Глава III. Безупречный путь к трону

«После Домициана римляне провозгласили императором Нерву Кокцея. Из ненависти к Домициану его изображения, в большом количестве изготовленные как из серебра, так и из золота, были пущены в переплавку, благодаря чему получили большие суммы денег. Также и арки, огромное множество которых возведено было в честь одного человека, были разрушены. Нерва освободил всех, кто обвинялся в оскорблении величества и возвратил изгнанников; более того, он предал смерти всех рабов и вольноотпущенников, которые строили козни против своих господ, и лицам рабского состояния воспретил подавать какие бы то ни было жалобы на своих хозяев, а всем прочим – выдвигать обвинения как в оскорблении величества, так и в приверженности иудейским обычаям. Многие доносчики были осуждены на смерть. В их числе был и философ Сера. Когда в результате того, что теперь все обвиняли всех, возникла немалая сумятица, говорят, консул Фронтон заметил, что плохо иметь такого императора, при котором никому не позволено ничего делать, но ещё хуже – такого, при котором каждому можно делать всё, и Нерва, услышав эти слова, потребовал впредь исключить такое положение дел» – пишет Дион Кассий о начале правления нового императора. Современник и участник этих событий Плиний Младший свидетельствует: «В первые дни после возвращения свободы, каждый за себя, с нестройным и беспорядочным криком, привлекал к суду и карал своих недругов, по крайней мере, таких, которые не пользовались влиянием».

Получается, что знаменитые доносчики Валерий Катул Мессалин и Фабриций Вейентон, будучи людьми влиятельными, возмездия избежали. А вот Пальфурий Сура, неточно Дионом Кассием поименованный Серой, некогда упомянутый в сатире славного Ювенала – «Если мы в чём – либо верим Пальфурию иль Армиллату» – не будучи достаточно влиятельным, погиб.

А вот Публий Корнелий Тацит, не фиксируя внимания на тех или иных издержках наступившего правления, выделил главные, сущностные, его достоинства, не имевшие аналогов в прошлом: «Цезарь Нерва в самом начале нынешней благословенной поры совокупил вместе вещи, дотоле несовместимые, – принципат и свободу». Тацит писал, что принципат Нервы и положил начало тем годам «редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает».

Любопытно, что сам Марк Кокцей Нерва, ставший теперь императором Цезарем Нервой Августом, выдвинулся во времена, для римской свободы прескверные. Это были последние годы правления Нерона. Сначала Нерва угодил поэту и актёру на троне своими стихами, за каковые Нерон даже соизволил назвать его Тибуллом новейших времён. А затем, будучи знающим юристом, он оказал обожаемому цезарю немалые услуги в изоб личении и разгроме злосчастного заговора Пизона в 66 г. Не забудем, что важнейшей своей задачей заговорщики ставили убийство Нерона, а сам заговор являл собою совершенно реальную угрозу правлению законного принцепса. Потому Нерва мог действовать и по убеждению. Нерон достойно вознаградил его триумфальными знаками отличия и двумя статуями, одна из которых должна была стоять на форуме, другая же – в Палатинском дворце. Впрочем, таких же высоких наград наряду с Нервой удостоился и префект претория Софоний Тигеллин. А уж о нём – то никто в истории доброго слова не сказал за его кровавые деяния в угоду Нерону. И поделом.

При Домициане Нерва неожиданно оказался в опасности из – за того, что императора осведомили о каком – то предсказании пожилому сенатору высшей власти. Римляне, надо сказать, во все времена были весьма суеверны, и порой самые нелепые знаменья и предсказанья могли иметь печальные последствия. По счастью, Домициан не предпринял ничего против Нервы, а вскоре его самого убили. Организаторы же заговора и вручили осиротевшую высшую власть отеческой заботе того, ком у она, вроде как, и предсказана была. Хотя, думается, едва ли их решение могло иметь мистические корни. Нерва для сената был, что называется, «своим человеком». Он как раз и мог стать гарантом не повторения худших дней предшествующего правления, напоминавших недоброй памяти времена Калигулы и Нерона. Не удивительно, что Нерва сразу же дал клятву не казнить ни одного сенатора. С правовой точки зрения эту клятву можно было истолковать как то, что сенаторы отныне находятся вне юрисдикции принцепса.

Правление Нервы с самого начала было отмечено решениями, за которые он заслуживал благодарности римлян. Он много сделал для улучшения водоснабжения столицы Империи. 60 миллионов сестерциев были потрачены из казны на скупку земель, распределённых затем между бедными крестьянами. Но пожилой возраст и слабое здоровье, всё более ухудшавшееся, убеждали всех в непрочности этого правления. Слабость правителя во все времена провоцировала появление заговоров и даже мятежей. Стали возникать заговоры и против Нервы. Заговор Гая Кальпурния Красса, потомка знаменитых Крассов, был изобличён доносом и предотвращён. Глава заговорщиков отделался ссылкой на юг Италии, в город Тарент на берегу Ионического моря, куда он отбыл вместе с женой. Но вскоре дела в столице Империи приняли куда более суровый оборот. Касперий Элиан, префект претория, сохранивший при Нерве эту должность, исполняемую им при Домициане, поднял мятеж против императора, требуя наказания убийц своего покойного благодетеля. Нерва, не имея сил и духа сопротивляться преторианцам, выдал Элиану организаторов убийства последнего Флавия – своих ближайших друзей, коим он и был обязан высшей властью. Убийцы Домициана были казнены.

Требования мятежников удовлетворили, но теперь Нерва не мог не почувствовать крайнюю слабость своей власти и, соответственно, близость угрозы гибели. Единственное средство здесь – немедленно выбрать и назначить себе авторитетного преемника. По этому пути Нерва, естественно, и пошёл. Прецедент здесь уже имелся. Правда, с печальным финалом. Гальба, старик на восьмом десятке, объявил молодого Пизона своим преемником, усыновив его. Вскоре оба погибли при очередном перевороте, возглавленном Отоном. Но сама мысль Гальбы, публично им объявленная, что отныне не семейные узы, но личные достоинства должны быть главными причинами при выборе принципсом преемника, в Лету не канула. После недолговременной – всего – то 26 лет – династии Флавиев она вновь стала актуальной. Нерва пошёл по пути Гальбы. Но с успехом.

