— 12 —
На следующее утро мы все прибрали после ливня и ожидали очередного визита Ле Брева или Клеррара. Эмма сидела напротив меня за кухонным столом, и мы завтракали зачерствелыми хлебцами и кофе. Я не осмеливался отправиться в деревню за свежим хлебом.
— Так что случилось ночью? — спросила Эмма. Вид у нее был совершенно больной.
— Да я же рассказывал тебе. Я проснулся и увидел, что этот молодой полицейский напуган до смерти. Чем-то, что он заметил или услышал. Когда я спросил, в чем дело, он дал деру. Пока я в этом разобрался, уже успел промокнуть до нитки. Затем я обнаружил, что вещи детей исчезли.
— Здесь все наводит на меня ужас, — заметила она.
Ее лицо стало белым как мел. Она проглотила еще одну таблетку и уставилась на меня.
— Эм, дорогая, прекрати их глотать, от них один вред.
— Заткнись. Я знаю, что делаю.
— Дорогая, успокойся. Тебе действительно стоит отправиться домой, — настаивал я. — Никакой пользы от того, что ты торчишь здесь.
— Ладно, я подумаю об этом, — ответила она и заговорила об игрушках: — Откуда я знаю, что это не ты их взял?
Она казалась очень враждебно настроенной. Я боялся, что она присоединится к Ле Бреву и тоже решит, что я как-то замешан в исчезновении детей.
— Ради Бога, дорогая. Я в такие игры не играю.
Мы тщательно осмотрели каждую комнату и убедились, что детей по-прежнему в доме нет, а их вещи действительно исчезли.
Эмма не могла поверить в это:
— Они должны быть где-то здесь…
— Кто-то пришел за ними. Это ясно, как день. Кто-то, кто знал, что на двери в гараж нет замка. Кто-то, кто хорошо знает дом.
— Тогда должны остаться следы, — вымолвила она.
Я должен был додуматься до этого раньше. Любой, кто вошел бы в дом во время ночной бури, должен был оставить хотя бы мокрый след в коридоре и на полу в спальне. Но я включил весь свет и ничего такого не заметил. Более того, там находился жандарм, до того как что-то перепугало его.
Я попытался объяснить все это Эмме:
— Думаю, что кто-то проник в дом заранее, после того как мы ушли спать, но до грозы. По-видимому, жандарм услышал шум, а потом вдруг чего-то испугался.
— Полицейские не пугаются! — закричала она.
— Ну, а этот испугался, дорогая.
Она покачала головой, провела рукой по нечесаным волосам.
— Я не верю тебе.
— Ради Бога, Эмма, не мог же я похитить своих детей! Дорогая, ты же знаешь это.
— Может, ты знаешь, кто это сделал.
— О Господи! Это какой-то бред. Тебе нужно уехать отсюда, Эм. Поезжай домой и поживи у своих стариков, пока я буду здесь искать дальше. Пока не появится что-то новое.
— Интересно, что ты будешь искать…
— Эмма, верь мне…
Ее губы сложились в жестокую усмешку.
— Посмотрим сперва, что скажет полиция.
* * *
Но в то утро полицейские припоздали. Может, они думали, что дежурный жандарм на своем посту?
Эмма пошла в спальню одеваться. Воздух уже прогрелся, и с земли поднимался пар. Я торчал на кухне, не в состоянии сосредоточиться, все время думая о том, зачем кому-то понадобились игрушки детей. Сначала это событие вселило в меня живую надежду, что с детьми все в порядке, и все же я не был в этом уверен. Это мог быть и какой-нибудь садист, вернувшийся на место преступления, или какой-нибудь прохожий, которому понадобился сувенир вроде моей бесценной статуэтки Будды. Сумасшедший. В таком случае в основе его действий лежало безумие. Или, может, этот испуганный жандарм сам забрал их: разве это не объясняло, почему он испугался, когда обнаружил, что я наблюдаю за ним?
Чем больше я размышлял над этим, тем менее уверенным становился. Первый раз за все это время мне захотелось увидеть Ле Брева или меланхоличного Клеррара, несмотря на то, что говорила Эмма. И когда я услышал шум подъехавшего автомобиля, то с облегчением побежал к двери.
