Глава 24
Кармен
(1985)
После скандала с “Витязем” Тенгиз несколько дней ходил мрачный и подавленный, спал на полу на подстилке, почти ничего не ел, но и не пил, как полагалась бы в этой ситуации русскому человеку. Об этом уже было между ними говорено: русский человек пьет с горя и с радости, европеец за обедом, а грузин для приятности общения… День что ли на пятый он утречком, проснувшись, засвистел самую всемирно известную мелодию из оперы Бизе “Кармен”, сгреб с постели не совсем проснувшуюся Нору и уложил ее на пол:
– Скажи, женщина! Почему это ты в постели, а я на полу?
На полу, в постели, на садовой скамье, в вагоне, на влажной земле – много было всякого за почти двадцать прерывистых лет.
Тенгиз откинулся подальше, чтобы видеть ее лицо:
– Одну вещь тебе скажу. У меня много было женщин. Актрисы любят режиссеров. Их получаешь, как сдачу с рубля. И всегда потом стыд и тоска. Смертная тоска, Нора. Всегда у меня так было. Ты единственная, с кем нет этой смертной тоски после совокупления. Ты это чувство знаешь, или оно исключительно мужское?
– Не знаю. – Нора переваривала сказанную Тенгизом фразу. Это было лучшее из всего, что он ей говорил. Да, собственно, он никаких слов, уместных в горизонтальном положении, никогда и не говорил… Признание было очень сильным. К нему уже ничего не надо было добавлять. Она протянула руку к пачке сигарет, удачно лежавших на полу в пределах досягаемости.
– Не знаю, Тенгиз. Я в пятнадцать лет своим умом дошла, что постельные дела надо отделять от всего того, что можно назвать любовью. Ну, не путать разные вещи. Это освободило меня от многих эмоциональных неприятностей. Один раз спутала и вот до сих пор выпутаться не могу… Смертной тоски не испытывала, а скуку – бывало, да. Моя сексуальная революция произошла еще в школе…
– Хорошо, возвращаемся к любви! Ну, к этой! – он снова засвистел “Хабанеру”.
– Ах, к этой! – засмеялась Нора. – А Мериме вообще-то не про нее писал! Эту пошлую историю, ну, либретку оперную я имею в виду, написала парочка французских халтурщиков, Мельяк и Галеви…
– Ты меня поражаешь, Нора! Ты самый образованный человек из всех…
– Смешно слышать от человека, который дружит с Мерабом Мамардашвили… Я недоучка, Тенгиз. Ремесленное училище – мое образование. Ну, хорошая ремеслуха… Ты же знаешь. Я человек малообразованный, даже школу-студию МХАТ, какое-никакое обра зование, бросила. Вот где тоска-то заела… У меня просто хорошая память. Я помню все, что прочитала. А читаю я много… Ну, еще бабушка, конечно, мне с малолетства правильные книжки подсовывала…
– Хорошо тебе, у тебя бабушка была образованная, а у меня крестьянка. Только расписываться умела…
Нора держала в пальцах незажженную сигарету. Тенгиз потянулся, вытащил из кармана джинсов, брошенных на пол, зажигалку, дал Норе прикурить.
– Ну?
– Мериме гений. Он во всей Европе первым Пушкина оценил. А последняя глава “Кармен”, которую все пропускают, считают, что она случайно туда попала, голову ломают, чего это он развел какой-то научный разговор ни с того ни с сего, она очень важная.
Тут Тенгиз ее перебил:
– Погоди, потом доскажешь. Ты знаешь, чего я вскочил-то? Я понял, какое счастье, что никакого “Тигра в витязевой шкуре” не будет! Я его ненавижу, вот что я понял! И Тариэла, и Автандила, преданных шестерок! Да к черту они пошли с их любовью к красавицам и преданностью властям. Если уж про любовь, пусть будет эта твоя Кармен! Давай, трави про своего Мериме дальше! И дай почитать, что там такого гениального…
О, какое счастье это было, какое счастье! Они разбирали по косточкам, по ниточкам этот вольный гибрид записок путешественника, заметок фиктивного ученого, литературной игры превосходного писателя. Тенгиз загорелся, а Нора загорелась его огнем, как это всегда и происходило между ними. Она читала вслух, а он время от времени поднимал палец и тыкал им в воздух:
– Вот это мне нужно!
После двух дней медленного и внимательного чтения Тенгиз приказал Норе:
– А теперь бери бумагу, пиши.
– С ума сошел? Мое дело костюмы, я и декорации на одном нахальстве делаю. Один раз с Бархиным поработала на спектакле, костюмы делала, он на меня тогда только посмотрел, и я всему у него научилась. Но писать пьесы! Даже Туся за это не бралась! Это я точно знаю, учусь у нее всю жизнь. И Бархин пьес не пишет. А я из-под его руки вышла…
– О, я-то думал, что ты из-под моей руки вышла…
– Буратино лучше знает, кто его Папа Карло. Не стану спорить – ты меня больше строгал.
– О, наводит на подозрения…
Нора немедленно одернула:
– Перестань!
Но он и сам понял, что нарушил сложившиеся давно правила: когда они вдвоем проживают отведенный им совместный кусок, не существует между ними ничего вчерашнего или завтрашнего. В свое время он жестко выговорил Норе за ее приезд в Тбилиси, потому что их случайную встречу расценил как преднамеренную. Свободные отношения невозможно было бы сохранить, если бы не соблюдалось свято правило границы, за пределами которой их отношения не существовали. И правило это установил Тенгиз много лет тому назад. Нора их с трудом и очень болезненно приняла, но со временем оказалось, что они превратились в симметричные…
– Пиши, Нора! Пиши! – настаивал Тенгиз. – Все гвозди вбили. Осталось только записать.