Вопрос, кого избрать в преемники, решила, похоже, добрая весть, пришедшая в Рим из далёкой Паннонии. Марк Ульпий Траян одержал очередную победу над германским племенем свебов. Нерва, получив это известие, не колебался. Он взошёл на Капитолий, совершил воскурение в честь богов, а затем торжественно обратился к сенату и римскому народу: «На доброе счастье сената, народа римского и меня самого усыновляю я Марка Ульпия Нерву Траяна». Так наш герой, добросовестно и успешно исполнявший к тому времени обязанности наместника Верхней Германии, победно отражавший набеги варваров на римские пределы, стал вторым лицом в Империи с очевидной перспективой вскоре стать Лицом Первым.

Усыновление произошло в сентябре 97 года, а 25 октября сенат утвердил его. Траян, к чьему имени были добавлены теперь слова «Нерва Цезарь» получил трибунскую власть и проконсульский империй, что и соответствовало его новому статусу.

После официального утверждения усыновления Траяна в сенате Нерва отправил своему уже фактическому соправителю собственноручно написанное послание: «Слёзы мои отомсти аргивянам стрелами твоими». Это строки из «Илиады». Слова, процитированные Нервой, Гомером вложены в уста жреца Аполлона Хриса, пришедшего в стан ахеян дабы выкупить свою дочь, пленённую при разорении Фив и ставшую добычей царя Микен Агамемнона. Агамемнон с презрением отверг просьбу несчастного отца. Тогда Хрис обратился к Аполлону с просьбой о мщении за обиду, каковую, кстати, солнечный бог добросовестно выполнил, наслав на войско ахеян жестокие беды, «смертоносными прыща стрелами; Частые трупов костры непрестанно пылали по стану. Девять дней на воинство божие стрелы летали».

Понятно, что Нерва просил Траяна отомстить своим обидчикам. Только вот, кого он имел в виду под «аргивянами»? Думается, речь шла о тех, кто поднял мятеж и принудил его согласиться на казнь погубителей Домициана.

Ровно через три месяца после объявления в сенате Траяна Цезарем и отправки ему собственноручного послания с гомеровской цитатой Нерва скончался, прожив шестьдесят пять лет, десять месяцев и десять дней, проправив один год, четыре месяца и девять дней.

Траян, получив известие о смерти Нервы, что естественным образом возводило его в сан правителя Империи, немедленно «послал в сенат собственноручно написанное письмо, в котором провозгласил среди прочего, что не казнит и не лишит гражданства ни одного благородного человека, и он подтвердил это клятвами не только в то время, но и позже».

Но первым его деянием с использованием императорских полномочий стало отмщение «аргивянам», о коем так просил его Нерва: «Пригласив к себе Элиана и преторианцев, бунтовавших против Нервы, будто бы намереваясь их использовать для какой – то цели, он избавился от них».

Стыдливая формулировка Диона Кассия никак не может скрыть совершенно очевидного: Касперий Элиан и его соратники по мятежу против Нервы по прибытию в Могонциак (совр. Майнц) – центр провинции Верхняя Германия – были убиты. Думается, Траян обрёк «стрелам Аполлона» новейших «аргивян» не только из уважения к просьбе своего благодетеля Нервы. Преторианцы – императорская гвардия, префект претория – персона очень значимая, да и с трибунами когорт преторианцев нельзя не считаться, памятуя о судьбах иных императоров. Потому оставлять в ближайшем своём окружении людей, способных бунтовать против правителя государства и навязывать ему свою волю – дело явно опасное. Прямо скажем, неразумное. Кроме того, Траян поклялся не казнить ни одного благородного человека. А Касперия Элиана и его сообщников он полагать людьми благородными вовсе не обязан был. Но главное здесь иное: эта кровавая строка в правлении Марка Ульпия Траяна оказалась первой и последней. Клятву в отношении «людей благородных» он сдержит безукоризненно. Нельзя не подчеркнуть следующее: Траян обрёл власть совершенно честным путём, не прибегая ни к интригам, ни к насилию. Более того, его провинциальное происхождение было скорее препятствием к его возвышению. Ведь досель ни один выходец из многочисленных провинций необъятной Римской империи и близко не приближался к Палатину, к верховной власти. Нерва остановил на Траяне свой выбор исключительно из – за его достойных качеств. Ведь весь жизненный путь Траяна был безупречен. С юных лет он на военной службе, сражался под знамёнами Тита и под началом своего отца в Иудейской войне, служил латиклавным трибуном и прекрасно себя проявил, достойно нёс службу при отце же во время его наместничества в Сирии: «Разве не было для тебя колыбелью и первыми твоими шагами что ты, совсем юнец, увеличил славу своего отца Парфянскими лаврами?» Командование легионом в Испании, а затем нелёгкая служба на Рейне и Дунае, где его полководческий дар отменно проявился во славу Рима. Не забудем, что мысль усыновить Траяна пришла на ум Нерве, когда в столицу прибыла весть об очередной победе Марка Ульпия над германским племенем свебов. Важнейшим представляется то, что за десятилетия службы Траян ни разу не поступился честью, не замарал себя близостью к заговорщикам, не говоря уж об участии в каком – либо заговоре или политической интриге. И это в такое – то непростое время, когда подобные явления были в избытке. Потому справедливо, что такие достоинства умелого военачальника и наместника провинции оказались замечены на Палатине и, наконец, достойно вознаграждены. Траян имел полное право гордиться, что обрёл он высшую власть в Империи абсолютно законным путём и исключительно за свои доблести и нравственные качества. Такое со времён падения Республики случилось в Риме впервые. Цезарь и Август обретали власть через кровавые гражданские войны. Тиберий был обязан наследием Августа своему положению его пасынка, сына горячо любимой супруги Ливии, что, конечно, не умаляет его действительных достоинств великого полководца. Калигула унаследовал власть законно, но в силу родства с Тиберием, да и слухов было предостаточно, что они с префектом претория Макроном придушили умирающего императора. Клавдий – натурально «цезарь поневоле». Нерон наследовал отравленному его матерью Клавдию. Гальба, Отон, Вителлий, Веспасиан – все получали власть через перевороты и гражданские войны. Тит и Домициан – как сыновья Веспасиана, не за личные достоинства. Нерву сделали императором убийцы третьего Флавия… Честно обретший императорскую власть Траян – замечательное исключение из скверного правила наследования власти в Римской империи.