Это оказалась зеленая машина, формой напоминавшая банку из-под сардин, с убранной крышей. „Ситроен“ Эстель, которая поверила мне на слово.
— Эмма! — крикнул я в спальню.
— Это старший инспектор?
— Нет.
Я подумал, как воспримет она приезд Эстель, разумно ли было с моей стороны просить помощи у другой женщины, но сейчас уже ничего нельзя менять. Я вспомнил, как Эстель говорила, что хочет посетить наш дом и увидеть это место воочию.
— Кто это? — поинтересовалась Эмма из спальни.
— Репортер из газеты. Я повстречал ее в Понтобане.
— Которой ты звонил?
— Да.
Я смотрел, как Эстель выходит из маленькой машины, одетая еще более элегантно, чем раньше: оранжевый костюм, который выгодно открывал ее ноги, чистые волосы блестели на солнце.
А Эмме она не понравилась. Я почувствовал, как напряглась моя жена, хотя она и была моложе Эстель. Не высказанный ею вопрос повис в воздухе: зачем я нужен этой женщине и ради чего попросил ее помочь мне? В известном смысле она боролась за меня и обладала мной, а Эстель, пытаясь разделить наше горе, вторгалась, в ее глазах, не в свои дела. Но что касалось меня, после событий этой ночи я хватался за каждую соломинку.
— Эмма, это Эстель Деверо. Она работает в газете „Сюд журналь-экспресс“.
Эмма осторожно кивнула, и я увидел, как Эстель улыбнулась. Мы стояли во внутреннем дворике.
— Здесь громыхала сильная гроза этой ночью…
— Было и другое событие, — сказал я. — Кто-то проник в дом и унес вещи детей.
Эстель задохнулась от удивления:
— Нет, это невозможно.
— Это он так говорит, — добавила Эмма.
— Не понимаю. — Ее голубые глаза беспокойно забегали, на лбу появилась складка. — А дежурный жандарм, который находился здесь? — Она бросила взгляд на дом, будто ожидая, что тот сейчас появится. — Где он сейчас?
Я рассказал ей, что произошло, она чрезвычайно удивилась:
— Зачем кому-то понадобились их игрушки?
— Вот именно, — произнесла Эмма, уставившись на меня.
— Вы непременно должны рассказать все полиции.
— Хорошо, — согласился я. — В следующий раз, когда увижу инспектора.
Мне не особенно хотелось капать на бедного малого, который почему-то сбежал.
Эстель в нерешительности стояла рядом с домом. Между бровями у нее опять пролегла складка. Эмма, казалось, совсем не собиралась приглашать ее войти.
— Да, трудное дело, — сказала она Эмме. — Ваш муж попросил меня помочь ему, и я собиралась отвезти его в Понтобан… Но сейчас он должен все рассказать полиции…
— Почему в Понтобан? — подняла брови Эмма, впервые проявив интерес к этому городу. Ее лицо оживилось.
Эстель посмотрела на меня и пожала плечами:
— Еще одно связующее звено… взгляд в прошлое.
Эмма вздрогнула:
— О Боже.
Даже если Эстель и заметила, виду она не подала, а просто предложила:
— Давайте поедем туда все вместе, я покажу вам город.
Я почувствовал некую уловку по отношению к моей жене. Конечно, мы оба приглашены, но, возможно, она решила, что Эмма откажется ехать. Вместо этого Эмма попыталась остановить меня.
— Джим, я не хочу, чтобы ты туда ехал, — заволновалась она.
Но Эстель незаметно подала мне знак.
— Думаю, мне все же нужно побывать в городе, — ответил я.
— Тогда я одна здесь не останусь.
Эмма не отрывала глаз от журналистки, она просыпалась от своего сна и оживала.
— Пожалуйста, — попросила Эстель. — Давайте забудем об этом. Я не хочу мешать вам. Просто месье Фрилинг попросил меня помочь. Мы хотели встретиться со старым полицейским, и я могла бы переводить вашему мужу.
