Глава 2
Я посматривал на Фицроя с неудовольствием, принцессу он закутал в плащ так, что смотрится как младенец, которого вынесли погулять на свежем воздухе. Вот уже третий час едут, не меняя положения: она сидит у него на луке седла, прижавшись к его груди, а он бережно обнимает ее, а вдруг да заснет и брякнется коню под копыта.
Лучше бы, чтобы ее вез, скажем, Рундельштотт. А то сейчас нас только двое, способных сражаться. Даже два с половиной, все-таки Рундельштотт то может, то не может…
На первом же привале Фицрой торопливо соскочил на землю и принял упавшую ему в руки принцессу, по-прежнему закутанную в плащ так, что торчит только мордочка.
– Не завидуй, – шепнул за спиной Рундельштотт.
– Что? – изумился я. – Меня раздирает сочувствие!..
– Да? Взрослеешь, видать…
– Я такой взрослый, – заверил я, – седая борода за мной на три шага тащится! Вся уже в репьях, как хвост бродячей собаки… Такая, незримая борода, я же как бы волшебник. Или чародей, вечно путаюсь. Но лишь бы не колдун! Хотя вообще-то разницы так и не понял.
Фицрой невероятно бережно, словно хрупкий цветок, отнес принцессу почти на цыпочках к самому толстому дереву и усадил там, прислонив спиной и не вынимая из плаща.
– Отдыхайте, ваше высочество… Если что нужно, только прикажите!
Я посмотрел, как он со всех ног ринулся к седлу своего коня, спросил у нее тихонько:
– Принцесса, вы как себя чувствуете?
Она проговорила тоненьким нежным голоском:
– Хорошо…
– Тогда учитывайте, – напомнил я, – что Фицрою нужно и драться по дороге. Если не можете сами держаться в седле, то, может быть, вам удастся ехать на его же коне сзади? Сзади Фицроя, не коня. И ему будет приятнее.
– Коню?
– Да и коню, – согласился я, – и Фицрою. Оба они еще те кони. Вы же будете за него держаться… за Фицроя, имею в виду. Это так всем мужчинам нравится, когда за нас держатся женщины. Мы чувствуем себя мущщиннее, чем на самом деле… а потом и в самом деле такими становимся. Ибо обязывает. Обязываете.
Она мало что поняла, судя по ее беспомощному виду, но ответила послушно, как хорошая девочка:
– Как скажете, глерд Юджин. Я вас все еще не поблагодарила… Спасибо, глерд Юджин.
Я отмахнулся.
– Пустяки, не стоит благодарности. Это же было сделано в интересах международной общественности и сохранения нужного равновесия, когда наша чаша весов тяжелее, что правильно и законно. Да и ваша старшая сестра подняла всех на ноги. Мне кажется, она вас искренне любит и оберегает.
Она посмотрела на меня в великом изумлении кроткими газельими глазами.
– И я ее люблю. Кроме нее у меня никого нет. А теперь есть еще вы, глерд Юджин.
– И глерд Фицрой, – добавил я.
Она кивнула.
– Да, глерд Фицрой, мастер Рундельштотт, этот ваш странный слуга, что все понимает, это я заметила… Но вы ближе, глерд Юджин.
– Ой, даже боюсь.
Она печально улыбнулась, голосок стал еще тоньше и жалобнее:
– Я же знаю, как вы помогли моей сестре! Она мне все рассказала. И все ждет, когда же потребуете плату.
Я поморщился, ответил с аристократической небрежностью:
– Ну пусть ждет. Не дождется. Отдыхайте. К сожалению, привал ненадолго, да и то не ради нас, увы, и даже не ради вашего высочества, а ради коней.
– Я люблю коней, – ответила она очень серьезно, – а также лошадок.
– Нам нужно, – сказал я, смягчая невольную резкость своих слов, в общении с принцессой все выглядит резким, жестким и грубым, – нужно убраться отсюда как можно скорее.
Понсоменер хворост теперь собирает в одиночку, Фицрой угождает принцессе, даже когда Понсоменер вывалил целую груду сухих сучьев, Фицрой не повел ухом.
Рундельштотт быстро поставил палочки шалашиком, огонек из его зажигалки моментально воспламенил тонкие прутики, взвилось оранжевое пламя.
Принцесса захлопала в ладоши.
– Ой, как здорово!.. Милый Рундельштотт, как вы это делаете?
Фицрой сказал гордо:
– Я тоже так умею!