Но без ложки дёгтя в бочке мёда всё же не обойтись. Не случись мятежа Касперия Элиана, не было бы у Нервы срочной необходимости усыновлять Траяна. А в этом случае неизвестно, кому могла достаться власть после неизбежно скорой смерти больного принцепса. Так что расправился Траян по завету Нервы и своему разумению с теми, кому косвенно возвышением своим был обязан и которые усыновление его одобрили, мятеж прекратили, а три месяца спустя императором его признали.

Так или иначе, в верхах римского общества Траян заслужил безупречную репутацию, каковая и привела его к высшей власти. Но был полководец Марк Ульпий уважаем и даже любим и своими легионерами. Обратимся вновь к Панегирику Плиния Младшего. Понятно, что жанр панегирика – явление, особо на объективность не претендующее, а как раз для безудержного восхваления предназначенное. Но здесь речь идёт о делах действительных, кои иному толкованию никак не поддаются:

«А как твои собственные солдаты? Каким способом заслужил ты такое с их стороны восхищение, что вместе с тобой они переносят и голод, и жажду? Когда во время военных упражнений с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободных состязаниях ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар; ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они ещё смелели, и когда ты проверял вооружение воинов, вступающих в бой, испытывал их копья, то, если какое казалось более тяжёлым для того, кому приходилось его взять, ты пускал его сам. А как ты оказывал утешение утомлённым, помощь страждущим? Не было у тебя в обычае войти в свою палатку прежде, чем ты не обойдёшь палатки твоих соратников, и отойти на покой не после всех остальных».

Такое поведение Траяна полностью соответствовало исторической римской традиции взаимоотношений военачальника и солдат. Вот как описывал её Плутарх в биографии Гая Мария: «Вероятно, лучшее облегчение тягот для человека видеть, как другие переносят те же тяготы добровольно: тогда принуждение словно исчезает. А для римских солдат самое приятное – видеть, как полководец у них на глазах ест тот же хлеб и спит на простой подстилке или вместе с ними копает ров и ставит частокол. Воины восхищаются больше всех не теми вождями, что раздают почести и деньги, а теми, кто делит с ними труды и опасности, и любят не тех, кто позволяет им бездельничать, а тех, кто по своей воле трудится вместе с ними».

Конечно, подобное поведение было свойственно и великим полководцам иных держав. Вспомним Александра Великого и Ганнибала. Но у римлян это была норма поведения военачальника.

Однако, согласно утверждению Плиния Младшего, в его время такие славные традиции во многом оказались утрачены, почему он и восхищается Траяном: «Но после того, как упражнение с оружием из серьёзного занятия превратилось в зрелище, из труда – в удовольствие, после того, как упражнениями нашими стали руководить не какие – либо ветераны, украшенные венком с башнями или какой-нибудь гражданской наградой, а какие – то инструктора из презренных греков, каким великим примером кажется нам, если хоть один из всех восхищается отечественным обычаем, отечественной доблестью и без соперников, и, не имея перед собой лучшего примера, состязается и соревнуется с самим собой, и, как управляет один, так и является единственным, кому подобает управлять».

Наверное, Траян не был всё же единственным в римской армии хранителем вековых воинских традиций. Представив его таковым, Плиний замечательнейшим образом – на то это и панегирик – обосновал, что сей полководец единственный, кто достоин высшего управления!

Траян высшее управление Империей, конечно же, заслужил. И отнёсся к этому великому повороту в своей судьбе самым достойным и ответственным образом. Сообщение об уходе Нервы из жизни ему доставил двадцатидвухлетний Публий Элий Адриан, сын его двоюродного брата. В возрасте десяти лет Публий остался сиротой. Траян великодушно взял на себя заботу о мальчике, благодаря чему тот получил достойное воспитание и образование. Естественно, Траян приобщил юного родственника и к военному делу. А уж в этом лучшего учителя для Адриана и быть не могло! Теперь Адриан должен был стать одним из ближайших соратников нового владыки Римской империи.

А владыка с первых же своих шагов крепко удивил римлян. Все предшествующие цезари стремились прежде всего утвердиться в Риме, что было и объяснимо. Даже открытый в гражданскую войну 68–70 гг. «секрет императорской власти», что правителем можно стать и вне столицы, о чём уже говорилось, этого устремления никак не отменял. Траян же, став императором по смерти Нервы и будучи утверждён заочно сенатом римского народа, явиться в стены «Вечного города» совсем не спешил. Думается, прежде всего потому, что в прочности власти своей он не сомневался, а опасные люди из числа преторианцев во главе с Касперием Элианом, месть каковым завещал Траяну его усыновитель, были быстро и решительно устранены. Теперь Траяна более всего беспокоила безопасность Рейнской и Дунайской границ. Маркоманы по – прежнему представляли собой угрозу рубежам Рима, и новый император, прекрасно владевший ситуацией, да и находящийся на Рейне, предпринял ряд мер для укрепления безопасности пограничья. По его распоряжению были созданы дополнительные вспомогательные подразделения. Здесь стоит выделить I Ульпиеву когорту, сформированную из бриттов. Она получила его родовое имя. В деле укрепления рубежей Империи у Траяна были достойные помощники. Это наместники обеих пограничных провинций Верхней и Нижней Германий Юлий Урс Сервиан и Луций Лициний Сура. Оба были его близкими друзьями и стали верной его опорой в годы правления Империей.

