 000 евро или на мобильник за 50) имеется существенная разница. Все-таки как ни крути, но и фотографы, и нормальные люди видят мир не совсем таким, каков он на самом деле. А вот объектив способен только зафиксировать.
И лишь фотограф-художник (опять-таки не важно, чем он снимает) может выхватить суть снимаемого объекта, создать нечто среднее между кажущимся и будто существующим на самом деле, с постоянным перекосом то в одну, то в другую сторону.
Поэтому-то число настоящих фотографов отнюдь не увеличилось с наступлением эры цифры. Доступность и количество средств «доставки» не подразумевают точности попадания в цель. В обществе потребления, по замечанию американской писательницы Сьюзен Зонтаг, «фотография изменяет и расширяет наши представления о том, что достойно быть замеченным и за чем мы вправе наблюдать… Коллекционировать фотографии — значит коллекционировать мир». Однако нынешний коллекционер по большей части оставляет после себя лишь себя же любимого на фоне Тадж-Махала, причем сам храм смазан, нерезок и в общем-то для коллекционера не важен. Или же — свою дражайшую половину в холле отеля, снятую на контражуре и потому совершенно неузнаваемую. Или приятелей-«пацанов» за шикарно накрытым столом.
И лишь «некто», тот самый фотограф-художник, по случаю оказавшийся рядом, способен не только увидеть, но и снять, способен зафиксировать мир вместе с «коллекционером» и его супругой, Тадж-Махалом, роскошью холла гостиницы и приятелями-«пацанами», прибавив ко всему этому лишь то неповторимое личностное ощущение, что и делает фотографию подлинным искусством.
Всепоглощающая страсть
Снобизм и зависть — неоценимые союзники антиквара.Эрих Мария Ремарк. Тени в раю
Не важно — кто эти люди. Члены клуба «Форбс», вкладывающие в свою страсть миллион за миллионом, или скромные бюджетники, отрывающие последние деньги от семьи. Не важно, что они собирают. Где живут. Какого они пола и возраста. Цвета кожи. Главное, что ради предмета своего вожделения они способны на все.
Ведь подлинный коллекционер (их иногда называют собирателями, что сути не меняет) внутренне готов на подлог, обман, покупку заведомо краденного, готов совершить кражу сам. Готов даже на убийство. Вот только эта внутренняя готовность не означает, что он убьет, украдет, обманет, но, если зловещие поползновения в нем, при виде заветного объекта или его обладателя, не шевельнутся, перед вами коллекционер ненастоящий.
Стремление к обладанию для коллекционера сильнее, чем тяга к власти для политика. Причем тот, кто отдался собирательству лишь для поднятия или упрочения собственного статуса, тоже коллекционер мнимый. Для настоящего же самое главное остаться с желаемым один на один. Пусть это будет редчайшая крышка от пивной бутылки (их собирают бирофилы), шеврон второй роты третьего батальона Иностранного легиона (шевроны и нашивки собирают сигнуманисты), отпечаток губ оперной дивы начала XX века (их, как легко догадаться, губофилисты). Тайна обладания для подлинного коллекционера не менее важная составляющая страсти, чем сам предмет. Мечта каждого из подлинных — чтобы в коллекции было что-то, что показать можно только самым доверенным людям. Одному из самых доверенных. Самому себе. Хотя, если по большому счету, настоящий коллекционер не доверяет никому, себе — в том числе.
Следует отметить, что многие предметы, ныне считающиеся сокровищами, для их создателей и первых владельцев имели простую утилитарную ценность. Кроме того, многие из них ценны в первую очередь своей связью с теми или иными историческими персонажами или событиями. Так, предметом вожделения многих коллекционеров была кисточка для пудры, которой пользовалась приговоренная к смерти жена короля Генриха VIII Анна Болейн утром в день своей казни, или нитка жемчуга, снятая палачом перед казнью на гильотине с шеи королевы Марии Антуанетты. Цена этих и им подобных «артефактов» настолько высока, что обладать ими могут позволить себе только такие коллекционеры, как ныне здравствующая королева Великобритании Елизавета II.
И тут надо подчеркнуть, что обладание преобразует человека. Обладание предметом страсти, предметом коллекционирования — еще более. Представьте — вы идете по улице, собираетесь купить в аптеке средство от изжоги. Но помимо изжоги у вас имеется дома небольшая гравюра Дюрера. Авторский отпечаток. О том, что вы ее обладатель, не знает никто, гравюру вам продал давно покойный ветеран тыловых частей, привезший ее из поверженной Германии. Вопрос — как вы будете разговаривать с провизором? Ответ ясен — обладатель гравюры Дюрера разговаривает совершенно иначе, чем простой смертный, — такое обладание накладывает печать на все проявления характера, что подтвердит любой практический психолог.
…Но это в наши дни страсть к собирательству стала явлением распространенным, а коллекционеры Античности были наперечет. Собирал геммы Плиний Старший, свитки, книги тех времен, собирал Цицерон. Собрание Плиния погибло вместе с хозяином при извержении Везувия, книги Цицерона, после убийства владельца, присвоил заказчик, Цезарь Октавиан Август. Когда наступило Средневековье, от собрания Цицерона почти ничего не осталось. Не до собирательства! Ценилось в первую очередь то, что имело практическую ценность. В сокровищницах сеньоров и королей имелись фамильные украшения, золотые монеты, утварь из драгоценных металлов, богато украшенное оружие. Ценности собирались без какой-либо системы. Мемориальная составляющая была минимальной или исключительно индивидуальной. Собрание было призвано сохранить статус владельца, застраховать его от возможных возмущений.
В средневековой Европе нечто похожее на современные коллекции можно было встретить разве что в монастырях, где хранились ценные рукописи, мебель. И только с началом эпохи Возрождения происходит переход от сокровищниц к собранию. Наиболее значительные коллекции в XIV–XV веках имели герцог Бургундский, обладавший даже разветвленной сетью агентов для скупки произведений искусства, и вовсе не такой родовитый, но не менее удачливый собиратель, житель Базеля печатник Иоганнес Амербах, первый европейский нумизмат, собравший крупнейшую коллекцию монет, и первый графофилист, собиратель гравюр.
Однако все же первыми подлинными коллекционерами стали флорентийские Медичи. Именно Лоренцо Великолепный был, пожалуй, тем собирателем, кто заложил принципы европейской культуры музеев, хотя его собственная коллекция вовсе не была общедоступной. Медичи собрали коллекцию античных артефактов, монет, гемм, статуй и их фрагментов. Ценность коллекции уже определялась не суммой входящих в нее предметов, не их стоимостью. Не только красотой того или иного предмета. И даже не исторической ценностью. Это было нечто, что уже имело некую ценность абстрактную, неисчислимую в реальных деньгах, но в случае необходимости поддающуюся оценке. Весьма приблизительной. Подверженной конъюнктуре. В том числе политической и, если так можно выразиться, религиозной. Например, Савонарола вообще ни в грош не ценил ничего из собрания Медичи. Еще следует отметить, что во времена Великолепного ценились такие предметы, которые нынче имеют ценность условную. Например, рог единорога (на самом деле рог морского млекопитающего нарвала) был после смерти собирателя оценен в 6000 флоринов, а картины Ван Эйка и Утрилло по 30 флоринов каждая.