— Я не хочу ни о чем знать, — процедила сквозь зубы Эмма.
— Но вы должны посмотреть город.
Эстель даже предложила, чтобы мы взяли две машины и вернулись бы своим ходом назад. Эмма могла бы походить по магазинам, зайти в музей изящных искусств, пока мы будем искать этого Элореана.
— Дорогая, ты нормально чувствуешь себя? Сможешь осилить все это?
— Конечно, да, — выпалила Эмма.
В этот момент появился Клеррар со второй полицейской машиной, в которой сидел дежурный жандарм, но не тот, что сбежал, а его замена. Мы стояли на улице на солнышке, споря о том, что случилось, чего испугался дежурный.
— Он говорит, что услышал шум, — пояснил Клеррар.
— Именно. Какая-то тварь бродила в доме.
— И что он преследовал машину много километров, пока не потерял ее.
— Машину?
— Он думает, что это был большой „пежо“.
— Он думает?
— Бушевала гроза, месье, разобрать было трудно.
— И?
— И когда он потерял ее, решил доложить в Понтобан.
— Оставив нас одних.
— Это его ошибка, месье, о которой я сожалею. Но ничего же ведь из-за этого не случилось.
Вспомнив перепуганное лицо жандарма, я подумал, не наврал ли он, но вслух ничего не высказал: и без того уже было неприятно говорить о ночном воре, стащившем книги и игрушку.
— Вы уверены, что в доме действительно что-то пропало? — спросил Клеррар. — И что это унес ваш ночной визитер?
— Я-то уверен. Никому больше не нужны мягкие игрушки.
Клеррар повернулся к Эмме:
— Так вы утверждаете, что вещи исчезли?
— Я их не трогала, — заявила та.
— Вы можете уточнить все с Ле Бревом. Мы говорили с ним когда-то об этой игрушечной собачке. — Это звучало как бред. — Собачке по имени Шоколадка.
Клеррар протер глаза, будто кража в ночи явилась еще одним свидетельством, которое они постараются обернуть против меня, будто эта уловка, придуманная мною, чтобы направить следствие по ложному пути.
— У нас есть опись, — заявил он и начал бормотать по-французски, отдавая обычные распоряжения об обыске и отпечатках пальцев, но я-то знал, что результата это не даст. Они только наполовину верили мне, Клеррар и Эстель, и даже моя собственная жена.
Эстель взглянула на свои наручные часы — золотые, на браслете — на загорелой коже:
— Если мы поедем… Я должна… Мне нужно кое-что сделать по работе, — неуверенно заговорила она.
Решение приняла Эмма.
— Мы все поедем, — сказала она. — Времени у нас достаточно.
Мы оставили Клеррара одного посреди двора и тронулись в путь.
Эмма настояла, чтобы мы высадили ее на площади рядом с рынком, где я парковался раньше. Она выглядела уставшей, но собранной, и заверила, что с ней будет все в порядке. Она предоставила Эстель и мне несколько часов. Встретиться мы договорились в сквере в центре города.
Когда мы остались одни, Эстель разогнала маленький „ситроен“, пока машину не начало трясти, и выехала из города по дороге, ведущей на север, к гряде холмов, которые притягивали ночные грозы. Она сняла жакет, и я невольно обратил внимание на ее упругую грудь под блузкой.
— Куда мы едем?
Она улыбнулась несколько мрачновато:
— Вы были правы насчет Элореана. Он все еще живет в этих краях. Свидетель того, что случилось много лет назад. Может, я задам ему от вашего имени вопросы, чтобы вы успокоились на этот счет?
Все начало становиться на свое место, и я громко закричал, но потом увидел, что моя спутница очень серьезна. Она исподлобья посмотрела на меня, ее лицо напряглось. Затем мы оба улыбнулись понимающей улыбкой. „Ситроен“ свернул с шоссе и запрыгал, как желе, по проселочной дороге среди кукурузных полей, которые тянулись вдаль и исчезали где-то у подножия гор.
Я попросил у нее помощи, и теперь она оказывала ее. Если я почему-то ждал подвоха от Ле Брева, то ей интуитивно верил. Я также решил, что она хочет сделать мне что-то хорошее, приятное.