Весь оставшийся 98 год Траян тщательно инспектировал всю рейнскую границу, а весной 99 г. он проехал по границе дунайской, где по его приказу были проведены большие работы по её укреплению. Строились новые крепости, вдоль течения реки прокладывалась дорога. А близ Железных Ворот на Дунае, где быстрое течение и прибрежные скалы делали небезопасным движение судов по реке, был по повелению Траяна проложен обходной канал длиной в 3,2 километра и шириной до 30 метров. Если на Рейне работы велись прежде всего оборонительные, то на Дунае это была уже подготовка к будущей войне. И войне самой, что ни на есть, наступательной. Даже завоевательной.

Только завершив все эти работы, Траян наконец – то осенью 99 г. вступил в Рим.

«Путь твой был мирный и скромный, действительно как возвращающегося после водворения мира. Я даже не мог бы приписать к твоей похвале, что твоё прибытие не испугало ни одного отца, ни одного супруга… Не происходило никакого шума, когда ты требовал для себя экипажей, ты не оскорбил ничьего гостеприимства, содержание у тебя было, как у всех других, а при этом у тебя была свита, вооруженная и дисциплинированная». Так описал путь Траяна в столицу Плиний Младший. А вот, что он сообщает о самом въезде императора в Рим: «И прежде всего, что за славный день, когда ты, в такой мере ожидаемый и желанный, вступил в город! И сколь удивительно радостно, что ты именно сам въехал! Ведь прежних принцепсов ввозили или вносили, не говоря уже, что на колеснице четвернёй и на белых конях, а то и на плечах людей, что было уже слишком надменно. Ты же, будучи выше и значительнее других хотя бы своим ростом и телосложением, словно праздновал свой триумф не над нашим долготерпением, но над гордостью других принцепсов».

Траян приветствовал встречавших его сенаторов поцелуями и вызвал всеобщий восторг тем, что, называя имена награждённых почётными титулами, не прибёг к услугам раба – номенклатора. Обычно номенклатор называл имена лиц, каковые приветствующий император мог все и не помнить. Траян, значит, знал и помнил всех.

После восхождения на Капитолий и жертвоприношений новый принцепс двинулся на Палатинский холм в свою резиденцию. И здесь он вёл себя подчёркнуто скромно. Свидетельствует Плиний: «Оттуда ты отправился во дворец на Палатин, но с таким скромным видом, точно ты направлялся в дом частного человека». Соответственно вела себя и супруга Траяна: «Когда жена его Плотина в первый раз входила во дворец, то, обернувшись назад к людям, толпившимся на ступенях, сказала: «Какой я сюда вхожу, такой же и желаю и выйти. И на протяжении всего правления она вела себя так, что не вызывала ни малейшего упрёка».

Жену Траяна звали Помпея Плотина. Она была родом также из провинции, уроженкой города Немауса (совр. г. Ним на юге Франции). Происхождение не самое знатное – всадническая семья. Правда, была связана с влиятельным семейством Аврелиев – Фульвиев. Плотина была на пятнадцать лет моложе Траяна. Когда и при каких обстоятельствах был заключён их брак – неизвестно. Очевидно, что брак этот был прочен, супруги вели себя так, чтобы окружающие не могли в этом усомниться. Не случайно и Плотина удостоилась восторженных слов в «Панегирике» Плиния Младшего: «Твоя же, Цезарь, жена хорошо подходит к твоей славе и служит тебе украшением. Можно ли быть чище и целомудреннее её, или более достойной вечности? … Ведь твоя жена из всей твоей судьбы берёт на свою долю только личное счастье! Она с удивительным постоянством любит и уважает тебя самого и твоё могущество!»

Не менее восхищённо Плиний писал и о родной, очевидно, старшей, сестре Траяна Ульпии Марциане: «Такова же и сестра твоя! Она никогда не забывает своего положения сестры. Как легко в ней признать твою простоту, твою правдивость, твою прямоту. А если кто-нибудь начнёт сравнивать её с твоей супругой, у того сейчас же возникнет сомнение: что лучше для добродетельной жизни – счастливое происхождение или хорошее руководство. Ничто так не порождает вражду, как соперничество, особенно среди женщин. А соперничество возникает чаще всего на почве близких отношений, поддерживается сходностью положения, разгорается от зависти, которая обычно приводит к ненависти. Тем более приходится считать удивительным, что между двумя женщинами, живущими в одном доме и на равном положении, не происходит никаких столкновений, никаких ссор».

Марциана имела дочь Матидию Старшую, которая подарила ей внучку Сабину. Но вот у самих Траяна и Плотины, несмотря на столь умильно описанную идиллию их семейных отношений, детей не было. Конечно, тому могли быть самые разные причины, от желания супругов и не зависящие. Но вот Дион Кассий сообщает об одном из пристрастий Траяна, каковое никак не могло способствовать нормальной семейной жизни: «Мне, разумеется, известно, что он увлекался мальчиками и любил выпить, но, если бы по этой причине он совершил что – то дурное или позорное, ему было бы не миновать обвинений, однако в действительности он пил столько вина, сколько хотел, и оставался трезвым, а никому из мальчиков никакого вреда не причинил».

Не исключено, что именно эта порочная наклонность Траяна и сделала его брак бездетным. И отдадим должное мужеству и достоинству Плотины, сумевшей вопреки всему в интересах мужа и государства сохранить убедительную видимость для окружающих образцовой семьи.

Что до слабости Траяна к вину, то она не слишком удивительна для знаменитых воителей античной истории. Склонен к пьянству был основатель македонского могущества Филипп II, сын его, Александр Великий во хмелю бывал буен, с трагическими последствиями для иных. Великие римские полководцы Марий и Сулла, лютые враги, только в пристрастии к вину походили друг на друга. Марий, кстати, и помер – то от многодневного запоя. Славный Тиберий Клавдий Нерон за любовь к винопитию был шутливо прозван Биберий Кальдий Мерон (bibere – пить вино, caldius – горячий, merum – неразбавленное вино). Разве что гениальный Гай Юлий Цезарь был чужд любви к вину, по поводу чего его политический противник Марк Порций Катон Младший сострил, что Цезарь – единственный, кто взялся за государственный переворот трезвым.

