Лекция I

Предлагаемые вам лекции будут иметь целью ознакомить вас, насколько позволит находящееся в нашем распоряжении время, с результатами, достигнутыми русской и западноевропейской наукой по истории тюркских народностей. Вы увидите, что эти результаты пока не очень значительны и многие вопросы остаются недостаточно выясненными. Отчасти это объясняется тем, что изучение истории тюрок по первоисточникам требует таких знаний, которые редко соединяются в одном лице. Разумеется, для понимания истории народа и его культурной жизни нужно знать его язык, но письменные источники по истории тюрок большей частью написаны не на тюркском языке, и в этом отношении специалист по истории тюрок находится в совершенно ином положении, чем, например, специалист по русской истории или по истории одного из западноевропейских народов. История кочевых тюркских племен нам известна, конечно, преимущественно по рассказам их культурных соседей, но даже там, где тюрки в завоеванных ими культурных странах переходили к оседлости и где возникали культурные государства под властью тюркских династий, влияние культуры побежденных было настолько сильно, что языком литературы, в особенности прозаической, становился их язык, а не тюркский. История тюрок, живших в Восточной Азии, особенно в Монголии, откуда они были вытеснены, вероятно, в Х веке н.э., нам известна почти исключительно по китайским источникам; о тюрках, переселившихся в западную часть Средней Азии и подчинившихся влиянию мусульманской культуры, мы получаем сведения из арабских и больше всего из персидских источников. Сверх того, в Туркестане в Средние века вообще не было или по крайней мере не дошло до нас никаких произведений собственной исторической литературы; например, история монгольских ханов Средней Азии, история Тимура и его потомков нам известны почти исключительно по сочинениям, написанным в пределах Ирана. Более значительная историческая литература появилась в Туркестане только с XV века, при узбеках. Из трех ханств, основанных узбеками, в Бухарском ханстве языком делопроизводства и исторической литературы был до конца, за немногими исключениями, персидский, в Хивинском — среднеазиатско-тюркский; в Кокандском ханстве писали иногда по-тюркски. Из всех тюркских государств только историю бывшей Османской империи можно изучать преимущественно по тюркским историческим сочинениям, но и язык османских историков заключает в себе гораздо больше арабских и персидских слов, чем тюркских, он почти непонятен большинству тюркского народа и представляет мало привлекательного для тюрколога. Исторических сочинений, написанных сколько-нибудь чистым тюркским языком, нет почти совсем, вследствие чего тюрколог, как и иранист (известно, что историю Ирана домонгольского периода также приходится изучать по источникам, написанным не на иранских языках, а на греческом и арабском), редко становится историком. Во всяком случае, для изучения истории тюркских народностей недостаточно быть тюркологом; необходимо также, смотря по тому, какой эпохой интересуешься, быть синологом, арабистом или иранистом.

К числу немногих памятников, представляющих одинаковый интерес для тюрколога-лингвиста и для историка, принадлежит древнейший датированный памятник тюркского языка — исторические орхонские надписи VIII века, открытые и разобранные во второй половине XIX века. Эти надписи принадлежат первому во времени народу, называвшему себя тюрками, выступившему в VI веке и сразу подчинившему своей власти все степи от границ Китая до границ Персии и Византии. Об этих тюрках мы поэтому располагаем более разнообразными источниками, чем о прежних кочевых государствах, о которых знали только китайцы. Тюркское происхождение завоевателей VI века считалось вполне установленным еще до разбора оставленных ими надписей.

