Глава 2

Я делаю то, чего делать не должна была.

Но и находиться более в неведении нет никакой мочи.

Михаил Афанасьевич полчаса как ушел на службу в «Гудок». И вот я (убедившись, что ничего, нужного ему для работы, муж не забыл дома и не воротится в ближайшее время) подхожу к его письменному столу. Безо всяких сомнений открываю ящик и вытаскиваю ворох бумаг.

Черновики его пьес и романов сразу откладываю в сторону – не то мне надобно.

Письма сначала тоже откладываю – но потом беру стопку листков, перебираю их.

Иногда Мишенька пишет письмо несколько дней. А потом раздумывает отправлять. Или отправляет – переписав набело. Еще во Владикавказе, когда он только начинал пробовать сделаться журналистом, муж стал очень требовательным не только к статьям своим, но и к письмам, дневниковым записям. И письмо, написанное сумбурно, заставляло его страдать.

А вдруг и правда меж этими листками, адресованными родне, затерялось и письмо к той?..

Перебираю бумаги. Взгляд невольно цепляется за строчки – и на глаза наворачиваются слезы…

«… Идет бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни. Въехав 11/2 месяца тому назад в Москву в чем был, я, как мне кажется, добился максимума того, что можно добиться за такой срок. Место я имею. Правда, это далеко не самое главное. Нужно уметь получать и деньги. И второго я, представьте, добился. В этом месяце мы с Таськой уже кой-как едим. Запаслись картошкой, она починила туфли, начинаем покупать дрова и т. п. Работать приходится не просто, а с остервенением. С утра до вечера, и так каждый без перерыва день. Идет полное сворачивание учреждений и сокращение штатов. Мое учреждение тоже попадает под него и, по-видимому, доживает последние дни. Таська ищет места продавщицы, что очень трудно, п. ч. вся Москва еще голая, разутая и торгует эфемерно. Бедной Таське приходится изощряться изо всех сил, чтоб молотить рожь на обухе и готовить из всякой ерунды обеды. Но она молодец! Одним словом, бьемся оба, как рыбы об лед. В Москве есть все: обувь, материи, мясо, икра, консервы, деликатесы – все! Открываются кафе, растут как грибы. И всюду сотни, сотни! Сотни!! Гудит спекулянтская волна. Я мечтаю только об одном: пережить зиму, не сорваться на декабре, который будет, надо полагать, самым трудным месяцем. Таськина помощь для меня не поддается учету: при огромных расстояниях, которые мне приходится ежедневно пробегать (буквально) по Москве, она спасает мне массу энергии и сил, кормя меня и оставляя мне лишь то, что уж сама не может сделать: колку дров по вечерам и таскание картошки по утрам. Оба мы носимся по Москве в своих пальтишках. Я поэтому хожу как-то одним боком вперед (продувает почему-то левую сторону). Мечтаю добыть Татьяне теплую обувь. У нее ни черта нет, кроме туфель. Но авось! Лишь бы комната и здоровье! Не буду писать, п. ч. вы не поверите, насколько мы с Таськой стали хозяйственны. Бережем каждое полено дров. Такова школа жизни. По ночам урывками пишу «Записки земск. вр.». Может выйти солидная вещь. Обрабатываю «Недуг». Но времени, времени нет! Вот что больно для меня!»

Отложив Мишино письмо, смахиваю слезы.

Он никогда не говорил мне, что благодарен за мою помощь.

Что Москва с последними нашими голодными-холодными трудностями, про которые пишет он в письме матери!

Помню, как вернулись мы с Мишей из Вязьмы в Киев, и муж твердо решил покончить с морфием. Иван Павлович Воскресенский стал давать мне ампулы для Михаила – якобы с морфием. Но был тот раствор для инъекций сильно разбавленным. А потом и вовсе давал уже Иван Павлович дистиллированную воду.

Думала, с ума сойду – Мише плохо, руки трясутся, весь в поту, несет всякую околесицу. Боялась, он не выживет. Как-то сделалось ему так дурно, что он даже чувств лишился. Упал в обморок, а у него тогда пациент был. В общем, пациента того как ветром сдуло, что вполне объяснимо: хорош врач, что на приеме чувств лишается и ему самому срочнейшим же образом доктор требуется! А Мишенька потом закрылся в своей спальне и боялся выходить. Я ему: «Пошли прогуляемся, погода чудесная, с нашего Андреевского спуска весь город как на ладони!» Он только стонет: «Боюсь я, Таська». Только через неделю стал он уже потихоньку выходить. Один гулять не мог и того дольше, приходилось всегда сопровождать его.

Не успела я нарадоваться Мишенькиному выздоровлению – как стали ходить слухи, что Петлюра будет со дня на день. Не хотели мы Петлюру. При немцах в Киеве было шикарно! Дамы носили шляпы, духи и пудру в лавках разбирали быстро, билетов в театр не достать. А петлюровцы, сказывали, людей стреляют – вот просто так могут в дом зайти, вынести серебро, а хозяину – пулю в лоб.

Самые худшие опасения подтвердились.

Мишеньку принудительно мобилизовали как врача.

Он вынужден был уйти с ними. Прощался со мной – словно бы навсегда.

Через месяц, впрочем, удалось ему бежать и даже благодаря какому-то невероятно счастливому стечению обстоятельств вернуться домой.

Но еще в ту ночь, когда спустилась я, чтобы отворить ему дверь, стало мне понятно – не тот уже Михаил стоит на пороге.

Морфий так его не выжег, как петлюровцы.

Он старался ничего не говорить о том, как прошел тот месяц его жизни. Но во сне мучили его кошмары, он кричал, бредил.