Но со времен флорентийских Медичи пошло по миру ходульное выражение о бесценности произведений искусства, чтобы в фильме «Семнадцать мгновений весны» оказаться доведенным до абсурда. Вспомним, как приехавший в Берн на сепаратные переговоры эсэсовский генерал Вольф, военный преступник и нацист, ставит на место «атлантического либерала» из окружения американского эмиссара Даллеса. «Они бесценны!» — как заведенный повторяет «принципиальный» генерал Вольф устами Василия Ланового, в то время как «атлантист» все допытывается — ну сколько же стоят Рембрандт и Эль Греко, украденные вольфами и теперь предлагаемые в качестве разменной монеты за сепаратный мир? К слову, коллекционирование в России получило серьезное подспорье, когда многие из бесценных сокровищ с помощью уже упомянутого ветерана тыловых частей и иже с ним оказались на ее территории. Для антикваров настали хорошие времена…
Двадцатый век не только перемешал границы государств, не только поставил после Освенцима под сомнение принципы гуманизма, но и сдвинул какие-то, казавшиеся вроде бы сформированными прочно основы коллекционирования. Промышленная революция, возникновение постиндустриального общества сделали возможным собирательство таких вещей, о которых как о предметах коллекционирования прежде и помыслить не могли. Собиратели марок или почтовых открыток еще были возможны в обществе индустриальном, но только развитие общества потребления сделало возможным появление собирателей зажигалок (пирофили-стов), наклеек на чемоданы (кофрокартистов), а также проездных билетов, талонов и карточек (перидромофилистов), собирателей брелков для ключей (коноклефилистов) и магнитиков на холодильник, дающих представление о географии путешествий их владельца (мемофилистов).
Забавная история, иллюстрирующая метаморфозы и специфические черты собирательства в XX веке, произошла с одним человеком, оказавшимся на середине своего жизненного пути в США, но не пожелавшим оставить прежнего увлечения, витрофилистики, то есть — коллекционирования изделий из стекла. Уже став полноправным жителем Брайтона, наш витрофилист в надежде хотя бы частично восстановить оставленную на родине коллекцию отправился в Европу, в Варшаву, где, как ему сообщили, должны были собраться витрофилы со всего света на свой очередной слет. И — опоздал! К его прибытию конкуренты успели скупить все мало-мальски интересное, обменяться друг с другом обменными фондами и уже сидели тесными рядами в зале большого ресторана, как сказал бы Рабле, «выпивая и закусывая, закусывая и выпивая». В расстроенных чувствах наш герой присоединился и в раблезианском порыве, на пари «кто выпьет стакан без рук», выиграл небольшой ящичек с аптекарскими бутылочками конца XIX — начала XX века. Возвращался он в Нью-Йорк с пересадкой в Амстердаме. Соседом оказался высокий, худой ювелир с нью-йоркской 47-й улицы, ездивший в Голландию по делам. Эта каста еще более особенная, чем каста коллекционеров. Ювелир не снимал шляпы с высокой тульей, неодобрительно покосился на витрофилиста, когда тот попросил вторую порцию виски и заказал отбивную, но, когда наш герой решил повнимательнее рассмотреть добытый с угрозой здоровью приз, дрожащими руками заложил за уши седые пейсы: бутылочки оказались с клеймом аптеки отца ювелира, погибшего в Варшавском гетто. Надо ли говорить, какого надежного и верного друга обрел наш витрофилист!
Исследуя феномен собирательства, многие психологи делали вывод, что собирательство подчинено механизму вытеснения страха смерти. Собиратель материальных, осязаемых объектов таким образом надеется продлить свое существование, противопоставляя хаосу и разрушению строгость и выверенность выстроенной по жестким принципам коллекции, в которой всегда находит отражение его глубинное «Я». Настоящий коллекционер собирает, по сути, то, чего ему недостает в повседневной жизни. Так формируются филателистические коллекции с географическими картами далеких океанических островов, до которых коллекционер никогда в реальности не доберется. Так собираются береты спецназа разных стран и времен человеком, который в силу своей профессии — врач-педиатр — никогда не станет спецназовцем. Вот только отмечавшееся некоторыми исследователями стремление к собиранию все более виртуальных объектов становится в известной мере знамением времени. Ведь наряду с собиранием раритетных автомобилей растет число тех, кто пытается сохранить от разрушения и тлена то, что подвержено им в значительно большей степени, чем автомобили. Пример с губофилистами (см. выше) иллюстрирует эту тенденцию. Пока еще собирательство снов остается прерогативой психоаналитиков. Но тема их коллекционирования активно разрабатывалась Милорадом Павичем, а что написано на бумаге, рано или поздно находит воплощение в реальности.
Если что — имеется парочка дубликатных снов на обмен!
Маленькая справка
Наибольший отряд собирателей и коллекционеров составляют любители антиквариата (антикварами правильно называть тех, кто в той или иной степени сделал из своего увлечения бизнес). Эти коллекционеры охотятся за: 1) мебелью; 2) тканями и одеждой; 3) коврами; 4) часами; 5) предметами искусства; 6) музыкальными инструментами; 7) изделиями из серебра, золота и драгоценных камней; 8) контрольноизмерительными приборами; 9) керамикой и посудой (в том числе — из стекла); 10) монетами и медалями; 11) книгами и рукописями (в том числе — старинными географическими картами и глобусами); 12) оружием и доспехами; 13) предметами обихода; 14) игрушками. Филателисты (марки) и филуменисты (спичечные этикетки), филокартисты (почтовые открытки) и стилокартисты (собиратели карандашей) и прочие-прочие-прочие к любителям антиквариата не относятся.
Орденская планка
На Пасхе Модест Алексеич получил Анну второй степени. Когда он пришел благодарить, его сиятельство отложил в сторону газету и сел поглубже в кресло.— Значит, у вас теперь три Анны, — сказал он, осматривая свои белые руки с розовыми ногтями, — одна в петлице, две на шее.Модест Алексеич приложил два пальца к губам из осторожности, чтобы не рассмеяться громко, и сказал:— Теперь остается ожидать появления на свет маленького Владимира. Осмелюсь просить ваше сиятельство в восприемники.Он намекал на Владимира IV степени и уже воображал, как он будет всюду рассказывать об этом своем каламбуре, удачном по находчивости и смелости, и хотел сказать еще что-нибудь такое же удачное, но его сиятельство вновь углубился в газету и кивнул головой…Антон Чехов. Анна на шее
Какие высоты нужно взять, чтобы получить награду? Ведь и одинокая медаль «За отвагу» на солдатской гимнастерке, и целый «иконостас» на маршальской груди, и блистающие бриллиантами современные «цацки» — все это особые знаки отличия, как считается, самых достойных. На каких весах взвешивают доблести и какие за них выдают награды?
Представим, что некто, достойный член общества, возможно имеющий в своей биографии военный опыт (бывший военнослужащий срочной службы, офицер, военные сборы в институте — нужное подчеркнуть, недостающее вписать), ныне человек сугубо гражданский, подошел к определенному возрастному рубежу, а вот на груди — ни ордена, ни медали, да и надежды на получение государственной награды никакой. Иначе говоря, у этого «некто» близится юбилей, а коллеги, подчиненные и начальники не знают, что ему подарить.
Как что?!