От большей части кочевых государств империя VI века отличалась тем, что с самого начала находилась под властью только одной династии, но не одного лица. Ханы, правившие в западной половине империи, с самого начала были совершенно самостоятельны, даже принимали иностранных послов и заключали с ними договоры, не посылая их на восток, как впоследствии, в эпоху Монгольской империи, первые ханы Золотой Орды. Европейские ученые, даже синологи, преимущественно интересовались государством западных тюрок, имевшим более разнообразные культурные связи и до некоторой степени служившим посредником между культурой Дальнего Востока и культурой переднеазиатских стран, хотя далеко не в таком размере, как впоследствии Монгольская империя. Западным тюркам посвящена обширная работа французского синолога Шаванна, напечатанная в начале XX века в изданиях русской Академии наук; в этой работе китайские известия о западнотюркском государстве VI–VIII веков сопоставлены с известиями византийских, армянских и мусульманских источников. Рассказов о себе западные тюрки не оставили; от них остались, насколько известно до сих пор, только небольшие надгробные надписи.

Орхонские надписи говорят почти исключительно о продолжавшемся полвека, с 630-х до 680-х годов, подчинении восточных тюрок китайскому правительству и о восстановлении независимости под властью новых ханов, которым на короткое время удалось подчинить себе даже своих западных соплеменников. Несмотря на то что со времени открытия датским ученым Томсеном ключа к чтению надписей прошло уже более тридцати лет, разбор надписей еще не закончен и толкование некоторых мест до сих пор остается спорным; при пользовании существующими переводами, без знания языка подлинника, для каких-нибудь исторических выводов необходимо соблюдать большую осторожность. Более всего способствовали объяснению надписей переводы Радлова и самого Томсена; Томсен после издания своего первого перевода объявил, что не рассчитывает вернуться к надписям, но, к счастью, не остался верен этому намерению и посвятил надписям еще несколько работ.

Не будучи тюркологом-лингвистом, я не решаюсь высказываться о спорном толковании отдельных слов и спорных приемах перевода. Упомяну только об одном, как мне кажется, недостатке, сохранившемся и в последнем переводе Томсена. Совершенно одинаковые слова иногда читаются и переводятся различно, что, по моему мнению, можно делать только в случае крайней необходимости; между тем Томсен иногда прибегает к этому приему и в тех случаях, когда получается совершенно удовлетворительный смысл, если везде читать и переводить соответствующее слово одинаково.

Несмотря на спорность отдельных мест, надписи в общем дают ясную картину жизни кочевого народа и кочевого государства. Кочевой народ при нормальных условиях не стремится к политическому объединению; отдельная личность находит для себя полное удовлетворение в условиях родового быта и в тех связях, которые создаются жизнью и обычаем между отдельными родами, без каких-либо формальных договоров и без создания определенного аппарата власти. Общество располагает на этой стадии развития народа такой силой, что его воля исполняется, не нуждаясь для этого в поддержке со стороны властей, которые бы располагали определенными законными полномочиями и определенной внешней силой принуждения. Представители государственной власти, ханы, которым при благоприятных условиях удается подчинить себе весь народ или даже несколько народов, появляются только при чрезвычайных обстоятельствах, причем и в этих случаях ханы берут власть сами, никем не назначаются и не выбираются; народ или народы только примиряются с существующим фактом, часто только после тяжелой борьбы, и объединение под властью хана его собственного народа часто бывает связано с более продолжительным кровопролитием, чем потом походы кочевников с ханом во главе на культурные земли; эти походы и связанная с ними военная добыча — единственный способ примирить народ с установлением ханской власти.

Такую же картину представляют и надписи. Ханы происходят из тюрок-огузов или токуз-огузов и в то же время ведут с огузами и другими тюркскими народами продолжительные войны, о которых надписи говорят гораздо подробнее, чем о войнах с китайцами и другими культурными соседями; на эти последние войны сам хан и, конечно, его подданные смотрят только как на средство дать голодному народу пищу, дать нагому народу одежду. Надписи внесли в историю образования кочевых государств только одну новую черту, на которую Радловым не было обращено внимания: одним из чрезвычайных обстоятельств, под влиянием которых создавалось государство, могло быть обострение сословной борьбы между богатыми и бедными, между беками и простым народом. В кочевом обществе имущественные и сословные различия уже достигают таких пределов, что такое обострение вполне возможно. Из надписей видно, что во время китайского владычества аристократия, как бывало и в культурных странах, ради сохранения своих сословных привилегий легче мирилась с иноземным игом и легче изменяла своим народным обычаям, чем простой народ; то же самое происходило, например, в западнорусских областях в эпоху польского владычества. Принятие беками китайских нравов усилило ненависть к ним народных масс, и этим воспользовались представители ханской династии, чтобы поднять народ против китайского владычества и восстановить тюркское государство.

