Глава 2

Стоял июнь, но на двери дома Мартинов все еще висели выцветшие на солнце, посеревшие сердечки «валентинок». Дейв распахнул дверь перед поднимавшейся по ступенькам Кейт, следом за ней шел Крис с детьми.

– Радость моя, с каждым разом ты все хорошеешь. Вашингтон явно идет тебе на пользу. Подойди-ка, дай я тебя обниму.

Объятия оказались широкими и крепкими, больше похожими на хватку квотербека, чем отставного гольфиста средней руки. Ему практически никогда не удавалось подняться в верхнюю часть таблицы. Сам он обычно говорил, что быть великим спортсменом может лишь тот, кто постоянно держит себя в узде, а такое испытание не для него.

Каждый раз, когда Дейв произносил это, Кейт как будто слышала победную барабанную дробь.

Она высвободилась из объятий, осторожно похлопав его по спине и выразив тем самым поддержку, не прибегая к обычным в таких случаях избитым фразам. Легкий кивок показал, что он ценит участие. Кейт перевела взгляд на Джону.

– Смотрите, как вытянулся! Это потому, что ты уже не ходишь в детский сад?

Она отступила немного в сторону, пропуская Криса и детей.

– Дети, вы же помните Джону? Мы отдали ему наших золотых рыбок, когда переезжали…

Дети стояли молча. Год прошел с тех пор, как они приезжали сюда в последний раз, и уже почти два со времени переезда – вечность для тех, чья память – шесть лет и четыре года.

– Привет, дружок, – сказал Крис, поднимая руку с раскрытой ладонью. Когда ответного жеста не последовало, он опустил ее и потрепал мальчика по голове. – Давненько, парни, мы с вами не виделись! Ну как вы тут?

– Хорошо. – Джона посмотрел на него, щурясь в послеполуденном свете. Пустоту, где когда-то был передний зуб, уже начинал прорезать слегка зазубренный краешек нового, растущего зуба. – А вы знаете, что моя мама умерла?

Рука Криса все еще лежала на голове мальчика; Дейв опустил глаза к полу.

Кейт ждала, что он как-то успокоит сына, скажет, что в этом нет ничего необычного, что это тоже часть жизни. Однако Дейв продолжал изучать порог, впившись скрюченными пальцами ног в деревянные половицы.

Крис нагнулся так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика, и присел, сложив руки на коленях.

– Знаю, дружок. И мне правда очень жаль. Моя мама тоже умерла. Тяжело, да?

– Да, – откликнулся Джона. – Теперь она на небесах и может заботиться о папиной собаке. И я хочу…

Со стороны кухни донеслись механические звуки – не то музыкального инструмента, не то видеоигры, – и мальчик оглянулся, прикидывая, кто из сестер и с чем сейчас играет.

– Я только хочу…

Кейт и Крис ждали с напряженными улыбками. Пожеланий у него могло быть много, да только адресовать их некому. Мальчик стоял, то втягивая, то вытягивая руку из рукава рубашки, как будто потерял ход мысли или уже забыл, что собирался сказать.

– Папа сказал, что мы на мой день рождения поедем в Диснейленд. Правда, пап?

Дейв вскинул голову, словно очнувшись ото сна.

– Конечно. Непременно поедем.

Он положил руку на плечо сына и натянуто улыбнулся.

– Ну все. Давай зови наших друзей в дом да предложи чего-нибудь перекусить, а не забалтывай на пороге.

Летом дом Мартинов часто становился площадкой для обеденных встреч, когда малыши возились в песочнице, а приглядывавшие за ними родители потягивали прохладительное. Задний двор был устроен идеально: дети находились внутри огражденного пространства и в полной безопасности, но при этом не чувствовали себя в заточении. Незамысловатые качели не требовали от родителей особой бдительности и в то же время позволяли детишкам чувствовать себя почти независимыми, не мешая проявлению некоторой вольности. Родителям никогда не приходило в голову отказаться от приглашения на пикник у Мартинов, поскольку это было то редчайшее место, где безмятежно сосуществовали миры играющих детей и беседующих взрослых. Порой казалось, что здесь и комаров намного меньше, чем где-либо по соседству. В общем, это было совершенно очаровательное местечко, укреплявшее ощущение того, что Господь милостив к Мартинам.