Она округлила глаза и посмотрела на него очень серьезно и задумчиво.
– Правда?.. Но вы же не старый… Или старый, но скрываете…
– Нет-нет, – сказал Фицрой поспешно, – я совсем не старый, а даже напротив!..
– Напротив, – спросила она, – это совсем-совсем старый? Ой, а я думала, что вы молодой…
Даже Понсоменер потихоньку улыбался, Рундельштотт готов заржать, а Фицрой вскрикнул, будто раненный в самое сердце:
– Ваше высочество!.. Ну как я могу быть старым, если у нас уже есть старый?.. Нельзя двум старым быть в одной группе!.. Молодые могут, но старый может быть только один! И вы знаете, кто он.
Она посмотрела на Рундельштотта, потом на него и спросила:
– Кто?
Он застыл с открытым ртом, принцесса смотрит очень серьезно, хороший и такой правильный ребенок, что никого не обманывает и не понимает, что ее все равно обмануть могут.
Рундельштотт перехватил мой взгляд, кивнул, а когда увидел, что в нашу сторону никто не смотрит, сказал негромко:
– Та рубашка, которую ты так умело нашел в моей комнате… в самом деле набирает магию солнца. Я не верил.
Я ответил понимающим взглядом. У меня рубашка и штаны тоже усиленно поглощают энергию. Здесь ее, благодаря трем солнцам, поступает уж и не знаю насколько больше, жадно впитывается одеждой, а из нее моим телом, чего никогда не происходило, но теперь, наверное, мой организм наконец-то сообразил, как это делать и в моем мире, я и там, дома, чувствовал распирающую мощь, но не понимал, как ею управлять, а когда не знаешь, то это дурь, а не мощь, а дурь опасная вещь.
– Наверное, – сказал я, – маги никогда не устают?
– Просто сразу восстанавливают силы, – ответил он. – Потому постарайся овладеть хоть чем-то. Магия в тебе есть, знаю.
Я пробормотал:
– Но я же владею…
Он покачал головой.
– Это Фицрой не видит разницы, но я же понимаю, что это у тебя в руках не магия.
– Надеюсь на ваши уроки, мастер, – сказал я почтительно. – Ученик из меня хреновый, но хороший. В смысле, старательный.
Весь день до самого вечера торопили коней, стараясь уйти как можно дальше. Даже с заходом солнца не остановились, благо огромная зловеще красная луна светит пронизывающе ярко, заливая мир багровым, словно застывающая кровь, мрачным светом, это не считая того, что для нас ночь не ночь, но принцесса щурится, всматриваясь в приближающиеся тени с растопыренными крючковатыми лапами, но этим можно пренебречь, а вот что и кони в ночи видят хуже, нехорошо…
Понсоменер перехватил мой взгляд, послал вперед, а через несколько минут снова появился, весь опасно багровый, помахал рукой.
– Левее! Здесь ручей, поляна, много сучьев.
Принцесса в удивлении приподняла бровки, не понимая, что хорошего во множестве сучьев, то ли дело цветы, но спрашивать не стала, мужчины лучше знают, что с женщинами делать, а мы свернули и минут через пять выехали на большую поляну, где и цветы, о которых Понсоменер почему-то не упомянул, и множество сухих веток по диаметру, где высятся огромные могучие деревья.
Понсоменер снова в мгновение ока собрал огромную охапку хвороста, Рундельштотт эффектно поджег, а Фицрой, снова закутав принцессу в плащ и усадив под деревом, начал торопливо вытаскивать из мешка провизию.
– Уж простите, ваше высочество, – сказал он виноватым тоном, – что никак не можем устроить вас в этом ужасе лучше…
Она проговорила в изумлении:
– Ужасе? Глерд…
– Ну да, – сказал он отчаянным голосом, – ночь в лесу!
Она возразила слабеньким голоском:
– Но здесь же так красиво…
Он раскрыл рот, глаза полезли на лоб, даже я невольно бросил взгляд по сторонам. Костер разгорелся, тем самым погрузив весь остальной мир за освещенным кругом в мрачный черный деготь ночи, искры возносятся с недобрым треском, а там в темной выси мелькают смутные быстрые тени, к нам падают чешуйки с деревьев, сорванные острыми коготками.
– Правда? – спросил я. – Как глубоко чувствующий человек, я вижу красоту, но некоторые тут у нас, несмотря на перья в шляпе, все еще не совсем как бы могут чувственно чувствовать и уповать.
Она посмотрела с мягким укором на Фицроя.