История кочевых народов Средней Азии представляет еще один пример политического объединения народов после сословной борьбы — образование монгольской империи Чингисхана. Только в этом случае образование государства было последствием победы аристократии, и Чингисхан говорил не о своих трудах на благо народных масс, как тюркский хан VIII века, а о своих заслугах перед своими приверженцами из аристократии, которым он доставил обеспеченное положение на родине и богатую добычу во время походов. И в этом случае известие о сословной борьбе сохранилось только в эпическом сказании самих монголов, ни один из многочисленных китайских, мусульманских, армянских и европейских источников, говорящих об образовании Монгольской империи, об этом не упоминает, как ни в китайских, ни в других источниках не говорится о сословной борьбе среди тюрок. Если бы до нас дошло больше рассказов кочевников о себе, то, вероятно, случаев, когда в истории образования кочевого государства имела значение сословная борьба, оказалось бы больше.

Надписи дают довольно много сведений об устройстве тюркского государства, о названиях должностей и т. п. Может быть, не все эти названия правильно прочитаны, но ясно, что многие из них не тюркского происхождения. Титул шад, как назывались члены ханской династии, стоявшие во главе отдельных тюркских племен, по всей вероятности, иранский, одного происхождения с персидским шах; некоторые другие титулы обращают на себя внимание монгольским окончанием множественного числа на -т. Профессор Пельо в лекции, прочитанной осенью 1925 года в Ленинграде, высказал мнение, что эти титулы заимствованы тюрками у их предшественников — аваров, жужаней китайских источников, которых он считает монголами. Аварам тюрки, по мнению Пельо, были обязаны всем своим государственным устройством. Этот вопрос находится в связи с более общим вопросом об отношении тюрок, с одной стороны, к культурным народам Запада, с другой — к выступавшим до них кочевым народам Средней Азии.

До последнего времени существовало мнение, будто мир дальневосточной культуры почти не подвергался западному влиянию, что Монголия и жившие в ней народы подвергались только влиянию китайской культуры. Еще Э. Блоше в своем введении к истории монголов Рашид ад-дина, вышедшем в 1910 году, находил возможным утверждать, что в орхонских надписях все не чисто тюркское объясняется китайским влиянием и что даже монголы впервые ознакомились с мусульманской культурой во время своих походов на мусульманские страны, тогда как китайская культура была известна им с самого начала. Наиболее веский довод против этого мнения — существование как у тюрок в VIII веке, так и у монголов в XIII веке алфавитов перед неазиатского происхождения.

Орхонские надписи написаны тем же алфавитом, как известные еще в XVIII веке надписи на Верхнем Енисее, причем уже тогда было обращено внимание на сходство некоторых букв с европейскими алфавитами. В общем енисейские надписи по форме букв должны быть признаны несколько более ранними, чем орхонские, и могут быть отнесены к VII веку; более точно установить их дату нельзя. Замечательно, что ни одна из этих надписей не датирована хотя бы по употреблявшемуся и орхонскими тюрками двенадцатилетнему животному циклу; между тем на Верхнем Енисее, по китайским и мусульманским известиям, тогда жили киргизы, которым поэтому приходится приписать енисейские надписи, хотя китайцы именно о киргизах говорят, что ими употреблялся животный цикл, так что некоторые ученые даже полагали, что этот цикл был изобретен киргизами.