Крис стоял у гриля и выскребал щеткой со стальной щетиной пригоревшие к решетке кусочки гамбургеров, его спина напоминала Кейт о том, что после нескольких часов разговоров ни о чем ей пора закругляться. Дейв сидел с банкой пива в шезлонге, вытянув ноги и поглядывая на играющих в прятки детей. Когда кто-то из них оказывался поблизости (из Мартинов или Спенсеров – неважно), он хватал бегуна за руку или за ногу. И пусть его игривость била чуточку через край, дети или не осознавали этого, или просто не обращали внимания. Кейт сидела на веранде посреди всего этого шума и молчала. Ощущение потери непременного участника подобных собраний повисло над двориком, словно туман, меняя вид и восприятие привычных вещей.

Она оглядела знакомый двор. Там, где всегда росли помидоры, теперь зеленым хохолком торчали сорняки. Сетка для роз все так же тянулась по стене дома, не замечая, что садовницы уже нет. Кованая скамейка, треснувшая после того первого сезона, когда ее оставили зимовать на улице, стояла на прежнем месте. На ней они сидели, когда Элизабет сообщила, что снова беременна. В тот момент Кейт испытала такой прилив радости, словно сама должна была подарить новую жизнь. Теперь, тринадцать месяцев спустя, Эмили уже вышла из ползункового возраста и начинала ходить. Кейт держала ее на коленях – маленькую теплую крепышку, и мягкие волосики щекотали ей щеку.

Какое чудо – видеть, как растут дети, как изменяются их черты, попеременно демонстрируя в хитрых генетических прятках схожесть то с одним, то с другим из родителей. У девчушки были такие же, как у отца и четырехлетней сестры Анны, пухлые губы, но глаза ей достались от матери – завораживающе синие, того оттенка, что между васильковым и сапфировым. От Дейва все трое унаследовали густые темные волосы, стричь которые мать отказывалась даже у Джоны. Дейв оставил все как было, так что мальчик с локонами до плеч больше напоминал какого-нибудь эмоционального Джованни, чем настоящего белого американца родом из Коннектикута. Элизабет нравилось сравнивать их черты, выявляя очарование каждого, когда дело доходило до поиска сходств и различий у собственных детей. Лучшее, что она сделала для них, – подарила каждому брата или сестру. Кейт уткнулась носом в головку Эмили и вдохнула запах шампуня «Джонсонс бэби» – тот самый запах, что на каждую женщину, имеющую детей ползункового возраста, действует на уровне рефлексов Павлова.

Эмили добралась пухлыми пальчиками до тарелки Кейт с куском фруктового пирога и миниатюрных пирожных с миндально-абрикосовой начинкой. Кейт перестала покупать десерты в своей любимой городской пекарне, хотя знала, что дает Дейву повод для насмешек. Шеф-кондитер, который сам ничего не печет, – не смешно ли?

– Ну правда, Кейт, – говорил он, обдавая ее запахом персиков и бурбона, когда она ставила на кухонную стойку картонную коробку с покупными пирожными. – Ты единственная среди нас, кто умеет профессионально печь, и ты пользуешься своими умениями в наименьшей степени.

– Ты имеешь в виду, что я единственная обладательница талантов, плодами которых ты хотел бы насладиться? – отвечала она, подталкивая его локтем.

Что правда, то правда, она стала готовить намного проще, когда завела детей. Стряпня требует времени, даже при условии, что навыки стали второй натурой после окончания кулинарной школы. «Какая прекрасная возможность для карьеры», – говорили родители и старшая сестра, подразумевая – «для того, кто не метит в ученые». Суфле и фламбе оказались не слишком востребованы в семье с маленькими детьми, потому она переключилась на более практичные рецепты. Куриный пирог в горшочке на обед и сахарное печенье для детей – с использованием ее эксклюзивной коллекции формочек. Блинчики по выходным, которые она лихо (на что никогда не отважилась бы в присутствии коллег) подбрасывала на сковородке – исключительно на забаву детям. Ей частенько звонили с предложением подменить шеф-кондитера, который то ли ушел, то ли вылетел, и всегда просили, чтобы она приготовила то самое крем-брюле, за которое ее номинировали на награду Фонда Джеймса Берда. Время от времени приходили соблазнительные предложения, одно из которых лежало сейчас на ее столе. И каждый раз она отвечала одинаково: «Спасибо, но… нет, не сейчас». Отвечала после секундной паузы. Впрочем, по тому последнему предложению, что лежало на столе, дать отрицательный ответ Кейт еще не успела.

Дейв знал, на что способна Кейт, когда есть время. На тридцатишестилетие Элизабет она сотворила трехъярусное шоколадное чудо, потратив на его приготовление целый день. В тот вечер, после третьей бутылки вина, две пары сели играть в скрабл, но Кейт с Элизабет саботировали это благое начинание своей несерьезностью, похищая со стола буквы и переставляя слова так, что выходили непристойности. При этом все настолько увлеклись шоколадным тортом, что в конце концов их уже тошнило от сладкого. Дело закончилось зароком повторять такое каждый год.

