— 29 —
— Так, — сказал в конце концов Ле Брев. — Будем продолжать?
Он повернулся ко мне:
— Ну что, нет обуви? И психа с ножом тоже нет?
— Я видел и то, и другое.
— В таком состоянии всякое может померещиться… — он посмотрел на Эмму. — Что скажете, мадам?
Но я был не менее упрям, чем старый Шалендар.
— Послушайте, говорю вам, что я все это видел. Две пары обуви. Обувь моих детей.
Ле Брев аккуратно вытер руки о пестрый шелковый платок. Его люди выжидающе сгрудились рядом.
— Как насчет подвала? — спросила Эмма.
— Ну что ж, хорошо. Мы обыщем все пристройки и подвалы.
В полицейских машинах были припасены освежающие напитки, термосы с кофе и печенье, и мы сделали небольшой перерыв, перед тем как продолжить осмотр. Дом как-то давил на нас, душил, и даже Ле Брев, казалось, хотел глотнуть свежего воздуха. Он вышел и встал рядом со мной на деревянных ступеньках, как всегда, замкнутый и подозрительный. Эмма куда-то исчезла.
— Месье, должен вас предупредить, что я не отказался от своих подозрений.
— Говорю вам, что я видел здесь их обувь. Клянусь Богом.
Он пожал плечами и пробормотал:
— Говорить легко. Я все же найду основание, чтобы остановить поиски и отозвать людей.
Вернулась Эмма и включилась в разговор:
— Это будет глупо.
— Почему, мадам?
Я видел, что, несмотря на теплый воздух и накинутый поверх летнего платья жакет, ее пробирала дрожь.
— Не знаю. Просто предчувствие.
— Я полицейский, а не медиум.
Но я видел по его глазам, что он чувствует себя не в своей тарелке и что Эмма попала в точку. Он нахмурился, поднялся и позвал своего верного Клеррара.
— Думаю, нам лучше начать сейчас, до того как стемнеет. Пристройки и двор. Собери ребят и попроси прислугу помочь.
— Но мадам платит им…
— К черту мадам! — выругался он раздраженно.
Мы начали с подвалов, в которые вела деревянная лестница позади дома. Они были выложены кирпичом, сухие и пустые, в них валялось несколько старых досок, встроенные стеллажи для винных бутылок были поломаны. Возможно, когда дом построили, это помещение использовалось как холодная кладовая для хранения сушеного мяса и фруктов, а затем, в дни процветания, его переделали в винный погреб, сейчас же оно представляло собой каменную пещеру с огромными пауками, которые оккупировали темные углы, — подземный склеп, склад старого дерева и пустых бутылок. Я взял одну, чтобы прочитать этикетку давно исчезнувшее „Шато Лафит“ 1953 года.
Никаких следов в подвале. Никакой обуви.
Мы вышли наверх и направились к пристройкам, находившимся с другой стороны двора. Некоторые из них когда-то были конюшнями, затем их перестроили в примитивные гаражи. Повсюду виднелись масляные подтеки, но на стенах все еще висели конские сбруи с именами лошадей: Ча-Ча, Руж, Бель. Ле Брев осмотрел все детально и приказал своим людям составить список вещей, которые недавно находились в употреблении или казались более или менее новыми: дезинфицирующая аэрозоль, большой флакон гербицида, серебряная блестящая вилка, на которой еще сохранилась этикетка.
— Я спрошу Шалендара, зачем он все это купил.
Но главного мы не достигли, детей не нашли. Передо мной вставала стена беспросветного отчаяния, от которого становилось не по себе.
Эмма придерживалась моей позиции.
— Ты все так же уверен?.. — прошептала она.
— Уверен.
Она сжала мою руку:
— Тогда скажи им, чтобы продолжали.
Я видел, что Ле Брев по-прежнему наблюдает за нами, стоя чуть позади своих людей, пока они открывали двери — все помещения не запирались.
— Полицейская работа на девять десятых состоит из рутины, — вздохнул он. — Проверять. Записывать. А это все требует времени.
Эмма согласно кивнула, и на его лице отразилось что-то вроде благодарности. Инспектор выкрикивал дальнейшие команды:
— Давайте ребята, надо довести все до конца! — Он обернулся и объяснил мне. — Я их подбадриваю.
Они забирались на крыши зданий, где кровля могла их выдержать, и шарили палками в колодце, который обнаружили в дальнем конце двора. Он был забит кирпичом и всяким старьем, должно быть, использовался некогда как выгребная яма.