И я из тех его бессвязных реплик поняла: слишком много Мишенька видел. Видел и расстрелы, и грабежи, и как женщин сильничают. Увидев такое, прежним быть уже возможности никакой не имеется…

Потом вступил муж в войска Юга России. И стали мы отходить вместе с белыми: Грозный, Беслан, Владикавказ.

Помню, жили мы тогда на мою золотую цепь. Мне родители подарили золотую цепочку с палец толщиной. Когда продукты заканчивались, я шла к ювелиру, он отрезал пару звеньев цепочки. А на рынке я уж потом меняла их на картошку, постное масло и балык.

«Съедим цепь – придется браслетку продавать», – сказала я как-то мужу. Тот покачал головой: «Ты что, Тасенька! Это же мой талисман, нельзя его продавать». Он всегда так говорил про мои вещи – что это его вещи. Хотя собственных средств к существованию у Миши давно уже не имелось.

Особенно не хватало денег, когда заболел муж сыпным тифом и надо было платить доктору, покупать лекарства.

Белые отошли, я с больным Мишенькой осталась. Просить помощи было не у кого. Но, к счастью, оставались у меня еще какие-то вещи, которые охотно брали в ломбарде. А как жили в те годы те, у кого и вовсе не имелось никаких вещей на продажу, я и представить себе не могу; умирали, должно быть, натурально голодной смертью.

Когда я каким-то чудом выходила мужа – он разразился упреками. «Почему ты меня за границу не вывезла? Почему мы не уехали из России?» – только и твердил он с утра до вечера.

А как его было везти, когда у него жар страшенный и все тело горит?

А где денег взять на билеты?

Мы жили очень трудно. Одежду еще можно было как-то починить и придать ей надлежащий вид. А обувь рассыпалась.

Поправившись, стал муж пытаться пристроиться журналистом в разные газеты.

Я ему робко предложила: а что же медицина, врачам работу найти несложно, и тогда пациенты давали бы ему денег, а я могла бы продукты покупать.

Но Мишенька сказал, что с медициной покончено, он хочет писать.

«О чем писать?» – спросила я. Он не ответил, только нахмурился недовольно, всем своим видом показывая: что со мной говорить, разве я понимаю в чем-либо, кроме приготовления обеда?

Впрочем, когда сочинял он, то любил, чтобы я находилась рядом, с вязанием или книгой. У него от долгого писания немели пальцы. Тогда я бросалась согревать для него воду на керосинке, и Миша опускал руки в большую миску с теплой водой.

Мишины статьи и фельетоны печатали неохотно. Жили мы в основном на мое жалованье, которое я получала на службе. Кем только тогда я не работала – и актрисой в театре, и даже машинисткой в уголовном розыске!

Конечно, нам надо было в срочнейшем же порядке уезжать.

Иду на службу, встречаю дворника. Тот мне: «Здравствуйте, барыня!» Цыкну на него: «Какая я тебе барыня?! Татьяной Николаевной зови!» А он улыбается нехорошо: «Да как же вас Татьяной Николаевной звать, когда муж ваш, доктор, у белых служил».

Тут невольно подумаешь: придется бежать куда угодно – лишь бы на новое место, где никто не знает ни меня, ни Мишеньку. Останься мы тогда – арестовали бы всенепременно.

Миша решил, что мне надо отправляться в Москву. А он… он попытается выехать за границу.

Муж убеждал меня, что, как только выедет и освоится, непременно заберет меня с собой. Но, говоря слова любви, пламенно меня в ней уверяя, Миша отводил взгляд – и я поняла: все кончено, мы расстаемся.

Не зная, как досадить ему побольнее, отобрала я у него свою браслетку, которую он всегда носил на запястье.

Тогда муж предал меня в первый раз.

Оставил, не сказав ничего: ни прости, ни прощай, ни благодарю.

Через год, когда случайно столкнулись мы в Москве у каких-то друзей, я не обрадовалась, не заволновалась. Я не почувствовала ровным счетом ничего, выгорела вся моя любовь.

Только Миша все настаивал, говорил – мы муж и жена, нам надо быть вместе. Он привел меня в свою комнату на Большой Садовой, рассказывал, какая славная жизнь у нас теперь начнется.

Я понимала все его тайные мысли.

Да, времена тяжелые, голодные. А я уже за столько-то лет, прожитых вместе, показала – умею быть и сильной, и надежной. «Вдвоем проще, чем поодиночке. Многие ведь так живут. Любовь проходит, а люди живут вместе. Я больше не люблю его и никогда не полюблю», – убеждала я себя.

Только потом любовь как-то снова незаметно просочилась в мое сердце.

Миша такой слабый был, часто простужался. И я понимала: не принесу ему чаю с сахарином – и никто не принесет. Потом у него валенки рассыпались, и не мог он бегать по Москве в поисках места.

Жалела, жалела – и вот незаметно для себя самой и снова уже полюбила мужа всем сердцем и всей душой…

– Таська, мою пьесу берут для театра!

Помню, прибежал он тогда – пальто нараспашку, глаза сияют, в руках бутылка шампанского.

А уж я как за Мишу радовалась!

Значит, все не зря: его ночи бессонные, работа на износ после треклятой газеты, и все эти вышагивания по комнате вдоль окон, когда, бормоча, перебирал он слова, пытаясь найти самое точное…

Как я любила его, как гордилась им! Потому что только я знала: никакой он на самом деле не сильный, а весьма слабый, больной, вечно во всем сомневающийся. Он очень большую цену за успех свой заплатил.

Я радовалась – а Миша отдалялся.

Как-то рассказал мне, смеясь, что Толстой будто бы советовал всем писателям жен три раза менять – иначе никакого творчества не будет.

Я обиделась жутко, и хотелось мне даже Мише пощечину дать.

