Еще некоторое время после своего победного сражения Александр Иванович Казарский командовал «Меркурием». Война меж тем закончилась, начались мирные переговоры, обмены пленными. Последний выход в море на «Меркурии» для Казарского был достаточно знаменателен. Из воспоминаний бывшего начальника штаба Черноморского флота вице-адмирала В.И. Мелихова: «На траверзе Инады сошлись на рандеву два корабля, неприятельский и наш, бриг “Меркурий”. С борта “Меркурия” 70 пленных турок перешло на борт своего корабля. С борта турецкого судна 70 пленных русских перешло на борт “Меркурия”. Все семьдесят были русскими моряками».

Что же это были за пленные? Дело в том, что незадолго до подвига «Меркурия» на Черноморском флоте произошло чрезвычайное для российского флота событие. К «Меркурию» оно имело самое непосредственное отношение, а поэтому представляет для нас особый интерес

Находившийся в дозоре неподалеку от турецкого порта Пендераклия фрегат «Рафаил» под командованием капитана 2-го ранга Стройникова был застигнут врасплох турецкой эскадрой и, даже не предприняв попытки вступить в бой, спустил перед турками свой Андреевский флаг. Обрадованные неожиданной победой турки включили захваченный фрегат в состав своего флота под названием «Фазли Аллах», что значит «Дарованный Аллахом». Случай с «Рафаилом» — для русского флота небывалый, а потому особенно болезненный. В негодовании были все: от бывших сослуживцев Стройникова до императора Николая.

Пленные, которых принимал от турок Казарский, и были с «Рафаила». Это были все, кто к моменту подписания мира остались в живых из команды фрегата «Рафаил», без малого двести человек. Среди них — и бывший командир бывшего «Рафаила» С.М. Стройников. Как гласит легенда, император Николай I запретил Стройникову до конца его дней жениться и иметь детей, сказав при этом так: «От такого труса могут родиться только трусы, а потому обойдемся без оных!»

Разумеется, что пришедшее вскоре после сдачи «Рафаила» известие о небывалой победе «Меркурия» было для Николая I особенно приятно.

В отношении же самого фрегата «Рафаил» император был не менее категоричен, чем в отношении его командира

— Если когда-либо представится возможность уничтожить бывший «Рафаил», то каждый офицер Черноморского флота должен считать это делом своей чести!

В указе император написал так: «Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый Флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата “Рафаил”, не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить Флаг России и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

… Долгое время Казарский и Стройников приятельствовали, соперничали в продвижении по службе: Казарский командовал старым транспортом «Соперник», а Стройников — бригом «Меркурий». Впрочем, перспективы у Стройникова были многим лучше, чем не только у Казарского, но и у многих других офицеров. Еще недавно Стройников состоял в адъютантах у командующего флотом, причем пользовался расположением не только самого Грейга, но и его всесильной гражданской жены. Ниже мы еще подробно остановимся на личности супруги адмирала Грейга Пока же констатируем тот факт, что, судя по всему, Стройников был весьма тесно связан и с полусветом Николаева, причем весьма удачно извлекал из этого свою выгоду. Помимо всего прочего Стройников являлся и георгиевским кавалером, правда, свой крест 4-го класса он получил не за одновременный подвиг, а за 18 морских кампаний. Чтобы получить крест за морские кампании, надо было иметь еще и «удостоение начальства». Такое «удостоение начальства» у Стройникова имелось. Именно такой вывод можно сделать из послужного списка «удачливого» капитан-лейтенанта.

К служебному соперничеству Казарского со Стройниковым прибавилось и их соперничество в любви. Исследованием этих отношений занималась в свое время известная севастопольская писательница Валентина Фролова. По ее версии, оба офицера были влюблены в одну и ту же женщину — молодую вдову морского офицера Вознесенскую. Оба были принимаемы в ее доме, но если к Казарскому вдова относилась чисто по-дружески, то Стройникову Вознесенская отдавала явное предпочтение. Возможно, что в данном случае помимо любви имел место и простой расчет: быть женой любимца Грейга, которого ждала блестящая карьера, было куда заманчивей, чем числиться в женах небогатого офицера, не окончившего даже Морского корпуса!

Разумеется, последовало выяснение отношений, в результате которого Казарский получил отставку по всем пунктам, а Стройников вскоре обручился с Вознесенской. Жених с невестой решили, что свадьбу отпразднуют после окончания боевых действий.

О капитане 2-го ранга Стройникове историк Черноморского флота писал так: «…Последний не отличался особенными способностями… всегда пользовался репутациею опытного и храброго офицера; будучи еще мичманом, в эскадре вице-адмирала Сенявина в Архипелаге, Стройников был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом за храбрость, оказанную 15 июля 1807 года в сражении на бриге “Богоявленск” с турецким флотом, и при защите Тенедосской крепости… находясь в продолжении этого времени на важнейших крепостных батареях; в 1828 году, командуя бригом “Меркурий”, за взятие турецкого судна с войском, следовавшим в подкрепление Анапского гарнизона, получил орден Св. Анны 2-й степени; при атаке Ахиолло… командуя фрегатом “Рафаил”, Стройников действовал мужественно, заняв позицию, в которой подвергался огню всех неприятельских батарей; наконец, доказательством доверенности к нему начальства может служить поручение ему, 2 мая того же года, отряда судов для овладения Агатополем.

Обойти Стройникова при назначении на суда командиров, было бы несправедливостью, к которой не представлялось ни малейшего повода».

Разумеется, что, когда освободилась вакансия командира только что спущенного на воду фрегата «Рафаил», начальство без долгих раздумий предпочло Казарскому и подобным ему любимца николаевского полусвета Стройникова. Тогда казалось, что карьера его обеспечена…

Сдача в плен новейшего фрегата «Рафаил» произошла всего за три дня до подвига «Меркурия». Но и это не все! И бывший командир «Рафаила» Стройников, и остальные офицеры фрегата во время боя «Меркурия» находились на борту линейного корабля капудан-паши «Селимие» и были свидетелями этого боя. Интересно, какие чувства испытывал Стройников, когда на его глазах его бывшее судно, под началом его старого сослуживца, в самой отчаянной ситуации, сумело выйти победителем?

Что же представлял собой «Рафаил», и каковы были обстоятельства пленения нашего фрегата?

Черноморский фрегат «Рафаил» был спущен в начале 1828 года и вступил в состав флота под началом капитана 2-го ранга Юрьева. Едва вооружившись — сразу в крейсерство в отряде контр-адмирала Мессера к берегам Болгарии. Базируясь на Каварну, крейсировал между Варной и Каварной. В июле команда «Рафаила» на шлюпках участвовала в захвате и выводе из бухты Варны 14 турецких судов. В конце июля «Рафаил» участвовал в трехдневном бомбардировании Варны, получив 26 повреждений и сквозную пробоину в борту.

В августе 1828 года «Рафаил» крейсировал у Босфора. Затем фрегат участвовал в захвате крепости Инада. Огнем пушек Рафаила была подавлена береговая турецкая батарея, а команда участвовала в десанте и захвате крепости. В боях под Инадой «Рафаил» получил еще два десятка повреждений от ядер противника. Однако, несмотря на это, прямо от Инады фрегат ушел в крейсерство к Босфору. В сентябре «Рафаил» снова у Варны участвует в бомбардировке крепости. В октябре 1828 года после капитуляции Варны «Рафаил» с пленным комендантом крепости Юсуф-пашою на борту прибыл в Одессу, а затем в Севастополь, где встал в непродолжительный ремонт.

Во время ремонта в команде «Рафаила» произошли некоторые изменения. При этом сменился и командир, вместо ушедшего командиром линейного корабля Юрьева командиром «Рафаила» был назначен капитан 2-го ранга Стройников (бывший командир брига «Меркурий»). Как одно из наиболее подготовленных судов Черноморского флота, «Рафаил» был «назначен для зимнего плавания у берегов Турции в состав первого отряда контр-адмирала Кумани».

11 ноября «Рафаил» в составе отряда Кумани уже вышел из Севастополя для крейсерства у Босфора и Варны. Любопытно приказание Кумани своим командирам судов на случай форс-мажорных обстоятельств: «Если кто-нибудь… будет снесен бурею к Босфору и поставлен в невозможность отойти от пролива, в таком случае, он должен идти под всеми парусами через пролив в Мраморное море. А оттуда в Архипелаг, для соединения с эскадрою Балтийского флота, блокирующего Дарданеллы».

В феврале «Рафаил» участвует в уничтожении береговых батарей турецкой крепости Сизополь, а команда — в десанте на берег и штурме Сизополя. За доблесть при овладении Сизополем именно «Рафаилу» предоставляется честь доставить ключи от крепости в Варну командующему флотом.