Правильно — нет ничего лучше, чем самим наградить юбиляра орденом и тем самым восполнить досадный пробел. Ведь, как пишут в рекламных буклетах производители «наградных сувениров», «награда останется с человеком на всю жизнь, и он будет испытывать гордость и моральное удовлетворение не только во время церемонии вручения, но и каждый раз, когда будет смотреть на нее». Вот только каким орденом? Что будущий орденоносец станет рассматривать на покое, с внуками на коленях? Тут выбор огромен. Можно заказать собственный орден коммерческого банка (инвестиционной компании, птицеводческого хозяйства, мастерской по ремонту обуви — нужное подчеркнуть, недостающее вписать), а можно приобрести у производителя орден готовый.
Например, орден «Виртути милитари», самый почетный польский военный орден. Среди его кавалеров были маршалы Жуков, Рокоссовский и Тито, фельдмаршал Монтгомери, генерал Свобода, а также Леонид Брежнев и Иван Серов, долгие годы председательствовавший в КГБ, пересаженный в кресло начальника ГРУ, потом уволенный и разжалованный из-за прокола со шпионом Пеньковским. У Серова и Брежнева ордена «Виртути милитари» были, впрочем, отозваны, что вовсе не умаляет значимость награды.
Стоимость фальшивой награды — полторы тысячи долларов. Да, немало, да, перманентный финансовый кризис, но зато в комплекте и Звезда ордена, и Золотой крест, и Большой крест с короной учредителя ордена, короля Станислава-Августа Понятовского, и — шелковая лента. И что немаловажно — наградная книжка с именем будущего юбиляра, соответствующими подписями и номерами. Одним словом, прошу любить и жаловать полного орденского кавалера! И далеко ходить не надо: к вашим услугам и Интернет, и специальные магазины с большим выбором сияющих наград.
Разбор полетов
Думается, что нынешние широкие возможности не вызвали бы одобрения у одного подполковника. Подполковник был высокий, жилистый, сильно пьющий. Часто бюллетеня по причине хронического бронхита, он, бывало, выплывал из своей комнаты в другую, где его младший сын играл в преферанс, точнее — шлепал картами в компании таких же охламонов. Подполковник с сумрачным видом наблюдал за игрой, изредка давая всегда дельные советы, по окончании сдачи устраивая «разбор полетов». На буфете стоял плексигласовый бомбардировщик В-17 на металлической подставке, «летающая крепость», с выдавленными на плексигласе опознавательными знаками ВВС США. Бомбардировщик был подарком ему, тогда майору, от товарищей по оружию, американских летчиков, которых до Германии сопровождали свои «мустанги», а потом принимали наши, вели до аэродрома, где «крепости» заправляли, укладывали в них бомбы, и «крепости» летели в обратный путь. Майор был командиром эскадрильи. Однажды, прикрывая союзников, майор сбил два самолета люфтваффе и был награжден Серебряной звездой Конгресса США, медалью, вручаемой «проявившему исключительную отвагу в бою, благодаря чему бой был выигран американцами». Когда за майором, уже ставшим подполковником, после войны пришли, бомбардировщик держал в ручках спящий в своей детской кроватке его старший сын, и руководивший арестом «американского шпиона» сотрудник МГБ проявил то ли халатность, то ли гуманность. Как бы то ни было, модель бомбардировщика сохранилась, а вот Серебряная звезда и все прочие ордена и медали подполковника были изъяты. И это понятно — зачем разжалованному и сосланному (за то, что не посадили, отдельное спасибо!) в отдаленный гарнизон ордена и медали?
Рискнем выдвинуть предположение, что уровень свободы в обществе обратно пропорционален числу высших знаков отличия, которыми могут быть награждены члены этого общества. Чем более деспотична и тоталитарна власть, тем больше у нее в загашнике орденов и медалей и тем больше наград она раздает. При высоком уровне свободы существует много других форм общественного признания.
Так, окружающие мудрого руководителя КНДР Ким Чен Ира генералы несут на своих мундирах бесчисленные тяжелые ордена. Мьянманские (бывшая Бирма) генералы навешивают друг на друга аляповатые побрякушки. Однако в несвободном обществе награды обесцениваются, и недаром знаменитый клоун Олег Попов, выполняя с виду довольно нехитрые манипуляции с тремя чайными ложками, которые должны были попасть соответственно в три стакана, сам себя награждал медалями. Вплоть до того, что последняя, огромная, медаль за неимением места на груди оказывалась у Попова на спине. В этой репризе был замечен намек на генерального секретаря тов. Брежнева, и Попову порекомендовали ее не исполнять.
Награды мешками
В СССР на конец 70-х было 22 ордена и более 60 медалей. В нынешней России 10 орденов и более 20 медалей, среди которых, как и во времена СССР, Звезда Героя. Да, в советское время было где развернуться, и, хотя среди награжденных было немало достойных и заслуженных людей, в какой-то момент советская наградная система начала давать сбои. Нарушения статута стали почти общим местом. Многие советские генералы имели по два-три ордена Суворова и Кутузова одной и той же I степени, что абсолютный нонсенс. Ведь статуты этих орденов подразумевали, что награждать ими следует в «годы Отечественной войны», а их вручили генералам после подавления мятежа в Венгрии 1956 года. Орден Суворова был (сейчас его заменила медаль) крайне престижен, и немудрено, что за боевые действия в Афганистане маршалы Соколов и Огарков «выбили» себе по ордену Суворова все той же I степени.
К обесцениванию боевых наград можно отнести и бытовавшее награждение за выслугу лет орденами Красной Звезды тех, кто вообще не нюхал пороха. Недаром Виктор Астафьев писал, что знал солдат, вынесших на своих плечах самую тяжелую пору войны и имевших только медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне в 1941–1945 гг.»: «Зато к концу, когда воевать стало легче, награды возили мешками. Особенно много получали их те, кто сам не сражался на передовой. Штабные работники. Солдат всегда в походе, всегда в пути. Бои, ранения, госпитали… А штабист — на месте. Вот и гребли ордена…»
«Орденская болезнь» тоже, скорее всего, есть следствие общественной несвободы. Все тот же Леонид Ильич вошел в историю как один из самых ордено- и медаленосных исторических персонажей. Шутили, что единственным советским орденом, которого не было у Брежнева, был орден «Мать-героиня».
Шутки шутками, но по числу советских орденов больше, чем у Брежнева, было только у маршалов Рокоссовского и Конева (по семнадцать), а также у Чуйкова и Соколовского (по восемнадцать). Однако Брежнев обошел маршалов и всех прочих, во-первых, по числу Золотых Звезд Героя (Советского Союза — четыре, Социалистического Труда — одна), а во-вторых, по общему числу: 16 орденов, 22 медали и 71 награда зарубежных стран.
Иваново наследство
Вполне возможно, что страсть к знакам, которыми власть одаривает подданных, в России появилась при Иване Грозном. Царь любил раздавать так называемые «московки» — золотые, реже серебряные медали. На одной стороне «московки» был изображен двуглавый орел с единорогом на груди, на другой — герб Москвы, Георгий Победоносец. Быть награжденным вовсе не означало получить гарантию от проявлений буйного царева нрава, и медаленосец вполне мог на следующий день быть зашитым в медвежью шкуру и потравлен собаками.