– Но почему? – спросила она тихо. – Неужели вы не видите, здесь просто удивительно красиво!..
– И прекрасно, – поддакнул я.
Фицрой в беспомощности смотрел то на нее, то на меня, но я не знал жалости, тоже смотрел на него с укором, но совсем не мягким, а как бы палкой по голове.
Принцесса нежно прошелестела:
– В ночи своя неповторимая прелесть… Эти прекрасные совы, эти бесшумно летающие мышки, такие милые… А вы видели ночных бабочек? Какие толстые, важные…
– Ночью холоднее, – пояснил я, – потому мохнатые.
Она спросила печально:
– Так просто? А я думала, для красоты…
– Все в мире для красоты, – заверил я. – Красота творит и сотворяет мир. И облагораживает. Вот если вам побыть недельку среди крестьян, то все существа вокруг вас наверняка облагородятся настолько, что станут глердами! И чем ближе к вам, тем глердее. Красота – страшная сила! Она когда-то спасет мир. Да так спасет, что мало не покажется.
Принцессу укрыли двумя одеялами и уложили спать посреди поляны, а сами устроились на ночь вокруг, враг не пройдет, не проскачет и даже не проползет на пузе.
Я думал, принцесса, привыкшая к роскоши, будет долго устраиваться, но заснула мгновенно, явно дорога через лес, пусть и в объятиях Фицроя, далась нелегко.
Понсоменер, как мне показалось, совсем не спал. Когда я проснулся, он сидит на том же месте и в той же позе, только вместо полыхающего костра перед ним багровые россыпи крупных углей, на таких хорошо жарить мясо, да вообще можно поджаривать все, что угодно, даже хлеб.
– Все спокойно? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Кто-нибудь приходил? – спросил я бодро.
Он кивнул с тем же равнодушным видом.
– Да.
Я подпрыгнул.
– Что?.. Кто приходил?
– Да так, – ответил он. – Которые Живут в Ночи.
Я огляделся в ужасе, Рундельштотт, Фицрой и принцесса все еще крепко спят, принцесса то ли придвинулась задницей к Фицрою, то ли он подполз, но сейчас он подгреб ее поближе так, что вжал в себя, и теперь мирно и удовлетворенно посапывают в невинном, хотя кто знает, сне.
– Чего меня не разбудил?.. Что они хотели?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Я им сразу сказал, что это не их лес, тот заканчивается на той стороне ручья, и хотя это рядом, но у них нет здесь прав. В общем, они удалились…
– Недовольные? – спросил я.
Он кивнул.
– А нам что?
Я с усилием перевел дыхание.
– Ты прав, нам не до тайн дикой природы. Подогрей остатки вчерашнего завтрака. Сегодня снова навстречу утренней заре, навстречу утренней заре… Там впереди большая река, как мне что-то подсказывает?
Он принялся молча выкладывать продукты, не упомянув, что утреннюю зарю проспали, будто понял мои изысканные метафоры, пусть они и ни к селу ни к городу.
Принцесса на удивление выспалась прекрасно, с порозовевшими щечками, щебечущая, невинная и чистая, как рыбка в горном ручье, подсела к расстеленной скатерти с разложенной Понсоменером едой, оглянулась на Фицроя.
– Глерд, вы еще спите?.. Здесь все так вкусно пахнет!..
Фицрой, скрючившись в клубок, пробормотал стонущим голосом:
– Сейчас встаю… уже сейчас… Будем завтракать, будем есть хлеб, Понс его хорошо прожарил, какой запах…
– Вот-вот, – подтвердила она, – а вы все лежите!.. Стыдно лежать, когда здесь все так вкусно…
Он пробормотал:
– Я вот думаю…
Я сказал предостерегающе:
– Эй-эй, не в присутствии принцессы!
Он привстал на локте, посмотрел на меня в удивлении:
– А что я хотел сказать?
– Не знаю, – ответил я твердо, – но в присутствии ее высочества такое даже думать неприлично!..
Принцесса посмотрела на Фицроя с опаской.
– Глерд… а что вы такое подумали?
– Я не подумал, – пробормотал несчастный Фицрой, – я не знаю, что они на меня клевещут… обрадовались, ваше высочество, они меня обижают!
Она посмотрела на меня и Рундельштотта с укором.
– Вы зачем его обижаете?
– А так просто, – пояснил я, – это мы ему даем сдачи. Принцесса, попробуйте вот это крылышко. Или ребрышко, я не антрополог, но если вкусно, то понимаю, хоть и не сразу. Хорошо спалось?