В марте «Рафаил» участвует в обстреле крепости Ахиолло, потеряв в бою одного убитым и 4 ранеными и серьезные повреждения в оснастке и 13 пробоин корпуса. Повреждения корпуса оказались настолько опасными, что Кумани он немедленно отправил фрегат на ремонт в Севастополь. В конце апреля, по исправлении всех повреждений, «Рафаил» уже соединился с флотом у Сизополя.

В мае «Рафаил» в составе отряда судов участвует в бомбардировке крепости Агатополь. Из доклада Стройникова: «Подойдя утром сегодня (2 мая) к городу (Агатополю), фрегат “Рафаил” стал против северной батареи на картечный от нее выстрел, но не открывал огня, поджидал фрегат “Флора”, который от беспрестанных перемен ветра не мог приблизиться к берегу; нашедшим вскоре от N шквалом “Рафаил” стало дрейфовать на каменья, и когда они были уже довольно близко, фрегат, по уверению лоцмана, должен был стать на мель, тогда он, Стройников, в необходимости нашелся, обрубив канат, вступил под паруса. Обстоятельство это и сильный прибой по берегу не дозволили приступить к высадке десанта».

9 мая 1829 года «Рафаил» был определен для усиления между Синопом, Трапезондом и Батумом вместе со шлюпом «Диана», бригом «Пегас», бригантиной «Елизавета» и шхуной «Гонец». При этом Стройникову было предписано: «По соединению с теми судами принять начальство над ними, определить каждому судну пункт крейсерства и содержать в самой тесной блокаде все места между Синопом, Трапезондом и Батумом лежащие, стараясь прекратить между ними всякое сообщение; в случае недостатка воды и провизии, посылать суда за первою в Сухум-кале, а за второю в Севастополь, но с тем, чтобы они немедленно возвращались к своим постам, и чтобы более одного судна не было уволено в одно время». 10 мая в 5 часов пополуночи «Рафаил» снялся с Сизопольского рейда для следования по назначению.

20 мая флот под началом адмирала Грейга крейсировал между Пендераклиеи и Босфором. Именно тогда от датского посла в Турции барона Гибша (который представлял интересы России) была получена депеша о захвате турецким флотом у Пендераклии фрегата «Рафаил». Сообщение было столь невероятным, что в него вначале не поверили. Да, «Рафаил» находился в отдельном плавании, да, могло иметь место столкновение фрегата с турками, но в то, что наш фрегат мог спустить флаг перед противником, не мог поверить никто. Смущало и место, где был пленен фрегат. По всем расчетам, у Пендераклии «Рафаил» просто не мог находиться, так как должен был направляться совсем в другую часть Черного моря, где появление линейных сил турецкого флота почти исключалось. В ответном письме адмирал Грейг попросил Гибша, чтобы Стройников, старший офицер фрегата капитан-лейтенант Киселев и поручик корпуса флотских штурманов Поляков представили подробное объяснение об обстоятельствах сдачи ими фрегата. Затем больше месяца о «Рафаиле» больше не было никаких сведений.

А 24 июня на флот доставили Высочайший указ от 4 июня 1829 года относительно пленения «Рафаила». В императорском указе адмиралу Грейгу после слов восхищения подвигом экипажа и командира брига «Меркурий» содержались гневные выражения в адрес капитана 2-го ранга Строиникова: «Вместе с донесением вашим о блистательном подвиге брига “Меркурий”, мужественно вступившего в бой с двумя неприятельскими линейными кораблями, предпочитая очевидную погибель бесчестию плена, получил я прилагаемый при сем рапорт командира фрегата “Рафаил” капитана 2-го ранга Строиникова. Вы увидите из сей бумаги, какими обстоятельствами офицер этот оправдывает позорное пленение судна, ему вверенного, выставляя экипаж оного воспротивившимся всякой обороне; он считает это достаточным для прикрытия собственного постыдного малодушия, коим обесславлен в сем случае флаг Российский. Разделяя справедливое негодование, внушенное без сомнения всему Черноморскому флоту поступками, столь недостойными оного, повелеваю вам учредить немедленно комиссию, под личным председательством вашим, для разбора изложенных капитаном Стройниковым обстоятельств, побудивших его к сдаче фрегата. Заключение, которое комиссиею сделано будет, вы имеете представить на Мое усмотрение. Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата “Рафаил”, не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен во власть нашу, то почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг русский и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

Адмирал Грейг в приказе по флоту объявил о воле императора Николая I, выраженную в указе от 4 июня, и обязал всех командиров кораблей, и в особенности фрегатов, в случае встречи с неприятельским флотом обратить главное внимание на овладение бывшим фрегатом «Рафаил», чтобы сжечь его, истребив тем самым самую память о нем. С этих пор ни одно новое судно русского флота не должно было носить это имя.

В конце июля на Черноморском флоте были получены переправленные бароном Гишем рапорта Стройникова, Киселева и Полякова. Во всех трех объяснительных было в принципе написано одно и то же. А потому ограничимся рапортом командира «Рафаила», который представляет для нас особый интерес. Итак, что же писал о сдаче в плен своего фрегата капитан 2-го ранга Стройников?

«Фрегат “Рафаил” снялся с Сизопольского рейда утром 10 мая, при маловетрии между S и W нашел шквал с дождем от WNW, почему в предосторожность были закреплены все паруса и фрегат оставлен под одним зарифленным фор-марселем и фока-стакселем, ходу было 7,5 узлов, под ветром находился отряд капитана 1-го ранга Скаловского. В 11 часов пополуночи ветер установился, и тогда были поставлены все паруса и взят курс на Амасеру; этим курсом шли до 5 часов вечера 11 числа; в это же время, находясь, по счислению, в 40 милях от Пендераклии, привели на OtN; в 9 часов ветер перешел к N, и вскоре потом к NO, что вынудило поворотить на правый галс; между тем ветер, усиливаясь постепенно, развел в короткое время большое волнение.

Лежа под зарифленными марселями, фоком и фор-стеньги-стакселем, фрегат имел ходу от 1,5 до 2 узлов, дрейфу 4 румба, течение было по направлению ветра, к проливу. 12 числа, на рассвете, находясь, по счислению, в 45 милях от ближайшего Анатолийского берега усмотрели на N, в расстоянии около 5 миль, сначала одно, а потом несколько судов; вскоре открылось, что то был авангард турецкого флота, состоявший из 3 кораблей, 2 фрегатов и 1 корвета, которые шли полным ветром под зарифленными марселями. Немедленно были поставлены все паруса и взято направление на WNW; фрегат имел ходу 5,5 узлов. Спустя немного усмотрены на NO 58 градусов, в расстоянии 6,5 миль, еще 3 корабля, 5 корветов и 2 брига. В 5 часов суда, составлявшие авангард турецкого флота, поставили все паруса и устремились за фрегатом; в 8 часов ветер сделался тише, но волнение не уменьшилось; в это время авангард неприятеля начал спускаться на пересечку фрегата, который, чтобы не быть окруженным и в намерении продлить время до ночи, переменял курсы, смотря по надобности; последний был SW. Неприятель, имея превосходный ход, при постепенно затихавшем ветре заметно приближался. В 11 часов был составлен совет из всех офицеров, которые положили обороняться до последней крайности и, в случае нужды, приблизиться к неприятелю и взорвать фрегат; но нижние чины, узнав о намерении офицеров, объявили, что сжечь фрегат не позволят. До 2 часов пополудни “Рафаил” имел ходу около 2,5 узлов; сделавшийся же в это время штиль и продолжающаяся зыбь лишили его, Стройникова, и последних способов к защищению и нанесению вреда неприятелю. В исходе 4 часа авангард неприятеля пересек все направления и окружил “Рафаил”: два корабля шли прямо на него, правее их находился 110-пушечный корабль и фрегат, а с левой стороны — фрегат и корвет; остальная часть турецкого флота была назади в расстоянии около 5 кабельтовых; ходу было не более одной четверти узла. Вскоре один из кораблей, подняв флаг, начал палить, и след засим надобно было ожидать нападения и от прочих; ко всему этому большая часть команды от качки не могла быть при своих местах. Тогда, видя себя окруженным неприятельским флотом, и, будучи в столь гибельном положении, он, Стройников, не мог предпринять никаких мер, как только послать парламентеров на ближайший адмиральский корабль с предложением сдать фрегат с тем, чтобы команда в непродолжительном времени была возвращена в Россию. Вследствие такого намерения, приказав поднять переговорный флаг, отправил парламентерами капитан-лейтенанта Киселева и морской артиллерии унтер-офицера Панкевича; задержав их, турки прислали своих чиновников, которые, объявив согласие адмирала на предложение его, Стройникова, изъявили желание, чтобы он со всеми офицерами отправился на адмиральский корабль, что и было исполнено; на фрегате остался с командою только один мичман Измайлов».