Де Брева это не устроило.
— Спуститесь вниз и вытащите все, что там есть, — скомандовал он.
Им потребовалось несколько часов, чтобы добраться до дна колодца. Они ругались, но продолжали копать, извлекая на поверхность строительный мусор, сохранившийся со времен возведения дома и переложенный всякой всячиной: кожаными футлярами, почерневшими от воды, проржавевшими кусками железа, велосипедными колесами, пружинами от кровати, какими-то осями, дырявыми ночными горшками, разными деревяшками, рассыпающейся тканью, побелевшими и иссохшими бычьими костями. Были там еще череп кота, сломанная винтовка, одно золоченое кольцо, как оказалось, от карниза, маслобойка, заводной ключик, части сломанной газонокосилки.
Все это они разложили на сухой земле, будто археологические находки — все со своими бирками и все занесено в опись.
Ле Брев приказал принести мощные фонари, так как уже сгущались сумерки.
— Продолжайте, — попросила Эмма.
Он попросил вернуться чету Шалендаров. Супруги, женщина в черном и старик в потрепанном сером костюме, переминались с ноги на ногу и нервно сжимали руки, с опаской глядя на маленького делового инспектора.
— Когда проснется старая госпожа? — поинтересовался он.
— С минуту на минуту, месье. Когда станет совсем темно.
Казалось, что мадам Сульт предпочитает жить в сумеречном мире, где никогда не наступает день, и бодрствует только в то время, когда ей не приходится взирать на белый свет.
— Так она еще спит?
— Да, месье.
— Хорошо. Побудьте возле нее. Дайте мне знать, когда она откроет глаза.
Мадам Шалендар состроила гримасу и, хромая, удалилась, опираясь на руку супруга. Неразговорчивая, замкнутая пара.
Наконец Эмма сказала:
— Никаких результатов. Я не чувствую их присутствия, не вижу ни одного намека на него.
— И никакой обуви мы не нашли, — подхватил Ле Брев.
— Обувь легко спрятать, — ответила Эмма.
— Или закопать. Как тела, — добавил я.
— О, Джим, не говори так! — Лицо Эммы побелело. — Пойдем отсюда, — она потянула меня за рукав, — это место действует мне на нервы.
Но я воспротивился:
— Никуда не уйду, пока не обыщем все закоулки.
Ле Брев тоже склонялся к этому. Его отряд устал, и двоим надо было возвращаться на ночное дежурство у ворот, но он упрямо настаивал на продолжении поисков.
— Ле Брев не сдастся, — заявил он, — пока мы все не осмотрим.
Впервые за все время мне захотелось обнять его, но оставшиеся пристройки дали нам не больше, чем колодец. В сарае с садовым инвентарем мы нашли старый велосипед, полностью заржавевший, и разные инструменты, брошенные здесь на растерзание времени. Шалендар объяснил, что сейчас у них нет сада — с тех пор, как мадам перестала выходить на улицу, примерно двадцать лет назад.
— Вы хотите сказать, что мадам Сульт не покидала дома все это время?
— Да, все эти двадцать лет.
Сараи, оставшиеся от старой фермы, приспособили под склады, а точнее, свалку всякого барахла. Мы заглядывали в эти заброшенные сараи, люди Ле Брева залезали на стропила. Они по кирпичику разобрали несколько печей для сжигания отходов, но этими печами не пользовались уже долгое время. Даже на старых прессах для отжимки оливок и винограда не сохранилось следов прошлых урожаев. Все место казалось запущенным, покинутым и мертвым, и даже ряд навесов, которые мы обследовали последними, не дал нам ничего, кроме пуговицы, позеленевшей от плесени, которая в свое время украшала какую-нибудь шинель.
Ле Брев повертел пуговицу в руках.
— Здесь были немцы? — спросил он старого Шалендара.
Эмма перевела мне:
— Он говорит, что во время войны его не было в этих краях. Он жил в Тулузе. Но думает, что сюда они не дошли.
Ле Брев отбросил ее в сторону и посветил фонарем по крыше. Его заместитель Констан сообщил, что люди устали.
— Согласен, согласен.
Он, словно Наполеон, больше заботился о своих войсках, чем о себе, и мы видели, что его тщеславие было уязвлено. Он выставил подбородок и посмотрел на меня.
— Завтра мы начнем прочесывать лес.