Что, жена – как платье. Хочу – переменяю, когда надоест?!

А потом перестал он шутить со мной. И разговаривать тоже перестал.

Приходит поздно, не голодный, отмалчивается.

Мне рассказали – видели его в кафе с той, с Любой. Рассказывала она ему о Париже да Берлине, а Миша внимательно слушал.

Сначала Люба еще к нам домой приходила. Конечно, шикарная она дама, и всегда от нее духами приятно так пахнет. Притворялась она доброй и даже пыталась учить меня танцевать фокстрот – как будто бы мне было где его танцевать. Помню, в Киеве, когда только повенчались мы, Миша еще любил со мной по кафе и театрам ходить. Но уже давно никуда меня не приглашает. Правда, приходят к нам гости, Мишины друзья-литераторы, и я кормлю их борщом, а потом пою чаем из большого самовара.

Потом, когда уже началось у Любы с Мишей, в комнату нашу приходить ей было стыдно.

Мне рассказывали – она встречается с Мишей в кафе, в гостях у общих знакомых.

Боюсь, бросит меня муж.

Он ведь все примечает: и то, что вещей у Любы больше. Она их из Парижа привезла – а мои все вещи, кроме браслетки, мы уже давно проели. К тому же и знакомств у Любы много среди всяких писателей да журналистов. Значит, сможет она и за Мишу словечко замолвить. А я перед кем его похвалю? Перед торговками с рынка разве что…

На самом деле, вот это занятие – перебирание Мишиных бумаг – совершенно бессмысленно.

Я ведь уже предчувствую неизбежное: муж опять бросит меня, предаст, как он уже это делал.

Просто идти им пока некуда. Квартиры у Любы не имеется. Выгнать меня на улицу Мише остатки совести не позволят. Так что пока они не найдут себе комнаты – мой муж будет отмалчиваться, прятать взгляд и называть сквозь сон имя той, разлучницы…

– Я надеюсь, все это останется между нами, – Игорь Павлов обернулся и выразительно посмотрел на идущих за ним по коридору Наталию и Леонида. – Конечно, я не могу отказать однокурснику. Но вы же понимаете: в случае чего меня по голове за такие фокусы не погладят!

– Конечно, – пробормотала Наталия, машинально отмечая: морг, в котором работает приятель Лени, все-таки будет поновее того, где трудится она с мужем. Здесь светлее и дышится намного легче. Похоже, современная система проветривания и кондиционирования дорого стоит – в этом помещении почти не улавливается едкий, неприятный запах формалина. Или, может, тут просто в подвале невостребованные трупы не гниют? Хотя это вряд ли, такая картина везде. И наконец-то нашелся хоть один человек, который об этом прямо написал, – Александра Маринина в трилогии «Оборванные нити», очень даже толковый взгляд на работу судебных медиков…

– Старик, ты можешь быть полностью уверен – мы будем молчать, как партизаны. – Леня с любопытством оглядывался по сторонам. – Да, слушай, ремонт у вас сделали крутой. Может, и мы когда-нибудь до такого доживем.

– А что вы хотите увидеть на теле этого парня? – поинтересовался Павлов, останавливаясь. – Давайте, проходите, вот здесь у нас холодильники. Кстати, Козлова еще не вскрывали, назавтра назначено.

Наталия пожала плечами.

И Павлов, и ее муж правы – внешний осмотр трупа, скорее всего, никак не может доказать непричастность Димки к убийству. Особенно с учетом того, что тело хранилось в холодильнике, тут даже со временем наступления смерти особо не проконтролируешь эксперта, осматривавшего труп на месте происшествия. Только если явный косяк – давность наступления смерти двое-трое суток, а делается вывод о том, что смерть произошла сутки назад, именно тогда, когда Димка был на даче. Конечно, хочется доверять коллегам. По логике выходит: никто на себя брать ответственность и фальсифицировать выводы в интересах следователя не будет. Но разве всегда в этой жизни все происходит по логике или по совести? Лучше проконтролировать ход дела, изучить нюансы своими собственными глазами. А еще Димка – левша. В плохих детективах судмедэксперт чешет затылок и потом глубокомысленно изрекает: «Преступник был левшой». На самом деле по характеру нанесения ран не скажешь, левша их нанес или правша. Возможно, если колоть статичный манекен – можно понять, какой рукой нанесены повреждения. Но на практике речи ни о какой статичности не идет – люди двигаются, перемещаются, борются друг с другом…

Павлов уверенно прошел между лежащими рядами телами и остановился у большого массивного трупа.

– Вот он, ваш Тимофей Козлов, – Игорь посторонился, пропуская гостей ближе к телу. – Высокий был парень, сто девяносто четыре сантиметра.

Наталия прищурилась и кивнула: да, коллега определил рост верно. Навык безошибочно указывать рост формируется у судмедэкспертов довольно быстро. В быту это здорово упрощает покупку одежды для близких. Никогда никаких проколов с тем, что вещь не подошла, оказалась слишком длинной или слишком короткой. Глаз-алмаз – это про судебных медиков. Профессия требует колоссальной внимательности. И подобрать близкому человеку одежду без примерки – просто детский лепет в сравнении с теми задачами, которые приходится решать ежедневно.

– Симпатичный парнишка, – Леня грустно вздохнул, достал из кармана две пары перчаток, протянул одну жене. – Слушайте, люди, а ведь мы не зря сюда приехали…

Наталия смотрела, как Леня расстегивает рубашку на груди парня, и понимала, о чем идет речь.

Ранения на трупе оказались вертикальными, направленными сверху вниз. Поэтому и потеки крови на одежде были вертикальными, а раневые каналы шли вниз. Особенно четко это прослеживалось на колото-резаной ране, нанесенной в брюшную полость.

