Глава V
В первые несколько мгновений, совершенно ошеломленный, он сам был словно мертвец, или почти мертвец; лежа рядом с женой на смятом белом покрывале, он смутно сознавал, каким-то последним проблеском интеллекта, что случилось что-то ужасное, но не мог понять до конца, что это был за ужас и к кому он имел отношение.
Он делал все как обычно. Позже у него совсем вылетел из головы весь этот промежуток времени. Когда он вернулся в гостиную, он снова очутился в этом кавардаке выдвинутых из стола ящиков, разбросанных в беспорядке костюмов и платьев. Первым связным образом, включившим его сознание в работу, явилась одна из его спортивных курток, повешенная за воротник на дверную ручку ванной комнаты. Он сидел на развороченной тахте и не понимал смысла происходящего. Он обхватил руками колени и прижал их к груди. На ковре было скомкано золотое вечернее платье Маурин. Он глядел на него и думал: моя теннисная куртка висит на дверной ручке ванной комнаты. Потом, мгновенно шоковое оцепенение исчезло, и действительность происшедшего прорвалась к нему с полным неистовством.
Маурин мертва. Бандиты вломились в дом. Она застала их, и те застрелили ее из его пистолета.
Именно ярость он испытал прежде горя. Его руки хотели сокрушать все подряд, без разбора. Потом навалилась боль и горькое мучительное сознание утраты. Маурин не было. Как же он будет жить без Маурин?
Лампа сбоку от него ослепляла, как прожектор. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза. Он знал, что должен начать с того, с чего надо начать. Пока он не сдвинется, ничто не изменится, кошмарная пелена смерти будет продолжать висеть здесь неподвижно, вместе с ослепляющим светом и золотым платьем, с курткой на ручке в ванной, со смятым покрывалом и глазами Маурин — нет, не глазами, камнями, зелеными плоскими камнями…
Он все еще держал руку, прикрывая лицо, когда услышал шаги. Его сердце запрыгало от радости. Ничего не произошло. Все это ему померещилось. Маурин идет к нему из спальни.
— Эндрю, Эндрю… — Голос и шаги, разные шаги, и цокающие, и тяжелые. — Эндрю, ну в самом деле! Разве ты не знаешь, что в Нью-Йорке не следует оставлять дверь открытой? Говорят, что Наполи — самый опасный город в мире, но он ничто по сравнению с Нью-Йорком в наше время, абсолютно ничто. Он… Эндрю!
Он поглядел в пронзительные голубые глаза матери. Она была в норковой шубе. Ярко сверкали рубиновые серьги. Ее маленькая ручка покоилась на руке Лема, который вырисовывался подле нее, большой, сияющий своей красивой, слегка натянутой майорской улыбкой.
— Эндрю… что случилось?
Он понимал, что они здесь. Он понимал, кто они. Он все понимал, кроме того, что с ними делать.
— Эндрю! Это платье на полу… весь этот беспорядок… Эндрю, ответь же.
Он поднялся. Его колени ослабли, будто он провел несколько недель на больничной койке.
— Маурин! — сказал он.
— Что с ней? — спросила мать. — Где она?
— В спальне.
— Лем, пойди в спальню, пойди посмотри.
— Хорошо, цыпленок.
Лем быстро ушел. Эндрю почувствовал, что теряет равновесие, и свалился обратно, снова оказавшись на тахте. Мать присела рядом. Она схватила его руку.
— Эндрю, что ты сделал с Маурин? Скажи мне. Ты должен мне рассказать.
Сделал с Маурин. Ему не послышались. Он знал, что надо опровергнуть. Не потому даже, что его мать могла бы… Эндрю пробовал подыскать правильные слова.
Он услышал, как его голос произносит: «Дай что-нибудь выпить».
Она упорхнула. Смутно Эндрю подумалось: разве бывало такое, чтобы мать просили подать что-нибудь? Она мгновенно вернулась, держа в руках бокал.
— Вот. Это виски. Неразбавленное.
Он взял стакан в обе руки, поднес к губам и жадно отпил. Сквозь стекло он увидел, как вернулся Лем. Эндрю было видно лицо отчима, искаженное стаканом, похожее на тыкву в канун дня всех святых — с нарисованными усами и двумя пуговицами вместо глаз.
— Она мертва.
— Маурин? — вскрикнула миссис Прайд.
— Она лежит на кровати… застрелена.