Траян явно более походил на третьего Цезаря, Тиберия, нежели на первого, Юлия. При этом подобно же Тиберию он вполне соответствовал известным словам И. А. Крылова: «По мне хоть пей, да дело разумей!» По словам Аврелия Виктора, «своей выдержкой он смягчал и свойственное ему пристрастие к вину, которым страдал также и Нерва: он не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров».

Впрочем, и тайный порок Траяна, и явное его не всегда умеренное пристрастие к вину никак не отразились на восприятии его незаурядной личности римском народом. Почему? Вот как писали о достоинствах Траяна историки, коих нельзя упрекнуть в лести, ибо труды их относятся к временам позднейшим, от правления этого принцепса удалённым где на сто, а где почти и на три столетия.

Дион Кассий: «Ведь Траян более всего отличался своей справедливостью, храбростью и неприхотливостью. Крепкий телом (ведь, когда он пришёл к власти, ему шёл всего лишь сорок второй год) (неточность: Траяну в 98 г. шёл сорок пятый год – И.К.), он наравне с другими без труда переносил любые тяготы; зрелый разумом, он был равно далёк как от безрассудных порывов юности, так и от старческой вялости. Он никому не завидовал и никого не казнил, но удостаивал чести и возвышал всех достойных людей без исключения и поэтому никого из них не опасался, ни к кому не испытывал ненависти. Меньше всего он верил ложным наветам и менее всего был рабом своего гнева, и от чужого добра, и от неправедных убийств воздерживался равным образом».

Евтропий: «Среди многих его речей одна весьма достойна похвалы. Когда друзья укоряли его, что он со всеми окружающими держится просто, он ответил, что хочет быть таким императором, которого он сам хотел бы иметь, будучи простым подданным».

Аврелий Виктор: «Траян был справедлив, милостив, долготерпелив, весьма верен друзьям; так он посвятил своему другу Суре постройку: именно бани, именуемые суранскими. Он так доверял искренности людей, что, вручая, по обычаю, префекту претория по имени Субуран знак его власти кинжал, неоднократно ему напоминал: «Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно, если нет, то против меня».

Даже став императором, Траян всё равно ходил по Риму пешком, в отличие от своих предшественников, предпочитавших лектики (носилки), так как они, «как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами».

Траян завоевал симпатии римлян не только скромностью поведения, доброжелательностью к окружающим, эффектными, к месту и ко времени сказанными фразами, слуху каждого любезными. Он немедленно устранил из римской жизни самое тяжкое наследие предшествовавших правлений. Таковым был знаменитый закон Crimen laesae majestatis – Закон об оскорблении величия римского народа, со времени Тиберия реально ставший Законом об оскорблении величества принцепса. Все дела по обвинению в этом преступлении были немедленно прекращены. Более того, десятилетия подобных дел породили в Риме доносчиков, наветами и предательством губивших множество людей и на трагедии их наживавшихся. Способ избавления Траян нашёл преоригинальный. Кто знает, возможно он вспомнил, что шестьдесят с небольшим лет назад Гай Цезарь Калигула собирался утопить в море мерзкое наследие предшествовавшего правления – юных развратников и развратниц, тешивших любовными играми дряхлевшего Тиберия. Правда, почему – то передумал. Траян не передумал. Все доносчики – а их, думается, было куда поболе, нежели тибериевых «спинтрий» – были посажены на кое-как сколоченные подобия кораблей, каковые были отданы на волю стихии. Волны Тирренского моря быстро отправили на дно морское этих, вне всякого сомнения, худших из римлян. Оставались, конечно, и доносчики тайные, но их мудрый Траян обезвредил наипростейшим образом, запретив рассматривать анонимные доносы. Беспрецедентные в истории и воистину благороднейшие поступки правителя, пусть первый из них и отправил на съедение рыбам немало людей, наиподлейших, правда.

И вот результат: «Соблюдается уважение законов, общественная безопасность ни в чём не нарушается, никому не прощается его вина, но за каждую налагается возмездие, и изменилось только то, что страх внушают не доносчики, а законы». Так описаны важнейшие перемены в римской жизни, благодаря усилиям Траяна наступившие, в «Панегирике»

Плиния Младшего.

Картина, конечно же, явно идеализированная, но значительные перемены к лучшему, в правосудии римском случившиеся, сомнению не подлежат.

Надо отметить и радость многих и многих богатых римлян в связи с тем, что прекращение политических преследований обезопасило и их завещания. Ранее иные вынужденно из страха перед властителем вносили в свои завещания имя императора, которому предназначалась немалая доля. Надежда была таким способом владыку умилостивить, а часть наследства сберечь для родных людей.

Особое значение получило то обстоятельство, что после расправы над явными доносчиками и наступившего полного пренебрежения любителями доносов тайных хозяева рабов почувствовали себя в безопасности. Некогда Калигула прямо позволил рабам доносить на своих господ. Поступок, очевидно приблизивший его погибель. Последующие императоры прямо подобных указов не издавали, но при необходимости рабскими доносами не брезговали. Теперь же война рабов против хозяев стала невозможной. Более того, Траян усилил действие изданного ещё в 10 г. до Р.Х. указа Августа, согласно которому все рабы, проживавшие во время убийства хозяина его рабом под одним с ним кровом, подлежали казни. В 57 г. в начале правления Нерона особым постановлением сената эта беспощадная мера была подтверждена, а вскоре, после убийства в 64 г. префекта Рима Педания Секунда его любовником – рабом 400 человек, бывших собственностью покойного, по воле того же сената римского народа, одобренной принцепсом, были казнены. Теперь закон, по – видимому, распространили и на малолетних рабов. Не избегали кары и либертины убитого, которых высылали на острова.