Самое подробное исследование о происхождении енисейских и орхонских письмен принадлежит финскому ученому Доннеру, который находил больше всего сходства между этими письменами и письменами аршакидских монет (династия Аршакидов, как известно, правила в Иране с III века до н.э. до III века н.э.). С тех пор экспедициями, работавшими в Китайском Туркестане и в пограничных с ним местностях собственно Китая, были найдены документы на восточноиранском языке, который обыкновенно называют согдийским (Согд — название местности по реке Зеравшан, где находятся города Самарканд и Бухара); эти документы относятся к I веку н.э. Более всего занимавшийся памятниками согдийского языка иранист Готьо считал возможным производить енисейско-орхонский алфавит от согдийского, но доказывал, что енисейско-орхонские буквы должны восходить к более древней форме согдийского алфавита, чем та, которая сохранилась в древнейших согдийских документах, то есть в документах I века; между тем открытые до сих пор тюркские надписи относятся к эпохе не ранее VII века. Едва ли поэтому удастся научно установить происхождение древнейшего тюркского алфавита и процесс его постепенного видоизменения, пока не будут найдены какие-нибудь тюркские надписи, которые бы стояли ближе по времени к своему согдийскому образцу.

Тюрки, по-видимому, не только заимствовали готовый алфавит, но прибавили к нему некоторые новые знаки. Сверх того, алфавит был приспособлен тюрками к фонетическим особенностям своего языка, особенно к закону звуковой гармонии; вследствие этого самый старый из тюркских алфавитов в то же время должен быть признан самым совершенным из алфавитов, когда-либо употреблявшихся тюрками. Можно думать, что этим алфавитом писали много и помимо надписей; в надписях, составленных от имени хана одним из членов ханского рода, орфография старого выдержана, более строго, чем в надписи, принадлежащей тюркскому государственному деятелю Тоньюкуку, сподвижнику и министру трех ханов. Слог и выражения надписей заставляют полагать, что состояние культуры народа было не так низко, как можно было бы ожидать по обстановке кочевой жизни. Хан даже приглашает весь народ читать оставленные им надписи, чтобы вспоминать как о своих успехах, так и о неудачах, вызванных его преступлениями против своих ханов; едва ли можно думать, что грамотность была так распространена, но все-таки эти слова свидетельствуют о более широком понимании задач правителя, чем можно было бы думать по словам Шаванна, что хан выразил в надписях только свою «мечту о зверской славе».

Для понимания психологии народа было бы важно знать его религиозные верования. Надписи не говорят об этом почти ничего. Говорится о культе неба и земли, причем иногда употребляется выражение «тюркское небо» и «тюркская земля и вода». Одно и то же слово обозначает небо в материальном смысле и небо как божество. Из тех мест, где говорится о земле и воде, тоже можно вывести заключение, что имеется в виду земля и вода как единое божество, а не как собрание духов земли. Из отдельных божеств упоминается только Умай, дух — покровитель младенцев, с которым хан сравнивает свою мать. Почитание Умай сохранилось и в новейшее время у последних тюркских шаманистов в Алтае. Несомненно, что тюрки были шаманистами, хотя тюркское слово для обозначения шамана — ком — нигде не встречается.

