Глава 12
Оба вытащили бинокли, началось сопение, автоматическая подстройка фокуса облегчает наведение на резкость, но оба никак не привыкнут, что при малейшем движении пальцев изображение прыгает на сотни шагов в сторону.
Рундельштотт первым додумался не только прижаться к стволу дерева, но и руку с биноклем упер так, что изображение стабилизировалось по всему экрану.
– Как же хорошо, – выдохнул он. – Даже страшно. Трудно поверить, что вот тот часовой не видит меня… Прямо в лицо мне смотрит!
Я молча всматривался в мрачную крепость-тюрьму. Что-то подобное уже видел. Тауэр, Бастилия, но те практически в центре столиц, а это, скорее, Гуантанамо, секретная тюрьма вдали как от столицы, так и вообще от чужих глаз.
И гарнизон здесь явно не имеет связи с остальным миром. Разве что раз в год сюда привозят жалованье, а так местным стражникам наверняка просто запрещено отлучаться. Ну может, не раз в год, а раз в полгода или даже в квартал, такие места не должны быть посещаемыми часто.
– Лес далеко, – пробормотал Фицрой, – не подобраться. Даже кусты, сволочи, повыдергивали!
Рундельштотт сказал с иронией:
– И траву срезали, чтобы в высокой не подбирались. Фицрой, не всегда против нас только люди, иногда и природа подножку дает. Земля плохая, не видишь? Сплошная глина да камень. Потому не растет. Чтобы обезопасить крепость, достаточно на выстрел из лука вырубить лес и кусты, а здесь до края поляны на коне скакать и скакать…
Он говорил вроде Фицрою, но взгляд остался отстраненным, ладони соединил в замок в привычном жесте, но пальцы двигаются, вяжут некие символы.
Я поймал себя на странной мысли, что я тоже вот так двигал ими, управляя как аппаратурой дома, так и программами на мониторе, пока не была создана концепция умного дома, настроенного на владельца, и воплощением стала личная программа, которой можно было придавать любой облик, пол, возраст, а главное, характер и точную настройку на свои запросы.
Может быть, сказал мой гадкий внутренний голос, потому у них все и рухнуло, когда эти управляющие домами функции начали управлять и городами? А потом и вмешивались в жизнь людей? С чем одни радостно согласились, а другие совсем наоборот?
Иосиф Виссарионович мудро говорил: доверяй, но проверяй, а древние, возможно, слишком уж доверились, контроль потеряли…
– Нам нельзя высовываться, – сказал Фицрой зло. – Думаю, там с крыши по сторонам посматривают!..
– А что им еще делать? – согласился я. – Даже свободные от дежурства будут торчать наверху.
– Это лучше, – согласился Фицрой, – чем в четырех каменных стенах, будто тоже заключенные. Хотя, конечно, игру в кости никто не отменял… Да и женщин, думаю, каких-то держат на кухне для разных нужд. И в прачечной.
– А еще парочку служанок почище, – подсказал я, – что прислуживают принцессе. Так что не такая уж и ужасная у них служба. Это я к тому, что жалеть нам их незачем.
Он спросил деловым тоном:
– Полная зачистка?
– А нам нужны свидетели? – спросил я. – Пусть все останется тайной. Кто здесь был, сколько нас… Вообще химеры мы или драконы – пусть останется, если сможем, загадкой. Конечно, это идеальный вариант…
– А идеального ничего не бывает, – буркнул Рундельштотт.
Фицрой сказал с тоской:
– Идеальнее было бы, перехвати мы их в дороге!
– Еще идеальнее, – сказал я, – перебить нападающих во дворце тетушки принцессы. Но мы имеем дело с реальностью. Так что смотрите во все глаза. В первую очередь нужно выяснить одну важную деталь…
Фицрой спросил жадно:
– Какую?
Я смолчал, всматриваясь в окуляр, программы зафиксировали объект, и теперь изображение не прыгает, можно медленно увеличивать картинку, рассматривая даже прыщи на мордах часовых, но это чересчур, нам важнее более общая картинка…
Фицрой смотрел на меня в ожидании, Рундельштотт поморщился, ответил нехотя:
– Сперва нужно убедиться, здесь ли принцесса.
Фицрой не обиделся, даже хохотнул:
– А что, был бы красивый провал!.. Ворвемся, всех разнесем в клочья, а в самой охраняемой комнате никого…
Долго рассматривали сверху донизу, Фицрой зябко передернул плечами.
– Какая-то негостеприимная крепость, – обронил он. – Или у меня со вкусом что-то не то?
– Я бы тоже не стал покупать, – согласился я. – Под летнюю резиденцию.
Рундельштотт напомнил строго:
– Это тюрьма!..
– Здорово живут, – сказал я.
– Для королевских особ, – добавил Рундельштотт. – И лордов, не ниже титулом, чем герцоги. Потому здесь и охраны больше, чем… Король понимает, что боевая дружина какого-нибудь герцога может попытаться вызволить своего господина, потому это не просто тюрьма, а крепость.