Они собрали инструменты и побрели назад к машинам. Во всем доме горела единственная лампочка в коридоре, ведущем в комнату мадам Сульт, но мы решили не возвращаться туда. Что-то в этой старой женщине, в ее безрадостной комнате заставило нас отдать предпочтение свежему ночному воздуху, где цокали цикады и мотыльки слетались на свет фонарей.
На ступеньках около входа в дом Ле Брев остановился. Перед ним выстроилась кавалькада машин.
— Вы не станете ждать, пока она проснется? — спросил я.
Он повернул свое упрямое лицо ко мне. Я всмотрелся в белки его глаз. Напуган. Он мог бы подождать сам или попросить Клеррара, в надежде извлечь из бормотания старухи что-то членораздельное; но в его глазах я видел страх, уязвимость, которую замечал и раньше. Он явно чего-то боялся.
— Не думаю, что это поможет. Неужели вы думаете, что она расскажет о мужчине с ножом?
— Можно спросить, куда делась обувь.
Эмма снова начала сомневаться во мне и вернулась на сторону Ле Брева. Он плотно сжал губы.
— Я вернусь завтра. Сегодня мы уже ничего не найдем…
— Вы не верите мне, инспектор, да?
— Я знаю только то, что вы мне сказали, месье. Завтра мы закончим с этим.
Он слегка кивнул, показывая, что с этим вопросом все, и оставил меня наедине с Эммой. Я быстро принял решение.
— Дорогая, возвращайся с ним, — попросил я. — Я хочу остаться. Если здесь есть что найти, я найду это во что бы то ни стало, раз уж я нахожусь во владениях Сультов.
— Нет, Джим, — голос Эммы дрожал. — Это опасно, не делай этого, пожалуйста, — умоляла она.
— Опасно?
Я крикнул полицейским, что остаюсь.
Ле Брев и Клеррар обернулись.
— Мы готовы к отъезду, месье.
— А я нет.
В темноте сверкнули ровные зубы инспектора.
— Вы что, хотите остаться здесь на ночь?
— Именно это я и собираюсь сделать, инспектор.
Он направился ко мне, а я смотрел на усталые лица его полицейских, которые выглядывали из микроавтобуса. Там же стоял и старый Шалендар, провожавший нас.
— Не думаю, что у вас есть на это разрешение мадам Сульт, — язвительно бросил он.
— У меня и прошлой ночью его не было, только возражала не она, а ваши крепыши.
Он натянуто рассмеялся:
— Они выполняют приказы.
— Хорошо. Я останусь здесь до тех пор, пока старая леди не проснется.
— Не надо, Джим. — Эмма тянула меня за рукав. — Давай уедем отсюда. Ну, пожалуйста.
— Я остаюсь, дорогая, — настаивал я.
— Месье, здесь нет кровати. И еды, — вмешался Шалендар, но он вроде не возражал.
— Уверен, что кофе найдется, — заметил я.
Он уставился на меня, затем его лицо растянулось в некое подобие улыбки, будто я здорово пошутил. Но Ле Брев не находил в этом ничего забавного:
— Не глупите, вы, без сомнения, устали. И расстроены. Я понимаю вас, но оставить вас здесь, месье, не могу.
Он протянул приглашающим жестом руку.
— Нет. — Я прирос к месту, где стоял.
— Месье, прошу вас, пройдемте в машину.
— Я остаюсь.
Он почувствовал мою решимость и внезапно сдался, пожав плечами.
— Ладно, оставайтесь. Это ваши проблемы. Мы вернемся завтра утром.
— Хорошо.
— Где вы будете спать?
— Неважно. Я просто хочу поговорить со старой леди.
Ле Брев повернулся к Шалендару:
— Вы слышали? Скажите ему, что это запрещено.
Шалендар покачал головой. Эмма, используя все свое обаяние, стала уговаривать его.
— Он говорит, что ему все равно, — перевела она.
— Но его жена ухаживает за мадам.
Я услышал циничные нотки в голосе Шалендара.
— Он говорит, что вы можете попробовать, если вам удастся, извлечь какой-то смысл из ее мычания. Она глухая и сумасшедшая, — пояснила Эмма.
Я победно повернулся к Ле Бреву. Все, что мне нужно — это сделать еще одну попытку, использовать последний шанс. Но я видел, что Эмме потребовалось собрать все свое мужество, чтобы еще раз добровольно войти в темные комнаты этого дома. Тихо она прошептала:
— Если ты останешься, Джим… то и я тоже.
— Мадам, я вам не советую… — начал было Ле Брев, но передумал. Он раздраженно подкидывал носком ботинка гравий.