В более поздние времена орденоносцев если и наказывали, то уж не собаками. Орден давал видимость защиты от произвола. Предоставлял возможность и с большим ускорением делать карьеру, и получить столь желанный почет и уважение. Вспомним хотя бы «Анну на шее». Учрежденный голштинским герцогом Карлом-Фридрихом в 1735 году, в день десятилетия своей свадьбы с дочерью Петра I Анной Петровной, орден Святой Анны вошел в число государственных наград России с апреля 1797 года, после коронации Павла I. Разделенный первоначально на три степени, орден Святой Анны давался как за военные, так и за гражданские заслуги, и если ордена I и II степеней могли получить высшие гражданские и военные чины, то III степень ордена была исключительно боевым знаком отличия младших офицеров. Позже была добавлена IV степень, самая «младшая».
Поручику — поручиково
Сложная система награждения орденами оказалась серьезным подспорьем в деле определения авторства известной песни «Поручик Голицын», особенно той ее редакции, в которой присутствуют знаменитые строки: «Поручик Голицын, раздайте патроны, корнет Оболенский — надеть ордена!» Возможно, что иная редакция песни была в самом деле привезена Жанной Бичевской из Парижа от некоего старого эмигранта. Однако следует признать, что претензии Михаила Звездинского на авторство варианта со строками «надеть ордена» справедливы: только рожденный в СССР человек мог так нелепо обойтись с очень важными деталями.
У корнета Оболенского не могло быть «орденов». Хотя бы потому, что при награждении орденом корнет автоматически получал повышение в звании. Нижние офицерские чины могли получить Георгия IV степени, Св. Анну IV степени, Св. Станислава III степени, Св. Анну III степени. При этом Анна III степени корнету не полагалась, а надеть Св. Анну IV степени было невозможно, так как знак ордена этой степени носили на эфесе холодного оружия. Св. Станиславом III степени отличали не только военных, среди награжденных им — Антон Чехов, получивший его в 1900 году за «отличное усердие и особые труды по должности попечителя Талежского сельского училища», а за боевые заслуги в ноябре 1915 года — Михаил Зощенко. Корнета из песни критики текста предлагали поменять местами с поручиком, и тогда бы песня вполне соответствовала наградной системе: «Корнет Оболенский, раздайте патроны, поручик Голицын — надеть ордена!» Впрочем, излишние сложности были успешно преодолены, когда корнету упростили задачу и в самых поздних редакциях песни уже звучало: «…налейте вина!»
Последний счет
…Подполковнику звание вернули. Правда, только в 56-м. Постепенно вернули ордена и медали. Что в общем-то неплохо, если учесть тех, кто до этого не дожил. Подполковника даже наградили новыми орденами. За выслугу лет. Серебряную звезду не вернули. Он не роптал. И уж тем более не обращался в Конгресс США за дубликатом. Служил в управлении кадров ВВС, пил себе коньячок, потом перешел на более дешевые напитки, но божественно играл в карты. До тех пор, пока его награды не понесли на красных подушечках…
Модная штучка
Во дворе всегда была пристройка, кухня, и низкая кирпичная, обмазанная глиной печь — тандыр, в ней пекли лепешки, самсу… Дух горячей узбекской лепешки забыть невозможно, он снится мне здесь, в штате Юта, по ночам… Снится, как молодой узбек палкой поддевает ее, вынимает — круглую, в подпалинах на бугорках, с обожженными зернышками тмина, а посередке у нее вдавленный такой жесткий, хрусткий пятачок, за который можно душу дьяволу продать! И от нее волна горячего запаха… как бы это объяснить… материнского запаха, знаете… вот, слов не хватает!.. Да мир на этом запахе стоит!Дина Рубина. На солнечной стороне улицы
Тандыр — одна из последних модных тенденций летней загородной кухни. Мангалом на даче уже давно никого не удивишь — это как духовка в доме. Последняя «фишка» загородной летней кухни — именно тандыр. Так за что в России полюбили азиатскую чудо-печь?
На летней кухне-веранде, где главными были очаг и два мангала, стояли длинный стол, огромный резной буфет и тумба с самоваром. Хозяин жарил шашлыки. Гости, не в силах ускорить процесс, слонялись вокруг, пытаясь чем-нибудь себя занять. «А это у тебя что?» В углу веранды стояло что-то большое, укрытое пленкой. «Тандыр, — сказал хозяин. — Завтра устанавливать придут. Показать?» — И, оставив шашлыки, стал разматывать оболочку. «Не надо, — закричали самые голодные, — потом!» — «Надо. — Хозяину явно нравилось то, что он собирался показать. — В следующий раз лепешками вас буду угощать». Открылась большая штука из светлой глины, похожая на половину огромного кувшина. «Первый раз ее надо будет очень долго топить, — сказал хозяин. — Глина прокалится, а потом от одной веточки мгновенно будет нагреваться. Все что хочешь можно приготовить. Хоть барашка зажарить…»
Летняя сказка
Восточная кухня сегодня наступает на столичный общепит, предлагая всевозможные экзотические блюда и способы их приготовления. И одна из приманок для посетителей — тандыр, ну и само собой — повар-тандырщик в придачу. Во многих московских ресторанах вовсю используют узбекскую чудо-печь. А особенно в заведениях с восточной экзотикой, разжившихся не только помещением, но и зеленым двориком.
В самом деле, у еды, приготовленной на открытом воздухе да на открытом огне, — особенный вкус и особенные ароматы. Может, потому, что смешиваются они с запахами лета, зноя, цветов. Какое блюдо ни возьми — все сказка! Пряный плов, прозрачная наваристая шурпа, лагман из нежнейшего теста. А румяная самса, испеченная в тандыре! Сочнейшие манты, в которых лука всегда больше, чем мяса. Ну а кто бывал в Узбекистане, знает, что за роскошь горячая, только что вынутая из тандыра лепешка, поданная со свежей зеленью и куском сыра!..
Заячье ухо
Тонкая хрустящая лепешка безусловно является королевой тандыра. Существует легенда, согласно которой бухарский эмир, отведав однажды удивительно вкусных самаркандских лепешек, приказал доставить в Бухару лучшего самаркандского хлебопека и велел ему испечь такие же. Хлебопек исполнил приказание, но вкус готовых лепешек получился другим, не похожим на самаркандский. Рассерженный эмир призвал хлебопека к ответу. «Прости, эмир, — сказал хлебопек. — В Бухаре есть все, но здесь нет самаркандского воздуха». На Востоке говорят, что испеченный в тандыре хлеб может быть сравним с нежным заячьим ухом, сквозь которое проходят солнечные лучи…
Второе место по популярности после лепешки занимает самса, треугольный пирожок с мясом, вкуснее всего — с молодой ягнятинкой. Он выпекается в тандыре по тому же принципу, что и лепешка. Как только печь как следует раскалится, побелеет и начнет остывать, повар смачивает самсу соленой водой, кладет ее на варежку-енгичу и ловким движением налепляет на внутреннюю стенку тандыра. Выждав некоторое время, открывает крышку и снова опускает руку в тандыр, но на этот раз уже с влажной салфеткой, с тем чтобы обдать самсу паром. Как только пирожок подрумянится, подцепляет его сеточкой-лопаткой и выкладывает на блюдо.
Огонь в кувшине
В тандыре можно приготовить до сорока наименований различных блюд. Можно запекать мясо, птицу, рыбу, овощи, фрукты. Эта печь может с легкостью справиться с гусем, а приготовить окорок или рульку и вовсе не составит никакого труда. В Индии готовят «чикен тандури»: курица по-особенному разделывается на части, посыпается обильно перцем чили и солью, несколько часов маринуется в соусе из йогурта и всевозможных специй, а потом готовится на большом огне в тандыре.