Я медленно двигал объективом, всматриваясь в окуляр, с той стороны крепости две башенки, не слишком высокие, но так, чтобы смотреть и поверх далекого леса.
Сам лес, как я сказал себе еще раз, избегает каменной пустоши, где негде пустить корни, а на всем расстоянии между крепостью и лесом нет даже кустарника, а только низкая трава, в которой не спрятаться и мелкой собачонке.
Тюрьма тюрьмой, но шагах в полусотне в сторонке достаточно просторная конюшня и даже, как я понимаю, а между нею и крепостью прокаленное и усыпанное углями место, а вокруг квадратом положены толстые ошкуренные бревна.
Две толстые рогатины, вбитые в землю по краям напротив одна другой, ясно указывают: здесь то, что потом станет популярными шашлыками, а пока здесь без всяких выпендренов жарят на вертеле целиком оленей, кабанов, но могут и быка.
Понсоменер сказал до жути равнодушным голосом:
– Похоже, там их сотни.
– Да хоть тысячи, – сказал Фицрой отважно. – Нам все равно не пройти!.. Да и вообще… Судя по тем глердам, принцессе здесь не скучно. Думаю, эти красавцы выказывают ей все знаки внимания.
Я пробормотал:
– Да при чем здесь интересы принцессы?.. Нам на них насрать. Как и вообще всем. Женщина – всего лишь функция, а принцесса – тем более.
Фицрой спросил опасливо:
– Какая функция?
– Достаточно важная, – ответил я. – Например, усилитель позиций на переговорах. Принцесса – всего лишь козырь… в умелых мужских руках.
– Женщина, – сказал он, сразу оживая, – ничто без мужских рук! А в их руках – все. Особенно если это наши.
– Наши загребущие, – согласился я. – Просто не представляю, как туда проникнуть. Штурмом не взять… Может, сдаться? Чтобы привели в тюрьму и посадили с преступниками… но не прокатит. Сюда отправляют только по суду…
– И только знатных, – уточнил Фицрой, – а не всяких там бродяг.
Он окинул меня уничижительным взглядом. Вообще-то мы, покинув города, тут же меняем яркие одежды на серые и невзрачные дорожные, в народе называют их немаркими, а я зову маскировочными, так что да, смотримся бродягами. Даже щеголеватый Фицрой с головы до ног бродяжистый, хотя появись перед нами женщина, он моментально превратился бы в принца, одетого для прикола в рубище.
Я сказал с досадой:
– Как бы еще убедиться, что принцесса там!
– Да никак, – ответил Фицрой.
– Понаблюдаем ночь, – решил я. – Два этажа с окнами. Неужели ни разу не подойдет, не пройдет мимо?
Фицрой буркнул:
– Как? Отсюда и саму крепость рассмотреть не просто. А ночью так и вовсе…
– Забыл о своем бинокле? – спросил я. – Давай покажу, как пользоваться. Там малость иначе, чем в моем прицеле.
Фицрой отнял от глаз бинокль.
– А сейчас я что делаю?
– Не знаю, – сообщил я. – Ты же человек несерьезный.
Он хмыкнул и отвернулся. За спиной едва слышно шелестнули кусты, я ощутил приближение Понсоменера.
Он сказал тихо:
– Лошадей расседлал. Всем дал овса, сейчас на выпасе. Место здесь тихое, дороги далеко, следов человека нет.
– Отлично, – сказал я, – хочешь посмотреть через бинокль?
– Наверное, – ответил он равнодушно.
– Жизнь только тогда жизнь, – сказал я, – когда видишь новое.
С биноклем он управился даже быстрее, чем Фицрой и Рундельштотт, странное свойство понимать вещи, сам настроил резкость и медленно двигал объективом, рассматривая не только крепость, она должна заботить больше меня, но и дальний лес.
После короткого обеда все трое залегли под укрытием кустов с оранжевой, красной и даже зеленой листвой, возбужденно переговариваются, даже вскрикивают, когда вдруг в объективе крупным планом появляется злое усатое лицо стражника, что смотрит так, будто их видит.
– Лучше по очереди, – посоветовал я. – Хотя дежурить и не всю ночь… Если принцесса там, то, как примерная девочка, спать ляжет вовремя, а вы к тому времени уже и фигу перед глазами не увидите.
– Еще малость, – сказал Фицрой. – Это же так здорово!..
Рундельштотт поинтересовался опасливо:
– А там точно нас не видят? А то когда вот так глаза в глаза…
Я не успел открыть рот, Фицрой, уже успевший насмотреться в оптический прицел винтовки и знающий, что такое бинокль, победно расхохотался.
– Они все слепые, как кроты!.. Или как мы, которыми были до того, как ваш ученик, мастер, прилепил нам эти штуки на глаза!
Рундельштотт бросил на меня взгляд, в словах Фицроя чувствуется и укор, что вот он, мастер, забыл о таких великолепных штуках, хотя, с другой стороны, они нужны вот таким ночным бродягам, а не мыслителю, что не выходит из лаборатории, создавая новые заклинания, призванные улучшить мир.