Миссис Прайд повернулась к Эндрю.
— Эндрю! — сказала она.
Поразительно, как, несмотря на свое полуобморочное состояние, Эндрю мог улавливать каждый обертон ее голоса. «Эндрю!» — в точности тот же обвиняющий тембр, который он слышал всю свою жизнь с самого раннего детства. «Эндрю!» значило: «Это ты, конечно, а не Недди разбил окно». «Эндрю!» значило: «Ради всего святого, не дергай меня. Разве ты не видишь, я одета для вечера?» А сейчас «Эндрю!» значило: «Как ты допустил, чтобы эта ужасная неприятность случилась со мной?»
Он посмотрел на нее поверх стакана, осознав с каким-то слабым отстраненным удивлением, что, несмотря на все притворство в последние годы, он так и не простил ее.
— Она мертва, — повторил Лем. — В спальне такой же хаос. Это грабители. Они, должно быть, вломились и убили ее.
Он опустил руку Эндрю на плечо. Рука была тяжелой и невероятно уютной.
— Ты ведь только что пришел домой, Эндрю, старина?
— Да.
— И ты обнаружил ее?
— Да.
— Бедный Эндрю. Какой кошмар! Какой ужасный кошмар!
Эндрю по-прежнему смотрел на мать. Выражение ее приятного лица совсем не изменилось.
— Эндрю, ты звонил в полицию?
Он помотал головой.
— Почему?
Послышался голос Лема:
— Цыпленочек, дорогая, он же в шоке. Разве ты не видишь? Бедняжка, он даже не знает, что делать.
— Если он не знает, то кто-то другой должен позаботиться. Лем, позвони ты. Позвони сейчас же. Мы же не хотим, чтобы они подумали, будто мы сидели здесь несколько часов, ничего не предпринимая. О, дорогой, это невозможно. Совершенно невозможно.
Лем позвонил в полицию и вернулся к тахте. Он был грубовато-нежен с Эндрю. Он хотел положить подушки обратно на тахту, чтобы Эндрю мог прилечь, но тот знал, что должен бороться с надвигающейся сонливостью, а не поддаваться ей. Лем принес еще выпить. Эндрю сидел, потягивая из стакана. Снова вернулась ярость. Взломщики должны быть найдены. Их надо заставить заплатить за все. Он представил с садистским бешенством двух каких-то убийц с побритыми головами, прикрученных ремнями к электрическим стульям и пронзительно кричащих, когда ток с ревом прорывается сквозь них. Эндрю вцепился в это видение как в единственное противоядие от отчаяния.
Мать потребовала мартини. Мартини был единственным напитком, который она употребляла, только надо было аккуратно совершить ритуал с охлаждением стакана и особым способом приготовить лимонную кожуру.
Лем ходил взад и вперед по кухне, готовя его. Затем он принес ей мартини. Она вставила сигарету в длинный желто-зеленый мундштук, Лем зажег ее и налил себе выпить. Все это делалось, как в кино с выключенным звуком: миссис Прайд дымила сигаретой, потягивая из стакана мартини, Лем стоял возле нее, Эндрю сидел на тахте.
— Лем.
— Да, цыпленочек.
— Тебе стоит позвонить Рафферти. Просто скажи, что мы просим извинить нас, но никак не можем приехать. Не рассказывай им ничего. Ни единого слова.
— Хорошо, дорогая.
Лем позвонил Рафферти.
— Эндрю.
— Да, мама.
— Где Недди?
— Нед?
— Я звонила ему после обеда и сообщила, что мы заедем к вам по пути к Рафферти. Он сказал, что постарается прийти тоже… Эндрю!
— Да, мама.
— Кажется, он был очень расстроен в связи с этой девочкой Хатчардов. Сказал, что из-за Маурин у него могут быть неприятности. Я не поняла. Почему Маурин…
— Цыпленочек, — сказал Лем, — не сейчас.
Через открытую наружную дверь Эндрю услышал стук открывающегося лифта. Раздались голоса, шаги. Похоже, приближалась целая армия. Эндрю поставил стакан. Квартира внезапно наполнилась полицейскими.
Все, что они делали, они делали без него и вокруг него. Их было по меньшей мере трое, если не четверо. Большую часть времени они проводили в спальне, но иногда один или двое из них громыхали по гостиной — большие краснолицые мужчины, они двигались с осторожной целеустремленностью собак, охотящихся за птицей. И постоянно светила яркая лампа. В галдеже Эндрю время от времени улавливал голос матери, высокий, повелительный, словно она разговаривала со служащими гостиницы, которые не вполне понимают, кто она такая.
