В вечерний час, в светлой каюте старпом Борис Александрович Тетушкин и старший мичман Александр Павлович Егоркин разбирались в каких-то учетных бумагах. Разбавляя рутинную работу, они, время от времени, попивали чаёк, закусывая сушками из вспоротой большой блестящей жестяной банки и болтали о том, о сём.

– Вы, Александр Павлович – средний класс! – уверенно сказал старпом между двумя глотками горячего, сладкого напитка. Борис любил сладкое, но лишний вес пока ему не грозил.

– Это еще почему? – искренне удивился тот, насторожившись.

– А я недавно вычитал – кто пьет чай, используя чайный пакетик только раз, тот в России – средний класс. Вычитал, вон, в одной газетенке – он кивнул на ворох газет и журналов, брошенных небрежно на большой книжной полке.

– Ну, ежели так… только я сам не пью чай с этой полной порнографией на благородный напиток – прости меня, Господи! Китаёзы это самое даже в чайных магазинах не продают, вот! Я же завариваю всегда натуральный! Это только у вас – чтобы хозяина, значится, не обижать…

– Да я, собственно, тоже. Только сегодня балбес-приборщик взял и вылил мою заварку, которую я еще с утра поставил настаиваться…

– Инициативу «эльдробуса» (производное от традиционного л/с) надо ограничивать – наставительно заметил мудрый мичман: – Зато, Борис Александрович, вы хоть сразу заметили, что боец делал приборку в вашей каюте, а наш делает так, что мы ничего не замечаем. Мазнет грязной тряпкой по палубе – и все! А потом мамой клянется, что шуршал, как мышка!

– Так воспитывать надо!

– Ага. Но словами не доходит, а руками показать – Громяковский, вон, прокуратурой каждый раз грозит – почем, зря!

В полуоткрытую дверь постучали. Вошел дежурный СПС с портфелем. Этот портфель со здоровенной пластилиновой печатью в пришитой суровыми нитками пробке от крема, сегодня был просто набит секретными телеграммами для ознакомления.

Старпом жестом показал на металлическую табуретку – садись, мол, и жди, пока прочту. Звякнул звонок, в проеме двери материализовался рассыльный.

– Пригласи-ка ко мне и замкомандира по воспитательной работе. Скажи, тут ему тоже, целая сага в телеграммах пришла!

Пришел замкомандира капитан 3 ранга Валерьян Слоников. Весь его вид показывал, что человека оторвали от важного дела ради какой-то форменной ерунды.

Тетушкин молча сунул ему пачку телеграмм. В верхней части каждого листа рдели резолюции начальников, начертанные красным, черным, даже зеленым – в зависимости от того, кому они адресовались для информации и исполнения.

– Ха, Громяковский здесь развернулся! Смотри, он «ЕВМ» пишет, с восклицательными знаками. Аж пять штук! Но с ошибками, забыл русский язык, далеко от школы жил! ЭВМ, надо правильно писать про вычислительную машину-то… – саркастически хмыкнул Слоников.

Егоркин даже завертелся на одном месте, как будто сел на гвоздь. Фыркая от нетерпения, он сказал, ехидно посмеиваясь:

– Разрешите, товарищ капитан 3 ранга? Это замкомбрига не про машину электронно-вычислительную написал! Где же вы их у нас видели? Это он про вашу, так сказать, маму… извините…

– Да? – удивленно начал было Слоников, но еще раз бегло пробежав глазами резолюцию сказал: – А ведь точно, про маму! Так и пишет: «ЕВМ, товарищи КК, СПК и ЗКК! Сколько вам можно говорить про журналы телесных осмотров и приложенные к ним материалы расследований!» Ну, и так далее! Ага! «Месячник» по борьбе с годковщиной! Видно, проверялы нашли чей-то журнал и сразу – миллион замечаний в нем. Значит, предстоит всеобщая вразумляющая выволочка! Опять – общий план, потом частное… Достали! – спрогнозировал ход событий и обреченно заключил он, жалуясь Егоркину.

– Ты посмотри, Валерьян, какой я умный! – похвастался Борисыч – В средневековой Японии чиновник, который претендовал на должность, должен был наструячить трехстишие, хайку по-японски. Вот чего я наискрил, послушай!

– Каково? А? Гожусь в чиновники? – хвастливо огляделся Тетушкин.

– Ага! В японские, только их язык тебе сроду не выучить! – уколол Слоников старпома.

– Прикажут – выучу! И не такое на зачетах сдавали! Девиз курсанта помнишь? «Вчера – не знал, сегодня – сдал!»

Расписавшись в ознакомлении, отчаянно плюясь и шипя себе под нос, Валерьян Викторович Слоников потопал по трапу к своим отложенным делам – вдохновлять командиров боевых частей.

«Да и мало ли дел у замкомандира в свете пресловутого „месячника“?» – подумал Егоркин.