Мы подъехали к белому каменному забору, за которым стоял дом, старинное строение, окруженное виноградниками и фруктовым садом, немного наклонившееся в одну сторону. Здание имело респектабельный вид, и скорее походило на виллу, а не на жилище крестьянина: солидный фасад, двухэтажное, с центральным входом, с жалюзи небесно-голубого цвета, скрытые от глаз внушительные пристройки сзади, в большом огороженном саду. В таких любят селиться отставные военные. Достаток и ухоженность усадьбы резко контрастировали с окрестными голыми холмами, где боролись за существование карликовые деревца и вереск.
Эстель остановила машину. Чувствовалось, что она напряжена.
— Вы все-таки хотите продолжать ваши поиски? — спросила она, повернувшись ко мне.
— Да.
— Тогда посмотрите на этот дом.
— Ну и что? Маленький симпатичный особнячок.
— В нем живет месье Элореан.
— Полицейский, который расследовал дело о пожарах?
Она открыла калитку и повела меня по дорожке, между благоухающими цветущими кустами.
— Бывший полицейский, — уточнила она. — Предоставьте его мне, ладно?
Не помню, кого я ожидал увидеть, возможно, похожего на кого-то состоятельного пенсионера в хорошей форме, этакого типичного французского пожилого доктора или адвоката, живущего в уединении. Я чувствовал себя неуверенно, осознавая, что полностью нахожусь в ее руках.
Дверь нам открыл старый человек, крупный, с толстым приплюснутым носом на мясистом лице, обрамленном остатками вьющихся волос, растрепанных и седых. Ошеломленное — вот самое точное слово, чтобы описать выражение этого лица, пока он стоял, недоуменно уставясь на нас. Он мог оказаться садовником, подрабатывающим на сезонных работах, но одежда на нем была добротной, хорошего покроя и явно дорогой.
Эстель протянула свое журналистское удостоверение.
— Месье Элореан? Можем мы войти? Я из газеты „Сюд журналь-экспресс“.
Он машинально качнул головой, будто большая старая собака, но Эстель не дала ему опомниться. Она улыбнулась и засыпала его словами, не давая опомниться. Элореан зашаркал ногами, не в силах принять решение, большими ногами в домашних тапочках.
Затем мы оказались внутри, нравилось ему это или нет. В этом крупном человеке не осталось и следа уверенности и солидности, он растерялся и казался выпотрошенным.
Дом был на удивление не просто большим, но и прекрасно спланированным и роскошно отделанным. Одна комната переходила в другую, пол в изразцах, изысканная мебель. Пышные восточные ковры, мягкая мебель, обитая цветастыми тканями, по крайней мере, двое напольных часов, огромное количество китайских вещичек, резные изделия и посуда за застекленными дверцами. Мы как-то смешались, почувствовав себя не совсем уверенно и явно растеряв, в свою очередь, былой апломб.
— Присаживайтесь, пожалуйста, пригласил Элореан не особенно приветливо.
Я чувствовал присутствие в доме еще одного человека, женщины, которая, видимо, исчезла после нашего появления и укрылась в задних комнатах.
Он не спеша провел рукой по голове. С кресла спрыгнул пекинес песочного цвета и лениво оглядел нас.
Я наблюдал, как Эстель произносит вежливые фразы, прежде чем начать задавать вопросы. „Какой чудесный у вас сад, какой красивый дом! Мебель и эти картины!“ Она скрестила ноги, поглядывая на него. Элореан слегка посапывал, явно в замешательстве, затем присел напротив, опустив ноги на персидский ковер. „Какой вы счастливый, что живете здесь, с таким количеством красивых вещей“.
— Да, — нехотя выдавил он.
Эстель принялась задавать вопросы, интересовавшие меня: правда ли то, что он когда-то служил в полиции… в Сен-Максиме?
Странная, неопределенная улыбка застыла на его лице. Он кивнул: да, служил, довольно много лет назад.
— Спросите его, как давно, — попросил я.
Из соседней комнаты послышался шум, и я понял, что невидимая в тени комнаты женщина подслушивает.
