20 сентября 1995 годаВымоталась совершенно – клеила обои, красила, вытаскивала с чердака мусор, оставленный прежними владельцами. Мне здесь нравится – улица тихая, люди живут семейные. Но к городу еще надо привыкнуть. Я уже заметила, что женщины на внедорожниках ставят машины на парковке у торгового центра, совершенно не думая, что место может понадобиться кому-то еще. Мамочки наряжаются, как куклы, только для того, чтобы сходить в бакалейный. Они даже с детьми разговаривают так, словно думают, что их все слушают, и им нужно продемонстрировать образец совершенства.Дейву здесь нравится. В городе есть поле для гольфа, никакого членства не требуется, и его втиснули в расписание, хотя «окон» и не было. Он уже вовсю готовится, чтобы снова попробовать пройти квалификацию и заработать приглашение на следующий сезон, который начинается в январе, когда должен родиться ребенок.
3 ноября 1995 годаНаконец-то мы с Дейвом поговорили о работе и ребенке. Раньше избегали касаться этой темы. Точнее, я избегала. Как в пословице про слона в комнате. Дейв не сказал этого напрямик, но, по-моему, считает, что один родитель должен оставаться дома с детьми. Наверно, это как-то связано с его представлениями о собственном воспитании, недоверием к чужим людям, стремлением к самопожертвованию и контролю. Деньги его никогда не интересовали, по крайней мере, не они диктовали ему, что делать и чем заниматься. Так что реальный выбор – заработок двух родителей или расходы на ребенка – перед ним не стоял. Этот пункт просто не рассматривался. Я тоже не ставила его во главу угла. Но по другой причине.Я сказала, что попробую договориться на неполный рабочий день и что начальство, скорее всего, пойдет мне навстречу, и тогда у меня будет неплохой заработок при небольшой занятости. Мы сидели за столом, обедали, и он вдруг притих. Наверно, уже прикидывал: если я останусь дома, то это компенсирует его отсутствие. Пока я излагала свой план, Дейв крутил бутылку пива и улыбался, как именинник, получивший на день рождения нижнее белье.Вообще-то, я как-то не думал, что ты хочешь остаться на работе, сказал он. Ты постоянно жалуешься, что ничего не успеваешь, и мне казалось, будешь рада подвести черту. Ты же так переживала из-за этого ребенка.Я чуть не вспыхнула от злости, как бывало раньше, когда мать излагала свои домыслы насчет того, что я сделала или чего не сделала. Он все повернул против меня – мои радости и тревоги из-за ребенка, тот выкидыш. Получалось, что если бы я любила его по-настоящему, то ни о чем другом и не думала бы. «Ты ведь так не считаешь!» – хотелось крикнуть мне. «Ты не можешь думать, что, заботясь о ребенке, я должна обязательно отказаться от работы, которой отдала десять лет жизни и которую люблю». Но я знала – ничего хорошего из этого не получится.Интересно. Мы во многом схожи и ко многому относимся одинаково, но это вещи теоретические. Здесь – совсем другое. Думаю, в глубине души Дейв вовсе не считает мужчин и женщин равными, а значит, и моя работа не может быть так же важна для меня, как его – для него. Подозреваю, что в его представлении женская любовь к детям естественно связана с самопожертвованием. Каждый раз, стоит мне только заикнуться насчет того, что есть и противоположная точка зрения, в глазах у него пробегает облачко, а на лице появляется растерянно-огорченное выражение. Я еще не стала матерью, а уже ощутила горький вкус родительской вины.
22 января 1966 годаДжона Уильям Мартин появился на свет шесть дней назад, с опозданием в девять дней. Схватки начались в тот момент, когда Дейв поднялся на борт самолета, следовавшего из Тусона. На первый взгляд – идеальное совпадение, но ребенок родился только через тридцать шесть часов, едва успев познакомиться с папочкой, прежде чем папочка улетел в Палм-Спрингс. Он вернулся вчера и снова улетает завтра. Я понимаю, что ему необходимо вернуться на турнир, что им движет жажда реванша, что он держится за свою карту и так далее. Но это не значит, что мне это должно нравиться. Однако приходится держаться и делать хорошую мину.Ребенок – прелесть. Все эти инстинкты и неиспорченная природа. Как он щурится, стараясь удержать меня взглядом, как сжимает кулачки. У него пухлые ножки и такие крохотные пяточки. Одно ушко немного заворачивается, как будто он лежал на нем, пока рос. Когда он спит, покусывает нижнюю губку. Смотрю на него и не могу насмотреться.