— Дорогая, в этом нет необходимости, — сказал я Эмме. — Это страшно и к тому же спать нам негде.
— В комнатах наверху полно свободных кроватей, — возразила она.
— И перепачканных матрасов.
— Разве это имеет значение? — стояла на своем она.
— Хорошо, хорошо. — Ле Брев, казалось, уступил. — Это ваше дело. Я предупрежу охрану у ворот. Если передумаете, позвоните. Вы поняли?
— Поняли.
— И если что-нибудь будет не так… — Он погрозил мне пальцем.
— Почему что-то должно быть не так?
Он снова пожал плечами и развернулся, стремительный в движениях, как боксер. Мы наблюдали, как инспектор занял свое место в машине, где к нему присоединился Клеррар. Он не взглянул на нас, когда машины спешно завелись и исчезли из виду. Стояла такая тишина, что мы слышали, как вдали закрылись чугунные ворота. Мы остались одни.
Эмма взяла меня под руку. Ее губы шевелились в беззвучной молитве.
— О, Джим. Да поможет нам теперь Бог.
Я притянул ее к себе и поцеловал в макушку.
— Все в порядке, дорогая, я люблю тебя. — Но она дрожала. — Эмма, дорогая, что с тобой?
— Я не могу объяснить.
— Скажи мне…
— Не сейчас, не здесь. Пойдем в дом, — попросила она.
Свет в особняке погас. Был уже одиннадцатый час вечера, воздух посвежел. Мы стояли на ступеньках крыльца и смотрели на парк. Коварная луна, почти полная, отбрасывала причудливые тени. Вглядываясь в темноту, я не мог отделаться от мысли, что где-то там, среди деревьев, возможно, лежат мои Сюзи и Мартин. И уже ничем нельзя им помочь, даже не найти могил.
Эмма тяжело вздыхала рядом со мной:
— Это зловещее место… мне страшно.
Я обнял ее и почувствовал, как закоченело ее тело.
— Бояться нечего. Я уже испытал самое худшее, что могло произойти.
Но на самом деле я был вовсе в этом не уверен.
— Где Шалендары? — спросила она.
— Думаю, что жена ухаживает за мадам Сульт. А сам старик куда-то исчез, когда уехали машины.
— А почему полицейские все время крутятся у ворот? Я бы предпочла, чтобы они были здесь.
— Потому что таков приказ старухи. Они не должны подходить к дому, пока этого не захочет мадам. Так сказал Ле Брев.
— Странно это. Какой-то бред.
— Любой бред не лишен определенной логики.
— И ты веришь в это? — спросила она, немного помолчав.
— В данном случае — да. Пойдем разыщем Шалендара.
Парадная дверь оставалась незапертой, и мы вошли в холл, отделанный мрамором. Я включил весь свет, даже старинную люстру.
— Все это выглядит как-то нереально.
Холл вполне мог сойти за декорацию для какой-нибудь помпезной оперы. Он казался нарисованным. Лестница с балюстрадой заворачивала на второй этаж, роскошная лестница, по которой должны подниматься дамы в бальных платьях. Казалось, вот-вот откуда-нибудь выйдут люди, но никого здесь не было. Мы стояли одни в пустом холле, из которого через арки уходили коридоры в оба крыла здания — к мадам Сульт направо и к Шалендарам налево.
Внезапно погас свет. Эмма вскрикнула и прижалась ко мне.
— Не волнуйся. Просто какой-то дурак выключил его.
И вдруг мы увидели череп, приближающийся к нам через правую арку, голову, отделенную от туловища, освещенную голову со втянутыми щеками, голову Шалендара. Я понял, что он, специально или нет, держал зажженный фонарь под подбородком, чтобы свет сделал из его лица что-то похожее на маскарадное чудовище во время празднования Хэллоуина — кануна Дня Всех Святых.
— Шалендар!
— Месье? — Голос старика был полон подобострастия, он подошел поближе.
— Во что вы играете, черт побери? Вы испугали даму.
— Что-что, месье?
Эмма уже пришла в себя.
— Он говорит, что ему очень жаль, если он напугал нас. Он пришел, чтобы проводить нас наверх, — перевела она.
Я увидел, что он несет свечи, полотенца и мыло. Но мы находились в таком напряжении, что любое движение только прибавляло нам адреналина в крови.
— Спроси, зачем он выключил свет?
Теперь я полагался на Эмму, и это сближало нас.