– Палыч! А скажите мне – вы верующий? – спросил Тетушкин, взяв с книжной полки новенькую Библию, которая у него лежала на полке вместе японской поэзией, сборником Уставов, книгами по ракетному оружию, МППСС и томом американской фантастики. Кругозор, однако! Но, по девственно-чистому срезу Библии, было сразу видно: открывали эту книгу не часто… мягко говоря.

– Как сказать… а вы, Бор-Саныч, так прямо эту книгу и цитируете!

– Ну да!? Это когда же?

– Так вон вчера, когда маслопупы своими грязными шлангами и маслом весь ют уделали, вы так и кричали – прямо как Сам Творец: «Плодитесь и размножайтесь!»

– Я???

– Да, точно-точно, если же, конечно, эти слова на обиходно-корабельный перевести!

– А… дошло, эк вы меня уели! Да, бывает! Так ведь где-то сказано: «по образу и подобию». Поэтому и стремлюсь соответствовать – засмеялся старпом удачной шутке и спросил мичмана: – Так все-таки, верующий?

– А как же? Тут как заштормит, как закачает, вспомнишь про старые машины и водоотливные средства с продленным моторесурсом, про хреновое топливо – как взмолишься Господу-Богу, и Святому Николе, заступнику за всех моряков перед ним. И искренне-искренне, до самых глубин души!

Тогда послушайте: «Боже! – говорю я, – да ежели я из этой круговерти выберусь, если механик свои машины в конец не угробит, если сальники на фланцах и на дейдвудах не разорвет, то – далее по списку: первое – пить брошу, нет пиво пока оставлю, второе – от своей жены убегать не буду… ну, только если на рыбалку… ну и в гараж – иногда, третье – по чужим бабам бегать не буду… ну, разве только что к тем, у кого мужей нет и им невмоготу, так помощь дружеская требуется. Только в качестве посильного шефства… И в храм ходить буду… на Рождество и Пасху – это – точно…»

– И – что? – перебил его Тетушкин, – даже с этими оговорками – и вы еще до сих пор…

– Ага, жив, жив, как видите! Да еще и вместе с кораблем! – Палыч дурашливо поднял руки и напряг бицепсы, как артист старого цирка: – Здоров, ничего себе, пока. Зато как искренне я молюсь!!! Как поморы местные говаривали: «Кто в море не ходил, тот истово Богу не маливался!». Так и я! Казаки на войне, я полагаю, тоже искренне и истово молились! И не только на войне!

– А молитвы знаете? – продолжал цепляться к мичману старпом.

– Не-а! – честно признался тот, даже «Отче наш» – и то, в общих чертах, со словарем! Совесть гложет! Где-то внутри… Но все как-то не доберусь до первоисточников… Но – ничего, думаю, ТАМ понимают!

– Борис-Саныч, хочу вам рассказать одну историю на этот случай. Как-то раз, во время моих военных приключений в дни кошмарно-романтической молодости, я достаточно крепко схлопотал по чердаку и заскучал в ближайших кустах. И мое сознание куда-то пропало… очухался я в каком-то коридоре…

– В том самом, со светом в конце тоннеля? – подыграл ему Тетушкин.

– Может быть и… так вот, там очередь, все – в чем мама родила, сидят на длинных баночках, скамейках полированных, прямо как в бане, вдоль стен, а вокруг снуют разные ребята и красивые девы. Все в строгих костюмах и платьях и с ма-а-ленькими такими белыми-белыми крыльями за спиной.

– Ух, ты!

– Ага! Ну, думаю, абзац моим мемуарам, не успел написать, уже отъездился. И вот очередь движется, в кабинетах разных люди исчезают. А выходят – кто счастливый и смеющийся, а кто в слезах и в истерике. Кто вверх воспаряет, а кого, в наручниках, тащат в подвал мордовороты в черном. Жуть! – зябко передернул плечами Егоркин.

Тетушкин подозревал какой-то подвох, но пока не понимал, куда тот клонит.

– Доходит до меня очередь – продолжает Палыч: – Захожу в кабинет, представляюсь по военному. А мне хозяева кабинета – один черный, другой белый, с крыльями, и говорят:

– А скажи нам, раб Божий, какие такие грехи ты совершил на Земле?

Да вот, говорю, водку пил, по чужим бабам шастал, девкам жениться обещал, да не исполнял никогда. Может, двадцать их было, может – пятьдесят. Да как-то времени не хватало… Но я, это, раскаиваюсь…

– И всё? – спрашивают.

– И всё! – отвечаю. Тогда один из них, которого я добрым-то считал, как вскочит с кресла, как покраснеет и заорет, как комендант на пленных алкашей: – Как тебе не стыдно, прохвост и бездельник ты этакий, ходок недоделанный, занятых высших существ от дел важных всякой ерундой отрывать? Поду-у-маешь – грехи! А дел-то добрых вообще ни на грош? А ну, катись отсюда! Брысь, на хрен!