В конце своего рапорта Стройников доводит до сведения главного командира, что сигнальные книги, инструкции и все бумаги заблаговременно опущены в море. Капитан-лейтенант Киселев в своем рапорте дополнил командира, что по прибытии на турецкий корабль командира и офицеров он, Киселев и мичман Карели были отправлены к капудан-паше, который подтвердил все обещанное его адмиралом.

После высочайшего указа и получения рапортов из Константинополя адмирал Грейг учредил комиссию под своим председательством (в комиссию вошли все флагманы, начальник штаба флота и командиры кораблей) для разбора изложенных в рапорте Стройникова обстоятельств. Этот рапорт был передан через того же барона Гибша в Петербург.

Комиссия начала работу, но в рапорте командира «Рафаила» было много неясного и полную картину событий представить было весьма сложно. Поэтому комиссия ограничилась всего лишь тремя пунктами:

«1. Фрегат сдан неприятелю без сопротивления.

2. Хотя офицеры и положили драться до последней капли крови и потом взорвать фрегат, но ничего этого не исполнили

3. Нижние чины, узнав о намерении офицеров взорвать фрегат, объявили, что не допустят сжечь его, впрочем, и они не приняли никаких мер для побуждения своего командира к защите».

Вывод же комиссии был следующим: «…Каковы бы ни были обстоятельства, предшествовавшие сдаче, экипаж фрегата должен подлежать действию законов, изображенных: Морского устава, книги 3, главы 1, в артикуле 90 и книги 5, главы 10, в артикуле 73… Обращаем внимание на положение нижних чинов, которые… не имели совершенно никакой возможности исполнить поставленного в последнем артикуле правила относительно арестования командира и выбора на его место достойнейшего. Кроме того, что подобного рода действие превышало понятия нижних чинов и не согласовывалось с привычкою их к безотчетному повиновению начальству, оно не могло быть исполнено ими и потому, что на стороне нижних чинов не было ни одного офицера, который мог бы руководить их действиями; что, будучи рассеяны по палубам, марсам, крюйт-камерам и проч. и считая себя не вправе советоваться предварительно между собою насчет использования предписываемой законом меры, которая могла быть приведена в действие только всею командою; наконец, потому, что поступок их легко мог быть принят за возмущение и повести к более строжайшей ответственности. Что касается до объявления нижних чинов, что они не допустят сжечь фрегат, то комиссия полагала, что командир не был вправе и требовать такой жертвы».

Понимая, что нынешнему читателю мало что говорят главы и артикулы Морского устава Петра Великого, считаю нужным познакомиться с этими весьма важными положениями. Итак, артикул 90 гласил: «В случае боя, должен капитан или командующий кораблем не только сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, а паче дая образ собою побуждать, дабы мужественно бились до последней возможности и не должен корабля неприятелю отдать, ни в каком случае, под потерянием живота и чести».

Толкование 90 артикула же было следующим: «Однако ж, ежели следующие нужды случатся, тогда, за подписанием консилиума от всех обер- и унтер-офицеров, для сохранения людей можно корабль отдать:

1. Ежели так пробит будет, что помпами одолеть лекажи или теки невозможно.

2. Ежели пороху и амуниции весьма ничего не станет. Однако ж, ежели оная издержана прямо, а не на ветер стреляно для нарочной траты.

3. Ежели в обеих вышеописанных нуждах никакой мели близко не случится, где б корабль простреля, можно на мель опустить».

Артикул 73 гласил: «Буде же офицеры, матросы и солдаты без всякой причины допустят командира своего корабль сдать, или из линии боевой уйти без всякой причины, и ему от того не отсоветуют, или в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертию, а прочие с жеребья десятый повешены».

Так что наказание и командиру «Рафаила», и офицерам с матросами грозило самое жестокое. Отправляя Николаю I постановление комиссии, адмирал Грейг от себя приписал, что «пленение “Рафаила” возбудило во всех служащих в Черноморском флоте сильное негодование и, вместе с тем, непоколебимую решимость смыть бесславие, этим несчастным событием флоту нанесенное, и что все, и каждый, имеют одно желание, чтобы неприятельский флот вышел в море и обстоятельства позволили нам с ним встретиться».

Однако Грейга со Стройниковым связывали не только служебные отношения. Дело в том, что командир «Рафаила» принадлежал к ближайшему окружению супруги Грейга Юлии, фактически руководившей многими делами Черноморского флота Поэтому Грейг принимает решение попытаться обелить своего любимца В письме императору он пишет: «Представляя на Высочайшее усмотрение рапорты Стройникова, Киселева и Полякова.. ежели донесения эти и подтверждают, что фрегат взят без малейшего сопротивления, по крайней мере, приятно видеть, что он сдался, быв окружен совершенно Турецким флотом и когда стихнувший ветер отнял средства уйти от неприятеля; показание командира, что многие из нижних чинов не могли быть при своих местах по причине качки, заслуживает внимания потому, что в числе 216 человек, состоявших на фрегате, было 129 рекрутов».

В заключение рапорта Грейг писал: «Осмеливаюсь всеподданнейше доложить, что весьма много есть примеров, где английские и французские суда сдавались без боя превосходному против них неприятелю и командиры их были оправданы, и если этого нельзя отнести к экипажу фрегата “Рафаил”, как не исполнившему предписанного законом, за всем тем, никакая морская держава не может считать сдачу его бесчестием для русского флота потому, что командиры судов их, следуя законам своего отечества, не только в положении, подобном нашему фрегату, но и при несравненно меньшем превосходстве неприятеля, могли бы сдаться без обороны».

Однако из Петербурга следует окрик. Николай I не просто возмущен, а взбешен происшествием на Черноморском флоте. Поняв, что спасти Стройникова ему уже не удастся, зато он может лишиться доверия императора, адмирал Грейг сразу же меняет мнение на противоположное: «Стройникова казнить смертию…»

Вскоре после подписания мира между Петербургом и Константинополем Казарский доставляет в Николаев офицеров и команду «Рафаила». Сразу же начинается следствие, а затем и суд. Однако незадолго до начала процесса происходит неожиданное — уходит из жизни один из главных фигурантов дела. Официально было объявлено, что капитан-лейтенант Киселев умер в Сизополе до начала военного суда. По слухам, он не умер, а сам свел счеты с жизнью, понимая, что впереди у него пустота.

Из приговора военного суда: «Капитана 2-го ранга Стройникова за отступление от данной ему инструкции взятием курса вместо Трапезонда на Амасеру, что подвергло его встрече с неприятельским флотом; за несообразное с законами собирание консилиума, причем нерешительностью своею вовлек в такую же нерешительность и всех подчиненных ему офицеров, а паче молодых и неопытных; за неправильное донесение о сопротивлении нижних чинов и, что многие из них по причине качки не находились при своих местах и наконец, за сдачу фрегата без боя — казнить смертию. Офицеров за невоспрепятствование, по содержанию артикула 73, сдаче фрегата — казнить смертию. Нижних чинов, за исключением находившихся в крюйт-камерах, трюме и на кубрике, за неприятие мер, по силе того же артикула — казнить смертию по жребию десятого».

Адмирал Грейг имел на сей счет свое мнение: «Стройникова казнить смертию. Лейтенанта Броуна, как бывшего в болезненном состоянии и не имевшего бодрости духа, подобно здоровому, подвергнуть аресту с содержанием на гауптвахте. Унтер-лейтенанта Панкевича, хотя не употребившего никаких мер к исполнению закона, но предлагавшего защищать фрегат, содержать арестованным в продолжение года на гауптвахте. Мичмана Вердемана, находившегося в крюйт-камере, шкиперского помощника Цыганкова и лекаря Дорогоневского оставить свободными от наказания. Наконец, всех прочих офицеров разжаловать в рядовые с лишением дворянского достоинства».

Относительно нижних чинов мнение Грейга было следующим: «Принимая с одной стороны во внимание совершенную готовность их к защите, а с другой, привычку к слепому, почти, повиновению своим начальникам, что составляет главное достоинство дисциплины, и чувствуя, сколь затруднительно должно быть для нижних чинов в критических обстоятельствах видеть и различить ту черту, за пределами которой они освобождаются от повиновения начальникам и делаются распорядителями их; равномерно, соображая о крайнем затруднении, в котором бы находились нижние чины, приняв на себя власть, действовать без начальства, нахожу требуемое законом (артикул 73), воспрепятствование со стороны нижних чинов сдаче фрегата, против желания начальников их, невозможным к исполнению».

Получив решение военного суда с приложением «особого» мнения адмирала Грейга, император Николай повелел: «Лейтенанта Броуна, мичмана Вердемана, лекаря Дорогоневского, шкиперского помощника Цыганкова и всех нижних чинов — простить. Стройникова, лишив чинов, орденов и дворянского достоинства, сослать в Бобруйск в арестантские роты; прочих офицеров разжаловать в рядовые до выслуги».