Плиний Младший в одном из своих писем, написанном, кстати, вскоре после произнесения им благодарственной речи Траяну, произведшего славного литератора и друга в консулы (она и стала основой изданного позднее знаменитого Панегирика), рассказывает о гибели от рук своих рабов некоего Ларция Македона. Был убитый ранее к своим рабам господином, как свидетельствует сам Плиний, неприступным и жестоким. Тем не менее, человек своего времени и своего круга Плиний расправу над рабами – убийцами полностью одобряет, ужасаясь при этом их беспощадной жестокостью к хозяину. Любопытно, что Македон, будучи изувечен, несколько дней ещё прожил и умер, утешенный знанием, что отомщён: рабов наказали так, как за убитого господина. Впрочем, судьи могли понимать, что Ларций Македон уже не жилец.

Мрачную пикантность происшедшему придаёт происхождение самого погибшего: он был сыном либертина, бывшего раба. Такая вот злая ирония судьбы.

Суровость Траяна в рабском вопросе естественна. Война рабов против господ, если допускается доносительство на хозяев, – безусловный вред государству. Снисходительность к рабам – убийцам – также дело, совершенно невозможное. Потому смягчить действующий закон нельзя, а, с учётом стремления к укреплению порядка в государстве, можно и в меру необходимости усилить.

К населению же свободному политика нового императора была решительным образом полна благосклонности и заботы. Зажиточные радовались, что уходит в прошлое практика конфискаций имущества. Малоимущие ликовали, поскольку Траяну удалось быстро наладить снабжение Рима хлебом, раздачи которого были основой существования сотен тысяч жителей столицы. Впервые Рим перестал зависеть от хлебных поставок из Египта. Более того, когда вскоре в Египте был неурожай, то помощь хлебом пришла на берега Нила с берегов Тибра. Государство при Траяне взяло на себя заботу о воспитании сирот и детей неимущих родителей. Продолжая политику Нервы, Траян также старался поддержать мелкие и средние землевладения в Италии. Был учреждён так называемый алиментарный государственный фонд. Из него выдавались ссуды землевладельцам под залог участков земли под небольшой процент: 5 % годовых. Полученные фондом проценты шли на помощь малоимущим. Дети бедноты получали денежное вспомоществование: мальчики по 16, а девочки по 12 сестерциев в месяц. Были благотворительные фонды, которые пополнялись пожертвованиями богатых людей, что приветствовал и справедливо поощрял сам Траян. Одним из самых щедрых жертвователей стал Плиний Младший. Он выделил родному городу Комо полмиллиона сестерциев на содержание бедных детей. Важно то, что подобные фонды создавались не только в Риме и Италии, но и в провинциях Империи. Неудивительно. Ведь царил на Палатине впервые в римской истории провинциал. Хотя, будем справедливы к предшественникам Траяна, уже со времён Августа и особенно Тиберия римская власть смотрела на провинции как на части государства, в заботе её нуждающиеся, а не только как на источник дохода для Рима и Италии.

Впрочем, Италия естественным образом продолжала быть объектом особой заботы высшей власти. Не зря ведь Траян потребовал, чтобы сенаторы не менее трети своих земельных владений имели в Италии. Это, несомненно, способствовало бы росту стоимости италийских земельных угодий и, соответственно, благополучию важнейшей части Империи.

Заботы Траяна о процветании державы проявилась и в строительстве новых дорог, обустройстве гаваней. Это способствовало развитию торговли, росту городов, упрочению связей между землями Империи.

Таким образом, очевидно, что правление Траяна с самого начала выглядело безусловным благом для Римской державы. Очевидные перемены к лучшему могли заметить и ощутить, по сути, все слои населения Империи. Свободные слои, разумеется. Но в одной сфере никаких перемен не произошло. Ведь что Траян изменил в отношениях с сенатом по сравнению с Домицианом? Исключительно формы, жесты, поклоны – всё то, что льстило самолюбию сенаторов. Но что касательно самого объёма императорской власти, то он остался прежним, неприкосновенным. Даже прекращение политических преследований, показательная расправа с известными явными доносчиками – свидетельство её могущества и реальной неограниченности. Сенат получил от Траяна всё возможное уважение и доброжелательство, но ни крупицы реальной власти. Правда, будем справедливы, он на неё и не претендовал. «Patres conscripti», «отцы, внесённые в списки», то есть, римские сенаторы были счастливы тем, что им боле не грозят процессы «за оскорбление величия», нет конфискаций, не требуются разорительные завещания в пользу принцепса. Можно свободно вести речи, при прежних императорах опасные для жизни, даже писать sine ira et studio – без гнева и пристрастия – о временах давнего и недавнего прошлого, не забывая восторгаться настоящим. А власть? В Империи уже сменилось несколько поколений сенаторов, смирившихся с сугубо декоративной ролью сената. Хотя и встречались ещё в их рядах те немногие, что тосковали по давним временам, когда сенат подлинно был Сенатом Римского Народа. Но то была лишь тоска по безвременно ушедшему… Потому искренне сенаторы восхищались столь милосердным принципатом, не претендуя ни на то большее. В сравнении со всеми без исключения предшественниками Траян действительно был наилучшим принцепсом, в чём «отцы отечества» реально убедились.

Образцовости Траяна как римского императора способствовала и его внешность. Вот одно занятное наблюдение историка: «Траян, первый испанский император, представлял собой классический образ героя. Желая следовать данному образцу, он точно так же, как Юлий Цезарь, Август и все остальные римские императоры до него, был чисто выбрит, коротко пострижен, а волосы носил, зачесав вперёд». Другой автор, опираясь на скульптурные же портреты, увидел Траяна как «мощно сложенного человека, с толстой шеей, длинным носом и волосами, тяжёлой бахромой обрамляющими лицо».