Тут я и покатился. Очухался в госпитале в палате. Да в тот же день и на поправку пошел. Доктора все удивлялись – после такой раны и контузии – ни тебе комы, ни тебе осложнений. Зажило все, как на собаке! Вот так вот. Саныч, хотите – верьте, хотите – нет. Куда нам, сирым! А кому многое здесь дано, тому там ка-а-ак добавят, так и не унесут! Пусть хоть все всенощные подсвечником работает!

– А в правительство, или – в командование наше верите? В его ум и мудрость? – потешался ухмыляющийся баламут Тетушкин.

– Да-а-а! Верую, Борис-Саныч! Прямо как в Бога – прости меня, Господь милосердный! – Палыч задрал свои очи и упер благочестивый взгляд куда-то в подволок. «Вот гады! Все „шильдики“ краской замазали и до сих пор не оттерли! И кабель-трассы уже сто лет не промывали, не пылесосили! Лень раньше них родилась!» – подумал он про недотеп-электриков, разглядев кабеля, все в пыли и густо обляпанные краской.

– В смысле? – удивился старпом.

– Никогда-никогда Его я сам лично не видел, но чувствую – должен быть! Так и с высоким командованием: – никогда не видел там ни ума, ни мудрости, но точно знаю должны же они быть! Иначе… амбец нам когда-то наступит, коли оно не так!

– Так вы не только богохульник, так вы еще и крамольник! – смеялся старпом.

– Я – не богохульник, я – стихийно верующий! – с достоинством поправил Палыч офицера.

– То есть – верующий в Него исключительно во время разгула стихии? – коварно уточнил Борис.

– Вы как демон искуситель! Ну, не только… – смутился (все-таки) мичман, – а вообще – главное, чтоб от души. Не может же быть Бог мелочным! У Него, чай, не парткомиссия! Я вам уже рассказал про себя. А это пример, кстати, классический! Слушайте!

Значит так! Как-то попадает в рай один благочестивый служитель культа, в рясе и в чем там еще положено быть. За всю жизнь, кроме кагора, ничего даже не пригубил, и на фюзеляже – ни одной отметины за покоренных и облагодетельствованных женщин. Представляете, вспомнить нечего! Все мимо прошло! Покаяться – и то не в чем!

Встретили его у ворот ребята с крылышками, ключи какие-то вручили, с инструкцией – что – можно, а чего – нельзя, ознакомили, подписи собрали… учет и порядок!

– Как во флотском санатории?

– Примерно, только хуже!

– А почему?

– В санатории оно как? После процедур – гуляй душа! Только не попадайся – откровенно. А там? Да за забором – ни одного пивного ларька, ни одного кабачка с вином, ни тебе скучающих красоток в соседнем номере… И не выйти – некуда и всё! Да и окружение – сплошные праведники – полная тоска… и одни запреты. Ей-богу, в конкурирующей фирме, в смысле – в аду, этих запретов поменьше будет! Я, конечно, там еще не был, но серьезно на это рассчитываю.

– Ох, не видать тебе, Палыч, Рая!

– Так это на том свете, а на этом мне бы Раю. Да, да! Вон ту самую пышную блондиночку Раечку, из магазина «Волна, помните, – а бедра, а грудь… да и личико ничего… и глаза, стеклянно-синие.

– Тьфу на вас, Александр Павлович!!! – откровенно веселился старпом: – Она же полновата! И блондинка – явно искусственная! И, опять же, фингал у вас еще не совсем поджил…

– Э-э-э! На вкус на цвет, однако… Заживет фингал, куда денется, на ринге, вон, тоже бывало, так то – бой, и удар пропустить – совестно! А здесь – из-за угла – не считается! Да, старею – вдруг расстроился он.

– Да, так, значит, продолжаю: – В этот самый момент слышит этот самый попик: «аврал» играют, уже «захождение» фанфары выдувают, местный персонал забегал нервно, венки, хлеб-соль тащат, почетный караул строится…

«Ага!» – смекает служитель культа, – «видно, сам Папа Римский скончался». Дай, думает, гляну хоть одним глазком!

Но смотрит – по дорожке из белых роз идет мужичок под хмельком, в мятой форме гражданского летчика. Возмущенный и обиженный, приходской батюшка обращается к местному начальству из ангелов:

«Послушай, твоя святость! Я всю жизнь посты соблюдал, молился, проповеди каждый день пастве посвящал – и меня так холодно приняли. И – какой-то летун! Да еще в хроническом подпитии… а вы…

– Когда ты, о, благочестивый, читал свои проповеди – сказал ангел нетерпеливо, – то народ дремал глубоко и откровенно. А когда он сажал свой самолет – так все сто человек искренне молились! И так – каждый день, а то и целых три раза в день! А сейчас – иди-ка ты, отдыхай, и не мешай нам работать!»

– Во – как! А вы, товарищ капитан 3 ранга, мне не верите! – укоризненно покачал мичман головой.

– Да уж, каждую работу можно выполнить с неожиданным эффектом! – посмеялся Тетушкин.