— А зачем спрашивать-то?
— Я хочу знать, когда он ушел в отставку.
Элореан посчитал на своих жирных пальцах.
— О, давно… больше тридцати лет назад.
Неужели? А что он делал с тех пор?
— Ничего особенного.
— Спросите его, как высоко он взобрался по служебной лестнице, чтобы уйти в отставку так рано. Комиссар или старший инспектор, по крайней мере?
— Не понимаю, к чему вы клоните? — удивилась Эстель, но вопрос задала.
— Нет, не очень высоко, — пробормотал он. — В каком чине ушел в отставку? Был оперативником. Ничего особенного.
Я убеждал Эстель разговорить Элореана. Должно быть, он разбогател, если смог оставить службу в таком раннем возрасте.
— Нет. Не разбогател. Выпить не желаете? — поинтересовался хозяин.
— Бокал вина, пожалуй, — согласилась она.
Он что-то прокричал жене, не заботясь о том, чтобы представить ее.
— Тогда каким же образом он так преуспел, если его карьера в полиции оказалась не столь успешной? Он что, занимался бизнесом?
Элореан лишь пожал плечами.
Я подсчитал, что он находится в отставке уже около тридцати пяти лет. В таком случае ему было не больше тридцати, когда уходил из полиции.
— Послушайте, — заметила Эстель. — Глупо задавать такие вопросы.
— Тогда спросите его, отчего же он так разбогател, будучи на пенсии.
Этот вопрос я повторил сам на своем диком французском, чтобы убедиться, что он понял его.
Сначала Элореан, казалось, не понял. Его жена, пожилая женщина в шелковом платье, вынесла бокалы вина на подносе в японском стиле, и он жадно выпил, вытерев губы тыльной стороной ладони.
— Что вы имеете в виду?
Я бросился в атаку:
— Да прекратите, мы же не вчера родились. Он ведь был простой полицейский, и кто-то купил его.
Эстель сказала:
— Я не могу этого перевести.
Элореан вскочил на ноги.
— Мне кажется, вам лучше уйти, — пробормотал он.
— Покопайтесь в его памяти; — попросил я. — Тогда был крупный скандал, не так ли? Относительно смерти двух детей?
Я сунул ему под нос газетные вырезки, которые нашла Эмма.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, — выкручивался он.
Но на его лице такая уверенность не читалась.
И тут Эстель наконец поняла, что мне требуется. Она вытягивала из Элореана его прошлое, фраза за фразой. Мне хотелось обнять ее. В этой блестящей комнате, разглядывая головы, его, лысеющую, и пепельные волосы Эстель, я узнал всю историю. Она отодвинула бокалы и пытала его, как школьная учительница.
— Был пожар, — напомнила она. — Серия пожаров, в то время когда вы работали с Ле Бревом.
Он кивнул головой, осел, а не человек.
— Спросите его про смерть… Смерть двух детей, на случай, если он забыл. Спросите, каким образом они связаны с пожарами.
Глаза у Элореана округлились и стали как кукурузные хлопья, желтые и выпученные.
— Не могу припомнить…
Мне же очень хотелось расшевелить его память.
— Думаю, может, — бросил я Эстель. — Уверен, что может. Самое главное — это он вел следствие о нескольких пожарах, а затем в лесу нашли тела двоих детей. Разве он этого не помнит?
Эстель в ожидании наклонилась вперед. И снова он покачал головой, а в его глазах сквозило недоумение, будто ему предлагали проникнуть в то, что он давно похоронил, заставляли раскапывать старые могилы.
— Он не знает… не может вспомнить.
— Ну ладно. А что тогда насчет тех пожаров? Которые становились все серьезней и серьезней. — Эстель переводила вопросы. — Поджоги стогов и старых хлевов. Пустой дом и машина. Кто виновник? — На секунду-другую я смолк. — Кто это делал?
— Понятия не имею.
Я рассмеялся ему прямо в лицо сквозь стиснутые зубы.
— Нет, знаете. Разве это были не дети, найденные в Шеноне? Их убили или сожгли?