Эндрю знал, что он в шоке, но он достаточно хорошо соображал, чтобы понять, что будет благоразумнее изображать даже еще большее потрясение. Тогда они оставят его в покое, позволив ему передышку, перед тем как он будет вынужден посмотреть в лицо факту смерти Маурин.
Казалось, прошло уже несколько часов — а возможно, так оно и было — с тех пор, как он сидел один на тахте. Затем к нему подошла мать, Лем и еще кто-то.
Мать сказала:
— Эндрю, это лейтенант Муни.
— Эндрю, старина, с тобой все в порядке? — спросил Лем. — Ты можешь ответить на несколько вопросов?
— Да, — сказал он.
Лем дал ему зажженную сигарету. Эндрю взял ее и, глядя на лейтенанта Муни, который сел на стул напротив него, затянулся. Лейтенант был высокий, с большим квадратным лицом, с которого на Эндрю подозрительно смотрели маленькие, но очень голубые и внимательные глаза. Типичный коп, принесший с собой чуждый Эндрю мир бесцветных дежурных комнат, рук в белых перчатках, направляющих движение транспорта, жены и детей в… где? — бешено думал Эндрю… Воскресный покер в цветочной спортивной рубашке и слаксах.
— Вы в порядке, мистер Джордан? — спросил лейтенант.
— Да, — сказал Эндрю.
— Мы проверяем ценные вещи — предметы, которые могли быть украдены.
— Шкатулка с драгоценностями, — сказала миссис Прайд. — У нее должна была быть шкатулка. Разве у нее не было шкатулки с драгоценностями, Эндрю?
— Была, — ответил Эндрю. — Красная кожаная шкатулка, в правом верхнем ящике ее столика.
— Видите, лейтенант, — сказал Лем, — ее там нет сейчас. Они забрали ее… и деньги из кошелька.
Большое лицо лейтенанта Муни по-прежнему маячило перед Эндрю.
— Еще что-нибудь, мистер Джордан? Какие-нибудь еще деньги?
— Нет, — сказал он. — Я не думаю. Была еще норковая шубка.
— Она на полу в спальне, — сказал Лем. — Они бросили ее. Когда они застрелили Маурин, то испугались. И просто убежали со шкатулкой, деньгами из кошелька и кольцами, которые были на ней.
Эндрю вспомнил руку жены — ладонь кверху, пальцы согнуты, розовый ободок на месте обручального кольца.
— Эндрю! — Это был голос матери, резкий, дисциплинирующий. — Ты просто пришел с работы, как обычно, и обнаружил ее, не так ли?
— Да.
— Было ли что-нибудь не в порядке с наружной дверью? — спросил лейтенант.
— Да. Я видел какие-то царапины на замке. Я притронулся к двери, и она открылась.
— Это было буквально перед тем, как мы с Лемом пришли, — сказала миссис Прайд. — Так ведь? Всего за несколько минут.
— Да, — сказал Эндрю.
Крупные кулаки лейтенанта опирались на большие колени.
— Что за гвоздики на полу в спальне, мистер Джордан?
— Я принес их жене, — ответил он.
Веки лейтенанта, тяжелые, с короткими ресницами, вздрогнули.
— Поссорились?
— Поссорились? — отозвалась миссис Прайд. — С чего бы им ссориться?
— Мужья приносят цветы своим женам, когда они в ссоре, — сказал лейтенант Муни.
— Что за ерунда! — возмутилась миссис Прайд. — Что за несусветная чушь! Мой муж приносит мне цветы каждый день.
Лейтенант Муни проигнорировал ее замечание.
— Ссорились ли вы с вашей женой, мистер Джордан?
— Нет, — ответил Эндрю.
— И вы не знаете никого, кто, возможно, хотел причинить ей вред?
— Нет.
— Это ваш пистолет, мистер Джордан?
— Да. Я держал его в спальне для самообороны.
— У вас есть разрешение?
— Да.
— Как вы все это себе представляете, мистер Джордан? Взломщики ворвались, увидели вашу жену здесь, она попыталась схватить пистолет, те опередили и пристрелили ее?
— Именно так, — сказал Лем. — Именно так он все и представляет, потому что так все и происходило.
