КРАСНАЯ КАМЕЛИЯ В СНЕГУ

Снега не было всю зиму, а в середине марта выпало в один день сразу больше фута. Наш пригородный поселок, такой обычный и прозаический со столбами электропередачи и бензоколонками, превратился в сказочное царство Снежной королевы, и подданные королевы, наши соседи, закутанные в шарфы и платки, прорывали красными лопатами дорожки от своих домов до улицы.

Я беспокоился, что погода нарушит наши планы. По многолетней семейной традиции в этот день, первый день весны по календарю природы, мы ожидали гостей. Отмечали мы не языческий праздник равноденствия, а совпадавший с ним день рождения нашей мамы.

Сколько помню себя, помню этот праздник. Помню, как дарил ей поздравительную открытку собственного изготовления: надпись печатными буквами и красный цветок на фоне синего неба. Сколько мне тогда было? Помню, как хлопотал отец, накрывая стол на двадцать человек — нож справа, вилка слева, стулья одалживали у соседей. Это было в Москве. Мама сновала на кухню и обратно — веселая, стройная, белозубая, темноволосая…

Шли годы, я женился, и брат женился, и за столом, помимо маминых друзей, появились наши жены, а позже и дети. А потом мы уехали, и в первый день весны за столом народу бывало уже не так много — в основном семья. Отец накрывал стол человек на десять, к соседям за стульями уже не ходили, да в Америке это и не принято. Потом не стало отца…

Но традиции долговечней людей, в этом их смысл, они передаются из поколения в поколение. Наш семейный праздник сохранился, только отмечать его стали у меня дома. Теперь я накрывал праздничный стол — нож справа, вилка слева. Стульев хватало с избытком. И по-прежнему я дарил маме красный цветок, но не нарисованный, а настоящий: перед нашим домом возле самого крыльца рос дивный куст красной камелии. Подчиняясь закону весны, расцветал он каждый год точно к маминому дню рождения.

Однако в нынешнем году все складывалось неудачно из-за несвоевременного приступа зимы. Везде лежал снег, куст камелии напоминал огромную белую подушку. Я прокопал тропу от дома до улицы, но что толку, когда улица была непроезжей. Как доберется до меня брат? Неужели придется нам в этом году отмечать праздник вдвоем с женой?..

А праздник в этом году был совершенно особый — мы впервые отмечали мамин день рождения без нее. Еще год назад она сидела в этот день с нами за столом — прямая, со снежно-белой головой — и снисходительно улыбалась нашим попыткам превзойти друг друга в красноречии. А под конец неожиданно сказала: «Вы должны понять, что я очень старая… Вот вы благодарите меня за заботу и все такое… Сегодня мне хочется поблагодарить вас, потому что забота о вас — это и есть моя жизнь». Она помолчала, оглядела всех нас, притихших и удивленных, и, остановив свой взгляд на вазе с камелиями, добавила: «И спасибо за цветы. Они совершенно прекрасны».

Через три месяца мы ее похоронили…

Брат с женой все же добрались. Они оставили машину на обочине шоссе и последнюю милю шли пешком по колено в снегу. Так что обедали мы вчетвером, а ведь когда-то в этот вечер не хватало стульев…

Впервые за столом было грустно. Из-за снега не доставили почту, так что мы даже не получили обычных открыток от детей. Мы говорили о маме, о ее жизни и кончине, о детях, своих и брата, которые предпочитают жить и учиться в Техасе, Калифорнии, Орегоне, — где угодно, лишь бы подальше от дома. Перед тем как ложиться спать, мы долго стояли у окна, любуясь светящимся под луной снегом, и молчали.

То, что произошло со мной дальше, я решаюсь описать после долгих колебаний, хотя все это так же реально и достоверно, как и то, что было раньше, — снежный день, прибытие брата, наш обед, молчание у окна… Я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, сбрасывал одеяло, снова укрывался. Жена сквозь сон недовольно ворчала: «Ты мне спать мешаешь». В конце концов, чтобы не беспокоить ее, я тихо сполз с кровати и прокрался вон из спальни в кабинет. Там я устроился на софе, укрывшись пледом, и сразу же уснул.

Спал я, кажется, совсем недолго и проснулся, как от толчка: я почувствовал, что в комнате кто-то есть. Я приподнялся и в бледных отсветах снега, проникавших через тонкою занавеску, увидел маму. Она сидела в кресле у письменного стола и смотрела на меня. На лице ее была такая знакомая мне грустная снисходительная улыбка.

Что я испытал в тот момент? Трудно описать. Во всяком случае, совершенно определенно я не был испуган — ведь от мамы может исходить только добро. Скорее всего, мои чувства можно назвать радостным удивлением. Мы молчали, глядя друг на друга, потом я спросил:

— Значит, ты жива?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Но тогда… Как же тогда?.. — Язык плохо подчинялся мне, голос был хриплым.