Рассказ о том, в каких достойных делах воплощалось «дней Траяновых прекрасное начало» будет неполон, если не сообщить в нём о возвращении из ссылки философов. Домициан, следуя то ли примеру отца, то ли сам не жалуя мыслителей, неизбежно склонных к зловредному для властей вольнодумству, вновь разослал по окраинам государства или же просто подальше от Италии философов, ранее возвращённых в Рим его добродетельным братом Титом. Среди них был и знаменитый уроженец города Прусы в Вифинии Дион Хрисостом. Его ссылка оказалась, возможно, самой дальней, ибо он побывал даже на окраине античного мира – в Ольвии на берегах Днепра и Южного Буга. Собственно, изгнание его отменил ещё Нерва, но, оказавшись в Риме в 100 г. при Траяне мудрый философ именно его восславил как своего благодетеля, тем более, что Траян с почётом его принял. Благодарность Диона оказалась воистину «царской», ибо заключалась в написании и публикации четырёх речей – всего за свою долгую жизнь философ записал и издал их 79 – «О царской власти». В них нарисован облик идеального правителя, доброго и справедливого, коему сами боги, избрав его для правления, дали силу достойно выполнять свой долг перед государством.

Такой царь – воистину отец и благодетель тех, над кем он царствует. Особо подчёркнуто, что во власти ему помогает аристократия – лучшие люди государства. Такой вот замечательный образ Траяна и сенаторского сословия при нём.

Строго говоря, ничего оригинального в этом описании не было. Это традиционный эллинский со времён Аристотеля образ достойного царя при правильной форме правления монархии, чуждой проявлениям тирании. Важным представляется то, что Траян действительно в глазах огромной массы своих подданных таким выглядел. Да, собственно, таким, по сути, он и был, если смотреть на него глазами римлянина. Оценку эту стоит подкрепить словами из эпиграммы Марциала, дожившего до начальных лет правления Траяна и счастливого от осознания того, что ему ныне не нужно расхваливать господина и бога, то бишь, Домициана, а можно искренне воспеть нового правителя – Траяна:

Марциал именует Траяна «справедливым сенатором», ещё раз вспоминая о его полномочиях принцепса, председателя сената. Но далеко не все предшественники Траяна любили такие напоминания. Вспомним, как шут веселил Нерона такой фразой: «Я ненавижу тебя, Нерон, за то, что ты сенатор!»

Конечно, само правление Траяна не содержало никаких новых политических идей, не пыталось вводить какие – либо новые формы государственного управления. Да и сам новый принцепс ни к чему такому не стремился. Он сделал главное: подарил римлянам такое правление, какое для них действительно было наилучшим. Причём сделал это честно, по убеждению. Несправедливо было бы усомниться в том, что его слова о желании быть таким принцепсом, коего он сам пожелал бы иметь, будучи подданным, были глубоко искренними. Он всей практикой своего правления слова эти подтверждал. Образцы правления из времён «двенадцати Цезарей», каковыми мог руководствоваться Траян, достаточно очевидны. Это и опыт самого основателя принципата Августа, и первая половина правления Тиберия, когда отношения сената и императора были просто образцовыми. Дела Флавиев тоже во многом содержали позитивные начала, даже правление третьего из них, в годы которого так успешно возвысился Траян. Заветы Нервы, само собой, им никогда не были забыты.

Сам же Траян, как мы помним, наилучшим опытом правления в Империи полагал «золотое пятилетие Нерона» – 54–59 гг. Но это – опыт политики внутренней. В делах внешних Траяну предстояло воплотить в жизнь то, что не успел свершить остановленный предательскими ударами мечей и кинжалов заговорщиков Гай Юлий Цезарь. И дела эти оставались очень актуальными даже спустя почти полтораста лет. Ведь, разгроми Цезарь гето – дакийскую державу Буребисты, возможно, и не возникло бы на римских рубежах очевидно зловредное для Империи царство Децебала. Ну а главная мечта божественного Юлия – покорение Парфии – не могла не тревожить воображение императора – воина, каковым до мозга костей являлся Траян. У него уже был один славный титул – Германский. Он заслужил его своими ратными трудами на рейнской границе. Правда, такой же титул ранее носили императоры, к победам над германцами никакого отношения не имевшие: Калигула, Клавдий, Нерон, Вителлий. Парадоксально, Тиберий, успешней всех с германцами сражавшийся и границу Империи по Альбису (Эльбе) утвердивший, такого титула не имел! Тиберий, правда, был напрочь лишён тщеславия и похваляться своими воинскими достижениями не любил. Этим он решительно отличался от всех, пожалуй, римских полководцев эпохи военного могущества Рима со времён Пунических войн. Траян, будучи военным человеком, что называется, до мозга костей, конечно же полагал победоносные завоевательные войны главной целью своего начавшегося правления. Опыт того же Тиберия и завещание божест венного Августа, призывавшего римлян отказаться от дальнейших завоеваний, решительно не были для него примером для подражания и исполнения. «Войну он любил», – просто и ясно сообщает Дион Кассий. Плиний Младший, правда, в своём «Панегирике», обращаясь к Траяну, уверял себя, римлян и самого императора в исключительно миролюбивом настрое нового правления: «Но тем более достойна восхваления твоя умеренность, что, не насыщаясь военной славой, ты любишь мир и те обстоятельства, что отец твой был удостоен триумфов, и что лавровая ветвь была посвящена Юпитеру Капитолийскому в день твоего усыновления, – всё это не является причиной, чтобы ты при всяком случае стремился к триумфам. Ты не боишься войн, но и не вызываешь их».

Сей идиллический портрет миролюбца – Траяна можно, конечно, объяснить тем, что написан он был в 100 – ом году, когда на рубежах Империи царил мир, и новый принцепс пребывал в своём дворце на Палатине. Но, думается, он безнадёжно далёк от действительности. Само собой, Траян грядущих войн не боялся, но нелепо подозревать его в их нежелании. Здесь стоит обратиться к словам Аммиана Марцеллина. Сообщая, что имератор Юлиан (361–363 гг.) «воодушевлял своих солдат и тем, что постоянно клялся не тем, что ему было дорого, а величием своих начинаний: «Верно, как то, что я сокрушу персов», он указывает, что «Таким же образом, как рассказывают, имел обыкновение подтверждать свои слова Траян: «Верно, как то, что я увижу Дакию обращённой в провинцию», «Как то, что я по мосту перейду Истр (Дунай) и Евфрат».