И понятно, что на такие штуки тут же обратил внимание именно я, у которого еще ветер и девки в голове, такие же дурные и ветреные…
Я пересмотрел в мешке свое снаряжение, больше всего места занимает сложенная снайперская винтовка, но ею, скорее всего, пользоваться не придется, это не для ближнего боя, а вот снаряжение, которым пользуются спятившие скалолазы… да, возможно.
Я начал дремать прямо над мешком, за спиной дорога все-таки долгая и тяжелая, как вдруг долетел ликующий, хоть и приглушенный вопль:
– Принцесса!.. Чем угодно клянусь, принцесса!
Я сбросил плащ и ринулся на голос. Фицрой, не отрываясь от бинокля, машет нам, повизгивает от возбуждения.
Мы с Рундельштоттом прильнули к окулярам. Понсоменер начал пристально вглядываться без всякого бинокля. Я смотрел на окна, чуть уменьшив расстояние, чтобы видеть все на двух этажах, а когда у одного из окон снова появилась фигурка, поспешно увеличил изображение.
Нет, не принцесса, Фицрой ошибся, просто молодая, миловидная и очень чистенько одетая девушка.
Фицрой тоже рассмотрел, сказал сердито:
– Принцессу не станут держать как простую воровку!.. Ей даже не могут выдвинуть никакого обвинения, разве не так?.. Потому содержат с подобающими принцессе почестями.
– Хочешь сказать, – переспросил я, – там у нее служанки?
– Не мужчины же раздевают, – ответил он с негодованием.
Я подумал, сказал в сомнении:
– В заключении могут быть и другие знатные женщины. Какая-нибудь герцогиня, вздумавшая совершить переворот… или не позволившая королю задрать ей подол. В этом мире это еще случается.
Фицрой спросил с надеждой:
– Будем готовиться к штурму?
– Да, – согласился я. – Всю жизнь мечтал спасать из лап короля его очередную фаворитку, впавшую в немилость!.. Сперва убедимся, что там есть и принцесса. Я имею в виду нашу принцессу, а остальные принцессы нам не принцессы!
Рундельштотт проговорил с сомнением:
– А если еще и фаворитку вызволим?
– Даже если двух, – сказал я твердо. – Или трех! Всех Фицрою. Его не жалко, часто перечит законной власти.
Фицрой фыркнул:
– Это ты законная?
– На время похода, – напомнил я, – я сатрап и диктатор!.. А потом снова эта сраная демократия, что погубит мир. Как видим, тюрьма укреплена против целого войска. То есть если какой-то феодал попытается освободить своего сторонника, его армия разобьется о стены с огромными потерями. Здесь могут держаться в обороне столько, насколько хватит запасов провизии, а этого, уверен, в подвалах полно. А тем временем неспешно и грозно подойдут королевские войска.
Фицрой сказал в нетерпении:
– Не темни, это и так понятно. Как будем освобождать принцессу?
– Я думал, – ответил я, – посыплются предложения… Ладно, тогда нужно сперва разведать. Может быть, даже успею за эту ночь?
Рундельштотт пробормотал:
– А что разведать?
– Рискованно сразу начинать спасать, – пояснил я. – Можно попасть даже не в ловушку, хотя как без них, родимых, таких необходимых для жизни и процветания страны, а просто заблудиться в узких коридорах, где очень легко держать оборону, а вот наступать как-то не очень.
Фицрой набычился, посмотрел исподлобья.
– Хочешь в одиночку?
– Твоя жизнь для меня, – сказал я с пафосом, – ценность! Рисковать тобой не стану.
Он буркнул:
– Уж определись, то ли не жалко, то ли ценность необычайная…
– Это разные моменты жизни, – сказал я. – И ты разный. Не знал, что ты разнообразный?.. Это комплимент, не подумай чего. В общем, я схожу посмотрю, где там и что. А потом решим, как и зачем.
Фицрой сказал вдруг:
– Слушай, если не берешь нас толпой, то…
– И одного не беру, – отрезал я.
– Уже понял. А как… можно переговариваться?
Я подумал, сказал строго:
– Ладно. Включайте. Но никто не смеет со мной разговаривать первым! Поняли? Я, возможно, буду прятаться, это вполне в моей героической натуре, ибо только трус не прячется, чтобы не выказать своей мерзкой натуры, а герои еще как, даже бегут, роняя башмаки и прочие носильные вещи!..
Рундельштотт проговорил озабоченно:
– Все-таки лучше не подходи близко.
– Не собираюсь спасать принцессу в одиночку, – сказал я сварливо. – Я что, совсем?.. Нет, я не совсем. Я даже вовсе!.. Так что посмотрю, как герой, из-за угла, а потом, когда вернусь, решим коллективным разумом, ибо здоровый коллектив… у нас здоровый?.. здоровый коллектив – основа любого общества. Даже нездорового.
Фицрой сморщился и покрутил головой, будто при зубной боли.
– Иди-иди. А то прям сейчас упаду, уже голова закружилась.