Узбеки же предпочитают запекать в тандыре барашка. Изрядно посоленную и сдобренную специями тушку подвешивают в печи на специальных крючках, плотно закрывают крышку, замазывают глиной или тестом и коптят на еловых ветках часов пять. Подают этот деликатес холодным, без каких-либо соусов, но непременно с лепешкой, а едят его на завтрак.
Обычно же мясо готовится быстро и при высокой температуре, поэтому получается весьма и весьма сочным. Блюда, приготовленные в тандыре, аппетитны на вид, ароматны, а главное, в них отсутствует раскаленный жир, столь вредный для здоровья. Прелесть тандыра заключается и в том, что в нем можно готовить в любую погоду: никакое ненастье не станет помехой для пикника, так как огонь горит в самом кувшине.
Убежище пери
Каждый тандыр, если он правильно сложен, безусловно, будет напоминать о древней кулинарной культуре. Те, кто обладает с детства полученными навыками, могут буквально нырять с головой в огнедышащее отверстие, чтобы ловким движением припечатать к раскаленной стенке предварительно раскатанное и сбрызнутое водой тесто, а через пять-шесть минут вынуть готовую лепешку специальной лопаткой. И при этом — никакой гари и дыма! Лишь чудесный и аппетитный аромат.
Первыми до такого способа тепловой обработки додумались трудолюбивые сарты, некогда обитавшие на территории современного Узбекистана. Тандыр, правда, использовался не всегда по прямому назначению. Будучи огнепоклонниками, сарты были уверены, что в тандыре живут пери — что-то вроде эльфов, только восточных. Монголы, завоевавшие сартов, были покорены тандыром. От монголов тандыр начал свой славный путь по миру — от бабуридов, потомков Тимура, уже в XVI веке тандыр попал в Индию. Здесь, на берегах Ганга, печь нарекли тандуром, а блюда, приготовленные в нем, — тандури. Посетители современных индийских ресторанов могут претендовать на то, чтобы все блюда со словом «тандури» в названии были приготовлены в чудо-печке.
Существует интересное предание уже совсем недавнего прошлого. Жители Средней Азии даже в советское время покупали лепешки у частников, пренебрегая хлебобулочными изделиями государственных пекарен. Это был непорядок. И вот в 70-е годы Министерство пищевой промышленности СССР поставило перед РосНИИ хлебопечения задачу механизировать производство лепешек. Захотелось им поставить производство лепешек на поток. Специалисты института долго работали над «лепешечной» машиной, которой предполагалось заменить патриархальный тандыр, но так и не добились успеха: формовку лепешек все равно можно было делать только вручную. Какое счастье, что борьба закончилась ничем! Круглая рукотворная узбекская лепешка защитила себя, и все встало на свои места…
Правильная печь
Сегодня рынок предлагает множество моделей тандыров. Иметь тандыр в загородной усадьбе, на даче стало «круто» и модно. Для поклонников восточного стиля и всяческой экзотики тандыр может стать прекрасным украшением, эффектной деталью сада. Тандыры нередко исполняют в стильном дизайне. Такая винтажная штучка придает открытой веранде особенный шарм.
Появились даже электрические тандыры. Их предлагают использовать в обычной городской квартире, в кафе и ресторанах. Это, конечно, удобно. Но как электрическая шашлычница не сравнится с простым мангалом, так никакой духовой шкаф и электрогриль не в состоянии конкурировать с традиционным тандыром, сделанным умелыми руками ремесленника. Поэтому «правильные» печки везут из Узбекистана. Или же везут мастеров.
В устройстве печки ничего сверхсложного нет. Но, как утверждают умельцы, все же имеется одна тонкость. Необходимо выбрать правильную глину (ганч — по-узбекски) и замесить ее вместе с соломой, но лучше всего — с овечьей шерстью. Когда вылепленную заготовку высушивают и протапливают в первый раз, шерсть выгорает, а внутри тандырных стенок образуются поры. При последующих нагреваниях в них создается воздушная прослойка, благодаря которой в печке устанавливается естественный процент влажности, а тепло равномерно распределяется по всему объему. Именно этим объясняются уникальные свойства печей-тандыров.
Узбеки выкладывают свои печи обычно где-нибудь в июле и сушат на улице. А дальше уже проще: установка конической трубы для лучшей тяги, дизайн. И наконец — первая топка. Это такой же ответственный момент, как выбор и замес глины. Внутренние стенки тандыра обмазывают хлопковым маслом, чтобы они стали гладкими и ровными — тогда к лепешкам не прилипают глиняные крошки. Ну а потом — топить, топить и топить…
Тандыр изготавливают обычно кустарным путем в виде цилиндра с суженной горловиной, со стенками толщиной в 2 сантиметра, из горного лёсса с добавлением верблюжьей или овечьей шерсти. Высушивают тандыр на солнце в течение недели. Иногда тандыром могут служить старые хумы — большие кувшины гончарного производства для вина, масла, зерна. Рабочая камера тандыра имеет цилиндрическую форму. Диаметр ее в средней части до 1 метра, высота до 1–1,5 метра, а диаметр горловины — 0,5 метра. Тандыр размещают под навесом вверх горловиной, с обкладкой с четырех сторон кирпичом в виде постамента, в донной части его сбоку оставляется отверстие в половину кирпича или ставится труба диаметром 10–12 сантиметров для поддува воздуха в рабочую камеру. Поддув закрывается после того, как прогорит топливо. Зажигательным отверстием и дымоходом служит горловина. Чтобы улучшить тягу, над горловиной ставят жестяную коническую трубу. Ее диаметр у основания равен диаметру горловины тандыра. В нижней части ее на 1 метр выше тандыра монтируют зонт — вытяжку из листовой жести. Такое вертикальное размещение тандыра характерно для Самаркандской, Бухарской, Кашкадарьинской областей Узбекистана. В Ташкентской области и в Ферганской долине более распространено горизонтальное расположение тандыра. Его строят также во дворе под навесом у стены так, чтобы основание касалось стены. Сама печь лежит боком на фундаменте, сложенном из кирпича или другого несгораемого материала. Горловина при этом обращена наружу и находится на высоте 1,5 метра от пола, то есть на уровне груди пекаря. Наверху ближе к стене пробивают дымоход или ставят жестяную трубу диаметром 10–12 сантиметров. Фундамент тандыра строят с нишей для дров, с правой стороны от фундамента ставят стол или складывают из кирпича постамент для сырья и готовых изделий, с левой делают подставку для чашки с водой. Верхнюю и боковые части рабочей камеры обкладывают кирпичом и обмазывают глиной с добавлением пшеничной соломы и соли.
После того как построили тандыр, внутреннюю стенку его рабочей камеры обмазывают хлопковым маслом и начинают топить. Топку производят в течение суток. Это обеспечивает хорошую сушку глины и быстрое накаливание стенок камеры в дальнейшем даже при сжигании небольшого количества топлива.