15 февраля 1996 годаСходила на первое собрание в группу новеньких, к которой я приписана. Нас там восемь матерей, собрания – по средам. Главная идея такая: дети возятся на полу и понемножку знакомятся, а мамочки устраивают вечеринки на Хэллоуин и вместе отмечают дни рождения. Сегодня мы собрались в доме Бриттани, большом, просторном и заставленном скульптурной мебелью, наверняка называвшейся по имени какого-нибудь французского короля, а не по категории из каталога «Поттери Барн». Мы сидели кружком на полу в игровой комнате, а детишки лежали перед нами на одеяльцах, как будто на занятиях по системе Ламейза.Есть, оказывается, много такого, что мне положено делать и чего не положено, но о чем я услышала впервые. Например, использовать матерчатые салфетки вместо тех, что продаются в магазине, поскольку последние содержат вредные химические соединения и грубые волокна. Под вопросом оказалась и программа вакцинации, хотя педиатры всячески рекомендуют делать прививки, а власти даже требуют их проведения. Записывайте вашего ребенка в детский сад, или он всю жизнь будет подавать бургеры в дешевой забегаловке. Женщины были милые, может быть, даже немножко чересчур, но они постоянно говорили о детях. Ни одна из них не обмолвилась и словом о своих интересах или работе, возвращаться на которую никто, похоже, не собирается, а когда я упомянула о своих увлечениях, меня выслушали вежливо, но не более.Мы пили кофе из раскрашенных вручную европейских чашек. Кофе был без кофеина, поскольку все присутствующие кормили грудью. Я, наверно, пропустила вступительный инструктаж и потому допустила оплошность, попросив обычный. Оказалось, Бриттани такой даже не варит. После того как она приготовила его для меня – несмотря на мои протесты, что сойдет и бескофеиновый, – и стала наливать, все повернулись в нашу сторону. Потом Петра сказала: «Добавь-ка и мне обычного». Благослови ее Господь.Я чувствовала себя так, словно материнство застало врасплох только меня одну. Никто не говорил о вещах, о которых я думала постоянно: скучают ли они по прежней жизни, замечают ли какие-то изъяны в своих малышах, и если да, надеются ли, что со временем все пройдет, или, наоборот, разрастется в нечто безобразное. Не возникает ли у кого желания отхлестать мужа пеленкой, когда он дрыхнет, словно и не слыша, как заходится плачем ребенок. И не бывает ли так, что иногда ты не чувствуешь ни любви, ни нежности, ни желания нянчиться бесконечно с этим рожденным тобою чудом, а хочешь хотя бы на часик вернуться в прошлое, чтобы никто тебя не трогал, не будил и не требовал твоей заботы и внимания.
13 марта 1996 годаСегодня утром группу принимала я. Все втиснулись в нашу многофункциональную гостиную. Я убрала лишнее – перенесла в ванную ручные полотенца и деревце бонсай, купила несколько чашек и запаслась кофе без кофеина. Получилось неплохо, так что я даже прониклась гордостью.«А чем твой муж зарабатывает?» – спросила Бриттани, оглядывая гостиную. Наверно, она хотела бы увидеть и остальное, но поняла, что остального-то и нет. Я ответила, что он – профессиональный спортсмен, играет в гольф. Им это показалось странным. В их представлении хобби – это лепить керамику в подвале и продавать ее потом на углу.Уходившая последней Петра предложила помочь прибраться в гостиной и кухне. Она из Италии, и мы поболтали немного на итальянском, так что мое пребывание во Флоренции бесследно не прошло. Потом, пока дети сидели в надувных креслицах, мы выпили еще по чашечке кофе («caffe normale, grazie a Dio»). Я сказала, что жутко устала и сейчас усну прямо за столом. Все в группе казались безумно счастливыми, и только я чувствовала себя совершенно вымотанной и несвежей.Да, сказала она: «Belle dal fuori. Что ты будешь делать?»Я могла бы ее расцеловать.
6 апреля 1996 года11:30 вечера. Пожарная машина только что отъехала, все еще поблескивая «мигалкой». Даже не знаю, что делать. Вот и сижу со стаканом мерло и то смеюсь, то плачу. Уложив Джону, я поправляла столик для пеленания и уронила термометр, старенький, ртутный, вроде тех, какими пользуются в школе. Он упал на деревянный пол и разбился. Я собрала осколки, но не увидела никакой ртути и подумала, что она, должно быть, защищена и находится в какой-то внутренней камере. Но нет, я не увидела ее, потому что ОНА РАСКАТИЛАСЬ ПО ВСЕМУ ПОЛУ КРОХОТНЫМИ ШАРИКАМИ.Совсем недавно читала, что в некоторых штатах планируют запретить ртутные термометры, и тут меня осенило: а если она не только такая токсичная, но еще и переносится по воздуху? Что, если я выпустила некое подобие вируса и малюсенькие шарики вот-вот проникнут в легкие Джоны? И я позвонила в службу спасения. «Не двигайтесь и ни к чему не притрагивайтесь, – сказали мне, – особенно это касается ребенка, – они уже высылают бригаду. – Передняя дверь не закрыта?»Не прошло и трех минут, как я услышала вой сирен, а потом увидела в окно мигающие огни. По стене запрыгали отсветы. В дверь трижды постучали: «МИССИС МАРТИН, МЫ ВХОДИМ». Тяжелый топот по лестнице, и на пороге появились трое в желтых защитных костюмах. Я бы, наверно, обмочилась со смеху, если бы не тряслась от страха; выглядели они так, словно прибыли сражаться с вирусом Эбола, – скафандры, как у космонавтов, сапоги до колен и шлемы с пластиковыми окошечками.Первый поднял меня, босую и перенес на другое место; двое других прошли в комнату и остановились перед рассыпавшейся ртутью, словно узрели хранилище ядовитых отходов. Третий вызвал по рации токсикологический центр. Выяснилось, что ртуть не абсорбируется человеком через прикосновение, а летучей становится только при очень высокой температуре.После этого все успокоились. Пока первый и второй обсуждали, как лучше произвести зачистку, ртуть продолжала раскатываться между половицами. Потом им стало жарко, и они сняли шлемы и длинные, до локтя, перчатки. «Как насчет скотча?» – предложила я в шутку.Вот так мы и справились с токсическим разливом, на ликвидацию которого была командирована вся противоэпидемическая бригада Саутбрука. Ртуть собирали с помощью скотча, как мусор с костюма. Они провели в доме два часа, и все это время Джона спал.