В ходе расследования в деле «Рафиала» вскрылась и еще одна гнусность, причем такая, равной которой в истории нашего флота рк точно не было. Авторами ее были два негодяя — командир фрегата и его старший офицер. Именно они фактически составили заговор по сдаче судна, это они давили на офицеров, не стесняясь прямых угроз, и это они, наконец, обвинили виновными в сдаче «Рафаила» своих матросов. Что ж, порой действительно бывало так, что команда выходила из повиновения своих офицеров. Так, в 1787 году после тяжелейшего поединка со всем турецким флотом и посадки на мель команда плавбатареи № 2 вышла из повиновения капитана 2-го ранга Веревкина и отказалась рубить днище. Но тогда был тяжелейший многочасовой бой, полностью расстрелянный боезапас и огромные потери. В деле же «Рафаила» не было ни того ни другого. При этом, к чести Веревкина, он нисколько не обвинял своих матросов, взяв всю вину за случившееся на себя.

По версии Стройникова, именно матросы, фактически выйдя из повиновения, заявили, что не желают взрывать фрегат, а предпочитают сдачу в плен, а потому у него просто не оставалось выбора… Ну а как же все обстояло на самом деле?

Отметим, что, несмотря на то что в команде «Рафаила» было много рекрутов, в целом она была весьма опытная. Чтобы понять это, достаточно еще раз посмотреть боевые дела фрегата в 1828–1829 годах: непрерывные крейсерства и походы, бомбардировки крепостей и высадки десантов. Поэтому даже рекруты, прибывшие на фрегат к моменту его вступления в боевой строй, на самом деле к маю 1829 года уже имели немалый боевой опыт. Да и к качке команда уже попривыкла, а потому утверждение, что матросы валялись в беспамятстве и не желали ничего делать, — очередная напраслина на матросов организаторами сдачи. Во время суда матросы «Рафаила» дали показания, которые полностью изобличали командира и старшего офицера в обмане:

1. На выходе из Сизополя вместо прямого курса, соответствующего цели назначения, взято было направление на Амасеру, удалявшее фрегат от прямого пути, приближавшее его, без всякой необходимости, к анатолийскому берегу и бывшее причиною встречи с турецким флотом

2. Взаимное положение фрегата и турецкого флота с того времени. Как он был усмотрен, до самой сдачи; составление совета, на котором положено было сражаться до последней возможности и потом взорвать фрегат; отправление парламентеров; прибытие турецких чиновников и последовавшее, по их предложению, оставление командиром и офицерами фрегата — все это происходило точно так, как описано в приведенном выше рапорте Стройникова

3. Показание Стройникова, что нижние чины, узнав о намерении офицеров взорвать фрегат, объявили, что сжечь его не допустят, опровергнуто единогласно офицерами, которые объявили, что никакого сопротивления, ниже воспрепятствования, ни от кого из нижних чинов не слыхали, никакой перемены в их лицах не заметили и полагают, что постановление совета им было неизвестно.

4. Показание Стройникова, что из числа нижних чинов было много страдавших качкою, также опровергнуто единогласно; по объяснению нижних чинов, все люди были на своих местах в готовности действовать.

5. Перед отправлением парламентеров на турецкий адмиральский корабль офицеры были вновь созваны командиром на совет. Объяснив им о безнадежном положении фрегата, а также о несогласии команды на сожжение его, о чем донесено ему, Стройникову, капитан-лейтенантом Киселевым, командир фрегата объявил засим, что хотя сам он готов не щадить жизни, но для спасения 300 человек, составлявших экипаж фрегата, полагает вступить с турками в переговоры насчет сдачи, с тем, чтобы команда в непродолжительном времени была возвращена в Россию. На это предложение изъявили согласие все приглашенные на совет офицеры, исключая унтер-офицера Панкевича, который полагал не отдавать фрегата без боя, но мнение этого офицера не было никем поддержано. По отправлении парламентеров по приказанию Стройникова были спущены на фрегате флаг, пойс и вымпел и отданы фалы у марселей и брамселей.

6. Наконец, объяснение, данное шкиперским помощником 14-го класса Цыганковым, подтвержденное вполне нижними чинами и некоторыми офицерами, открывает положительно, каким образом был доведен фрегат до сдачи. Объяснение это заключалось в следующем: когда фрегат был окружен неприятелем, тогда ему, Цыганкову, поручено было собрать на баке унтер-офицеров и старослужащих матросов; по исполнении им этого приказания капитан-лейтенант Киселев, придя на бак, говорил собранным тут нижним чинам: «Ребята, видите ли, мы со всех сторон атакованы, что мы должны делать?» — тогда некоторые из команды отвечали: «Власть ваша, что хотите, то и делайте, мы на все готовы, хоть сейчас откроем огонь». Потом Киселев начал опять: «Мы и сами согласны защищаться до последней капли крови и потом, сблизившись с неприятельским кораблем, взорвать фрегат», — на это боцман Иванов, квартирмейстер Бирючек и некоторые из нижних чинов отвечали: «Да для чего же взрывать фрегат, мы еще ничего не видим; лучше открыть огонь, посмотрим, что будет, может статься, и уйдем от неприятеля; мы будем стараться до конца своей жизни». Тогда Киселев говорил в третий раз: «Никак нельзя с ним сражаться, мы находимся под ветром, он нас с первых выстрелов потопит, мы же ему никакого вреда сделать не можем». После этого действительно некоторые из унтер-офицеров и матросов взрывать фрегат не соглашались, говоря: «Лучше начнем палить, а после, что Бог даст, то и будет», — другие же отвечали Киселеву: «Вы командиры, власть ваша, делайте, что хотите». Слыша все это, Цыганков осмелился с своей стороны сказать: «Неужели вы думаете сдаться без одного выстрела, на что это будет похоже?» На что Киселев отвечал грубо: «Не ваше дело об этом рассуждать, есть старше вас». Унтер-офицер Панкевич показал, между прочим, что капитан-лейтенант Киселев после разговора с нижними чинами на баке, возвращаясь оттуда, объявил командиру и офицерам, что команда взорвать фрегат допустить не хочет, а потому драться будет совершенно бесполезно: сколько ни дерись, все же быть в руках неприятеля; что начавши бой, не сделаем ничего, а только ожесточим турок. Лейтенант, находившийся у управления парусами, объяснил, что Киселев приказывал ему, еще прежде отправления парламентеров, спустить флаг и отдать фалы, но он отвечал, что не сделает этого без личного приказания командира фрегата.

Комментарии, как говорят, в данном случае излишни… Если у кого-то и были какие-то сомнения в трусости командира фрегата и его старшего офицера, то после опроса матросов все стало на свои места, причем обнаружилась не только трусость Стройникова и Киселева, но их обман и подлость. Жалкие уверения Стройникова, что он передоверился своему старшему офицеру, который сообщил ему о нежелании команды взрывать фрегат, то перед нами лишь жалкие потуги обмана Фрегат не настолько уж огромный, чтобы командир сам не мог узнать мнение своих матросов, а удовлетворился докладом старшего офицера. Не на Луне же был в тот момент Стройников! Понятно, что командир «Рафаила» услышал от Киселева то, что хотел услышать. Этим была соблюдена формальность для будущего отчета начальству и некое оправдание перед офицерами фрегата. Сразу же после этого Стройников лихорадочно приступил к сдаче в плен, хотя времени и для личного общения с командой, и для приготовления судна к бою у него имелось в избытке.

Из воспоминаний вице-адмирала В.И. Мелихова: «Не входя в подробное рассмотрение обстоятельств, сопровождавших потерю фрегата “Рафаил” и уже подвергшихся окончательному суду, мы считаем, однако ж, не излишним присовокупить, что в этом несчастном событии нет ничего, что могло бы послужить к укоризне кого-либо, кроме главнейших участников сдачи. При отправлении к Трапезонду фрегата “Рафаил” не было ничего решительно, что могло бы возбудить сомнение за безопасность его в пути, а долговременная, ничем до тех пор не опороченная служба офицера, командовавшего фрегатом, представляла ручательство в том, что, будучи поставлен вне непосредственного на него влияния главного командира, он найдет в самом себе довольно твердости и благоразумия, чтобы удовлетворительным образом исполнить возложенное на него поручение. Не раз предприятия великих полководцев не удавались от неточности в исполнении подчиненными данных инструкций или от неожиданных ошибок со стороны лиц, которым доверялись отдельные команды, но, в таком случае, несчастье, более или менее заслуженное, постигшее начальника отдельного отряда, не в состоянии помрачить славы ни главного вождя, ни войска».