Это могло свидетельствовать о том, что убийца тоже был довольно высоким.

– Рост нашего Димки – сто семьдесят девять сантиметров. Нормальный мужской рост – но потерпевший же очень высокий, – прошептала Наталия, наклоняясь над телом Козлова.

Павлов вздохнул:

– Ребята, мне жаль, но вы ничего не докажете. Даже если следователь задаст вопрос о росте убийцы, однозначного ответа не будет. Есть же еще рельеф местности. Или я что-то путаю и тело в помещении нашли?

– Тело нашли в лесополосе, – Наталия бросила на коллегу недовольный взгляд. – И я все понимаю, рельеф. Действительно, потерпевший мог стоять ниже убийцы, и поэтому характер нанесения ударов вызывает предположение о том, что убийца и потерпевший одного роста. Я сама ржу, когда встречаю в книжках выводы о росте убийцы на основании экспертизы трупа. Но когда спасаешь своего ребенка, то цепляешься за любую соломинку. Нам с Леней надо поехать на место происшествия и осмотреть поляну, где нашли тело парня. А вдруг появится ниточка…

Тимофея Козлова Наталия сначала почувствовала.

Присутствие недавно ушедших из физического тела людей ощутить достаточно просто. Они дают о себе знать живым условным знаком – легким ознобом, ледяным сквозняком, пронизывающим ветром, обхватывающим сначала голени, а потом бедра и все тело. Если в теплой комнате, где сроду не было никаких щелей в окнах, вдруг тянет холодом – значит душа недавно умершего человека находится где-то поблизости.

Ежась от трогающих то руки, то ноги морозных уколов, Наталия огляделась по сторонам. И замерла.

Метрах в тридцати от той поляны, где был обнаружен труп Тимофея Козлова, стоял высокий крепкий парень лет двадцати. Ладони он прижимал к животу. И на его бледном лице застыло такое растерянное, по-детски обиженное выражение, что у Наталии стиснуло сердце.

«Мне говорили: мертвые далеко не сразу понимают, что они мертвы, – пронеслось в голове у Наталии. – Помню, экстрасенсы на проекте, общавшиеся с миром мертвых, рассказывали: выход души из тела практически не ощущается. И еще в течение года сохраняются энергетические оболочки, позволяющие практически полностью воспроизводить ощущения физического тела. Тела уже нет – а ощущения в нем присутствуют. Мне эти знания в какой-то степени помогли, когда я сама находилась между жизнью и смертью. По крайней мере, когда моя душа вышла из тела, я не бегала в слезах перед своими близкими, крича о том, почему они меня не видят и не слышат…»

«Значит, я все-таки умер?»

Наталия снова вздрогнула.

Да, иногда даже в морге душа тела, лежащего на секционном столе, неожиданно возникала рядом и пыталась ей что-то сказать.

Но привыкнуть к такой разговорчивости то ли мертвых людей, то ли человеческих душ даже после большой эволюции сознания и более чем странного личного опыта все равно очень сложно…

«Смерти нет, Тимофей, – подумала Наталия, искоса поглядывая на мужа. Леня в упор не видел убитого мальчика; осматривал поляну, что-то мерил рулеткой, потом делал отметки в блокноте. – Наши души бессмертны. Разделившись с физическим телом, мы еще какое-то время находимся на Земле. А потом большинство уходит».

«Куда? Куда мне надо идти?» – лицо парня стало испуганным.

«Я не знаю, Тимофей. Я еще живая и я не знаю, что за путь предстоит пройти после того, что люди называют смертью. Я думаю, что большинство душ отправляются в какое-то специальное место, где проходит анализ того опыта, который душа получила в физическом теле. Опытные экстрасенсы мне рассказывали, что многие души приходят на Землю в физические тела много раз. И, получив опыт, позволяющий полностью понять волю Бога, они больше не воплощаются, становятся духовными наставниками других людей, которые только начинают идти по пути познания Бога… А некоторые души все-таки остаются на Земле. Чтобы помогать своим близким… Все это сложно, и я не очень хорошо во всем этом разбираюсь, если честно. Тимофей, а вот скажи мне, пожалуйста…» – Наталия почувствовала, как от волнения все ее внутренности сжались в комок.

Парень перебил ее:

«Меня зовут Тим».

«Хорошо, Тим. Тим, скажи мне, пожалуйста, кто тебя убил? Для меня это очень важно».

На красивом лице парня появилось надменно-насмешливое выражение:

«Тебе зачем? В чем твой интерес?»

«По подозрению в убийстве тебя задержан мой сын».

«А я откуда знаю, что тебе можно верить? Может, мой убийца и есть твой сын?»

«Нет, Тим. Это невозможно. У моего сына полно недостатков, но, в общем и целом, он – замечательный человек. И он – не убийца».

«Да ладно, не парься. Не ты одна такая. Матери всегда все узнают в последнюю очередь».

Наталия пошатнулась. Ей показалось, что все жизненные силы испарились из нее за доли секунды. И она сразу же вспомнила, что о чем-то подобном она тоже болтала с экстрасенсами.

Души, разделившиеся с физическим телом, как правило, чаще всего хотят вернуться обратно в тело. Но у них уже нет возможности получать энергию. Только тело через еду и сон способно давать много сил, позволяющих человеку жить. Астральный мир более тонок. Там уже нет физических тел, пищи. Но в нем можно получать энергию за счет эмоций тех, кто находится в физическом мире. Страх – самый мощный эмоциональный выплеск. Вот почему те, кто находится в астральном мире, часто пугают обитателей физического мира. Они рассчитывают получить ту питательную мощную силу, которая позволит им вернуться в физический мир.