Но сейчас Кейт сочла за лучшее не делиться своими воспоминаниями с Дейвом. На прошлой неделе Элизабет исполнилось бы тридцать девять.

Сумерки пришли со стрекотом сверчков. Дейв осушил вторую бутылку пива и встал, чтобы отнести тарелки в дом. За ним, неся миски с оставшимся салатом и сальсой, последовала Кейт. Кухня выглядела, в общем, как и всегда, только беспорядка было чуть больше. На столах – посуда и контейнеры, на полках – детские поделки и старые каталоги. Те же две знакомые картины на стене: портрет маленькой девочки с мороженым и вид на два городских особняка. В одном окне мать расчесывала длинные, влажные волосы дочери, а в другом, несколькими футами ниже, веселилась компания, и какая-то женщина заливалась смехом, бесстыдно откинув голову. Кейт не была в восторге от такого подбора – соседство двух этих сцен действовало ей на нервы, неприятно цепляло, и даже сами краски казались слишком густыми и агрессивными.

На холодильнике – все те же семейные фотографии, прикрепленные к дверце алфавитными магнитиками, – снимки, сделанные во время последнего летнего отпуска в Хэмптоне. Элизабет – с длинными, до плеч, выгоревшими платиновыми волосами. Фото со дня рождения Анны (двухлетней давности) и Рождества (с родителями Дейва, сделанное еще раньше). В центре – фотография Элизабет в запахнутом больничном халате, она баюкает новорожденную Эмили и при этом улыбается, как Мона Лиза, преисполненная всей неубывающей радостью материнства.

Кейт стиснула зубы в отчаянной попытке подавить рвущиеся эмоции. Сцена затуманилась, и Элизабет в бледном халате почти потерялась на мягком фоне палаты родильного отделения. Кейт заморгала и выдохнула, стараясь выровнять дыхание. Потом открыла холодильник, убрала молоко и начала медленно сгружать в мусорное ведро остатки начос и сальсы, выигрывая секунды, чтобы украдкой вытереть глаза.

Дейв ничего не заметил. Он стоял, повернувшись к ней спиной, ополаскивая над раковиной тарелки и загружая их в посудомоечную машину. Потом что-то пробормотал через плечо, но слова затерялись в шуме текущей из крана воды. Кейт уловила только «мастерская».

– Извини, что?

– Есть кое-что, о чем тебе нужно знать, это связано с ее увлечением живописью. – Голос звучал бесстрастно, но плечи были напряжены. Закрыв воду, Дейв повернулся к ней лицом, вытирая руки полотенцем. – Она встречалась с одним парнем в Лос-Анджелесе. Ну, да ты, наверное, знаешь об этом и без меня.

Она смотрела на Дейва, пытаясь вспомнить, как это может быть связано с их предыдущим разговором, но ни о чем таком речь не заходила. Оставалось предположить, что он имеет в виду Элизабет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она написала в своем дневнике, перед самым отъездом, что собирается путешествовать с каким-то парнем по имени Майкл. А того художника, у которого мастерская, звали не Майкл. – Он отвернулся и стал вытирать посуду из сушилки.

Небрежный тон, непринужденная манера – во всем ощущался перебор. Кейт не знала, что сказать; сочувствие, уверение в обратном напрашивались сами собой, но Дейв, похоже, не принял бы ни того, ни другого. Вместо того она задала самый простой вопрос.

– Значит, ты его прочитал?

Кейт поняла, что сказала что-то не то, только когда было уже поздно. Дейв взглянул на нее с непроницаемым выражением на широком, обычно дружелюбном лице.

– В общем-то, нет. Совсем немного. Это ведь не принято – читать чужие дневники.

И то, как он растянул это «днеееевникиии», как выделил его интонационно, придало слову странное, саркастическое звучание. Сарказм от Дейва Мартина?

Он переключился на кофеварку, хотя и Крис, и Кейт отказались от кофе, и начал забрасывать ложку за ложкой – гораздо больше, чем требовалось на одну заварку.

– Последние месяцы дневник лежал здесь, на тумбочке; вот эта – последняя тетрадь. И есть еще целый сундучок – заперт в кладовке. Прошлым летом она была совсем другой, вымотанной до предела. Может, из-за малышки. Мне просто хотелось знать, жалела ли она, что оставляет нас, или была чертовски рада, что избавляется наконец от всех этих забот и проблем. Похоже, там было и одно, и другое. – Он закрыл крышку фильтра и нажал на кнопку. – На последней странице я прочел о том, как она ждет не дождется встречи с этим парнем, Майклом, и еще кое-что о нем на предыдущих страницах. Подумал, что нужно предупредить, чтобы ты, открыв дневник, не слишком разволновалась.