Снова раздался грохот шагов. Пришли двое мужчин в белых халатах с носилками. Лейтенант встал и ушел. Эндрю знал, что это пришли из морга за Маурин. Он также знал, что мать и Лем надеются, что он не понимает этого. Вскоре из спальни вынесли носилки, накрытые поверх простыней. Лем и мать расступились. Копы вернулись в гостиную. Один из них подобрал золотое платье и отнес в спальню, аккуратно перешагнув через ноги Эндрю, когда проходил мимо.
Эндрю опять услышал голос матери, отчетливый и раздраженный. Она, Лем и лейтенант стояли рядом.
— Действительно, крайне стыдно, лейтенант. Бедный мальчик! Донимать его сейчас, в такое время! Неужели вы не понимаете, что он чувствует? Неужели у вас нет ни капли сострадания?
Лейтенант Муни подошел и твердо остановился перед Эндрю, потом сказал:
— Не хотите ли добавить что-нибудь к сказанному, мистер Джордан?
— Нет, — ответил Эндрю.
— О’кей. Я полагал сделать это сегодня. Ну ладно, жду вас завтра в десять по этому адресу.
Он вручил Эндрю карточку. Эндрю засунул ее в карман куртки.
— В десять, мистер Джордан. Хорошо?
— Да, — сказал Эндрю.
— Я оставляю человека, чтобы он проверил здесь все как следует. Ваша мать устроит вас на ночь у себя, так она сказала.
Он протянул руку, Эндрю пожал ее.
— И извините меня, мистер Джордан. Вам очень тяжело, я понимаю. Примите мои соболезнования.
Спокойной ночи, мадам. Спокойной ночи, мистер Прайд.
Все полицейские ушли, кроме одного копа, оставшегося в спальне. Миссис Правд вздохнула, достала свой желто-зеленый мундштук и попросила Лема дать ей сигарету.
— Ну, могло бы быть еще хуже, я полагаю. Эндрю, все устроено. Я позвонила в Плацу и заказала комнату для тебя.
— Так гораздо лучше, старина, — сказал Лем. — Нам не хотелось бы оставлять тебя здесь.
— Посиди спокойно, — сказала миссис Прайд. — Лем и я соберем для тебя вещи.
Они исчезли в спальне. Эндрю поднялся. Что ему надо? Сигарету. Он взял одну из пачки на столе, зажег и, подойдя к креслу у дальней стены комнаты, снова сел. Потрясение и раздражающее присутствие матери как бы вернули его в прошлое. Он снова чувствовал себя ребенком, маленьким мальчиком в коротких штанишках, послушно сидящим, так как ему сказали сидеть, в то время как его мать пакует ненужные вещи — всегда ненужные вещи — для него, перед тем как ему отправиться в дом к другу на выходные.
На сигарете образовалась колбаска из пепла. Он встал, принес пепельницу и поставил ее на подлокотник кресла. Когда он стряхивал пепел, то нечаянно задел ее, и она кувырком полетела с кресла. Он поднялся, отодвинул кресло от стены. Пепел рассыпался вокруг пепельницы. Рядом лежал аккуратно сложенный бумажный самолетик.
Эндрю подобрал самолетик. Со стороны хвоста он прочитал слова: «Книга месяца»…
К нему вернулось воспоминание о том, как он сидел на тахте за завтраком. Как он просматривал почту. Как он читал рекламку от клуба «Книга месяца». Это происходило сегодня утром, так что самолетик мог быть сделан только сегодня.
Нед должен был быть сегодня здесь.
«Я звонила Недди, — эхом отозвался голос матери. — Кажется, он был очень расстроен в связи с этой девочкой Хатчардов. Сказан, что из-за Маурин у него могут быть неприятности».
Внезапно поддерживавший его психику в норме образ головорезов, остриженных, привязанных к электрическим стульям, потускнел. Нед… Розмари… Ты должен остановить Маурин.
Ему показался отвратительным вкус сигареты во рту. Он осознал, что это было его первое четкое физическое ощущение с того момента, как он понял, что вся его жизнь разрушена.
Мать и Лем вышли из спальни. Лем нес небольшую сумку, с которой Маурин была прошлой ночью.
Мать сказала:
— Эндрю, ну что ты там держишь в руке?
Он скомкал самолетик и положил в карман.
— Ничего, — сказал он.
— Ну, пошли, — сказала мать. — Уже почти десять, я умираю с голоду.