Он вздрогнул, вскочил на ноги, оглянулся через плечо в тень, где подслушивала его жена, и медленно произнес:
— Они сами себя сожгли.
— Понятно.
Я почувствовал дрожь удовлетворения. Наконец-то прояснился хоть один факт. Несчастный случай, не убийство. Но кто эти дети? Скажет ли он мне что-нибудь?
— Не знаю, — опять пробормотал он.
— Ле Брев знает, — бросил я Эстель. — Но есть же какая-то причина, почему он не хочет сказать мне этого.
Элореан выглядел озадаченным, и я объяснил ему:
— Исчезли еще двое детей, того же возраста, рядом с тем же местом. Почему?
— А спросите об этом старшего инспектора!
— Я спрашивал, но он сразу же замыкается в себе. Я не могу добиться ответа.
Я переводил взгляд с Эстель на Элореана.
— Спросите, где он берет деньги.
— Какие деньги?
Элореан перегнулся через столик, и на мгновение я подумал, что он опять начнет прикидываться дурачком.
Я обвел рукой вокруг:
— Все это невозможно получить от полиции в тридцать лет. Нужно очень много денег, чтобы жить в такой роскоши.
Перевела ему Эстель или нет, но он понял.
— Убирайтесь вон!
Мне пришлось встать между ним и Эстель, которая успела вскочить на ноги.
— Убирайтесь!
— Нам нужно идти, — выдавила она с напряженным лицом.
— Идите вы все на…
Он попытался дотянуться до нее, опрокинув столик рядом с креслами, и мне пришлось вмешаться. Бог знает что бы случилось, если бы она пришла сюда одна, так как я отразил сокрушительный удар Элореана и быстро вывел ее из дома. Дверь захлопнулась, оставив нас одних, ослепленных солнечных светом.
Впервые за все время она расслабилась:
— Ну, вы, кажется, напрашивались на неприятности.
Мы слышали, как он бушевал в доме, пока шли к машине между аккуратными кустами и ухоженной лужайкой, которая орошалась из вращающихся поливалок.
— Я знаю, что прав, — произнес я, — хотя бы насчет этих поджогов.
— О чем это вы?
— Тут должна быть какая-то связь: эти поджоги, смерть детей, исчезновение моих ребятишек.
Мы забрались в машину, она взглянула на часы, затем на меня.
— У нас есть еще полчаса.
Пока мы выбирались на шоссе, взбивая пыль сзади машины, я почувствовала, что она в смятении.
— Джим, — прошептала она. — Ой, Джим.
— Что случилось?
— Джим… не надо было вам просить меня о помощи.
Мы ехали по узкой дорожке, которая вела на шоссе, затем в Понтобан, и что-то произошло между нами. Колеса иногда съезжали с колеи, неожиданно она резко свернула вправо, притормозив и остановив машину под деревьями близ ручья, в котором весело прыгала по камням вода. Прохладное тенистое место.
Я знал, что ей хочется моей любви или просто какой-то ласки. Я попросил у нее помощи и потерял то, что любил, и Эмма отвернулась от меня в постели. Эстель дотронулась до моей руки.
— Что все это означает?
Ее пальцы лежали на моих, наши головы склонились так близко, как склоняются головы любящих людей.
— Мне так жаль тебя, — сказала она.
Я всем телом ощущал ее присутствие и крепко обнял, прижав к двери машины. Никто из нас не отдавал себе отчета в том, что мы делаем. „Что она ищет, — удивился я, — что движет ею — сострадание или горе, а ее руки на моем лице?“
Руки Эстель обвились вокруг моей шеи, на глаза навернулись слезы. „Что она знает, — удалось мне спросить, — что выяснила?“
— Не спрашивай, не спрашивай, — умоляла она.
— Ты что-то знаешь. Ты должна рассказать мне все.
Эстель плакала:
— Это ужасная история. О тех детях и о том месте, куда тебя возил Ле Брев. Это слишком мучительно.
Мы были в машине так же близки, как в постели.
— Пожалуйста, — настаивал я. — Я должен знать.