Перед каждой выпечкой в камере тандыра сжигают сухой хворост, мелко наколотые дрова нехвойной породы или стебли хлопчатника. Сначала топится вся внутренняя часть стенки рабочей камеры, она покрывается темной сажей. Затем понемногу подкладывают топливо, чтобы непрерывно поддерживалось пламя до тех пор, пока не накалится докрасна внутренняя стенка камеры. После чего прекращают топку, угли вместе с золой собирают к середине горкой, сбрызгивают стенки соленой водой, чтобы сырье не пристало к тандыру, в противном случае трудно будет отделять готовое изделие от стенок.
При посадке лепешек или самсы на руку до локтя надевают большую варежку (енгичу), на которую кладут сырье, и осторожно, не нарушая формы сырья, прилепляют его рядами к стенке. При посадке лепешек пользуются рапидой — круглой, по размеру лепешек, подушкой, сшитой из сурового материала с подкладкой из ваты. После посадки изделия сбрызгивают водой до образования пара. Изделие выпекается за счет пара, жара, идущего от древесных углей, и за счет тепла, аккумулированного в накаленных стенках рабочей камеры. Готовность изделий определяют по образовавшейся румяной корочке. Снимают их при помощи специальной лопатки или варежки, надетой на руку, отлепляя шумовкой.
Чекич — инструмент для нанесения узоров на лепешки. Чекич делается из фруктовой древесины, вырезают его конусом или полушарообразно с ручкой. Основание чекича рядами оббивается бесшляпковыми гвоздями. Чекич можно сделать самим: выбрать 40–50 штук длинных куриных перьев, очистить их, промыть, высушить и связать толстой лентой так, чтобы оставался зазор между ними. Для этого первое, центральное перо обвернуть в четыре слоя лентой, затем сложить по кругу ряд из 6–8 перьев, обвернуть в четыре слоя лентой, второй ряд из 12–16 перьев и т. д., четыре или пять рядов. Связку обмазать жидким тестом и высушить. При использовании основания перьев смазывать растительным маслом.
Винил и невинил
Вы сами чувствуете, что винил лучше?Д. А. Медведев, третий президент Российской Федерации
Страшно сказать, но автор этих строк помнит еще те времена, когда упавшая на пол пластинка разбивалась на мелкие кусочки. Это потом, уже в конце 50-х, когда из всех окон неслась песня с проникновенным текстом: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня!» — появился тот самый «винил», ностальгией по коему ныне обуреваемы как меломаны, так и — в первую очередь — аудиофилы.
Впрочем, это далеко не всегда взаимно перекрываемые пространства. Среди меломанов, слушающих музыку на более чем скромной аппаратуре, много глубоко понимающих музыкальное искусство людей, а среди аудиофилов, вложивших в свою аппаратуру целые состояния (ламповый усилитель «Макинтош» — 30 000 евро, колонки той же фирмы — 10 000 евро, проигрыватель для «винила» хай-энд с лазерной головкой — 15 000 евро, остальное — по мелочи…), есть люди, музыку не чувствующие вовсе.
Но дело разве в стоимости аппаратуры? «Винил» — это стиль жизни, а стиль, как и «понты», — дороже денег.
Жертвы и короли толкучки
В фильме Карена Шахназарова «Исчезнувшая империя», пронизанного модной ностальгией по ушедшим советским временам, есть эпизод на Ленгорах, на знаменитой толкучке. По собственным воспоминаниям автора этих строк, ту толкучку прикрыли не позднее года 73-го, да и функционировала она, как помнится, только в темное время суток, хотя в фильме, в целом очень неплохом, на толкучку герой фильма отправляется днем. В конечном счете время суток не так уж и важно. Главное — там можно было купить очень многое, а если позволяли средства — практически любой «диск». Потом «дисковая» толкучка переместилась к магазину «Мелодия» на Новом Арбате, потом, уже к концу 70-х, на Самотеку, где народ покупал и менялся и днем, но по выходным.
Главными врагами посетителей толкучек были не милиционеры. Да, «менты» устраивали облавы, но особой ретивости они не проявляли. Главными борцами с чужеродным, враждебным влиянием выступали комсомольские оперотряды, ведомые не «ментами» даже, а сотрудниками «конторы», иногда, для пущей маскировки, облачавшимися и в милицейскую форму.
Оперотрядовцы хватали и препровождали в отделение, но с ними можно было договориться, причем брали они натурой — все теми же дисками. Был один такой в оперотряде МАИ, который даже похвалялся своей коллекцией дисочков, конфискованных у обитателей толкучки. Позже «коллекционеру» хорошо набили морду, что может служить утешением, но сам автор этих строк был нещадно поколочен, когда, отказавшись делиться и, более того, идти в отделение, начал защищать свои диски. В потасовке оперотрядовцы сломали диск группы Geordie, солист которой Брайан Джонсон позже перешел в AC/DC, тот самый, в кепке, голосистый. За Geordie можно было получить рублей шестьдесят. Если поторговаться, то и восемьдесят. Или вылететь из института. И даже — сесть на несколько лет. Когда же судьба повернулась так, что собственную коллекцию «винила» пришлось распродать, то средств от распродажи хватило надолго. Оставшиеся по сей день крохи («родные» диски Джоплин, Electric Ladyland Хендрикса, Abbey Road «родной» и еще кое-какие раритеты), конечно, греют душу. Но все это лирика. Проигрыватель для виниловых дисков лежит на антресоли. Победивший лазерный диск удобнее, экономичнее, долговечнее. Но…
Старомодный «винил» — это страсть молодых
Какой будет наша следующая пластинка?Черной, круглой, с наклейкой и дыркой посередине!Джимми Пейдж, 1974 год
…Но нет ничего сравнимого с трепетом, которым сопровождалось вскрытие запечатанного конверта виниловой пластинки. Вот из конверта извлекается все то, что было в него вложено. Сам диск, вкладыш, плакатик, буклет с текстами песен. А на какие только ухищрения не шли звукозаписывающие компании для привлечения покупателей! Конверты, превращающиеся при раскладывании в некое подобие сказочного города. Вложенное в конверт пластиковое гибкое зеркало, позволяющее увидеть портрет исполнителя-клавишника из группы YES, занесшего руки над инструментом. И так далее и тому подобное. А запах? О, этот непередаваемый запах! А само священнодействие установки диска на проигрыватель? Вот медленно опускается тонарм, легкий щелчок и…
Теплота звука
Распространено мнение, что звук «винила» обладает теплотой и бархатностью, отсутствующими у современных звуковоспроизводящих цифровых устройств. Якобы только «винил» наиболее адекватно передает звучание, приближая его к звучанию живой музыки. Скорее всего, это не совсем так. Да, правильный «виниловый» звук (снятый хорошей иглой с незапиленной пластинки, пропущенный через фонокорректор и усиленный ламповым (!) усилителем) по сравнению с цифрозвуком отличается некоторой теплотой и естественностью. Специалисты-звуковики могут выстроить и графики с гармоническими искажениями, и тогда, вероятно, преимущества «винила» будут подтверждены и формально. Однако как ни крути, аппаратура для адекватного прослушивания «винила» неподъемно дорога (см. выше) для простого смертного, а удобство цифрового звука (формат mp3, миниатюрные проигрыватели и т. д.) дают ему массу преимуществ. К тому же восприятие звука — что-то очень субъективное. Значение имеют такие факторы, как личный опыт, установки, среда, вкусы. Вплоть до того, по распространенному мнению, что дорогое не может быть плохим. Конечно, стойка с аппаратурой за полтора миллиона способна поразить воображение, но автор этих строк никогда не забудет, какой звук через большие деревянные самостроевские колонки давал ламповый армейский усилитель, ском-мутированный с польским дешевым проигрывателем «Вега».