— Приказ мадам Сульт, месье. Никогда не зажигать большой свет без ее разрешения. Поэтому мы используем фонари, мадам, и небольшие лампочки в коридорах.
Маленькие голые лампочки, которые я видел.
— А она когда-нибудь просит зажечь большой свет?
— Нет, месье.
— Ну, вам следовало бы предупредить нас.
— Извините, сэр. — Он почтительно стоял рядом с нами, приземистая фигурка крестьянина-тугодума, человека, который жил в сумерках этого мрачного места. — Пожалуйста, я провожу вас в ваши комнаты.
— А где мадам Шалендар? — спросил я.
— Она готовит еду для мадам. К тому моменту, когда она проснется.
— И когда это будет?
— Около полуночи, месье. — Сейчас, когда рядом не было его супруги, он, казалось, расслабился. — У нас здесь странный распорядок дня, месье. Сюда, прошу вас.
Когда мы поднимались за ним по лестнице, я попросил Эмму:
— Спроси у него, почему он не уйдет отсюда? Почему держится за это место?
Он обернулся и удивленно взглянул на меня сквозь свет фонаря, затем на Эмму, как будто эта мысль оказалась совершенно новой для него.
— Потому что она платит мне, месье.
— Хорошо?
— Достаточно, месье.
Больше Шалендар ничего сказать не захотел и проводил нас в одну из комнат, которую мы осматривали с инспектором Ле Бревом. В каждой комнате стояла кровать с медными набалдашниками из прошлой эпохи. Он вытащил из шкафа одеяла.
— У нас нет постельного белья, месье, но раз уж вы решили остаться…
— Обойдемся.
— Матрасы старые, но хорошие. И жесткие.
Он снял покрывало с двуспальной кровати и принялся взбивать матрас, пока тот не заскрипел.
— Спасибо.
Шалендар выбрал самую дальнюю комнату, и мы наблюдали, как он зажигает свечи в дешевых жестяных подсвечниках — сценка прямо из новогодней ночи. Неяркий свет заплясал на умывальнике, куда он положил мыло и полотенца. В комнате стояли также высокий комод, старинный шкаф красного дерева, а на полу лежат коврик.
— Дальше по коридору вы найдете ванную, месье.
— Я знаю, спасибо.
Он помолчал, а затем сказал:
— Извините, у нас нет еды. Но я могу принести кофе и булочки.
— Не стоит беспокоиться, — заметила Эмма. Она закрыла глаза в изнеможении. — Уже слишком поздно.
— Если бы мадам и я заранее знали, что вы остаетесь…
Он учтиво поклонился.
Когда он ушел, мы посмотрели друг на друга.
— Ну что я здесь делаю? — спросила Эмма слабым голосом. — Зачем ты привез меня сюда?
Я взял ее руку в свою. Она была холодна, как лед. В полумраке ее светлые волосы, казалось, были окрашены лунным светом.
— Я не ожидал, что ты останешься, дорогая. Все, что могу сказать, это то, что я люблю тебя.
Несколько минут она не отвечала, но ее глаза напряженно вглядывались в меня.
— Это место полно привидений. Привидений, которые оживают ночью. Я чувствую их.
Мне казалось, что я знаю, что делаю. Ищу сумасшедшего. И два тела. Я не мог сказать ей об этом. Несколько секунд мы сидели, прижавшись друг к другу и прислушиваясь к утихающим шагам Шалендара, затем к скрипу закрываемой двери. И остались совершенно одни.
Я сжал Эмму в своих объятиях, но она вздрогнула и вскрикнула:
— Джим, нет! Не трогай меня!
— Дорогая, все будет хорошо. И между нами тоже. Между нами двумя.
— Джим, что ты знаешь?
— Ничего, совершенно ничего, кроме того, что здесь что-то произошло… — Ее трясло, и я завернул ее плечи в одно из одеял. — Приляг.
— Нет.
Она присела на краешек кровати и обхватила голову руками.
— Эмма, ты замерзнешь.
— Джим, расскажи мне, что произошло здесь, в этом ужасном месте. Расскажи мне правду, Джим.
— Господи, Эмма, я сам хотел бы это знать.
Она поднялась с кровати и пошла к раковине, где оставила сумочку. Я смотрел на нее. Луна вышла из облаков, уже более полная и яркая. На фоне окна четко вырисовывался ее силуэт, освещенный лунным сиянием. Но я видел не ее волосы, залитые этим светом, а более светлые пепельные волосы другой женщины. Я вдруг увидел сходство, которое не замечал раньше, и понял, что я видел в Эстель.