«Тим, я не боюсь тебя. У тебя ничего больше не выйдет из идеи вывести меня из равновесия. Ты и так получил достаточно моей энергии, – Наталия с тоской наблюдала, как парень отходит все дальше и дальше. Ее испуг явно пошел ему на пользу, Тим больше не выглядел обессиленным. – Давай, Тим, не вредничай. Я не могу тебе помочь. А ты мне – можешь. Я не хочу, чтобы моего сына посадили в тюрьму за то, что он не совершал…»

«А мне все равно, кого за это посадят. Я хочу, чтобы всех посадили! Всех! Потому что я мертвый, а вы, уроды, живые! – Тим обернулся, и от болезненно-отчаянного выражения его лица у Наталии мороз прошел по коже. – Сгубили меня ради какого-то заплесневелого браслетика! Я-то думал бабок закосить, старье это антикварное, что предки собирали, продать. Мне были нужны новые ролики крутой фирмы – а бабла на них не было… Из-за одного золотого браслета все закончилось. Я понимаю – ради лимона гринов человека валить. Но всему этому золоту цена – три копейки».

«Но разве ты не хочешь, чтобы твой убийца был наказан?»

«А что для меня это изменит? Я жить хотел. Если бы ты, сука долбаная, знала, как я хотел жить! У меня же все только начиналось. И больше ничего уже не будет! А ты хитрая – думаешь, я тебе помогу? Иди ты в задницу со своими проблемами! Я вообще не понимаю, кто ты. Меня никто не видит, а ты почему-то видишь! Да пошла ты!..»

Наталия мысленно выругалась и повернулась к мужу.

Стараясь не обращать внимания на звенящий в сознании поток ругательств Тима, она поинтересовалась:

– Что твои расчеты? Тут есть небольшой уклон. Я так понимаю, что если парень стоял ниже своего убийцы, то мы вполне могли ошибиться, решив, что они одного роста?

Леня покачал головой.

– Конечно, у меня нет приборов, тут бы хорошо градус уклона измерить. Но все-таки он не настолько значителен. Я примерно прикинул – все-таки даже с учетом рельефа рост убийцы никак не ниже ста восьмидесять восьми сантиметров. Только это, конечно, доказательством в деле не сделаешь, расчеты приблизительны. И никто в официальном заключении на себя такую смелость не возьмет.

– Леня, а ты помнишь… – Наталия старалась, чтобы голос звучал спокойно, чтобы ее волнение не помешало мужу вспомнить одну очень важную деталь, – ты помнишь, что именно было в списке антикварных украшений, которые якобы нашли в Диминой машине?

Муж кивнул:

– Думаю, да. Следователь сегодня перечислял серьги, колье, кольцо, перстень и портсигар.

– А браслет?

– И браслет. Серебряный.

– Точно серебряный, а не золотой?

– Думаю, да, – Леня достал из кармана сотовый. – А я мобилу записал этого следака Семенова. Позвонить, уточнить?

– Да, пожалуйста.

«Тим говорил, что его погубили из-за золотого браслета, – думала Наталия, нетерпеливо поглядывая на Леню. Ей казалось, что время остановилось – и это в самый ответственный момент. – Но я тоже вспомнила – золотого браслета не было в списке найденных в Диминой машине вещей. Следователь говорил про серебряный браслет. Не думаю, что Тим мог что-то перепутать. В конце концов, кто, как не он сам, точнее всех знает, из-за чего его убили? Или я просто очень хочу увидеть выход там, где его нет?..»

Наконец, спустя пару минут, показавшихся Наталии целым столетием, Леня провозгласил:

– Золотого браслета в машине Димы найдено не было. Родители Тимофея Козлова заявили: из квартиры исчезло намного больше вещей, чем найдено у Димы. Всего у них похитили целых два браслета, один золотой, типа крупной цепочки, второй – серебряный, с полудрагоценными камнями, в форме змейки. И еще пропал серебряный гребень, недорогой, но очень старинный. Золотого браслета и серебряного гребня в Диминой машине не нашли. Хотелось бы знать, где эти вещи?

– Мне бы тоже хотелось, – пробормотала Наталия, беря мужа под руку. – Слушай, поехали домой? У меня сил совсем нет, сейчас, кажется, упаду.

– Не надо падать, – взгляд у мужа стал веселым. – Я, конечно, сильный рыцарь. Тебя не брошу и донесу до машины. Но лучше ты сама до «тушкана» уж как-нибудь доберись. Останавливать коня на скаку и входить в горящую избу необязательно.

«Ага, приколист. Интересно, шутил бы Леня, если бы знал, что я побеседовала с призраком? Потом расскажу мужу про разговор с Тимом, – решила Наталия, проклиная свою привычку носить обувь на высоких каблуках. Сейчас выхаживать на них по траве было очень неудобно. – Если расскажу… Вот представляю: мой Ленька мне сообщает, что имел беседу с умершим человеком. Я бы, наверное, точно решила, что у него с башней проблемы… – Она огляделась по сторонам и покачала головой. – Кстати, а ведь этот парнишка исчез. И я даже не заметила, как именно у него это получилось».

– Это был мой единственный ребенок. У мужа еще есть дочь от предыдущего брака. А у меня – никого. Тима больше нет. Зачем мне теперь жить?..

Наталия открыла сумочку, достала оттуда пачку бумажных платочков и протянула ее Марине, маме Тима. Та кивнула в знак благодарности, промокнула глаза и всхлипнула.

Когда Наталия ей позвонила, чтобы договориться о встрече, женщина разговаривала с ней агрессивно.

– Послушайте, ваш сын сидит за то, что убил моего, – о чем мне с вами говорить? – истерично рыдала она в телефонную трубку. – О том, что ваш ребенок жив, а мой – нет?..