В надписях нет и следа того распространения культурных религий, о котором мы имеем некоторые сведения в китайских источниках; по словам китайцев, хан даже хотел построить у себя буддийский храм, но его советник Тоньюкук отговорил его и сказал, что учение Будды может вредно отразиться на военных качествах тюрок. Еще меньше мы знаем о религиозной пропаганде с запада. Распространение иранского алфавита, как в древности распространение финикийского, первоначально вызывалось только торговыми сношениями и не было связано с религиозной пропагандой. Национальная религия Ирана, зороастризм, не была связана с международным миссионерством. После похода Александра Македонского восточноиранские области были надолго оторваны от западных и подчинились влиянию согдийской культуры и буддизма. Буддийские миссионеры иногда пользовались среди иранцев и тюрок индийскими алфавитами; благодаря европейским археологическим экспедициям в Туркестан мы имеем тюркские буддийские тексты, написанные индийскими буквами, но скоро буддистами был усвоен согдийский национальный алфавит, нашедший себе потом применение, как мы увидим, и среди тюрок. Свои алфавиты привезли с собой и представители двух западных религий, распространявшихся в Средней Азии начиная, вероятно, с III века н.э., — манихейства и христианства. Манихейство возникло после христианства и представляет попытку соединения зороастрийских идей с христианскими и буддийскими, но пропаганда манихейства в Средней Азии началась, по-видимому, раньше, чем пропаганда христианства. В это время уже начинает устанавливаться связь между религией и алфавитом; у манихеев был свой алфавит, у христиан свой, известный под названием «сирийский», причем впоследствии у каждого из восточнохристианских исповеданий была своя разновидность общего сирийского алфавита. Обращенные в манихейство и христианство иранцы и тюрки долго употребляли манихейские и сирийские буквы, но вместе с тем встречаются манихейские и христианские тексты, написанные национально-согдийским алфавитом; иногда мы имеем текст одного и того же манихейского тюркского сочинения в двух списках, из которых один написан манихейскими буквами, другой — национально-согдийскими.

Немного после исчезновения государства тюрок-огузов манихейство, как мы увидим в следующей лекции, получило широкое распространение среди тюрок; но для периода господства ханов VI–VIII веков мы еще не имеем сведений о том, насколько успехи согдийской торговли в степях сопровождались успехами религиозной пропаганды. Естественно, что главным поприщем деятельности согдийских купцов и миссионеров был торговый путь в Китай; на этом пути, вплоть до озера Лоб-Нор, возникали согдийские колонии; благодаря Пельо мы знаем, что на Лоб-Норе согдийская колония была основана в VII веке и еще сто лет спустя пользовалась некоторой автономией. Но в то же время купцы могли выгодно сбывать свои товары в тюркских степях, особенно в ханской орде, где тоже возникали согдийские поселения. Благодаря рассказу буддийского паломника Сюань Цзана, проезжавшего через Среднюю Азию около 630 года, мы знаем, что такие города были уже в то время в стране западных тюрок до берегов Чу. Сюань Цзан еще ничего не говорит о городах вдоль южного берега Иссык-Куля, где он также проехал, но и эти города упоминаются уже в истории китайской династии Тан. Сведения этой истории о Средней Азии прерываются на первых годах IX века.

Шаманские верования особенно проявились в погребальных обрядах тюрок. Мы знали из китайских источников, что тюрками около могил воинов ставились статуи убитых ими врагов; орхонские надписи вполне подтвердили это известие и сообщили нам термин для обозначения таких статуй — бал-бал; этому слову приписывают китайское происхождение. Надписи не говорят, была ли установка балбалов связана с исполнением каких-нибудь обрядов; из византийских источников мы знаем, что у могил тюркских ханов иногда убивали взятых в плен вождей врагов. В основе этого обычая лежит, несомненно, верование, которое мы встречаем и у других шаманистов: что убитые будут на том свете служить тем, которыми или ради которых они были убиты. В этом веровании резче всего выразилась разница между примитивным язычеством и культурными религиями. Религия на той ступени развития, которой соответствует шаманизм, еще не связана с этической идеей; вера в будущую жизнь не предполагает веры в загробный суд и загробную ответственность; человек не только не боится загробной кары за уничтожение чужой жизни, но полагает, что чем больше людей им убито, тем лучше его участь в будущей жизни.

