Любовь

Встреча Нового, 1965 года проходила по-студенчески весело, шумно, залихватски. Общежитие гудело, как растревоженный веселый улей. Позади первый семестр, а впереди – вся жизнь. Гуляй, рванина! О том, как гуляли, свидетельствовало объявление над парадной лестницей в первое утро нового года: «Товарищи студенты, кто, возвращаясь со встречи Нового года, потерял на лестнице брюки, просьба обратиться к коменданту общежития».

Мы с моим земляком Аланом Хоребовым возвратились в свою комнату под утро на хорошем взводе. Алан по какой-то странной случайности попал на факультет журналистики. Просто, наверное, по причине своей вечной расхлябанности адрес перепутал. Ему бы надо было поступать в Суриковское или Строгановское училище, а его ноги понесли на Моховую. Вот и сейчас окно закрывал мольберт с чистым холстом. «Негоже начинать новый год с чистого листа», – проговорил я. Спать не хотелось, и Алан подхватил вброшенный мной в игру мяч: «А ты загадай желанье». – «Так ведь поздно уже, – ответил я, – надо было загадывать под Новый год». – «Да ладно, это все условности, – возразил мой друг, – загадывай». – «Ну и что?» – не уступал я. «А я это твое желание оматериализую вот на этом чистом холсте, – ответил Алан, – и тогда мы начнем новый год не с чистого листа, а с твоей мечты, которая по всем приметам сбудется».

Итак, спать не хотелось, и мы ринулись еще в одно приключение этой безумной ночи. Я ему стал рассказывать о той единственной, которую я хотел бы встретить, а он стал переводить мои новогодние фантазии на холст. Не помню, на каком этапе нашего совместного новогоднего бреда я вырубился, но когда проснулся, мольберт стоял напротив окна и на него падали робкие лучи первого дня нового, 1965 года. И так же робко оттуда мне улыбалось очаровательное существо. «Это кто?» – спросил я, протирая глаза. «Это та, единственная и неповторимая, которую ты встретишь в этом году», – ответил мой сосед. «Каким образом она здесь оказалась?» – «Ты что, все забыл? Ты же мне ее продиктовал».

Удивительно и другое. Говорят, не может быть дружбы между мужчиной и женщиной. Еще как может быть. Ира Гуржибекова была моим самым близким другом. Больше в моей жизни таких друзей не было. Так вот, незадолго до этого Ира Гуржибекова, кстати, тоже осетинка, написала мне на сборнике своих стихов:

Год помчался вперед стремительно и звонко: первая сессия, первые опыты на телевидении, первый студенческий строительный отряд в Германии (естественно, Восточной, ГДР). Работали мы на строительстве нефтеперерабатывающего завода в Шведте. Заработали кучу денег. Устроили комсомольское собрание. На повестке дня стоял один-единственный вопрос: «Что делать с заработанными деньгами? Потратить на шмотки или на знакомство со страной?» Единогласно победило «знакомство». И покатились мы по Германии: Росток, остров Рюген, Берлин, Потсдам, Лейпциг, Дрезден, и везде встречи с нашими сверстниками и сверстницами. Веселые студенческие кабачки, встречи, расставания. В Москву возвратились уже в начале сентября, полные впечатлений и с пустыми карманами. Куда пойдешь в таком состоянии невесомости, разве что в читальный зал, что я и сделал. Заросший, как папуас, и столь же загорелый, в ярко-голубой рубашке с золотым вензелем на рукаве FDJ, я, очевидно, производил странное впечатление на бледнолицых сидельцев этого серьезного заведения. На меня посматривали с плохо скрываемым любопытством, как на экзотический заморский фрукт, попавший сюда явно по недоразумению. А мне было грустно. После двухмесячного шумного и звонкого карнавала, красочных впечатлений трудно было возвращаться в серые будни.

И вдруг как будто яркие солнечные лучи прорвались сквозь плотные серые сентябрьские тучи. В противоположном углу, в самой глубине зала сидела она, та незнакомка с новогоднего, почти забытого под слоем впечатлений портрета Алана Хоребова. «Солома волос, ресниц синева». Мир ожил и наполнился праздничным звоном и яркими красками. Душа запела. От нее исходило сияние солнечного света и тепла. Ошеломленный, в полном смятении, я понимал, что неприлично смотреть все время в тот заповедный угол. Пытался вчитываться в какую-то новую прозу «Юности», но ничего не мог с собой поделать. И она время от времени поглядывала на меня. Сейчас-то я понимаю, она поглядывала на меня, как на ананас, оказавшийся на капустной грядке. Я лихорадочно искал хоть какой-нибудь способ преодолеть это разделявшее нас расстояние, но ничего не мог придумать. Обычно легкий на подъем во взаимоотношениях с девушками, тут я словно прирос к своему месту. Голова пустая, как дырявый котел, ни одной мысли, никакой даже самой завалящей идеи. Не поступать же, как один мой приятель-сердцеед. «Девушка, – обратился он однажды к одной весьма симпатичной студентке, – вам никто не говорил, что вы – самая красивая девушка Москвы и Московской области?» – «В такой примитивной форме никто», – ответила девушка. Ребята долго над ним потешались. Нет, такие вещи надо делать с ходу, легко, изящно, небрежно, остроумно. Я упустил время, и оно стало работать против меня, и страх стал заползать в душу. Вот сейчас все кончится, она уйдет, и все, больше я ее никогда не увижу. И она ушла. Придурок, я упустил свое счастье. Алан меня утешал. Не все, мол, потеряно. Раз она была в читалке, значит, студентка университета. «Да? Вовсе не обязательно, – казнился я. – Но даже если и студентка, где я ее буду искать среди двадцати тысяч, иголку в стоге сена?»

Автор портрета оказался прав. Через несколько мучительных дней я снова увидел ее в нашем общежитии. Я спускался вниз с третьего этажа на второй, а она поднималась со второго на третий с огромной охапкой книг, тетрадей и прочего бумажного хлама в руках. «Господи, такая маленькая, а тащит такую гору знаний! – воскликнул я. – Не женское это дело. Давай помогу». Вот так мы встретились. И не расстаемся вот уже более сорока лет.

Я был, пожалуй, единственный из всех студентов МГУ, кто дарил любимой девушке зимой роскошные, только распустившиеся кавказские рододендроны, которые доставал из-под трехметрового слоя снега и льда; а летом дарил вечнозеленые эдельвейсы, которые доставал со скальных гребней Тяньшаня.

Пожелания моих осетинских друзей сбылись. Вот так иногда безумные идеи материализуются в счастливое бытие.