Наталия сама не понимала, как ей удалось разузнать у находящейся в совершенно невменяемом состоянии женщины домашний адрес. Никакой уверенности в том, что Марина Козлова откроет ей входную дверь, у нее не было.

Но сейчас волна истерики Марины явно улеглась. Ей на смену пришло тихое, глубокое, выжигающее душу горе, которое, как саван, окутало хрупкую фигурку матери Тима.

«Уж лучше бы эта женщина орала, – подумала Наталия, сочувственно глядя на заплаканное лицо с правильными выразительными чертами. – Если нападают – приходится защищаться. Но когда человек открывает свою боль – она ранит и того, кто рядом. Я понимаю – родители не должны воспринимать своих детей как собственность, причем данную навеки. У каждого ребенка – свой путь и своя судьба. Я все понимаю. Но я бы на месте этой Марины свихнулась. Я бы такого не пережила. И я не знаю, что сказать женщине, потерявшей единственного сына. Тут любые слова глупы, банальны и совершенно бесполезны… Я так остро чувствую сейчас ее горе, что у меня сердце просто разрывается…»

Наталия украдкой оглядела гостиную.

Выглядела она довольно скромно: лет двадцать назад сделанная потертая мебель, старый, не плазменный телевизор, выгоревшие шторы. По стенам развешаны жуткие африканские маски, добавляющие атмосфере мрачности. А еще в гостиной стоит много крупных растений в больших горшках – фикусов, монстер, пальм.

«Такие цветы в больницах да поликлиниках обычно растут, – резюмировала Наталия свои наблюдения. – В целом обстановка гнетущая и старомодная. Я иначе представляла себе быт людей, увлекающихся антиквариатом. И еще странно, что тут нет ни одной вещи, которая могла бы принадлежать Тиму. Ни ноутбука, ни бейсболки, ничего. Он что, жил отдельно от родителей?»

– Не могу привыкнуть, что его больше нет. Мне кажется, он сейчас в комнату войдет, – Марина отложила скомканную салфетку. – А как зовут вашего сына?

– Дмитрий Писаренко. Ему тридцать семь лет, журналистом в газете работает. Тим говорил когда-нибудь о Диме?

– Нет. А ваш сын катается на роликах?

Наталия покачала головой:

– Никогда не интересовался. Он в детстве и на обычных-то коньках не катался. Футбол любил, книги. А почему вы спросили?

– Наш Тим катался на роликах. У него все друзья – роллеры. Но вообще сын мало что о своих друзьях рассказывал. И к нам домой никого не приводил, стеснялся. Сложно сейчас молодым. Соблазнов много, возможности хорошо заработать есть не у каждого… Тим, конечно, ничего нам не говорил. Но мы с мужем видели, что не можем дать ему все, что ему хочется. И переживали.

– Я думаю, вы были очень хорошими родителями. И не беда, если у вашего сына не было всех этих остромодных гаджетов. Мода на них меняется каждые полгода. Они стоят кучу денег, а пользы от них на порядок меньше. Да и зрение садится катастрофически от тех же айфонов и айпадов. Глаза – это тот ущерб, который быстро осознается. Но есть ведь и медленная разрушительная работа. Я уже много лет судебным медиком работаю. Еще пятнадцать лет назад не было столько онкологии. Вот и думай, в чем причина – экология, питание, сотовые?..

Еще Наталье подумалось, что вообще-то Тим уже был достаточно взрослым, чтобы самому зарабатывать на все свои нужды. Парню явно за двадцать, и даже если он учился на стационаре, возможности подработать вечером все равно есть. Конечно, в случае возникновения желания работать, а не сидеть на шее у матери и отца. Тоже, блин, нашел способ решения материальных проблем – у родных родителей вещи украсть и продать. Ролики, видите ли, ему крутые понадобились. А честно заработать на них он не пробовал?

Но озвучивать эти рассуждения с учетом произошедшей трагедии Наталия не стала.

Да, этот парень, возможно, был эгоистом. Но он мертв. И от сочувствия к его матери разрывается сердце…

– Понимаете, – Марина развела руками, сглотнула подступивший к горлу комок, – я точно знаю, что если бы мы давали Тиму достаточно на карманные расходы, то он не стал бы воровать коллекцию мужа. И значит – остался бы жив. Тим часто говорил: «Давайте продадим эти ваши безделушки, купим мне крутой комп или новые ролики». Однако мы не соглашались. Коллекция досталась мужу от отца. Много мы за нее бы не выручили. Но нам украшения были дороги как память. И мы с мужем хотели, чтобы эта коллекция оставалась в семье, переходила по наследству… Мне кажется, у Тима пару месяцев назад появилась девушка… Он ничего о ней не рассказывал, не приглашал ее к нам. Но он постоянно писал эсэмэски и улыбался… и пропадал на роликовой трассе… Наверное, она тоже каталась на роликах. Тим хотел ей соответствовать – а коньки у него были старенькие… Как все глупо и страшно…

На глазах Марины снова появились слезы, и Наталия испугалась, что сейчас женщина опять разрыдается.

– А откуда в вашей семье появилась коллекция антикварных украшений? – быстро поинтересовалась Наталия, стараясь повернуть разговор на ту тему, которая была ей очень важна. – У вас есть фотографии похищенных вещей?