Надписи и открытые вместе с ними памятники и в некоторых других отношениях подтвердили письменные известия и опровергли высказывавшиеся против них возражения. Оказалось, что балбалы тюрок VIII века вполне соответствуют по внешнему виду тем статуям, которые находили на большом пространстве, начиная от южнорусских степей, и которые русский народ называет «каменными бабами». Кроме китайского известия о постановке тюрками статуй, был известен также рассказ католического миссионера середины XIII века Рубрука, что такие статуи, обращенные лицом на восток, ставились и в его время современными ему тюркскими обитателями южнорусских степей, команами (половцами русских летописей). Несмотря на такое совпадение китайских известий с независимыми от них европейскими, Радлов высказал мнение, что ошибались и китайцы, и Рубрук и что статуи в действительности ставились, например, в России за многой веков до вторжения туда тюрок. Возможность такого мнения объясняется тем, что тогда еще не был открыт ключ к чтению енисейских надписей; на многих енисейских бал-балах, как и на некоторых орхонских, сохранились надписи, теперь, после открытия ключа к ним, прочитанные по-тюркски, и в тюркском происхождении так называемых «каменных баб» ныне уже не может быть сомнения.

Радловым делались возражения и против некоторых других китайских известий о тюрках. По мнению Радлова, известие, будто тюрки до своего возвышения занимались в горах кузнечным мастерством, не могло соответствовать действительности; ему казалось, что кочевой быт и металлическое производство — факты несовместимые. В этом отношении орхонские надписи ничего не говорят ни за, ни против китайского известия, но в пользу соединения кочевого быта с выделкой железного оружия говорят, как известно, тюркские и монгольские предания. Противоречие между письменными известиями и вещественными памятниками Радлов видит еще в том, что китайцы говорят о существовании у тюрок обычая трупосожжения, между тем в раскопанных Радловым могилах следов такого обычая не оказалось. Из надписей видно только, что по тюркским народным верованиям душа обращалась в птицу или насекомое; об умерших говорится, что они улетают; известно, что на западе у тюрок еще долго после принятия ислама в смысле «умер» употреблялось выражение шункар болды — «стал соколом». Сохранению тела, по-видимому, не придавали значения.

Есть, правда, известие, что, когда во время войн тюрок с арабами в руках арабов остался труп тюркского предводителя, это считалось еще более тяжелым бедствием, чем самая смерть предводителя; но, может быть, здесь имели значение не религиозные представления, но чувство позора, как считался позором захват врагами женщин. Больше сведений о погребении умерших у орхонских тюрок, чем надписи, могли бы дать раскопки около мест ханского погребения; такие раскопки велись как Радловым и его сотрудниками, так и после них, в последний раз в 1925 году профессором Владимировым, но до сих пор раскопки не привели к обнаружению могил; очень вероятно, что, как у многих других народов, при погребении вырывали несколько ям и старались скрыть, в какую именно яму положено тело хана или его пепел, чтобы враги не могли осквернить могилу. Самым интересным результатом раскопок Владимирцова является обнаружение в земле статуи тюркского воина, превосходно сохранившейся и представляющей все черты тюркского расового типа. Статуи находили и раньше на поверхности земли, но всегда без головы; головы нарочно отбивались монголами, веровавшими, что иначе эти изображения людей прошлого могут приносить вред живущим теперь людям. Этот пример показывает, что головы древних статуй уничтожаются и там, где не было мусульманского религиозного фанатизма, которым обыкновенно объясняют такие факты. Дальнейшие раскопки, вероятно, обнаружат новый материал; до тех пор едва ли есть основание отвергать китайское известие о сожжении трупов, тем более что после Радлова были случаи находки в степи могил со следами трупосожжения. Китайцы имели возможность много раз близко видеть тюркское погребение; некоторые ханы, бежавшие от своих врагов и умершие в Китае, были погребены там на глазах населения по обычаям своего народа, так что возможность ошибки почти исключается.

Я постарался в этой лекции изложить главные результаты исследования надписей и других памятников, оставленных первым по времени народом, называвшим себя тюрками. Остается рассмотреть, насколько эти результаты могут способствовать выяснению вопроса, какие из живших ранее народов находились в близком или более отдаленном родстве с этими тюрками и насколько факты жизни тюркского государства VI–VIII веков могут способствовать выяснению дальнейших судеб тюркских народов. Этим вопросам будут посвящены следующие лекции.