– Я не писатель, – сопротивлялась Нора.
– Откуда ты знаешь? – удивился он. – Ты что, пробовала? Писатель тот, кто берет в руки карандаш.
Нора взяла карандаш и Юрикову заброшенную тетрадку. После двух страниц детских каракулей начинался новый текст, написанный Нориной твердой рукой, прямыми, иногда заваливающимися влево буквами. Она записывала их сумбурные разговоры, реплики, догадки.
Договорились на берегу: забываем о Бизе, забываем о Щедрине. Никаких музыкальных аллюзий быть не должно. Весь этот верхний слой, снятый оперной историей, похоронить насколько возможно.
– И, конечно, я вытащила бы Мериме, сделала его действующим лицом. Автор присутствует обязательно – сам автор, или англичанин, или путешественник, но в любом случе ученый, наблюдатель. Какие возможности возникают!
– Важно определить начальную и конечную точку.
– Линия натяжения проходит между ним и Кармен, ты понимаешь? Не между Кармен и Хосе!
Они перебивали друг друга, кидали в кучу все, что никак нельзя было упустить:
– Да, но героями управляет Кармен, вертит как хочет и табачными девками, и мужичками, а другими…
– Да, да! Мериме, автор и бог этой истории, держит в руках нити жизни и смерти.
– Нет, Кармен, конечно все держит!
– Но Кармен побеждает логику Мериме…
– Не знаю. Ее-то в любом случае Хосе убивает, кое-как, где-то в кустах, у дороги!
– Нет, это она его убивает!
– Мне бы хотелось, чтобы были предметы. Играющие предметы…
– Да искать и не надо особенно, они названы: золотые часы, карты, нет, карты – фигня, лучше гаррота.
– Кстати, как она выглядит, эта гаррота, надо посмотреть… Не просто же веревка, наверное, какой-то предмет с ручками? Или целая машина?
– А я так люблю капусту, которую она не желает сажать! Ну, а уж если там всякие букетики-цветочки, то их ведь тоже надо придумать.
– Ну да, капуста может пригодится. Но как-то и думать в ту сторону не хочется. Она у меня бы не цветочек в зубах держала, а большую золотую монету.
– Нет, все-таки сигару!
– Слушай, хорошо бы ей зубы золотые! Сейчас все цыганки поголовно с золотыми зубами, а тогда?
– Ни одна актриса не выйдет на сцену с золотыми зубами…
– А Феллини? Помнишь сцену из Феллини, где цыганка хохочет, взглянув на ладони какой-то дамы?
– Гадание, конечно, гадание! Мутные многозначительные слова. Старуха гадает Кармен. Берегись солдата. “При нашем ремесле… бояться солдат – что ты несешь? – Убьет тебя солдат. Берегись солдата!”. И Кармен знает заранее, что он должен ее убить. Она его заставит себя убить! Исполнить задание судьбы!
– Опасно! Очень опасно! Опять в оперу попадем. А этот слой надо… стесать. Чтоб не осталось этой парфюмерной поверхности.
– Здесь ведь и Смерть можно вытащить. Нужно! Кармен со Смертью в родстве! Обратная сторона ее свободы – Смерть!
– Не понимаю!
– Потом поймешь!
– Любовь нашу Карменситу вообще не интересует. Она про нее и знать не знает! Для нее любовь только – проявление ее воли, своеволия, если хочешь. Инструмент!
– А он? Что он?
– Хосе? Да ничто! Кой-какой дворянин, у него в деревне невеста. Это он по глупости стал разбойником. Он вообще-то глупый парень. Ну, не глуп, – прост. Может быть, даже сцена с невестой. Разговор о “своей деревне”. Чистые отношения идиотов. Он, конечно, жертва, но в конце концов ведет себя достойно. Он попал в чужую историю! Его судьба так или иначе – капусту сажать, а Кармен зацепила его невзначай.
– Его трудно полюбить. Разве что за его идеал – чистая жизнь, белые занавески, выходящие в белый сад, и вообще он как бы бредит белым, а попадает в черно-красное…
– С тореро надо подумать. Хотя меня, честно говоря, больше бык занимает. Здесь какая история – на кого она посмотрела, тот за ней идет, сопротивляется, но идет. И все мужики равны в этом отношении: Хосе, Гарсия, Маттео, тореодор и даже бык. И англичанин, конечно! Любовный напиток!
Пока Нора сочиняла пьесу, боясь оторваться от Мериме и попасть в зону притяжения оперы, Тенгиз договорился о постановке “Кармен” в самой что ни на есть Москве, в театре, приютившемся в одном из старых московских клубов. Тенгиз мало ставил в Москве, но его знали и ценили. Более того, их фамилии почти всегда произносились вместе, как “Ильф и Петров”…
“Кармен” была написана за две недели. Тенгиз очень многое придумал из того, как там все внутри жило и взаимодействало, но финал был Норин: автор, то есть Мериме, приносит герою, то есть Хосе, сигару в камеру, и Хосе с сигарой в зубах идет на казнь, навстречу “гарроте”. За ним следует очень медленная и длинная процессия… Палач в маске Смерти, закутанный в плащ, совершает казнь. Маска спадает. Палач – Кармен.
На обложке тетради Нора написала крупными прямыми буквами “Мериме. Кармен, Хосе и Смерть” и собралась положить тетрадь в секретер “до востребования”, тут-то Тенгиз объявил, что договоренность достигнута и спектакль поставили в репертуарный план на будущий год…