– Очень уютно, – сообщила она щебечуще. – Никогда не думала, что может быть так уютно. Как у мамы в руках, когда была совсем маленькой и счастливой.
Лицо Фицроя становилось то счастливым, то несчастным, минуя середину, а я сказал утешающе:
– Вы будете счастливы, ваше высочество! Кто, как не вы, больше достоин счастья? Даже Фицрой не спорит…
Фицрой бросил на меня убийственный взгляд, впервые ему кусок в горло не лез, а встречаясь взглядом с принцессой, он бледнел, краснел, даже багровел, один раз, как мне показалось, даже покрылся пятнами, как диковинный зверь карабула, вздрагивал и тыкал куском мяса мимо рта.
Я похлопал в ладони.
– Все-все, заканчиваем!.. Хоть в трудное и суровое предвоенное время, но пикник удался, несмотря на сгущающиеся тучи всеобщего озверения и мужества. Однако не забываем, как бы ни хотелось, о нашей задаче доставить ее высочество как можно быстрее в ее лоно, что есть лоно ее старшей сестры. Несмотря на!
Рундельштотт произнес с тяжелым вздохом:
– Зайцев спасают быстрые ноги.
– Там, – закончил я, – в тепле и уюте, наша принцесса будет в безопасности. Уверен, ее величество, я говорю о королеве, хрен отпустит ее больше ко всяким непонятным тетушкам. У королев не бывает тетушек! Не должно быть и у принцесс. Так, на всякий государственный случай.
Понсоменер подхватился.
– Оседлаю коней.
Рундельштотт медленно встал, опираясь обеими руками на посох. Как я заметил, он и спал с ним, обхватив обеими руками и счастливо чувствуя накопленную в нем темную энергию.
Понсоменер бегом привел коней, уже оседланных и вроде бы сытых, Фицрой, все еще несколько горбясь, взобрался в седло и протянул руку принцессе.
Я подхватил ее легкое тельце и помог устроиться за ним, она тут же обхватила его обеими руками и счастливо прижалась к спине всем телом, в том числе и грудью. Фицрой дернулся, словно всего с головы до ног пронзила сладкая боль. На лице быстро появилось странное выражение растерянности и счастья.
Я вскочил в седло, оглядел всех придирчиво.
– Не отставать и не отвлекаться! Пока там не спохватились, нужно удалиться как можно дальше.
Рундельштотт сказал с надеждой в голосе:
– Если повезет, въедем в Санпринг раньше, чем в Уламрии обнаружат. Вы знаете, там когда-нибудь да обнаружат!
Фицрой даже не хихикнул, я видел как все его внимание сосредоточилось на седоке сзади. Сейчас с отважного глерда можно стащить сапоги или снять рубашку, не заметит, все старается почувствовать, что еще можно сделать для принцессы, чтобы была счастлива.
По мне так она и сейчас не смотрится несчастной, но Фицрой, понятно, все равно будет из кожи лезть, его самого такое истовое служение делает счастливее.
Почти весь второй день бегства из Уламрии ехали по дорогам и тропам, никому не показываясь, хотя, конечно, трижды попадались навстречу подводы, и дважды мы сами почти нагнали мужиков на телеге, но всякий раз, оставаясь незамеченными, сворачивали в лес.
Фицрой то ли сам не понял, то ли перед принцессой жаждет выглядеть героем, сказал патетически:
– Это же простые крестьяне!
Я промолчал, как и Понсоменер, но старики любят поговорить и все объяснять, Рундельштотт сказал пространно:
– Когда вооруженные люди на конях спросят, не проезжали в этих краях люди… и дадут наши описания, как думаешь, что ответят эти простые крестьяне?
– Да ладно, – пробурчал Фицрой, – это я так… Скоро и бурундуков будем страшиться!
– Если бы бурундуки распускали языки, – ответил Рундельштотт, – от них пришлось бы прятаться куда больше… Давайте определимся, по этой дороге к вечеру доберемся до Шацина, это такой небольшой городишко, если кто смотрел на карту. А если вот там по левой тропке, видите?.. села будут попадаться чаще, чем вороны на деревьях.
– Лучше дорога к городу, – сказал я. – Много сел, много мужиков и баб в лесу, а мы не сможем не наткнуться на лесорубов или баб, собирающих грибы и ягоды.
Понсоменер, что остановился и зачем-то ждал нас, молча кивнул и снова пустил коня вперед.