Кейт посмотрела в окно. Судя по доносившимся звукам, дети прошли пик доброжелательности и перевалили на другую сторону. Кофеварка издавала натужные звуки: вода с трудом пробивалась сквозь слишком плотный слой порошка, и все для того только, чтобы сделать кофе, которого никому не хотелось.

– Дейв, – сказала она. – Это же Элизабет. – Ударение на имени передавало абсурдность неуместных предположений.

Он отвернулся и занялся миской из-под пасты. Остатки, которых хватило бы на несколько ланчей, полетели в кухонный утилизатор. Туда же последовал зеленый салат, четверть свежеразрезанного помидора, половинка красного перца. Элизабет сложила бы все это в герметичный пакет и аккуратно сохранила для следующего раза.

– То немногое, что я прочитал, совсем не похоже на Элизабет. Впрочем, оно ведь и не предназначалось для моих глаз.

Длинная полоска огурца отправилась следом за всем остальным. В воздухе повисла недосказанная фраза: «…иначе она оставила бы их именно мне».

Позвонив Кейт и сообщив о приложении к завещанию, Дейв не стал подталкивать ее к какому-то определенному решению относительно дневников. «Мы с Элизабет никогда этого не обсуждали», – сказал он голосом, лишенным всякого выражения, и замолчал, словно ожидая, что она произнесет нечто глубокомысленное и прозорливое, доказывающее, что его жена заслуживает доверия. Кейт совершенно не представляла, что могло быть в этих дневниках, он же наверняка представлял. А может, проблема в том и заключалась, что не мог.

Дейв включил утилизатор на целую минуту, и завывание машины помогло Кейт соскочить с крючка, даже если бы она знала, как ответить.

В кухню вошел Крис с двумя пижамами в руках.

– Переодену детей перед отъездом. Так будет проще, если они заснут по дороге в мотель. – Словно почувствовав затаенное молчание, он перевел взгляд с Кейт на Дейва.

Кейт провела рукой по волосам и, предвосхищая его вопрос, сказала:

– Если они переодеваются наверху, то пусть поздороваются со своими золотыми рыбками.

– Золотыми рыбками?

Она утомленно потерла глаза.

– Помнишь? Мы оставили их здесь детям, чтобы не везти с собой в Вашингтон. – Крис поднял бровь, но Кейт ничего больше не сказала, и он отправился переодевать детей.

Кейт растерянно посмотрела на стену, на девочку с мороженым, на тревожно диссонирующие особняки из бурого песчаника. Молчание нарушил Дейв:

– Забавно. Элизабет не переносила золотых рыбок: они вгоняли ее в дрожь. Но о ваших заботилась так, словно исполняла долг. Джона тоже неплохо справляется.

За день до переезда в Вашингтон Кейт пришлось изрядно пометаться между их опустевшим домом и домом Мартинов, передавая на хранение вещи, которые могли не перенести путешествия: кое-какие домашние растения, баллон с пропаном, продукты из морозилки, золотых рыбок. Перед последним рейсом Элизабет были вручены аквариум и засыхающее денежное дерево. С растения обвалились толстенькие каплевидные листочки, а от аквариума несло гнилью, но Элизабет приняла их с такой серьезностью, словно ей вручили драгоценный дар.

Судя по некоторым признакам, жизнь Мартинов начинала входить в обычную колею. У двоих старших нормализовался сон. В дом перестали приносить лазанью. И вот теперь эти дневники, что бы они там ни содержали, только мешали исцелению. Кейт попыталась отыскать какой-то контраргумент, опереться на здравую мысль, но ни того, ни другого не нашлось.

– Знаешь, я никогда не слышала от нее даже малейшего намека на то, что она несчастлива. Боже, да она же любила вас больше всего на свете.

Это было лучшее, на что она оказалась способна в данной ситуации.

Дейв вытер руки посудным полотенцем и посмотрел на нее со странной улыбкой, получившейся слишком натянутой от старания. Вежливость не позволила ему скривиться.

– Пора идти, – сказал он. – Погрузим в машину твое замечательное семейство.