– Коллекция досталась от отца мужа. Он занимал высокую должность в КГБ. А отцу мужа вещи достались от деда, тот тоже в КГБ работал. Только вот Саша мой династию нарушил, инженером стал; ему чертить нравилось, проектировать… А КГБ – это та же армия, приказы, задания. Муж не выносит всего этого, ему командовать или подчиняться беспрекословно неинтересно… Вещицы у нас были недорогие, но очень красивые. Я сначала не понимала, почему муж так трясется над этими украшениями. Но стоит только раз подержать их в руках… У старинных вещей такая энергетика, что потом уже ни о чем думать не можешь, кроме новых вещиц. Но сами мы покупали мало. Я в школе работаю, Саша – в государственном НИИ, денег всегда в обрез было. А фотографии… – Марина встала с кресла, подошла к полке и взяла альбом. – Мы самые лучшие снимки следователю отдали. Но есть и другие фотографии. Муж все Тима просил, чтобы помог электронный архив сделать, у его приятеля сканер вроде был…

Прислушиваясь к словам женщины, Наталия листала альбом.

Да, Марина права: каждый экземпляр этой коллекции оригинален и очень эстетичен.

На портсигаре тонкая замысловатая чеканка, в колье виртуозно подобран переход камней по цвету.

Особенно красив серебряный гребень, инкрустированный фианитами. Такая тонкая работа – кажется, под микроскопом ювелир выплавлял воздушные завитки узоров.

А вот и те самые браслеты – в виде змейки и цепочкой.

«Ради золотого браслетика сгубили…» – жаловался вчера Тим.

Знать бы, почему именно из-за золотого? Он, кстати, выглядит проще, чем серебряный. И почему преступник оставил себе браслет и гребень? Они что-то значили, символизировали для него? Или украшения просто были потеряны? А может, их украли?..

«Сделаю скан фоток и размещу их на антикварных форумах, на своих страничках в социальных сетях, – решила Наталия, откладывая альбом. – В конце концов, несколько украшений из этой коллекции не было обнаружено в Диминой машине. Значит, возможно, они понадобились преступнику. И вдруг эта версия поведет меня в верном направлении? На следователя надежды нет. У него уже задержанный имеется. Только бы скорее вытащить Димку!»

Реакция на опубликование фотографий возникла даже раньше, чем Наталия предполагала.

Не прошло и трех часов, как фото были выложены в Интернете, а Наталия уже разговаривала по телефону с человеком, который обладал колоссальной информацией о незамысловатом золотом браслете.

Оказывается, эта простая, на первый взгляд, вещица имела отношение к писателю, которого совершенно справедливо называют классиком литературы и настоящим гением…

И вроде бы улица – не Большая Садовая, и квартира – совсем не номер 50.

Но все-таки Наталии было сложно отделаться от ощущения, что она находится в гостях у самого Михаила Булгакова. И дело даже не в том, что Ангелина Викторовна Павловская являлась счастливой обладательницей дорогой трехкомнатной «сталинки», с высокими потолками, просторной прихожей и уткнувшимися в раскидистые липы окнами. Здесь все, от кресла и телефона до полупрозрачных покрывал, прикрывавших горы подушек, было сделано в довоенное время.

«Только входная дверь современная. А межкомнатные двери – из прошлого (если не позапрошлого) века, – Наталия с любопытством осматривалась по сторонам. – Боже, да как они тут так живут! Вот это гостиная! Ни телевизора, ни компа! Ни кожаных угловых диванов, ни низких столиков, заваленных глянцевыми журналами. Зато есть патефон, радиоточка, самовар… У меня такое чувство, что я нахожусь в музее. Впечатление производит. Но вот мне лично жить в таком музее было бы некомфортно! При всей моей любви к Булгакову…»

Хозяйку квартиры, одетую в длинное летящее черное платье с эффектными разрезами, Наталии сразу же захотелось назвать Маргаритой. Высокая, темноволосая, с зелеными глазами – возле нее кружился шлейф дурманящих духов, который подчеркивал ее великолепие и опасность.

«Я знаю этот запах, «Коко Мадемуазель» от Шанель, – думала Наталия, невольно любуясь красотой Ангелины. – Но на ней он раскрывается особенно красиво…»

– Наталия Александровна, прошу, располагайтесь, – Ангелина Викторовна махнула рукой на что-то вроде скамьи, обтянутой шелком, на гнутых деревянных ножках. – Как мило с вашей стороны, что вы согласились приехать. И, Сергеюшка, – Ангелина повернулась к своему коллеге, булгаковеду Сергею Петровичу Власюку, и ее блестящие черные волосы, постриженные в каре, взметнулись пышным облачком, – я не могу передать, насколько я тебе признательна! Наталия Александровна, умоляю, расскажите мне все.

Выглядящая жесткой скамья оказалась неожиданно удобной. Впрочем, сидевшему рядом с Наталией Власюку вопросы комфорта были явно безразличны. Когда Ангелина говорила ему слова благодарности, у него стало такое счастливо-преданное выражение лица, что, кажется, если бы не присутствие посторонних, мужчина бросился бы перед своей обожаемой ведьмой на колени.

– Ангел мой, я же тебе еще вчера все рассказал самым подробнейшим образом, – бодро затрещал Сергей Петрович, не обращая внимания на недоуменную гримаску на лице Наталии, явно старающейся сдержать саркастическую улыбку. – Вчера мне по почте приятель прислал ссылку на антикварный форум. Он написал, что там размещена фотография красивого серебряного гребня. Гребень, действительно, невероятно красив. Но когда я увидел снимок по соседству, то у меня просто руки задрожали. Я помнил эту браслетку. Есть только пара фотографий Михаила Афанасьевича, где ее можно хорошо рассмотреть. Я их открыл, увеличил снимок с форума. Совпало все! Гравировка, царапина на одном из звеньев. Никаких сомнений. Это та самая браслетка, которую Михаил Булгаков считал своим талисманом. И которую забрала у него после развода Тася, первая жена. Конечно, строго говоря, вещь принадлежала самой Татьяне Лаппа. И гравировка на пластинке – «Любимой Татьяне от родителей» – это только подтверждает, и…

Ангелина сделала едва заметный жест рукой, и Власюк замолчал на полуслове.