Среда, 10 апреля 1996 годаУтром рассказала всем о случае с ртутным термометром. Надеялась, что они посмеются, а потом поддержат меня, подбодрят, скажут, что с Джоной ничего не случится, что он не вырастет умственно отсталым, неспособным даже произнести собственное имя. Но мои ожидания не оправдались. Я закончила, а они молчали. Никто не произнес и слова. Прошло секунд пять. Потом Лесли сказала: «Боже мой». А Реган добавила: «Ты водила его к педиатру?» (Нет.) Снова молчание. «Я никогда не держала и не держу в доме ртутные термометры. Уж слишком рискованно». И все согласно закивали – да, да, да.Стараясь говорить спокойно и не переходить на оборонительные позиции, я ответила, что ртутные градусники, по мнению моего педиатра, самые точные. И тут Бриттани завела речь о том, как она, выбирая педиатра, всегда проверяет, кто он такой, не выдвигались ли против него обвинения в профессиональной небрежности и так далее.Таблетки цианида в кофе. Духовая трубка с дротиками, наконечники которых отравлены спорами сибирской язвы. Их не было в моем распоряжении, о чем я очень пожалела.Я улыбнулась. И буду улыбаться. Не собираюсь лишать Джону его маленьких приятелей, с которыми можно кататься по полу и одеваться в детские костюмчики на Хэллоуин. Но мне придется очень постараться, чтобы не сунуть в их мешочки для угощений ртутные градусники.
Пятница, 12 апреля 1996 годаШефиня сказала, что на неполный рабочий день агентство не согласно. Невероятно. Я думала, они будут только «за». Договариваемся на внештатника. Буду работать дома. «Доверься мне, – сказала Вероника. – У нас все получится».По итогам сезона Дейв попал в верхние тридцать процентов. Так высоко он еще не забирался. Я видела, как мой муж давал интервью «И-эс-пи-эн» – вполне приемлемое сочетание энтузиазма, профессионализма и скромности, подпорченное вкрадчивой улыбкой шестилетнего ребенка. Тут уж ничего не поделаешь.
Пятница, 19 апреля 1996 годаВ понедельник попробую выбрать няню. Мы наконец-то дали объявление в газету, но только после того, как мне удалось уговорить Дейва согласиться на такой вариант. Приходить няне надо три раза в неделю, во второй половине дня. Я в это время буду трудиться наверху. Виктория сдержала слово, так что загрузка обеспечена. Никто не поверит, но мне это нравится. Нравится, как никогда раньше. Она уже подбросила мне клиента, возиться с которым никому не хотелось, японского производителя саке, и я просидела допоздна, обдумывая варианты с этикеткой. В конце концов остановилась на концепции силуэта в стиле киригами – трепещущие под ветром тонкие стебли на рисовом поле. Точку я поставила только в половине третьего, когда проснулся Джона. Как результат – жуткая усталость и проклятия в свой адрес.Это так много для меня значит. Звучит трогательно, но так оно и есть. Я как будто сохраняю частичку себя, ту частичку, которая не желает довольствоваться кормлением, стиркой и каналом «И-эс-пи-эн», чтобы узнать, как там дела у Дейва. Это все, что осталось от меня настоящей, потому что все остальное как будто происходит с кем-то другим. Отвлекаясь на работу, я получаю еще больше удовольствия от общения с Джоной. Но урывать часок здесь, часок там, пока он спит, дело безнадежное, и я только сейчас начинаю это понимать. Только вникнешь в вопрос, только погрузишься в тему и войдешь в рабочий ритм, как приходится отвлекаться. Уж лучше и не начинать. Мне нужна постоянная няня. Тогда все будет по-другому.