Безусловно, «Рафаил» действительно был в крайне тяжелом положении. Уйти от турок было практически невозможно. Однако все было не столь трагично, как описывал Стройников. На момент сдачи фрегат еще не был атакован, и прошло бы около часа, а может и больше, пока «Рафаил» сблизился бы с ближайшими турецкими судами. За это время вполне мог снова задуть ветер. Тогда у «Рафаила» сразу же появилась бы реальная надежда на спасение, так как турки при северных и восточных ветрах вряд ли решились далеко уйти от Босфора вблизи от Сизополя, где находился весь наш Черноморский флот. Наконец, даже если бы при северном ветре «Рафаил» был прижат турками к Босфору, все равно оставалась надежда на прорыв через Босфор и Дарданеллы в Эгейское море. Незадолго до истории с «Рафаилом» в Константинополь с депешами под парламентским флагом ходил наш бриг «Орфей». При этом наших моряков поразило то, что при входе в Босфор «Орфей» не встретил ни одного турецкого дозорного судна Никто даже не пытался остановить российский бриг. Об этом знали все командиры судов Черноморского флота, так как приказом Грейга вариант прорыва через Босфор и Дарданеллы предлагался командирам судов, прижатых ветром к Босфору.

«Рафаил» был отличным ходоком, а потому не было оснований полагать, что все турецкие суда имели столь же хороший ход и могли догнать, уходящий в отрыв «Рафаил». По всей вероятности, наш фрегат был бы атакован судами турецкого авангарда. И здесь могла сказаться куда более качественная подготовка команды российского фрегата, обученность работавших на мачтах и особенно артиллеристов. Пример подготовки артиллеристов «Меркурия» — тому наглядное подтверждение.

Историк пишет: «Поступая подобно Казарскому, с твердостью и хладнокровием, и Стройникову удалось бы, может статься, повредить рангоут у турецких кораблей или же зажечь который-нибудь из них посредством брандскугелей, что могло привести неприятеля в замешательство и заставить его прекратить погоню и, во всяком случае, продлить дело до ночи, которая могла способствовать спасению. Исполни Стройников в точности свой долг и не предайся малодушию, которое имело такое гибельное влияние сперва на него самого, а потом на подчиненных ему офицеров, тогда, может статься, блистательный жребий, выпавший на долю экипажа брига “Меркурий”, был бы достоянием и экипажа фрегата “Рафаил”.

Наконец, если бы не представилось ничего благоприятного и если бы неприятель решился во что бы то ни стало овладеть фрегатом и последний, через потерю рангоута, или значительную убыль в людях, был доведен до невозможности продолжать оборону, тогда он сдался бы с честью и с уверенностью, что вполне исполнил свою обязанность; но послать парламентеров с предложением о сдаче, находясь еще вне выстрелов неприятеля, и когда обстоятельства каждую минуту могли измениться — для такого поступка нет оправдания.

Показания офицеров и нижних чинов не оставляют сомнений в том, что сдача фрегата была следствием: во-первых, доверенности офицеров, большею частью молодых, к своему командиру и его опытности; во-вторых, малодушия последнего, дошедшего в этом случае до крайней степени, и, в-третьих, преступления старшего по нем офицера, который, доказывая нижним чинам невозможность защищаться и необходимость сдачи, и получая ответы, обнаруживающие безусловную готовность их сражаться до последней крайности, донес командиру совершенно противное».

В современной историографии поступок Стройникова-старшего однозначно оценивается как проявление малодушия и трусости (и по праву!), однако Владислав Крапивин в своем романе «Бронзовый мальчик» устами его героев засомневается, что причиной сдачи фрегата стала обычная трусость и желание спасти собственную шкуру. В романе автор выдвигает две гипотезы: 1. Перед лицом пятнадцати неприятельских кораблей у Стройникова случился «надлом души» и он осознал бессмысленность подобной гибели. 2. Несмотря на решение, принятое офицерами, учитывая безнадежность ситуации, корабль был сдан ради спасения жизней более чем двух сотен матросов.

Один из героев романа Крапивина, некий Корнеич, так говорит о поступке Стройникова: «Стройников ужаснулся (!), когда понял, что своим приказом к бою он просто-напросто убьет две с лишним сотни человек. Причем это ради одной идеи (!), потому что на исход войны тот бой, конечно, никак не влиял… Стройников не за себя испугался… Ведь после плена матросы могли вернуться, служить дальше, потом прийти в свои деревни, жить, землю пахать, детей растить… А он все это должен был зачеркнуть одной командой… Конечно, высокая доблесть — взорвать себя, не сдаться врагу. Но мне кажется, Стройников счел, что есть еще более высокая доблесть. Пожертвовать своим именем, честью, шпагой, свободой, чтобы спасти других».

Рассуждать так, как рассуждает В. Крапивин, может только человек, весьма далекий от военной службы, а тем более от военно-морского флота. Боевой корабль — это не санитарная повозка, и люди идут в бой, чтобы не прикидывать, выгоднее им в данном случае сдаться сразу или чуть погодя, а для того, чтобы победить или умереть.

Помимо этого надо знать и реалии сражений военно-морских флотов в парусную эпоху. Дело в том, что, так как корабли были деревянные и обладали большой плавучестью, то даже при больших преступлениях тонули они редко. Поэтому когда корабль (или судно) был разбит вдрызг, но все еще держался на плаву, а команда уже понесла большие потери, то принять почетную капитуляцию не считалось зазорным. Наоборот, такая капитуляция считалась очень почетной, как для проигравших, так и для победителей. Есть тому примеры и в российском флоте. Линейный корабль «Владислав» (командир — капитан 1-го ранга Берх), потеряв в Гогландском сражении треть команды и оказавшись снесенным в середину шведского флота, после упорного сопротивления, расстреляв весь свой боезапас, был вынужден во имя еще остававшихся в живых спустить флаг. Однако Берху ТАКУЮ сдачу никто никогда не ставил в вину. Наоборот, они заслужили Георгиевские кресты и были весьма уважаемы как начальством, так и сослуживцами. Так что мешало поступить Стройникову именно так? Начать бой, драться столько, сколько хватит сил, а там уж как придется. Отметим, что из двухсот членов экипажа «Рафаила» в живых к моменту освобождения из турецкого плена осталось всего семьдесят. Так что на самом деле Стройников никого не спас, а, наоборот, опозорил. Погибнув в бою, а не в турецких тюрьмах, матросы по крайней мере остались бы не только героями в памяти потомков, но реально обеспечили бы свои семьи неплохими пенсиями. А так, кто теперь помянет их хотя бы добрым словом (хотя, как мы теперь знаем, матросы были ни в чем не виноваты), как и их струсившего командира!

Более позорного дела, чем сдача «Рафаила», в истории Черноморского флота не было, однако двадцатью годами ранее имело место событие, которое едва не привело к столь же позорному финалу. Это история с фрегатом «Назарет», который во время предыдущей Русско-турецкой войны в октябре 1809 года попал почти в такое же положение, как и «Рафаил». О фрегате «Назарет» у нас писать какого не принято. Историков понять можно: обошлось, и ладно…

4 октября 1809 года на 36-пушечном «Назарете», бывшем в плавании недалеко от Варны, обнаружили, что фрегат оказался на близком расстоянии от турецкого флота Согласно рапорту командира фрегата лейтенанта Ланге, понимая, что избежать неравного боя почти невозможно, он собрал офицеров на военный совет. Те согласились с его решением прорываться мимо турецкой эскадры, затем спуститься к Каварне, чтобы там выбросить «Назарет» на берег, свезти команду на берег, а фрегат сжечь. Если же во время прорыва будут получены повреждения в рангоуте и нельзя будет достичь берега, то он, Ланге, решил поджечь фрегат, а самим спасаться по способности. Решение командира и офицеров было сообщено команде, которая его одобрила.

После этого были проведены все приготовления к бою. Далее события развивались по сценарию, достаточно схожим с «меркурьевским». Первым с «Назаретом» с подветра сблизился флагманский турецкий 100-пушечный турецкий корабль, открывший огонь с предельной дистанции. Стреляли турки довольно точно, и скоро одно из тяжелых ядер пробило корпус фрегата, от чего образовалась течь по 8 дюймов в час. Почти одновременно еще один 74-пушечный линейный корабль подошел к фрегату, также сблизился и открыл огонь. Однако линейный корабль маневрировал столь неудачно, что едва не протаранил свой же флагман, и тот вынужден был отойти от «Назарета». Турецкий адмирал пытался сманеврировать, но выйти на ветер так и не смог.

Это позволило «Назарету» проскочить мимо обоих турецких кораблей. Но на пересечку ему уже спешил неприятельский фрегат. Так как встречи с ним избежать было уже невозможно, «Назарет» подошел к нему на пистолетный выстрел и дал залп брандскугелей. Турецкий фрегат отвернул на SW и больше не приближался. Во время прорыва ядра повредили на «Назарете» такелаж и порвали крюсель. Впрочем, повреждения были вскоре исправлены, и фрегат пошел в отрыв к Каварне. Идя правым галсом при бейдевинде SSO ветре, «Назарет» в 16 часов прошел в 8 милях мыс Калиакрия, и к вечеру турецкий флот уже не был виден. 5 октября при SSO ветре «Назарет» направился к Крыму и у Феодосии присоединился к своему отряду.