Специалисты же по большей части убеждены, что пресловутая теплота «винилового» звучания достигается обогащением звука четными гармониками при воспроизведении с помощью все той же ламповой аппаратуры. Однако те же специалисты считают, что адекватное воспроизведение высоких частот страдает как раз на «виниле» из-за того, что возможности механического воспроизведения звука ограничены, в то время как цифровой звук эти ограничения преодолел.
И все же «винил» не сдает своих позиций. Вовсе не потому, что его звучание нравится сильным мира сего. Занимая ныне не более одного-двух процентов рынка, «винил», скорее, усилит свое присутствие в первую очередь потому, что увеличивается число людей, для которых современное, сжатое, перецифрованное звучание, столь популярное у массового потребителя, уже приелось. Да и число исполнителей, по-настоящему относящихся к звуку, вовсе не уменьшается в угоду прибыли, а, наоборот, увеличивается.
С другой стороны, виниловые пластинки являются мечтой любой звукозаписывающей компании. Ведь потребитель тогда лишен возможности какого-либо «скачивания» и вынужден покупать альбом, который в отличие от лазерного CD-диска подвержен износу, а поэтому даже любитель Киркорова будет покупать один альбом несколько раз. Кстати, японские производители так называемого «мини-винила» попытались предложить потребителю некое половинчатое решение. «Мини-винил» на самом деле — все те же CD-диски, только запакованные в уменьшенные копии альбомов знаменитых исполнителей, вплоть до того, что для «минивинила» используют ту же бумагу, что и тридцать лет назад, когда выпускали оригинальные диски на «большом виниле».
Но самое важное — в другом. Эра «цифры» внесла в жизнь слишком много простоты. Простота подразумевает уравнивание, выстраивание в колонны, уничтожение индивидуального, романтического. «Винил» же в сравнении с цифровыми носителями не только и не столько способ записи звука, а — процесс. Если так можно выразиться, число пластов культуры, стоящих за «винилом», значительно больше. Являясь вторым после живого звука шагом, «винил» дает большее ощущение сопричастности потребителя музыке. Красивая обложка, необходимость ответственного хранения — все это делает «винил» престижным. Эх, недаром Дмитрий Медведев как-то говорил, что ««винил» дает полный спектр звука, а «цифра» все же скрадывает нюансы». Спорить смысла нет, вот только на чем Медведев слушает свои виниловые диски? Впрочем, это тоже нюансы…
Искусство грусти
Они просто хотели жить в мире со всем миром. И придумали блюз. Вот в чем суть блюза!Элвис Костелло
Сегодня это коктейль из грусти и свободы. Без свободы нет блюза. Но и без грусти его нет тоже.
Корни блюза надежны, прочны, глубоки. Вспоминать об этом нынче неполиткорректно, но без двух с половиной веков рабства блюза, скорее всего, не было бы. Ведь как ни крути, а традиционный блюз был и остается музыкой афроамериканцев, потомков рабов. Он как специфическая песенная форма появился в результате трансформации африканских традиций. Их сохранение рабами было нежелательным, но запретить петь не могли даже рабовладельцы, а когда в 1863 году рабство в Америке было отменено, когда миллионы бывших рабов оказались людьми свободными, но совершенно ненужными белому обществу, вековые отчаяние и боль нашли выражение в блюзе.
Это были песни довольно печальные. Ведь I gonna blue означало и означает испытывать тоску и грусть. Причем эти эмоции были понятны в первую очередь своим, таким же сельскохозяйственным рабочим, обреченным на все ту же работу на все тех же плантациях. Хороший парень пел о тяжкой доле, пел один, под свой собственный довольно-таки незамысловатый аккомпанемент на гитаре.
В этом была принципиальная, почти революционная особенность нового жанра. Предшествовавшие блюзу афроамериканские песнопения были всегда коллективными, по большей части песнями, помогавшими в работе. Или же песнями в стиле госпел, жанре духовной христианской музыки, зародившемся в методистских церквях американского Юга. Блюз превратился в музыку очень личную, почти интимную. Он стал неким выражением privacy, личного пространства исполнителя. Той его части, которую можно показать посторонним.
Постепенно, к началу XX века, сложилась классическая формула блюза: цепочка 12-тактных куплетов, гармонически основанных на чередовании тоники, субдоминанты и доминанты. Текст в традиционном варианте строится следующим образом: одна строчка повторяется с небольшими вариациями два раза, а затем подытоживается финальной строкой, часто содержащей комментарий к описанной в предыдущей строке истории. Комментарий иногда был ироничным. И — самоироничным. Например:
Кто-то украл мою жену,
Кто-то украл ее, наконец.
Скоро он взвоет, этот парень, это точно, о да!
Однако публике требовалось нечто содержащее в себе эмоциональный заряд традиционного блюза, но очищенное от излишней откровенности и, кроме того, приглаженное, приукрашенное. Подо что можно было и потанцевать. Так появился классический блюз 20-х годов XX века, когда традиционный блюз Юга США был переработан профессиональными музыкантами и попал в репертуар таких эстрадных звезд, как Уильям Хэнди и Бесси Смит. Блюз таким образом прорастал во все стороны, становясь одним из наиболее влиятельных явлений в музыкальной культуре: ведь чуть раньше на основе блюза зародился джаз.
Первой записью классического блюза стала песня «Сумасшедший блюз» в исполнении Мамми Смит в 1920 году. Традиционный блюз стали записывать значительно позже, и он сразу опередил классический по популярности. Главными фигурами были, разумеется, Роберт Джонсон, по легенде продавший душу дьяволу за умение играть на гитаре, а также Джон Слипи Эстес, Биг Билл Брунзи, Блайнд Лемон Джефферсон. Считалось правильным использовать выразительные прозвища Большой, Слепой, Соня, но музыкой заработать на жизнь могли лишь единицы.
Традиционная музыка «черных» долгое время оставалась для «белых» неизвестной, пока в конце 50-х — начале 60-х годов не начался блюзовый бум. Билл Брунзи приехал в Европу. Уже началась эра рока, очень многое позаимствовавшего у блюза, уже выпекались первые поп-группы, а немолодой, грузный человек сидел на сцене в каком-нибудь Копенгагене, играл на гитаре и пел. Один. Не очень громко. Потомков викингов пение потомка рабов брало за душу.
Главным блюзовым материком в те годы вдруг стала Великобритания. Там блюз развивался и рос, чтобы потом триумфально вернуться на родину, в США, оставив в Англии о себе добрую память. Так, в блюзовом ансамбле Алексиса Корнера играли тогда еще совсем юные Мик Джаггер, Эрик Клэптон, а в 1968 году девятнадцатилетний Роберт Плант, перед тем как уйти в будущую супергруппу «Лед Зеппелин», записал с Корнером блюз Operator.
Блюзовые исполнители тех лет Хаулин Вулф, Джон Ли Хукер, Вилли Диксон и, конечно, легендарный Би Би Кинг стали живыми идолами, а блюз — товаром.
«Блюз — это когда хорошему человеку плохо». Когда по свету пошла гулять эта расхожая фраза, не знает никто. Но правда жизни сейчас такова, что блюз уже скорее обломок чего-то уходящего навсегда. Господствуют другие жанры. В статьях о некоторых из них уместны многажды употреблявшиеся, но не потерявшие актуальности слова «рэп — это когда плохому человеку хорошо».