Легко понять, что клятвы такого рода могли произноситься только до Дакийской и Парфянской кампаний Траяна. Так что стремился новый владыка Рима к большим завоевательным войнам. И образцом здесь для него, в чём нельзя усомниться, был Гай Юлий Цезарь. Траян в своих мечтах и планах устремлялся туда, куда путь ему указывал сам божественный Юлий.

К войне Траян готовился основательно, верно оценивая её серьёзность. Преж де всего, он резко усилил дисциплину и боевую подготовку в легионах.

«Как прекрасно, что дисциплину в лагерях, пошатнувшуюся и почти совсем упавшую, ты снова восстановил, преодолев пороки предшествующего поколения: лень, упрямство и нежелание повиноваться. Безопасно стало заслуживать уважение и любовь, и уже никто из вождей не боится больше ни того, что солдаты его любят, ни того, что не любят, а потому в равной мере уверенные, что не подвергнутся ни оскорблениям, ни льстивым восхвалениям, они усердствуют в трудах, участвуют в упражнениях, учатся действовать оружием, брать крепости, командовать людьми».

Здесь Плинию вполне можно довериться. Хотя, похоже, он сгустил краски, описывая состояние римской армии при Домициане в конце его правления.

Подготовка к походу на север от Дуная шла самым интенсивным образом. Расположенные в Мёзии ещё по повелению Домициана четыре легиона – I Италийский, IV Флавиев, V Македонский и VII Клавдиев легионы отрабатывали переправу через большую реку. Были усилены новыми кораблями Мёзийская и Паннонская флотилия на Дунае, создавались долговременные запасы продовольствия, снаряжения, прибывали десятки тысяч голов вьючного и обозного скота. Весной 100 года ещё шесть легионов – I Вспомогательный, II Вспомогательный, Х Сдвоенный, XI Клавдиев и I легион Минервы – постепенно, дабы не привлекать внимания, но последовательно подтягивались к Поддунавью. Был завершён уже упоминавшийся канал в обход порогов у Железных ворот на Дунае. В честь этого была даже сделана надпись, открытая археологами в 60-е годы ХХ века. Она гласила: «Император Цезарь, сын божественного Нервы, Траян Август Германик, великий понтифик, обладавший трибунской властью пять раз, отводя воды реки вследствие опасности Катаракт (порогов), сделал судоходным течение Дуная».

Главной сложностью во всех этих грандиозных приготовлениях было сокрытие от будущего противника истинных замыслов императора.

В Риме хорошо помнили печальный опыт столкновений с даками при Децебале, не слишком переоценивали успех при Тапе Теттия Юлиана и потому резонно опасались превентивного удара варваров в случае, если их царю планы Траяна станут очевидны. Дакийских послов даже сердечно принимали в Риме. Только немногие в ближайшем окружении Траяна (очевидно, те, при ком он не стеснялся произносить упомянутые Аммианом Марцеллином клятвы) знали намерения своего императора. Что ж, это говорит исключительно в пользу Траяна как выдающегося военного руководителя. Здесь он был достойным продолжателем завета славного Квинта Цецилия Метелла Македонского, знаменитого не только окончательным усмирением и покорением некогда могучей Македонии в 148 г. до Р.Х., но и словами, кои должен помнить каждый полководец: «Я бы сжёг и свою тунику, если бы предполагал, что она знает мои планы».

Спустя триста лет после Траяна позднеримский историк военного дела Ренат Вегеций давал такой совет военачальникам: «Что ты собираешься делать – обсуждай с очень немногими и самыми верными. А лучше всего, сам с собой».

Траян, как мы видим, так и действовал, подавая образцовый пример потомкам.

Причины войны Римской империи против царства даков Децебала достаточно очевидны. Для начала, Траян «был удручён тем количеством денег, которое они (даки) получают ежегодно, и, кроме того, видел, как возрастают их могущество и высокомерие».

Субсидии Домициана Децебалу, вынужденно щедрые, конечно же, остро напоминали римлянам о трагедии армии Фуска в Карпатских горах, о гибели легиона Жаворонков и о том, что победа Теттия Юлиана не стала полноценным реваншем. Ну, и сам убыток для финансов Империи ежегодный было, конечно же, постыдно сохранять. И вообще, о необходимости реваншироваться за военные неудачи римляне не забывали никогда.

Имелись и иные, весьма весомые причины для похода римских легионов за Дунай:

– Дакия была замечательно богата золотом, серебром и иными, пусть и неблагородными, но полезными металлами.

– Успешный поход мог дать Риму десятки, а то и сотни тысяч рабов, что было бы совсем не лишним для экономики Империи.

– Обширная вновь приобретённая провинция, богатая не только полезными ископаемыми, но и лесами, и плодородными землями, и замечательными пастбищами, при колонизации её сулила немалые хозяйственные выгоды для Римской державы.

– Покорение Дакии – снятие очевидной угрозы с Дунайских рубежей Империи, создание мощной опоры Римской власти на землях к северу от Дуная, укрепление безопасности Мёзии и Паннонии.

Наконец, для Траяна это не только новый титул, не только триумф, но и осознание того, что он совершил то, о чём Цезарь только имел замыслы. Значит, он пошёл дальше самого божественного Юлия! Четырнадцатый Цезарь победоносно продолжил дело Первого!

Траян в сопровождении префекта преторианских когорт Клавдия Ливиана выступил из Рима 25 марта 101 года. Старейшая жреческая коллегия арвальских братьев – на заре Рима её учредил сам Ромул, ставший её двенадцатым участником, остальные же были его молочные братья – сыновья Акки Ларенции, вырастившей Ромула и Рема – принесла жертвы и совершила обеты Юноне, Минерве, Юпитеру Побеждающему. Прозвучало молебствие Отцу – Марсу, Марсу Победителю, Фортуне возвращающейся, Матери Весте, Отцу – Нептуну, Гераклу – Победителю, «чтобы ты, император, Цезарь Август Траян Германик Нерва, сын божественногог Нервы, благополучно возвратился и одержал победу».