Казалось бы, поведение и командира, и команды вполне геройское и заслуживающее самых высоких наград. А потому совершенно непонятно, почему вскоре после возвращения «Назарета» в Севастополь его командир был отстранен от должности, отдан под суд, по итогам которого разжалован в матросы. Но почему? Неужели назначенный всего два месяца назад командующим Черноморским флотом вице-адмирал Языков, а вместе с ним и судьи, совершенно не понимали, что творят?

В «Краткой истории» Ф. Веселаго говорится, что «в донесении командира фрегата “Назарет” лейтенанта Ланге этот случай представлен таким подвигом каким впоследствии прославился Меркурий; на самом же деле раскрытые следствием подробности этого случая доказали растерянность командира и готовность его сдаться неприятелю, отсутствие на фрегате должной дисциплины, ссоры и интриги, бывшие между Ланге, начальником отряда Стули и также между офицерами фрегата. После разбора дела генерал-аудитор присудил командира и четырех офицеров разжаловать в матросы, но впоследствии офицеры были помилованы и разжалован только один командир».

Как оказалось на самом деле, свой рапорт Ланге, мягко говоря, приукрасил. В реальности все обстояло несколько иначе. То, что Ланге оказался посреди турецкого флота, произошло исключительно по его вине. Он не разобрал сигнала начальника отряда о повороте, а затем, отделившись от остальных наших судов, даже не сделал попытки с ними соединиться. Опрос же офицеров, да и матросов показал, что командир фрегата на самом деле пребывал в полной прострации и готов был сдать фрегат туркам, если бы не решительное выступление остальных офицеров. Оказалось, что и отделился от отряда Ланге вовсе не случайно. Сигнал о повороте он прекрасно видел и не выполнил сознательно. Причиной своеволия стала его ссора с командиром отряда. Не лучше была и ситуация на «Назарете», так как командир постоянно стравливал офицеров между собой, поощрял ссоры и интриги. То, что «Назарету» удалось вырваться из турецкой ловушки, можно считать просто счастливой случайностью.

История с «Назаретом» позволяет сделать несколько важных выводов. Во-первых, все командирские рапорты тщательно изучались командованием флота на предмет их правдивости. Во-вторых, помимо рапорта производился опрос офицеров, а может, и матросов, на предмет соответствия происходивших на борту событий рапорту командира. В-третьих, даже счастливое стечение обстоятельств не могло спасти командира судна от наказания, если он не исполнил своего долга, как того требовал Морской устав.

История с «Назаретом» показывает, что если даже командиру «Рафаила» удалось бы улизнуть от турок, то за свои необдуманные действия он все равно понес бы наказание. История с «Назаретом» показывает и то, что рапорт Казарского проверялся и изучался самым тщательным образом и о подвиге «Меркурия» было доложено наверх лишь после того, когда стало ясно, что подвиг действительно имел место.

В деле «Назарета» много темных мест. Во-первых, весьма интересна личность самого командира. То, что он командовал линейным фрегатом в чине лейтенанта, говорит или о его выдающихся качествах как моряка, или же о том, что у Ланге были высокие покровители. О морских качествах командира «Назарета» нам говорить сложно. С одной стороны, судя по рапорту самого командира, действовал он весьма грамотно и умело. С другой стороны, обвинения его в трусости своими же офицерами говорят об обратном. Чему верить? Приговору суда? Все это так, но ведь и суды иногда ошибаются. О возможных покровителях. Возможно, что совсем не случайно история с разжалованием Ланге произошла в момент, когда Черноморский флот оставил бывший командующий де Траверсе, а его дела принял вице-адмирал Языков. Мог ли Языков и его окружение свести счеты с любимцем предыдущего командующего? Вряд ли! Дело в том, что де Траверсе хоть и выехал в Петербург принимать дела морского министра, но официально все еще считался главным командиром Черноморского флота и портов. Языков же только временно исполнял его обязанности. Да и небезопасное это дело — разжаловать любимца морского министра, если на то не было серьезных оснований.

Что касается меня, то я склоняюсь к мнению, что де Траверсе на самом деле в известной степени протежировал своему земляку, который не отличался ни особыми знаниями, ни храбростью, а кроме этого, как человек, был неуживчивым и склочным. Оказавшись в критической ситуации, Ланге действительно растерялся и вел себя неподобающим образом. К этому присовокупилась ненависть к командиру офицеров фрегата, которые в своих обвинениях выступили против него единым фронтом. Случай на флоте, прямо скажем, не частый. Тяжелый характер Ланге был хорошо известен на всем Черноморском флоте, шила в мешке не утаишь. Поэтому во время судебного процесса ему припомнили всё и невыполнения приказа старшего начальника, и растерянность в бою, и интриги между офицерами. Что касается маркиза де Траверсе, то он, как известно, был опытным царедворцем, а потому, получив бумаги на своего бывшего любимца, понял, что ввязываться в это дело ему не стоит. Скандал очень громкий, против Ланге в едином строю выступили все офицеры Черноморского флота, а он еще толком не назначен морским министром Стоит ли в такой ситуации рисковать своей репутацией, спасая какого-то лейтенанта? Впрочем, это лишь мое мнение, и ситуация могла в реальности быть несколько иной.

..Любимец адмирала Грейга командир «Рафаила» Стройников и командир «Меркурия» трудяга Казарский. Еще совсем недавно они были если не друзьями, то приятелями и одновременно соперниками. Теперь же все обстояло иначе. Совершенное Стройниковым преступление было настолько чудовищно для российского флота, что тут уж не мог помочь ни Грейг, ни его жена. Да они, скорее всего, и не пытались особо что-то делать, ибо всем было совершенно ясно, что со Стройниковым покончено навсегда и любая попытка заступиться за него вызовет лишь дополнительный гнев императора. Теперь между Казарским и Стройниковым в служебном положении была пропасть. Казарский стал настоящим национальным героем России, а Стройников, как человек, опозоривший Андреевский флаг, был обречен на жалкое существование, презрение современников и забвение потомков.

Николай I, которого недруги прозвали Палкиным, на деле оказался не столь уж и кровожадным Решение черноморского суда он значительно смягчил. Стройникова, лишив чинов, наград и дворянства, император повелел сослать в Бобруйск. Из последней записи в служебной биографии С.М. Стройникова «1830 г. Июля 6-го. По высочайшей конфирмации лишен чинов и дворянства и назначен в Бобруйскую крепость в арестантские роты. 1834 год. Апреля 11-го. Освобожден из арестантской роты и написан в матросы на суда Черноморского флота».

После известных событий свадьба Вознесенской со Стройниковым расстроилась. Согласно исследованиям В. Фроловой, Казарский еще раз попытался устроить свою жизнь с женщиной, которую любил, но и в этот раз его ждала неудача. Вознесенская ему отказала. Случившееся с женихом Вознесенская перенесла очень тяжело, однако отказываться от него не собиралась. Она якобы решила даже ехать вслед за ним в Бобруйск. Но когда ей стало известно об указе императора, запрещающем Стройникову жениться и иметь детей, Вознесенская немедленно постриглась в монахини. Валентина Фролова считает, что позор Стройникова. Вознесенская восприняла как свой собственный, а в монастырь ушла, чтобы отмаливать грехи своего жениха.

Скажу честно, что мне так и не удалось отыскать документов, подтверждающих, что на 1829 год Стройников, имея двух сыновей, уже состоял в разводе и был увлечен новой женщиной. Впрочем, все могло обстоять и именно так. Иначе чего бы императору Николаю навечно запрещать ему и жениться, и заводить новых детей? Это он мог повелеть, только зная о том, что Стройников находится в разводе.

Офицеров «Рафаила» Николай приказал разжаловать в рядовые до выслуги, палубную команду — простить. Так закончилось это неприятное для истории русского флота событие.

К чести Николая I, он не распространил свой гнев на семью и сыновей командира «Рафаила», что, увы, было обычным явлением в гораздо более поздние времена нашей истории. В 18 3 5 году было подтверждено право владения бывшей женой Стройникова дачей в Килен-балке в Севастополе. От первого брака у Стройникова остались двое сыновей: Николай и Александр. Судьбы обоим выпали непростые. Отметим, что оба сына стали морскими офицерами!

На службе сыновьям Стройникова приходилось нелегко. Многие, помня о трусости их отца, братьев откровенно сторонились. Известен случай, когда один из братьев был оскорблен сослуживцем, который публично обозвал молодого офицера сыном труса. В ситуацию вмешался оказавшийся неподалеку контр-адмирал Нахимов и наказал оскорбившего Стройникова офицера

Вот как описывает еще одну ситуацию с одним из братьев Стройниковых писатель Сергеев-Ценский: «Однажды, уже в адмиральском чине, Нахимов командовал отрядом судов у берегов Кавказа. Став на якорь против небольшого укрепления Субаши, он отпустил офицеров на берег. Тут узнали они, что в лазарете лежит лейтенант Стройников, офицер корвета “Пилад”, заболевший рожей.