— Я нашла газетные репортажи, — прошептала она. — Ле Брев был там, когда они обнаружили тела. Его имя упоминается в расследовании. А второй полицейский — это Элореан.
— Я знаю, знаю. Но почему не назывались их имена? Чьи это были дети?
Момент интимности наступил и прошел. Она отодвинулась от меня.
— Не надо нам этого делать. Я не нравлюсь твоей жене.
— Эстель, просто скажи мне.
Я снова начал нормально мыслить и выстраивал логические связи. Эти вырезки, сохранившиеся в книге. Богатство Элореана. Каким-то образом все это было связано одной нитью.
— Кто купил его? Кто дал деньги?
— Это были дети важных родителей.
— Чьи? Чьи именно?
— Сын и дочь Марселя Сульта. Его испорченные детишки.
Она стала рассказывать, и прошлое оживало предо мной. Тридцать семь лет назад по этим краям прокатилась серия маниакальных поджогов. Просматривая газетные архивы, сна восстановила картину целиком. Затем поджоги внезапно прекратились. После того как в лесу обнаружили двух сожженных детей. Сенсационная история: два испорченных отпрыска богатой семьи, мальчик постарше и девочка, единственные дети Марселя Сульта, главы авиационной компании „Сульт-Франс“, сына человека, который стоял у истоков французской авиации, владельца двух огромных заводов в Тулузе и Марселе.
— Что же там случилось?
— Я пытаюсь это выяснить. Официально отрицалось, что дети Сульта виновны во всех этих поджогах. Не забывай, что эта провинция Франции надежно хранит секреты, а Сульты были очень влиятельны, даже могущественны. Очевидно, дети играли в каком-то шалаше, когда он нечаянно загорелся. Мальчик, Анри, попытался спасти сестренку, но их обоих поглотил огонь… Устроили грандиозные похороны. К этому времени месье Сульт уже умер, ходил слух, что с его смертью пришел конец династии, Его вдова стала затворницей.
— А поджоги после этого?..
— Больше никаких сведений я не нашла.
— То есть они действительно погибли там? Эти двое детей?
— Да.
Я убрал свои руки подальше от нее, представляя, как Мартин и Сюзанна исследуют эти леса и натыкаются на злосчастную поляну. Мы могли ведь там устроить пикник. Но они, конечно же, не были там: мы ведь только что приехали.
— Мне очень жаль, — снова пробормотала Эстель. — Такая страшная история.
Мне стало нехорошо, когда я представил себе огонь и их крики, хоть и минуло столько лет. Но ничто не могло помочь мне. Как объяснить, что двое моих детей исчезли и, возможно, мертвы? Какая может быть тут связь? Эстель снова заплакала. Она поняла меня.
— Дом, в котором вы остановились, был перестроен так, чтобы окна фасада выходили на место пожара. Поэтому Ле Брев и привел тебя туда.
— Господи милосердный!
— В те времена все эти места принадлежали Сульту.
Сердце мое бешено забилось. Книга о Святой Терезе в переплете из дорогой тисненой кожи сохранилась, наверное, с тех самых времен.
— Кому принадлежит дом сейчас?
Эстель вытерла лицо.
— Не знаю. Разве это важно?
Я считал, что важно. Предположим, моих детей выбрали не случайно, их приметили и похитили какие-то темные и жестокие силы. Я цеплялся за слабую надежду, что, поскольку тела их не найдены, они все еще могут быть живы. Но почему все-таки их похитили? Случайно? Это казалось маловероятным. Как часть какой-нибудь другой сумасшедшей схемы? Но если так, то кто ее замыслил и зачем?
Я с ужасом вспоминал всякие истории о похищениях и потайных местах, где садисты истязали свои жертвы. Мой ум отказывался сосредоточиться, потому что все это казалось сумасшествием. Эстель обняла меня и поцеловала.
— Прости меня, — сказала она.
— Что, черт побери, произошло?
На горле у нее пульсировала жилка, она лишь покачала головой:
— Ничего особенного. Ничего. Дальше нечего узнавать. Ты должен держаться.
По-французски ее слова звучали сильно. Я знал, что должен отвергнуть ее. Пора возвращаться к Эмме.