Кейт стояла на подъездной дорожке, заглядывая в набитую вещами машину через заднюю дверцу. Поверх чемоданов, полотняных сумок и пляжных игрушек нашлось место и для маленького старинного сундучка. Дейв пошел за детьми, чтобы привести их попрощаться. Она вынула ключ, который передал адвокат, и вставила в латунный замок. Механизм сработал, и Кейт, подняв крышку, увидела внутри три стопки толстых, скрепленных спиралью тетрадей, с дюжину или больше. Обложки были украшены: некоторые – рисунками, другие – фотографиями. Она потянулась к одной из разрисованных, но рядом появился Дейв. Он заглянул внутрь и тут же отвел глаза, как от чего-то неприятного. Кейт опустила крышку, коря себя за нетерпеливость. Чтобы достать ключ, понадобилось снова запереть сундук, и одинокий щелчок прозвучал для Дейва еще одним оскорблением. Кейт убрала ключ в застегнутое на молнию отделение кошелька.

Дейв держал в руках тетрадь в простой картонной обложке. Вручая дневник, он избегал встречаться с Кейт взглядом.

– Вот. Та, что лежала в тумбочке.

Она взяла тетрадку и бросила в сумочку, как какую-нибудь порнографию.

Машина покатилась по подъездной дорожке, и Кейт в последний раз помахала рукой выстроившимся рядком четверым Мартинам. Они выглядели совершенно так же, как на многочисленных отпускных снимках, сделанных самой Элизабет. Дейв все еще держал в руке листок, на котором она записала номер телефона в арендованном доме. «На случай, если что-то понадобится или надумаете приехать навестить. Мой сотовый там не берет». Он понимающе хмыкнул, и Кейт поняла, что вряд ли снова услышит о нем. После того как Дейв вручил ей последний из дневников и стал прощаться, голос его зазвучал бодрее, как у человека, который с облегчением покончил с трудным делом и отряхнул руки.

Крис повернул влево, вверх по пандусу и на автостраду.

– Что это было – там, на кухне?

Кейт взглянула на детей в зеркало заднего обзора. Оттуда на нее уставились полные любопытства глазенки.

– Расскажу, когда они заснут.

Он включил радио на любимой новостной программе, и салон сразу же заполнил голос диктора: террористы, уровень угрозы – словом, все то, чего не стоило слушать детям. Она отключила задние динамики, хотя следовало бы выключить радио вообще. Сколько Кейт себя помнила, она никогда не пропускала новости, но сейчас ей хотелось отгородиться от потока информации. Она провела пальцами по металлическим спиралям лежащего на коленях дневника, потом посмотрела в зеркало на сундучок, установленный поверх надувных матрасов. Он был выполнен в форме миниатюрного парохода, с выпуклой крышкой, крепкий, густо покрытый лаком и уже непонятно, насколько старый, – может, лет сто, а может, и больше. Такой мог пережить их всех. И уже кое-кого пережил.

Крис держал путь на север по шоссе I-95, идущему параллельно океану. Позади осталось узкое пространство залива Лонг-Айленд, обрамленное морской травой. В сумерках вода казалась твердой, как асфальт. Кейт бегло пролистала страницы тетради. Записи были только на первых. Обложка чистая, ничем не украшенная.

Чего могла ожидать Элизабет, оставляя ей свои записи? Как ни старалась Кейт представить это на протяжении всего прошедшего месяца с лишним, она приходила к одним и тем же вариантам. Первый – положить дневники в банковскую ячейку (для детей). Могла распорядиться в пользу внуков, то есть людей, для которых вся неопределенность истории с художественной мастерской будет представлять интерес всего лишь как некое семейное предание. Второй – передать дневники Дейву, даже несмотря на то, что сама Элизабет этого не сделала. А могла просто сложить из них огромный поминальный костер.

Ни одной из этих возможностей Элизабет не воспользовалась и в своем завещании о них не упомянула. Может быть, она просто сама не знала, чего хочет, и решила передать тетради в руки того, кто способен проявить хоть чуть-чуть объективности, непредвзятости. Кто знает, вдруг она хотела решить все «потом», только этого «потом» так и не настало.

Июльское солнце сияло над пляжем в тот последний раз, когда они вышли вместе погулять. Ее пальцы нервно перебирали полоску морских водорослей. «Такой шанс – позаниматься с ним здесь, в Штатах, выпадает нечасто», – сказала она. Кейт хорошо запомнила тот разговор. Преподаватель был знаменитым пейзажистом. Мексиканец. И звали его не Майкл. Его звали Хесус. Иисус.

Кейт посмотрела на разложенную на коленях тетрадь. Воспоминания о времени, проведенном в Саутбруке, уже стояли на полках памяти: ничем не примечательные годы, прошедшие в кругу добропорядочных молодых мамаш, ведущих себя совершенно предсказуемым образом. Чтение дневников, как подозревала Кейт, вряд ли могло поспособствовать ощущению стабильности и душевного покоя, обрести которые она рассчитывала этим летом.