Пошли проведать, и нашли его в жалком виде: без денег, без необходимых вещей, под маской из толстой синей бумаги, в солдатском белье. Стройников жаловался, что несколько дней не пил чаю, и просил прислать ему чаю и сахару.

Вернувшись, офицеры доложили об этом Нахимову — и как же забеспокоился тот об участи лейтенанта чужого отряда!

— Много ли у нас денег? — спросил Нахимов своего адъютанта, ведавшего расходами, так как сам он никогда не занимался этим.

— Всего-навсего только двести рублей, — ответил адъютант.

— Ну, что же-с, вот и пошлите-ка ему все двести! — приказал Нахимов. — Пошлите также ему белья, чаю, сахару, лимонов, провизии, какая найдется.

— Павел Степанович, и лимонов и провизии у нас теперь очень мало, — возразил адъютант, — и достать здесь нам этого будет негде.

— Лучше уж мы обойдемся, а больному надо.

И деньги, и чай, и сахар, и лимоны, и провизия, и белье были тотчас же отправлены Стройникову, но Нахимов не ограничился этим.

Когда эскадра снялась с якоря и отправилась дальше, он приказал направить свой крейсер “Кагул” на сближение с корветом “Пилад”, которому был дан сигнал: «Подойти для переговоров».

“Пилад” подошел, и командир его явился на “Кагул” с рапортом

Приняв рапорт, Нахимов спросил очень сухо:

— Скажите-с, вы как же это бросили своего больного офицера на берегу, почти на произвол судьбы-с?

— Развело тогда сильную зыбь, поэтому поторопились отойти от берега, — объяснил командир “Пилада”.

— Однако несколько дней уже лежит он там, и вы о нем не вспомнили-с! Как же это так, а? Стыдно-с! Срам-с… Я человек холостой, одинокий, и это скорее мне позволительно было бы иметь такое черствое сердце, а не вам — отцу семейства-с! Ведь у вас есть уж на возрасте сыновья-с.. Что, если бы с одним из ваших сыновей так поступили? Заболел бы он на корабле, — его бы и сбросили на пустой почти берег… Хорошо бы это было, а? Прощайте-с, больше я ничего не имею вам сказать!

Но ничего больше не сказав командиру «Пилада», он тут же распорядился перевезти Стройникова для лечения в Севастополь на шхуне из своего отряда».

Честно говоря, из всего вышеизложенного у меня возникло твердое мнение, что сыновья Стройникова дали друг другу некую клятву чести служить именно на Черноморском (а не на каком-либо другом) флоте «не щадя живота своего», несмотря на все недомолвки вокруг них, и истовой службой возвратить доброе имя своей фамилии. Забегая вперед, скажу, что эту клятву они сдержали.

Что касается Нахимова, да и не только Нахимова, а вообще черноморских адмиралов, то они, как могли, всегда поддерживали братьев Стройниковых в их стремлении. Отметим и такой весьма любопытный факт: во время знаменитого Синопского сражения младший из братьев, Александр, состоял адъютантом у младшего флагмана эскадры контр-адмирала Новосильского. Как известно флагманы сами определяли офицеров к себе в адъютанты. Зададимся вопросом: почему бывший старший офицер «Меркурия» взял к себе в адъютанты именно сына бывшего командира «Рафаила»?

Возможно, что и Нахимов, и Новосильский имели возможность по достоинству оценить мужество братьев, твердо решивших смыть позор, содеянный их отцом, а может быть, и в самом деле Стройникова-старшего не все было так просто и однозначно?

Из послужного списка контр-адмирала Стройникова Николая Семеновича: «Родился 10 января 1813 г., умер 14 апреля 1872 г.; будучи произведен 2 марта 1829 г. из кадетов морского корпуса в гардемарины Черноморского флота, он на корабле “Иоанн Златоуст” крейсировал у анатолийских и румелийских берегов, участвовал при сожжении под Пендераклией турецкого корабля и под Акчесарой — корвета и за отличие в этих делах получил чин мичмана. Между 1832–1833 и 1835–1837 гг. Стройников на различных судах дважды сделал переход в Константинополь, а оттуда в Архипелаг и Средиземное море, за первый из которых был удостоен ордена Владимира 4-й степени и чина лейтенанта, и в течение следующих трех лет (1838–1841) нес сторожевую службу у абхазских берегов. Получив 23 февраля 1847 г. чин капитан-лейтенанта, он через три года впервые был назначен командиром отдельного судна, брига “Орфей”. Незадолго до начала Севастопольской кампании, именно в сентябре 1853 г., Стройников, состоя командиром корвета “Андромаха” и входя в состав эскадры вице-адмирала П.С. Нахимова, участвовал в замечательной перевозке десанта из Севастополя на кавказский берег, а в октябре того же года был в отряде вице-адмирала Серебрякова при двухчасовой бомбардировке укрепления “Святого Николая”, занятого турками, причем его корвет “Андромаха” понес серьезные повреждения, а команда — небольшие потери. После недолгого стояния на Севастопольском рейде, с 13 сентября 1854 г. был переведен в гарнизон осаждаемой крепости, в которой находился до 8 августа 1855 г.; раненный 10 декабря 1854 г. в голову и контуженный в плечо, он, тем не менее, оставался и дальше на своем посту и за ряд отличий был пожалован Владимиром 4-й степени, Анной 2-й степени с Императорской короною и мечами и произведен в капитаны 2-го ранга. С производством в капитаны 1-го ранга (2 октября 1858 г.) Стройников был отчислен в запас, но после непродолжительного перерыва вновь поступил на действительную службу с прикомандированием к Черноморской штурманской роте, и которой состоял до 1867 г., когда был причислен к Черноморскому экипажу. В контр-адмиралы Стройников был произведен 1 января 1868 г. и вместе с тем зачислен по резервному флоту. Кроме упомянутых имел еще следующие знаки отличия: ордена — Анны 3-й степени (1850 г.) и Георгия 4-го класса “за 18 морских кампаний” (1855 г.) и крест “за службу на Кавказе” (1860 г.).

Из послужного списка контр-адмирала Стройникова Александра Семеновича: “Родился 30 мая 1824 г. В 1839 г, 8 июня, произведен в гардемарины Черноморского флота, с 1839 по 1841 г. на корабле “Память Евстафия” крейсировал у восточного берега Черного моря и участвовал — в 1839 г. при занятии местечка Псезуапе, а в 1840 г. — местечка Туапсе. 25 июня 1843 г. произведен в мичманы с переводом в Балтийский флот, на судах которого, сначала на корабле “Арсис”, потом на фрегате “Екатерина”, крейсировал до 1845 г, когда был командирован к работам по описи и промеру глубин Балтийского моря. В следующем году Стройников возвращен был в Черноморский флот, где сначала плавал на транспорте “Рион” между Николаевом и Севастополем, а потом (1847 г.) крейсировал на корабле “Три Святителя”. В 1848 г. на пароходе “Силач” он находился в составе Дунайской гребной флотилии флаг-офицером при контр-адмирале Мессере. Следующие пять лет Стройников плавал на кораблях “Три Святителя”, “Три Иерарха”, “Ягудиил”, фрегатах “Флора” и “Мидия”. Стройников крейсировал у восточного берега Черного моря, на корабле “Париж” участвовал в Синопском сражении, за которое получил орден Святого Владимира 4-й степени с бантом. 2 марта 1850 г. назначен адъютантом 5-й бригады 5-й флотской дивизии, а 23 апреля произведен в лейтенанты. В 1854 г. на корабле “Три Святителя” Стройников был на севастопольском рейде, а с 10 сентября по 11 октября состоял в гарнизоне Севастополя. В следующем году он командовал яхтой “Орианда” при Николаевском порте, в 1856 г. был в кампании на Одесском рейде, 26 августа назначен старшим адъютантом штаба командира Севастопольского порта, а 8 сентября произведен в капитан-лейтенанты. В 1860 г. он был переведен в 3-й сводный флотский экипаж, в котором командовал транспортом “Килия” и корветом “Волк”, плавая на них по черноморским портам, причем в 1864 г. за труды, оказанные при перевозке морем десантных войск кавказской армии и при высадке их у мыса Адлер, награжден орденом Святого Станислава 2-й степени с Императорской короною. 1 января 1866 г. Стройников был произведен в капитаны 2-го ранга, пожалован крестом за службу на Кавказе, а 10 февраля следующего года назначен исправляющим должность николаевского полицеймейстера 1 января 1870 г. произведен в капитаны 1-го ранга 6 сентября 1873 г. зачислен в состав 2-го черноморского герцога Эдинбургского экипажа, в котором и находился до отставки, последовавшей 2 августа 1882 г. вместе с производством в контр-адмиралы. Скончался 21 мая 1886 г, на 62 году жизни».