Музыка «плохих людей» почему-то продается лучше прочей. Если после продажи блюзового альбома уходят «в ноль», то уже хорошо. Вот только следует помнить, что и великий и ужасный рэп вырос из блюза. Так часто бывает — дети пожирают своих родителей, не все же древнегреческому богу Крону ими закусывать. Да и само слово «рэп» на старом «черном» английском — языке, на котором пели первые исполнители блюза, означает «быстрая лживая речь». Иначе, исполнять рэп — значит «трепаться, гнать, врать». Тут есть над чем задуматься.
Но слова словами, а любителей блюза все меньше. Правда, среди любителей и знатоков блюза все больше людей «продвинутых», самостоятельных, обеспеченных. Большие сцены, тем более стадионы — разве что если концерт организует Эрик Клэптон — блюзменам не грозят, а вот в клубах, где они выступают, собирается особая публика. Там пахнет хорошими сигарами. У подъездов любителей блюза дожидаются дорогие автомобили. Сами же блюзмены, отыграв свой номер, подхватывают футляр с инструментом и бредут к метро.
Впрочем, даже тогда, когда были еще живы многие из великих блюзменов, никто из них, за редким исключением, не мог похвалиться устойчивым финансовым успехом. С одной стороны, сказывались некоторые присущие блюзменам особенности, так сказать — органические. Например, Джон Слипи Эстес как-то приехал на сеансы звукозаписи со своим другом Хэмми Никсоном, губным гармонистом, и они заработали за несколько дней фантастическую по тем временам — 30-е годы прошлого века! — сумму: триста долларов. Куда ушло заработанное потом и кровью? Правильно! Слипи и Хэмми прогуляли все за четыре дня и домой возвращались на товарняке.
Но как они выглядели до начала «банкета»! Это видно по старым фотографиям классиков блюза: удивительное достоинство, хорошие костюмы, начищенные ботинки. Эти люди, работники зарастающих бурьяном Великой депрессии плантаций, одевались под белых, старались выглядеть, как люди, которые хорошо зарабатывают. Но как поется в старом, многажды перепетом блюзе: один «скотч», одно виски (то есть бурбон, виски кукурузное), одно пиво, сигарета… Потом пошло-поехало…
Один ныне действующий отечественный блюзмен рассказывал, что в молодости, во времена глубоко советские, совершенно случайно попал в командировку в Чикаго. Принимающая сторона стремилась обеспечить советским товарищам и досуг, и блюзмен, тогда инженер-механик, был спрошен: куда бы он хотел пойти в свободное от напряженной работы время? «В клуб, где играют блюз, — набравшись смелости, ответил советский инженер. — Я знаю, что в Чикаго живет и работает блюзовый гитарист Мадди Уотерс. Вот хотелось бы послушать…»
Принимающая сторона не знала, кто такой Мадди Уотерс. Фрэнк Синатра, Перри Комо — понятно, но Уотерс? Однако навела справки и в один из вечеров повезла инженера-механика в клуб. Ехали долго, долго искали. В клубе, в дыму от дешевых сигарет, клевали носами полтора десятка пьяниц. На маленькой сцене сидел он, великий Мадди. После концерта принимающая сторона сделала так, что инженер-механик смог пообщаться со своим кумиром. «Из Советского Союза? Меня там знают? А сколько получают блюзмены в СССР? Я — тридцать долларов за вечер…» И это тогда, когда Мадди Уотерс был уже непререкаемым классиком!
Чикаго тут помянут не случайно. Когда окончательно разорившиеся сельскохозяйственные рабочие из южных штатов США стали переезжать в города Севера, очень многие осели именно в Чикаго: промышленный гигант — нужны рабочие руки… Старые песни Дельты, дельты реки Миссисипи, оказались перенесенными в новые условия. А ритм большого города разительно отличается от ритма сельского.
К тому же вовремя подоспело одно изобретение, кардинально изменившее всю систему блюза. Электрогитара! Она, а также микрофон, который стали использовать для игры на губной гармошке, сделали из «дельтаблюза» блюз в его современном звучании. Правда, музыкантам, даже с электрогитарами и микрофонами, чтобы быть услышанными в барах южной окраины Чикаго, надо было перекричать полупьяную толпу проституток, сутенеров, бандитов и прочих темных личностей, а также негритянских рабочих со сталелитейных заводов.
Так и возник тот блюз, что лет через сорок навсегда очаровал нашего отечественного блюзмена, пока еще инженера-механика. Как считает другой отечественный блюзмен, Доктор Аграновский («по совместительству» — действительно доктор, доктор биологических наук и профессор), этот новый, городской блюз взял из старого, луизианского, по преимуществу традиционного блюза полиритмию, непередаваемое обаяние, обычно обозначаемое через особенный блюзовый термин «драйв», а также — исповедальную интонацию и ироничные стихи. Да, герою блюзовых песен практически всегда плохо, он всегда хороший парень, и поэтому все образуется. Даже если все и окончится смертью. И все это — на «небелом английском», на своем, особенном языке. Для непосвященных не очень понятном, наполненном массой сленговых словечек, иногда крайне двусмысленных. Но и тот традиционный блюз остался: постепенно на севере США появилась массовая ностальгирующая аудитория. Ностальгическая музыка downhome. То есть, как говорит Аграновский: «По карте вниз, домой, из Мичигана в Луизиану…»
Так блюз, штучная музыка, стал «модным брендом». Уже не было необходимости, как Роберт Джонсон, выходить в полночь на перекресток и просить дьявола настроить его гитару. Гитары настраивали специальные люди, напрочь лишенные инфернальности, скорее — безликие. А блюзовые персоны-бренды, как ныне здравствующий Би Би Кинг, могли быть спокойны за свою гитару «Люсиль». Однако в массе своей блюзовые музыканты, как Мадди Уотерс, работали и работают в маленьких клубах.
Маленькие гонорары, выпивка за счет заведения. Потом и ностальгический пафос сошел на нет. Блюзовый жаргон уступил свое место жаргону другому. Вместо тщательно отутюженных брюк — мешковатые джинсы, вместо белой накрахмаленной рубашки — майка с низким воротом, вместо начищенных ботинок — кроссовки с распущенными шнурками. Что ж — кому что нравится…
Странно, но в литературе, за исключением биографической, блюзу как таковому уделено не много места. Термин «блюз» обычно используют в названиях, чтобы задать тексту некую «драйвовую» направленность. Например, «Майами блюз» — детективный роман Чарлза Уилфорда.
Другое дело — кинематограф. Тут и классический «Перекресток», и искрометные «Братья блюз». Хотелось упомянуть прекрасный фильм «Рэй» про Рэя Чарлза, да великий Чарлз, несмотря на блюзовые корни, совершил дрейф в сторону поп-блюза и эстрады. Впрочем, охранительная позиция — мол, блюз тогда блюз, когда он традиционный, — ущербна и непродуктивна. Нельзя же всегда и во всем держаться корней. Сильные корни тем и хороши, что дают обильную крону. Хотя блюзовые корни — почти гарантия успеха. Дело за малым: найти свою ветку и прочирикать на ней…
Назад: Поэзия «Шипра»
Дальше: Послесловие