«Как пультом щелкнула, звук выключила. Во мужика выдрессировала, на щелчок пальцев реагирует. Или это он сам на почве большой любви выдрессировался? Зря, как мне кажется. Ну что тут интересного, если он, как собака, все по команде делает? Никакой интриги… Вообще, конечно, он еще вчера в телефонной беседе показался психопатом. Сегодня это мнение только укрепилось, – подумала Наталия, почти физически ощущая горе Сергея Петровича. Тот уже успел исстрадаться, наверное, решив, что обидел своего смахивающего на первоклассную ведьму «ангела». – Такой, пожалуй, ради своей дамы сердца на все готов. Меня сюда зачем-то притащил. Вообще мы уже по телефону все выяснили. Я признательна ему за помощь, но больше мне сказать ему нечего. У кого браслетка – понятия не имею. И можно сколько угодно говорить, что это ценная вещь, имеющая огромное значение для истории литературы. Я понятия не имею, где она…»

– Серж, я хотела бы поговорить с Наталией, – отчеканила Павловская, гневно сверкнув изумрудными глазищами. – И вопрос я адресовала именно ей. Пожалуйста, не заставляй меня сомневаться в твоих умственных способностях и знаниях правил приличия.

– Конечно, мой ангел, – преданно пробормотал мужчина. – Прости меня!

Наталия пожала плечами:

– Ангелина, я, правда, не знаю, чем могу вам помочь. По сути вопроса мне особо рассказывать нечего. Сына задержали по подозрению в убийстве. Я выяснила, что ему в машину подбросили антикварные украшения. Однако родители убитого парня рассказали: украли больше вещей, чем нашли в машине. Мой сын – не убийца. Я думаю, постоянно анализирую – кто мог его подставить? Он журналист у меня. Но вроде в последнее время никаких потенциально конфликтных тем не брал. Решила, что дело может быть в исчезнувших украшениях.

Ангелина закивала:

– Бесспорно, в них. Я думаю, очень многие люди пошли бы на все, чтобы заполучить талисман самого Михаила Булгакова. Это раритет, культовая вещь. И браслетка всегда приносила Булгакову удачу. Схватить удачу за хвост! Об этом все только и мечтают! Конечно, обладание таким раритетом было бы кстати всем, кто профессионально изучает творчество Булгакова. Соколова Юлия Михайловна, Савельев Петр Васильевич, Сикорский Александр Леонидович… Я могу перечислять имена коллег еще долго! И это неудивительно. Из всех писателей Булгаков внес наибольший вклад в развитие литературы и драматургии. Он гений!

Наталия вздохнула. Странные все-таки люди ее новые знакомые. Чем больше с ними общаешься, тем сильнее подозрения на их счет.

Этот патологически влюбленный в Ангелину Сергей Петрович ради своей пассии готов на все. А у нее тоже явно не все дома. Превратила квартиру в музей Булгакова. Считает, что вокруг полно желающих заполучить этот артефакт – причем любыми способами. А ведь на самом деле мир – это зеркало, в котором каждый видит свое отражение. Весь этот длинный пламенный монолог, который Павловская только что выдала, на самом деле свидетельствует о другом. О том, что вот именно Ангелина, как никто другой, оценила бы браслетку и не церемонилась бы, чтобы ее заполучить…

– Ма, я пришел! Я голодный, – зазвенел в прихожей веселый мальчишеский голос. И вот уже в дверном проеме показалась коротко стриженная голова с такими же ярко-зелеными, как и у матери, глазами. – У нас есть еда?

Ангелина недовольно нахмурилась.

– Миша, ты что, не видишь, я занята! Если ты хочешь покушать – сходи в магазин и приготовь обед! Здесь такие новости! Возможно, найдена браслетка Булгакова, а ты мне говоришь о какой-то еде!

«Миша. В честь Булгакова? – мысленно отметила Наталия, и сердце противно заныло. – А что если мой Димка тоже голоден? Как кормят в СИЗО? Впрочем, как там могут кормить – хреново, естественно! Эта Ангелина не понимает своего счастья…»

– Михаил Афанасьевич – гений. – На лице женщины появилось мечтательное выражение. – Наталия, обещайте, что сделаете все для того, чтобы его браслетка была найдена.

Наталия уже собиралась выпалить, что при всей своей любви к Булгакову для нее теперь важнее всего вытащить своего сына из камеры. И она согласилась приехать лишь по одной причине – чтобы узнать, мог ли кто-нибудь из тех, кто изучает творчество писателя, работает в музеях, пишет диссертации, – мог ли кто-нибудь из этой среды быть причастным к убийству Тима.

В принципе, на последний вопрос ответ уже получен – да запросто. И ее новые знакомые – первые подозреваемые в этом списке. То, что они охотно пошли на контакт, в качестве алиби рассматриваться не может. Очень часто у преступников сдают нервы, и если у них есть возможность оказаться рядом с расследованием – они такой возможностью охотно пользуются.

Так что можно больше не терять время на пустые разговоры, лучше заняться поиском доказательств.

Наталия собиралась выпалить все это, но ее отвлек звонок сотового телефона.

– Наташ, у меня плохие новости. Мне звонил следователь. Дима не прошел проверку на детекторе лжи. Семенов продлил ему срок содержания под стражей, – печально сказал Леня. – Я не знаю, почему он не прошел проверку. Буду еще выяснять детали…

Сын не прошел проверку на детекторе лжи?

Что это значит?

Он – убийца?

Нет, невозможно!

Просто этот дурацкий детектор, наверное, сломался, его данным нельзя доверять.

Господи, как же не везет в последнее время бедному Димке!