— Собственно говоря, что ты так удивлен? — Ее голос звучал тихо, певуче. — Сколько раз ты говорил нам, что ничего невозможного в загробной жизни не видишь. Что жизненная энергия не исчезает, только переходит в иное состояние. Цитировал книги по-английски. Ты забыл?

Конечно, я помнил эти доводы из книг, вроде «Жизнь после смерти». Но одно дело рассуждать за обеденным столом, а другое дело…

Я постарался овладеть собой.

— Скажи, с какой целью ты пришла? Ты хочешь что-нибудь спросить? Узнать о нашей жизни?

Она опять улыбнулась:

— Глупый мальчик. Я все о вас знаю. Гораздо больше, чем вы сами знаете.

— Тогда… тогда ты хочешь нам сообщить что-то важное? Предупредить об опасности?

Она перестала улыбаться.

— Это невозможно. Да и не нужно, потому что то, что вы считаете опасностью и злом, на самом деле есть добро. Но только вы это понять не можете.

— Почему?

— «Почему». В детстве это было твое любимое слово…

Она замолчала, и я хотел уже снова повторить вопрос, как вдруг она со вздохом сказала:

— Потому что живые люди не в силах перешагнуть через свои ощущения. Если они страдают — это зло. Как ты в детстве считал злом диету по случаю поноса, помнишь? Люди не в состоянии постичь, что их страдания — лишь фаза развития добра. В конечном счете зло превращается в почву, на которой вырастает добро. В конечном счете.

— А смерть?

Она отвела взгляд и проговорила:

— Смерть— это венец человеческой жизни. Прозрение.

— Значит, к ней нужно стремиться, так получается?

— О нет, ни в коем случае. Жизнь — это бесценный дар, и каждый человек должен продлевать ее, сколько возможно. Потому что жизнь дает уникальный опыт.

Я почувствовал, что голова моя вот-вот лопнет, почти физически ощутил это.

Она внимательно посмотрела на меня и вздохнула.

— Такие вещи люди понять не в силах. Поэтому я и говорю, что незачем предупреждать вас о том, что впереди. Я ведь совсем по-другому вижу вашу жизнь. Кстати, ты помнишь, как через пару лет после эмиграции ты перестал переписываться с друзьями в России? Мы тебя спрашивали, как ты мог прервать отношения с самыми близкими друзьями, а ты отвечал: «У нас теперь настолько разный жизненный опыт, что общение стало невозможным». Представь себе, насколько мой опыт теперь отличается от вашего… Наше общение невозможно.

Головная боль становилась невыносимой, я сжал виски ладонями и застонал. Но все равно я хотел видеть ее и говорить с ней.

— Тогда почему… — начал было я и вдруг заметил, что кресло пустое, там никого нет. Я зажег свет — в комнате никого не было, и только головная боль странным образом свидетельствовала о том, что все это действительно произошло. Я лег на софу и закутался с головой в плед. Через некоторое время я забылся тяжелым сном без сновидений — словно провалился в темноту.

Когда я проснулся, было светло, солнце, отраженное снегом, пробивалось сквозь занавеску. Из кухни доносились голоса и пахло свежим кофе. Чувствовал я себя совершенно нормально, от ночной боли не осталось и следа. Мы позавтракали вчетвером, настроение у всех было хорошее. О ночном разговоре с мамой я не сказал ни слова: я понимал, что они не смогут это принять и, скорее всего, решат, что я спятил. «Такие веши люди понять не в силах», — повторял я в уме мамины слова.

После завтрака мы надели сапоги и отправились гулять. За ночь снег отсырел, мы играли в снежки и лепили снеговика. Потом стали стряхивать снежный покров с деревьев и кустов. Я потряс куст камелии возле крыльца. Снег свалился, и я увидел десятки тугих бутонов, плотно завернутых в зеленую оболочку, из которой, как цыплячий клюв из яйца, выглядывал красный лепесток цветка, готовый вот-вот выйти наружу. А на самой верхушке красовался один-единственный распустившийся цветок — особенно яркий в снежном отсвете на фоне синего неба.

— Для мамы, ко дню рождения, — сказала жена.

Цветок мы срезали и отнесли в дом.

В середине дня дороги стали проходимыми, и жизнь в поселке оживилась настолько, что доставили почту. Из почтового ящика мы извлекли письма от детей по случаю бабушкиного дня рождения. Наш сын, кроме того, сообщал, что они с женой решили ближайшим летом перебраться поближе к нам. И как бы мимоходом обронил, что не хотел нас преждевременно волновать, но теперь уже вне сомнений: они ожидают ребенка, и врачи говорят, что будет девочка.