Думаю, читатель согласится со мной, что биографии у братьев Стройниковых самые героические. Свою клятву братья исполнили с честью и смыли позор со своей семьи.

Что касается самого фрегата «Рафаил», то приказание Николая I о его безусловном уничтожении исполнил в 1853 году вице-адмирал Нахимов. Бывший «Рафаил» (ставший у турок «Фазли Аллахом») был уничтожен в Синопской бухте огнем линейного корабля «Императрица Мария» и взлетел на воздух в виду всей нашей эскадры. Можно только представить при этом чувства бывшего старшего офицера «Меркурия» Новосильского и его адъютанта Александра Стройникова… Вот начало донесения Нахимова об итогах Синопского боя: «Воля Вашего Императорского Величества исполнена — фрегат “Рафаил” не существует…»

К сожалению, истории с «Рафаилом» и «Меркурием» ничему не научили Грейга. Он по-прежнему категорически не желал начать тесную блокаду Босфора линейными силами, чтобы при первой же попытке противника выйти в Черное море вступить с ним в генеральное сражение. Вместо этого он упорно держал флот в Сизополе, а в дозор посылал легкие суда, каждый раз рискуя их потерять без всякой пользы.

При этом Черноморский флот насчитывал 9 линейных кораблей и 5 фрегатов, против 6 линейных кораблей и 3 фрегатов турок. Намного выше была и морская выучка черноморцев. Да и турки старались не отсиживаться за босфорскими крепостями и при каждом удобном случае совершали вылазки в Черное море.

Контр-адмирал Аврамий Асланбегов в биографическом очерке «Адмирал Алексей Самуилович Грейг» писал: «Погоня за бригом “Меркурий” далеко отвлекла турок от Босфора; несмотря на это, однако, и на поспешное выступление нашего флота из Сизополя 15 мая, неприятель не только не был догнан, но даже и усмотрен передовыми судами нашего флота. Если бы наши крейсеры успели приблизиться к проливу несколькими часами прежде турок, то адмирал был бы извещен ими гораздо ранее, что турецкого флота нет в Босфоре, и тогда погоня за бригом “Меркурий” привела бы неприятеля прямо навстречу нашего флота. Однако турки свои вылазки из Босфора все продолжали. Так, уже 26 мая турецкий флот вновь вышел из пролива и гнался за дозорным фрегатом “Флора” до самой Инады, однако, не догнав, вернулся к Босфору. Однако на этот раз Грейг так и не вышел навстречу неприятельскому флоту. В письме Николаю I он оправдывался тяжелым положением нашей армии под Сизополем и ожиданием атаки турок на город.

31 мая турецкий флот снова покидает Босфорский пролив и на сей раз преследует дозорный бриг “Орфей”, но опять не догоняет и, не доходя 10 миль до Сизополя, поворачивает к Босфору. И снова Грейг ограничился лишь посылкой вдогонку уходящему неприятелю фрегатом и бригов, так и не сдвинув с места линейные корабли. Только одно необыкновенное стечение самых благоприятных для турок обстоятельств было в состоянии лишить нас средства встретиться с их флотом; и ветры и погода как будто располагались по воле неприятеля; куда бы ни пошел он, ему всегда сопутствовали ветры, между тем как мы и наши крейсеры испытывали постоянно противное. Избавляя неприятелей от встречи с нашим флотом и далее с отрядом, который в состоянии был остановить их, счастье как будто нарочно посылало в руки турок наших отдельных крейсеров. Ко всему этому надлежит присовокупить еще одно, много содействовавшее неприятелю обстоятельство. О движениях его мы могли знать только через крейсеров при Босфоре, но они не всегда могли оставлять посты свои и при противных ветрах не скоро достигали до Сизополя, тогда как все наши действия по открытому положению Сизопольского рейда для большей части прибрежья Фаросского залива совершались пред самыми глазами турок и, следовательно, были передаваемы в Константинополь, в то же самое время; наконец, нельзя ручаться и за то, чтобы в самом Сизополе не было агентов турецких».

Русско-турецкая война 1828–1829 годов по своим результатам является самой блестящей из всех наших воин с турками. Армия, разгромив турецкие войска в полевых сражениях и последовательно захватив все крепости в Румелии, перешла Балканские горы и вплотную подступила к Константинополю, который наши офицеры разглядывали в подзорные трубы.

Осень 1829 года стала подлинным триумфом России. Победоносная армия Дибича стояла у стен Константинополя, опираясь обоими своими флангами на флот! Со стороны Черного моря ее надежно прикрывали черноморцы, а со стороны Эгейского моря — эскадра Гейдена. На победителей обрушился целый дождь наград. Главнокомандующий армией Дибич в одночасье стал генерал-фельдмаршалом и графом «Забалканским», был награжден Георгием 1-й степени и получил миллион рублей. Император Николай писал в те дни Дибичу: «Положение ваше достойно главнокомандующего русской армии, стоящей у ворот Константинополя. В военном отношении оно БАСНОСЛОВНО, и воображением едва можно себе его представить: правый фланг, упирающийся на флот, отправленный из Кронштадта, левый — на севастопольский флот; прусский посланник, являющийся в вашу главную квартиру и приносящий мольбы султана и свидетельство о гибели, подписанное послами французским и английским! После этого остается только сказать: велик Бог русский и спасибо Забалканскому».

Пушкин откликнулся на Константинопольский триумф, как и пристало поэту:

Победа России была полной и блестящей. Турки смиренно выслушали волю победителей. Верный своему слову, Николай I потребовал от султана признания независимости Греции, и оно было немедленно получено. За Грецией признавался весь полуостров Пелопоннес, часть материковой Греции от залива Воло в Архипелаге до залива Амвракийского в Адриатике, а кроме этого, острова Негропонт и Циклады. Греческим купцам разрешалось напрямую торговать с Россией через проливы. При всем этом требования России к побежденным были весьма умеренными. Однако это все равно не понравилось Лондону и Парижу. Последовал обмен возмущенными нотами. На этом дело и закончилось. Драться за турок никому особо не хотелось.

Несмотря на успешные действия по обеспечению приморского фланга армии, Черноморский флот, за исключением нескольких блестящих эпизодов, включая подвиг «Меркурия», ничем особым себя не проявил. Адмирал Грейг повсеместно проявлял излишнюю осторожность, граничащую порой с откровенной боязливостью, в поиске противника.

Контр-адмирал Аврамий Асланбегов в биографическом очерке «Адмирал Алексей Самуилович Грейг», написанном с восхвалениями Грейгу, все же попытался объективно оценить действия адмирала в годы турецкой войны. «Главное назначение Черноморского флота Указанное ему Государем Императором… состояло в истреблении турецкого флота, следовательно, понятно, что общественное мнение во время войны и по окончании ее восставало, почему неприятельский флот, осмеливавшийся 4 раза выходить в море, не был атакован нашим флотом Мнение это еще сильнее стало себя заявлять вследствие взятия “Рафаила”, которому хотя через 2 дня последовал бой “Меркурия”, но оскорбленное национальное чувство нелегко может быть удовлетворено. Оно трепетно ожидало известия об истреблении всего турецкого флота, который имел такой легкий, такой неожиданный успех… Невольно придем к заключению, что почему-то русский флот не искал этого столкновения, не употреблял всех усилий к достижению этой цели. Несмотря на свой долг перед Отечеством, на волю Царя, на клик соотечественников. Ответ на подобное предположение надобно будет искать в малодушии, трусости, неуверенности в себе, в недостаточности энергии адмиралов и капитанов, в незнании управляться судами или, наконец, в отсутствии мужества их главного вождя.

Но кто осмелится бросить камень в тех людей, которые оставили за собою такие отважные, геройские и даже беспримерные подвиги? Неужели с теми людьми, которые в траншеях и на осадных батареях Анапы и Варны заслужили такое высокое мнение всей армии! Неужели с теми командами, которые вырезали флотилии из-под самой крепости, штурмовали Инаду, Агатополь, брали Сизополь, Мтидею, Ахиоло, дрались на “Меркурии”, жгли суда у самого пролива, подходили с кораблями под стены крепостей на картечный выстрел, может найтись военноначальник, который затруднится вести их в дело?»

Мы прощаемся с Александром Ивановичем Казарским, но не насовсем. Спустя некоторое время нам предстоит еще одна встреча с бывшим командиром легендарного брига «Меркурий», чтобы узнать еще об одном его подвиге, который, по мнению автора, стоит не ниже, а даже выше совершенного им 14 мая 1829 года на палубе «Меркурия». Пока же нас ждет непростой разговор о делах Черноморского флота.